Валькот, Вильям Францевич

Вильям Францевич Валькот
Вильям Валькот
Основные сведения
Дата рождения	10 марта 1874(1874-03-10)
Место рождения	Одесса, Российская империя
Дата смерти	21 мая 1943(1943-05-21) (69 лет)
Место смерти	Суссекс
Работы и достижения
Работал в городах	Москва, Лондон, Нью-Дели
Архитектурный стиль	модерн
Важнейшие постройки	фасады гостиницы «Метрополь»
Градостроительные проекты	Планировка Нью-Дели, центра Лондона

Ви́льям Фра́нцевич Валько́т (Уильям Уолкот, англ. William Walcot; 10 марта 1874, Одесса, Российская империя — 21 мая 1943, Хастперпойнт, Суссекс, Англия, Британская империя) — британский архитектор и художник, работавший в Москве в 1898—1908 годах. Автор проекта гостиницы «Метрополь» и двух особняков в Пречистенском переулке, мастер стиля модерн. По возвращении в Великобританию, стал знаменит как мастер архитектурной графики и городского пейзажа.

Биография

В России

Вильям Валькот родился в Люстдорфе (пригород Одессы). Старший сын шотландского торговца Еноха Шеннона (1854—1895, англ. Enoch Shannon), известного как Фрэнк Уолкот (Frank Walcot), и его жены Екатерины (1853—1940), дочери немецкого колониста Готлиба Райхерта, предки которого поселились при Екатерине II на присоединённых землях Новороссийской губернии. Рос в Европе и Южной Африке; в возрасте 17 лет вернулся в Россию для поступления в Императорскую Академию художеств. Окончив академию по классу Л. Н. Бенуа, продолжил образование в Париже. Переехав в Москву, некоторое время работал в Абрамцевских керамических мастерских Саввы Мамонтова.

Крупнейшая работа Валькота — фасады гостиницы «Метрополь». В 1898 г. Савва Мамонтов выкупил участки земли по Театральному проезду для строительства культурно-делового центра; ядром постройки должен был стать зал мамонтовской «Частной оперы». Публичный конкурс 1899 года присудил первую премию Л. Н. Кекушеву. Проект Валькота под девизом «Женская головка» занял четвёртое место, однако Мамонтов, отбросив мнение профессионалов, выбрал именно его. В том же 1899 году Мамонтов был арестован по обвинению в финансовых махинациях, и руководство проектом перешло к Петербургскому страховому обществу; новые управляющие наняли опытного Кекушева в соавторы к Валькоту. Построенное здание имеет мало общего с валькотовским проектом 1899 года (Brumfield, фото 56), однако тема «женской головки» сохранена в интерьерах. Здание, выгоревшее в 1901 г. и выстроенное заново к 1905 г., знаменито художественным оформлением работы М. А. Врубеля, А. Я. Головина и Н. А. Андреева.

«Женская головка» в замке свода повторяется в двух других московских работах Валькота — особняках Якунчиковой (1900) и Гутхейля (1903), выстроенных на соседних участках по Пречистенскому переулку. Тогда же Валькот выполнил мозаичные фризы для собственного дома Л. Н. Кекушева в Глазовском переулке (подписаны W. W.). Собственный стиль Валькота — т. н. английский модерн — существенно отличается от франко-бельгийского модерна Л. Н. Кекушева своей сдержанностью и простыми формами с четким вертикальным членением. Валькот регулярно публиковал эскизы своих проектов в профессиональной прессе, оказав влияние на поколение современных ему архитекторов. Кроме упомянутых зданий, он построил в Москве гостиницу-общежитие в Спиридоньевском переулке, 9, и доходный дом Московского торгово-строительного акционерного общества в Мясницком проезде, 4 (совместно с И. Г. Кондратенко).

В 1902—1905, Валькот терпит серию неудач на публичных конкурсах. Он выиграл конкурс на проект лютеранского собора в Старосадском переулке (1902), но община начала строительство по проекту архитектора В. А. Коссова. В 1904 году Валькот проиграл конкурс на доходный дом Политехнического общества по Мясницкой Адольфу Минкусу. Здание, построенное Александром Кузнецовым в 1907 году, включает элементы валькотовского проекта (Brumfield, рис.58).

В Великобритании

Валькот вернулся в Лондон в 1908 году (по другим данным, в 1906 году, в связи с болезнью жены, которая вскоре скончалась), первоначально работал художником-графиком на южноафриканского архитектора Юстаса Фрера (1863—1944). Валькот не сумел утвердиться на родине как архитектор-практик; за всю жизнь в Великобритании, он спроектировал и построил единственное здание (61, Сент-Джеймс Стрит, Лондон, 1933). Однако Валькот стал знаменит как талантливый художник архитектурного пейзажа. Работая на ведущих британских архитекторов (Эдвин Лютьенс, Херберт Бейкер, Эстон Уэбб), в Риме, Париже, Нью-Йорке, Валькот создал множество архитектурных эскизов и городских пейзажей в манере, близкой к импрессионизму. В 1919 Валькот издает первый альбом собственных картин и гравюр, в 1913—1922 становится действительным членом британских художественных обществ. С началом Второй мировой войны Валькот потерял заказы; в 1943 он покончил с собой (по воспоминаниям дочери Валькота, Полли Уолкот-Стюарт, был ранен во время бомбардировки Лондона и вскоре умер в небольшом городе недалеко от Лондона).

Проекты и постройки

• Проект английской церкви (1890-е, Одесса);
• Конкурсный проект фасада гостиницы «Метрополь», 4-я премия (Москва, Театральная площадь, 1/14). Проект лёг в основу реализованных фасадов гостиницы;
• Особняк М. Ф. Якунчиковой (1899—1900, Москва, Пречистенский переулок, 12);
• Проект театра Шарля Омона (1900, Москва), не осуществлён;
• Проект особняка (1900, Москва, Пречистенский переулок, 8), не осуществлён;
• Доходный дом Московского торгово-строительного общества, совместно с И. Г. Кондратенко (1900—1901, Москва, Мясницкий проезд, 4);
• Особняк К. Гутхейля и служебные постройки (1902—1903, Москва, Пречистенский переулок, 8);
• Проект Лютеранской церкви Святых Апостолов Петра и Павла, осуществлён архитектором В. А. Коссовым по несколько видоизменённому проекту (1903, Москва, Старосадский переулок, 7/10);
• Гостиница-общежитие Е. Мак-Гил для гувернанток (1903—1904, Москва, Спиридоньевский переулок, 9);
• Дом Научно-технического общества (1904, Москва, Малый Харитоньевский переулок, 4), не осуществлён;
• Проект станции Московской окружной железной дороги (1900-е, Москва), не осуществлён;
• Проект особняка (1900-е, Москва), не осуществлён;
• Проект театра (1900-е, Новочеркасск), не осуществлён;
• Перестройка, изменение фасада доходного тома Торгово-Строительного общества (Товарищества владельцев Охотнорядского и других домов) (1900-е, Москва, Охотный Ряд, 8/2), перестроен;
• Проект перестройки Русского для внешней торговли банка (1900-е, Санкт-Петербург), не осуществлён;
• Участие в проектировании Нью-Дели, под руководством Э. Лютенса (1912—1914, Дели, Индия);
• Дом (1932—1933, Лондон, Сент-Джеймс Стрит, 61);
• Участие в проекте перепланировки центра Лондона, под руководством Питера Аберкромби (1941—1943, Лондон).

Литература

• Москва начала века / авт.-сост. О. Н. Оробей, под ред. О. И. Лобова. — М.: O-Мастеръ, 2001. — С. 199. — 701 с. — (Строители России, ХХ век). — ISBN 5-9207-0001-7.
• Нащокина М. B. Архитекторы московского модерна. Творческие портреты. — Издание 3-е. — М.: Жираф, 2005. — С. 102—107. — 2 500 экз. — ISBN 5-89832-043-1.
• Романюк С. К. Вильям Валькот, или История создания «Метрополя» // С любовью и тревогой. Статьи. Очерки. Рассказы. — М., 1990. — С. 232—243. — ISBN 5-265-00326-6.
• William Craft Brumfield. The Origins of Modernism in Russian Architecture. — University of California Press, 1991.
• Fabien Bellat, Sylvie Dominique. [blog.apahau.org/wp-content/uploads/2014/10/RHA-72-Bellat-Dominique.pdf L’architecte William Walcot, d’une culture l’autre] // HISTOIRE DE L’ART. — 2013. — № 72.</span>

Ссылки

• Исторические фотографии, Россия [all-photo.ru/empire/index.ru.html?id=7193]
• Галерея картин Валькота [www.chrisbeetles.com/pictures/artists/Walcot_William/Walcot_William.htm]
• Особняк Гутхейль [mosmodern.race.ru/g900.html] интерьеры [mosmodern.race.ru/stat/stat005.html]
• Особняк Якунчиковой [mosmodern.race.ru/g901.html]
• [content.cdlib.org/xtf/view?docId=ft1g5004bj&chunk.id=d0e2066&toc.id=&brand=eschol гл. 3, рис. 56-60]

Отрывок, характеризующий Валькот, Вильям Францевич

Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.



Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.

Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.