Ван Лоо, Шарль Андре
| Шарль-Андре ван Лоо | |
| Charles-André van Loo | |
 На портрете кисти племянника, Луи-Мишеля ван Лоо | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Гражданство: |
|
| Жанр: |
портретист |
| Учёба: |
Королевская академия искусств. Париж |
| Стиль: | |
 Работы на Викискладе | |
Шарль-Андре ван Лоо (фр. Charles-André van Loo, род. 15 февраля 1705, Ницца — ум. 15 июля 1765, Париж) — французский придворный художник эпохи рококо, любимец маркизы де Помпадур, «первый художник» при дворе Людовика XV.
Содержание
Жизнь и творчество
Ш.-А.ван Лоо происходил из старинной семьи художников, выходцев из Фландрии. Известным художником был и старший его брат, Жан-Батист ван Лоо.
Отец мальчика, художник Луи-Абрахам ван Лоо скончался, когда тому было всего 7 лет. Воспитывался в семье своего старшего брата Жана-Батиста и сопровождал его в поездках в Италию в 1712—1715 и в 1716—1718 годах. Во время этого второго путешествия занимался в Риме живописью под руководством художника Бенедетто Лути и скульптора Пьера Ле Гро. Был также учеником Пьера Гобера, придворного живописца короля Людовика XIV.
В 1720 Шарль-Андре приезжает в Париж и здесь рисует свою первую большую картину «Добрый самаритянин» (1723). Он служит помощником своему старшему брату при выполнении различных заказов, в частности при реставрации картинной галереи замка Фонтенбло (1724). Первый заказ получил в 1725 году на картину «Восшествие Христа во храм» для зала капитула собора Сен-Мартен-де-Шамп. Работал также над созданием декораций для Парижской оперы. За работу «Иаков убирает своё жилище перед отъездом в Вифлеем» художник получает Римскую премию Академии художеств.
В 1728 году художник приезжает в Италию. Здесь он пишет многочисленные полотна на религиозную и мифологическую тематику. В 1732 он направляется из Рима в Турин, где работает для короля Пьемонта и Сардинии Карла Эммануила III. В 1733 году ван Лоо, в связи с начавшейся войной за Польское наследство, возвращается на родину и в 1734 приезжает в Париж. В 1735 он становится членом Королевской академии художеств, в 1737 — профессором Академии.
В 1736 ван Лоо украшает картинами с охотничьими сценками залы Версальского дворца. В 1744 он рисует сценки для кабинета дофина в Версале. В 1740-е — 1750-е годы художник создаёт несколько серий картин, посвящённых древней истории, мифологии и религиозной тематике. При французском дворе он пользовался поддержкой королевской фаворитки мадам де Помпадур и постоянно получал от неё заказы. В 1747—1748 ван Лоо получает заказ на два портрета короля и королевы.
В 1754 он избирается ректором Академии, в 1763 — её директором. В 1750 художник был возведён в дворянское звание, в в 1751 — награждён орденом св. Михаила. В июне 1762 ему присваивается титул первого художника короля. В 1764 году ван Лоо предпринимает поездку в Лондон, и годом позднее умирает, в зените своего успеха.
Мифология и аллегория
- Эней встречает Анхиса, 1729, Париж, Лувр.
- Тесей укрощает марафонского быка, 1730, Лос-Анджелес, Художественный музей
- Бахус и Ариадна, ca. 1732,
- Аполлон и Марсий, 1735, Париж, Высшая школа искусств
- Персей и Андромеда, ca. 1735—1740, Санкт-Петербург, Эрмитаж
- Победа Александра над Пором, 1738, Лос-Анджелес, Художественный музей
- Азия, ca. 1747, Иерусалим, музей Израиля
- Пьяный Силен, 1747, Нанси, музей изящных искусств
- Юпитер и Антиопа, 1753, Санкт-Петербург, Эрмитаж
- Амур, стреляющий из лука, 1761, Санкт-Петербург, Павловский Дворец
- Нептун и Аминона, ca. 1757
- Три грации, ca. 1763, Лос-Анджелес, Художественный музей
- Искусства молят Судьбу, пощадить жизнь мадам Помпадур, 1764, Питтсбург, музей искусств Фрика
Жанровая живопись
- Охота на медведя, 1736, Амьен, музей Пикардии
- Отдых на охоте, 1737, Париж, Лувр
- Пикник на траве, 1737, Нью-Йорк, музей Метрополитен.
- Портретирование наложницы паши, 1737, Ричмонд, музей штата Виргинии
- Султан даёт концерт в честь своей наложницы, 1737, Лондон, коллекция Уоллеса
- Охота на страусов, 1738, Амьен, музей Пикардии
- Изучение испанского, 1754, Санкт-Петербург, Эрмитаж
Религиозная живопись
- Добрый самаритянин, 1723, Montpellier, Музей Фабр
- Иаков убирает своё жилище перед отъездом в Вифлеем, 1724
- Восшествие Христа в храм, 1725, Лион, Собор Сен-Жан
- Прославление св. Исидора, 1729, Рим, церковь Сан-Исидоро
- Св. Карл Борромеус даёт отпущение больному проказой, 1743, Париж, Нотр-Дам
- Поклонение ангелов, 1751, Брест, Художественный музей
- Обращение св. Губерта, 1758, дворец Рамбуйе
- Поклонение волхвов, ca. 1760, Лос-Анджелес, Художественный музей
- Голубая Пречистая дева, 1765, Париж, церковь Сен-Мерри.
- Сученичество св. Этьенна, Валансьенн, Художественный музей
Портреты
- Мария Лещинская, королева Франции (1703—1768), 1747, Версальский дворец
- Людовик XV., 1748, Версальский дворец
- Людовик XV., 1751, Версальский дворец
- Портрет Жака-Жермена Суффло (1714—1781), Версальский дворец
Напишите отзыв о статье "Ван Лоо, Шарль Андре"
Литература
- А. Плюшар. Энциклопедический лексикон, том 8. — Типография А. Плюшара; С.-П., 1837 — с. 242 (Карлъ Андрей Ванлоо).
- Colin B. Bailey (Hrsg.): Les Amours des dieux. La peinture mythologique de Watteau à David. Fort Worth et Paris, Kimbell Art Museum et Réunion des musées nationaux, 1991
- Thieme-Becker: Künstlerlexikon, Bd. 23, 1929
- Pierre Rosenberg, Marie-Catherine Salut, Ausstellungskatalog Nizza 1977
Отрывок, характеризующий Ван Лоо, Шарль Андре
Вызванный этим вопросом, Пьер поднял голову и почувствовал необходимость высказать занимавшие его мысли; он стал объяснять, как он несколько иначе понимает любовь к женщине. Он сказал, что он во всю свою жизнь любил и любит только одну женщину и что эта женщина никогда не может принадлежать ему.– Tiens! [Вишь ты!] – сказал капитан.
Потом Пьер объяснил, что он любил эту женщину с самых юных лет; но не смел думать о ней, потому что она была слишком молода, а он был незаконный сын без имени. Потом же, когда он получил имя и богатство, он не смел думать о ней, потому что слишком любил ее, слишком высоко ставил ее над всем миром и потому, тем более, над самим собою. Дойдя до этого места своего рассказа, Пьер обратился к капитану с вопросом: понимает ли он это?
Капитан сделал жест, выражающий то, что ежели бы он не понимал, то он все таки просит продолжать.
– L'amour platonique, les nuages… [Платоническая любовь, облака…] – пробормотал он. Выпитое ли вино, или потребность откровенности, или мысль, что этот человек не знает и не узнает никого из действующих лиц его истории, или все вместе развязало язык Пьеру. И он шамкающим ртом и маслеными глазами, глядя куда то вдаль, рассказал всю свою историю: и свою женитьбу, и историю любви Наташи к его лучшему другу, и ее измену, и все свои несложные отношения к ней. Вызываемый вопросами Рамбаля, он рассказал и то, что скрывал сначала, – свое положение в свете и даже открыл ему свое имя.
Более всего из рассказа Пьера поразило капитана то, что Пьер был очень богат, что он имел два дворца в Москве и что он бросил все и не уехал из Москвы, а остался в городе, скрывая свое имя и звание.
Уже поздно ночью они вместе вышли на улицу. Ночь была теплая и светлая. Налево от дома светлело зарево первого начавшегося в Москве, на Петровке, пожара. Направо стоял высоко молодой серп месяца, и в противоположной от месяца стороне висела та светлая комета, которая связывалась в душе Пьера с его любовью. У ворот стояли Герасим, кухарка и два француза. Слышны были их смех и разговор на непонятном друг для друга языке. Они смотрели на зарево, видневшееся в городе.
Ничего страшного не было в небольшом отдаленном пожаре в огромном городе.
Глядя на высокое звездное небо, на месяц, на комету и на зарево, Пьер испытывал радостное умиление. «Ну, вот как хорошо. Ну, чего еще надо?!» – подумал он. И вдруг, когда он вспомнил свое намерение, голова его закружилась, с ним сделалось дурно, так что он прислонился к забору, чтобы не упасть.
Не простившись с своим новым другом, Пьер нетвердыми шагами отошел от ворот и, вернувшись в свою комнату, лег на диван и тотчас же заснул.
На зарево первого занявшегося 2 го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.
В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитой кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно, не переставая, стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона, и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого раненого.
Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.
– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.
Все обратили внимание на зарево.
– Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.
– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.
Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
