Ван Хорн, Уэлби

Уэлби ван Хорн
Начало карьеры	1938
Завершение карьеры	1951
Одиночный разряд
Наивысшая позиция	9 (1939)
Турниры серии Большого шлема
США	финал (1939)
Завершил выступления

Сидней Уэлби ван Хорн (англ. Sidney Welby Van Horn; 8 сентября 1920, Лос-Анджелес — 17 сентября 2014, Уэст-Палм-Бич, Флорида) — американский теннисист (профессионал с 1942 года) и теннисный тренер. Вице-чемпион США среди любителей 1939 и чемпион США среди профессионалов (1945 год — в одиночном и 1950 год — в парном разряде), член Зала славы Ассоциации профессионального тенниса США с 2008 года.

Биография

Уэлби ван Хорн родился в Лос-Анджелесе в семье рабочего пищевой промышленности. Его отец работал на расфасовке мяса, и после его ранней смерти Уэлби некоторое время трудился на той же фабрике и на том же рабочем месте, помогая матери и сестре.

С 1942 года ван Хорн начал работать теннисным инструктором, что автоматически перевело его в разряд теннисистов-профессионалов, на будущее закрыв для него двери турниров Большого шлема. Ван Хорн, в частности возглавлявший собственную теннисную академию в Бока-Ратоне, разработал собственную систему обучения для начинающих теннисистов, включающую четыре последовательных этапа — баланс, хватку, удар и стратегию. Среди его учеников были будущий член Международного зала теннисной славы Чарли Пасарелл и победитель Открытого чемпионата Франции 1980 года в парном разряде Виктор Амайя, которых ван Хорн тренировал у них на родине, в Пуэрто-Рико, куда перебрался в 1951 году. Позже он стал автором популярного учебника теннисной игры «Секреты теннисного мастера». Экс-чемпион США и Уимблдонского турнира, а впоследствии главный организатор профессиональных теннисных турне Джек Креймер писал: «Уэлби был прекрасным игроком мирового класса. Но как бы он ни был хорош как игрок, он стал ещё лучшим тренером». Другой знаменитый теннисист, Артур Эш, писал, что если бы ему нужно было послать своих детей учиться теннису к кому-то ещё, он бы послал их к ван Хорну, как обладателю самой лучшей репутации.

Имя Уэлби ван Хорна было включено в списки Зала славы Ассоциации профессионального тенниса США в 2008 году. Он умер в 2014 году в возрасте 94 лет в Уэст-Палм-Бич (Флорида).

Игровая карьера

Уэлби ван Хорн начал играть в теннис в Лос-Анджелесе на цементных публичных кортах. В детстве его теннисным кумиром был многократный чемпион США Билл Тилден. Сам Уэлби впервые сыграл на национальном первенстве США в 1938 году, а уже на следующий год, в 19 лет, преподнёс сенсацию, поочерёдно победив трёх посеянных соперников — Элвуда Кука, Уэйна Сабина и Джона Бромвича — и встретившись в финале с Бобби Риггсом. Финальный матч ван Хорн начал с двух подач навылет, но в дальнейшем Риггс, непрерывно менявший манеру игры и не позволявший сопернику использовать в полной мере его мощный удар открытой ракеткой, заставил его часто ошибаться и выиграл в трёх сетах — 6-4, 6-2, 6-4. По итогам сезона в традиционном рейтинге лучших теннисистов-любителей, составляемой экспертами газеты Daily Telegraph, Уэлби занял девятую позицию.

Вскоре после этого началась Вторая мировая война, положившая конец любительским теннисным соревнованиям, и уже в 1942 году ван Хорн перешёл в разряд профессионалов, став теннисным инструктором. Демонстрируя высокую скорость и сильный удар открытой ракеткой, но не обладая хорошим бэкхендом, он вскоре занял одно из ведущих мест среди американских профессиональных теннисистов, хотя и не самое высокое. Уже в его дебютный сезон по результатам профессиональных турниров и групповых турне историк тенниса Рэй Бауэрс ставит ван Хорна на седьмое место в списке сильнейших мировых профессионалов, а его пару c Уэйном Сабином, выигравшую за год три турнира — на второе место среди пар, оценивая выше только результаты пары Бобби Риггс-Дон Бадж.

В 1943 и 1944 годах ван Хорн продолжал выступать в роли «крепкого середняка», добираясь до высоких этапов на второстепенных профессиональных турнирах и периодически побеждая в парах, но не представляя реальной угрозы для лидеров американского профессионального тенниса. В 1945 году, однако, на профессиональном чемпионате США в Нью-Йорке, где, как указывает Бауэрс, подобрался в этот год довольно слабый состав, ван Хорн стал чемпионом, не отдав соперникам за пять матчей ни одного сета. Среди прочих он в полуфинале обыграл и своего бывшего кумира Тилдена с разгромным счётом 6-0, 6-2, 6-1. Тем не менее, несмотря на эту победу, Бауэрс ставит ван Хорна по итогам периода с 1943 по 1945 год только на четвёртое место в списке лучших профессионалов мира — за Риггсом, Баджем и Фрэнком Коваксом.

В 1947 году ван Хорн добрался на профессиональном чемпионате США до полуфинала, проиграв Баджу в четырёх сетах, а в 1950 году стал победителем этого турнира в паре с Коваксом, обыграв в финале Панчо Сегуру и Фрэнка Паркера со счётом 1-6, 6-4, 6-4. Позже в том же году он играл в финале турниров в Канаде и Лондоне в одиночном разряде, но уже в 1951 году завершил игровую карьеру, посвятив себя полностью тренерской работе.

Финалы центральных турниров в одиночном разряде

Большой шлем

Результат	Год	Турнир	Соперник в финале	Счёт в финале
Поражение	1939	Чемпионат США	Бобби Риггс	4-6, 2-6, 4-6

Профессиональный Большой шлем

Результат	Год	Турнир	Соперник в финале	Счёт в финале
Победа	1945	Чемпионат США	Джон Ногреди	6-4, 6-2, 6-2
Поражение	1950	Чемпионат Уэмбли	Панчо Гонсалес	3-6, 3-6, 2-6

Ссылки

• [www.tennisarchives.com/player.php?playerid=7235 Результаты в одиночном разряде] в базе данных Tennis Archives  (англ.)
• [usptafindapro.com/default.aspx?act=newsletter.aspx&category=USPTA+Latest+News&Startrow=66&MenuGroup=Find-a-Pro&NewsletterID=583 Welby Van Horn inducted into USPTA’s Hall of Fame]. United States Professional Tennis Association (October 3, 2008). Проверено 29 января 2015.

Отрывок, характеризующий Ван Хорн, Уэлби

– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.


Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать…
Это был голос берейтора, будившего Пьера. Солнце било прямо в лицо Пьера. Он взглянул на грязный постоялый двор, в середине которого у колодца солдаты поили худых лошадей, из которого в ворота выезжали подводы. Пьер с отвращением отвернулся и, закрыв глаза, поспешно повалился опять на сиденье коляски. «Нет, я не хочу этого, не хочу этого видеть и понимать, я хочу понять то, что открывалось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял бы. Да что же мне делать? Сопрягать, но как сопрягать всё?» И Пьер с ужасом почувствовал, что все значение того, что он видел и думал во сне, было разрушено.
Берейтор, кучер и дворник рассказывали Пьеру, что приезжал офицер с известием, что французы подвинулись под Можайск и что наши уходят.
Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошел пешком через город.
Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых. Раненые эти виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах. На улицах около телег, которые должны были увозить раненых, слышны были крики, ругательства и удары. Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу и с ним вместе поехал до Москвы. Доро гой Пьер узнал про смерть своего шурина и про смерть князя Андрея.

Х
30 го числа Пьер вернулся в Москву. Почти у заставы ему встретился адъютант графа Растопчина.
– А мы вас везде ищем, – сказал адъютант. – Графу вас непременно нужно видеть. Он просит вас сейчас же приехать к нему по очень важному делу.
Пьер, не заезжая домой, взял извозчика и поехал к главнокомандующему.
Граф Растопчин только в это утро приехал в город с своей загородной дачи в Сокольниках. Прихожая и приемная в доме графа были полны чиновников, явившихся по требованию его или за приказаниями. Васильчиков и Платов уже виделись с графом и объяснили ему, что защищать Москву невозможно и что она будет сдана. Известия эти хотя и скрывались от жителей, но чиновники, начальники различных управлений знали, что Москва будет в руках неприятеля, так же, как и знал это граф Растопчин; и все они, чтобы сложить с себя ответственность, пришли к главнокомандующему с вопросами, как им поступать с вверенными им частями.