Варданиан, Степан Христофорович

Степан Христофорович Варданиан<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
1-й секретарь Таганрогского горкома ВКП(б)
1932 — 1936
Предшественник:	И.Ф. Молчанов
Преемник:	П.Ф. Макаров
Рождение:	28 апреля 1900(1900-04-28) Мариуполь, Екатеринославская губерния, Российская империя
Смерть:	14 марта 1937(1937-03-14) (36 лет) Таганрог, Азово-Черноморский край, РСФСР
Партия:	ВКП(б)
Награды:

Степа́н Христофо́рович Варданиа́н (Варданя́н) (28 апреля 1900, Мариуполь, Российская империя — 14 марта 1937, Таганрог, СССР) — российский революционер, советский государственный и партийный деятель, первый секретарь Таганрогского горкома ВКП(б) с 1932 по 1936 год.

Революционная юность

Степан Христофорович Варданиан (Варданян) родился 28 апреля 1900 года в семье профессионального революционера в городе Мариуполе, куда его отец был сослан за революционную деятельность из Закавказья.

Его родители — активные участники революционного движения в Закавказье. Отец — журналист, мать — учительница. С юных лет Степан оказался в гуще борьбы за новый мир. Он успел окончить реальное училище и немного проучиться на экономическом факультете политехнического института, а затем борьба за Советскую власть в Закавказье стала его университетом.

В шестнадцать лет он становится членом партии большевиков. и ведёт активную революционную работу в Баку. Когда спустя много лет он проходил партийную чистку в новомартеновской партийной организации Таганрогского металлургического завода, Степан Христофорович с гордостью сказал: — Я вырос на руках у Степана Шаумяна! Да, именно этот легендарный бакинский комиссар был первым партийным наставником юного Варданиана. Именно по его поручению, он пишет прокламации, распространяет листовки среди рабочих нефтяных промыслов Баку, активно участвует в работе марксистских кружков.

В августе 1917 года Степан Варданиан в яростной дискуссии с меньшевиками добился принятия гарнизоном Тбилиси большевистской платформы.

С 1917 по 1920 год находился на нелегальном положении. Его неоднократно арестовывали, пять месяцев томился в каторжной тюрьме, дважды высылали его из Баку и Тифлиса, меньшевистским правительством Грузии большевик Варданиан был объявлен вне закона. Но все это не мешало ему бороться за революцию, за установление Советской власти в Закавказье. Участник многих подпольных собраний, митингов, маевок, он с оружием в руках принимал участие в четырёх вооружённых выступлениях и восстаниях.

Будучи секретарём Тифлисского подпольного комитета партии большевиков, Варданиан в 1919 году пишет свою первую публицистическую работу «Революция и пролетарская молодежь». В ней он защищал ленинское учение о необходимости диктатуры пролетариата при построении социалистического общества. Тогда уже он становится известен как талантливый партийный журналист. Эта сторона деятельности Степана Варданиана ещё ждет своего исследователя. Известно, что и потом, будучи очень занятым на различных ответственных должностях, он продолжал писать и публиковать свои работы.

В мае 1920 года, когда была установлена Советская власть в Закавказье, Степан Христофорович вместе с другими товарищами во главе с А. И. Микояном создаёт Центральный Комитет комсомола Грузии и становится его председателем. Но ещё Варданиан является членом повстанческого штаба, формирует и возглавляет Красную Гвардию «Спартака». Летом 1920 года С. Х. Варданиан принимает участие во II Всемирном конгрессе Коммунистического Интернационала.

После окончания работы конгресса С. Варданиан осенью 1920 года, нелегально возвращается в Грузию, где у власти стояло меньшевистское правительство, и снова приступает к активной революционной работе.

1921 год. С. X. Варданиан — член Тифлисского ревкома, комиссар внутренних дел, начальник политотдела Армии, председатель ревкома в Александрополе, потом работал председателем уездных комитетов в Эчмиадзине, Ново-Баязете.

После установления Советской власти в Закавказье, Степан Христофорович направляется на работу в Закавказскую рабоче-крестьянскую инспекцию, был заместителем председателя Госплана 3акавказья, редактировал газету «Заря Востока».

В 1930 году он избирается вторым секретарём ЦК компартии Армении и одновременно членом Президиума ЦИК Армении, членом ЦИК СССР. Степан Варданиан близко знакомится с Серго Орджоникидзе.

Таганрогский период

Деятельность С. Х. Варданиана в Закавказье завершилась 8 апреля 1932 года. В соответствии с Постановлением ЦК ВКП(б) от 21 марта 1932 года, он направлен в Северо-Кавказский край и рекомендован на работу в Таганрог.

В первые же дни пребывания Варданиана в Таганроге к нему в гостиницу пришла группа коммунистов с просьбой спасти от уничтожения памятник Петру I работы скульптора Антокольского. Городские власти во исполнение столичного указа уже разрезали памятник Александру I работы Мартоса «для нужд таганрогской промышленности», и теперь настал черёд Петра. Варданиан связался с Москвой и смог получить разрешение памятник не трогать.

9 апреля 1932 года на пленуме Таганрогского горкома ВКП(б) С. Х. Варданиан единогласно избран первым секретарём горкома партии. Это были годы расцвета нового социалистического Таганрога. В эти годы, годы первой Пятилетки и особенно второй, Таганрог быстро превращается в крупный индустриальный, культурный, студенческий центр на Юге России. В годы его руководства Таганрогской коммунистической организацией были достигнуты многие замечательные успехи. В первомайскую ночь 1932 года дала первую плавку стали мартеновская печь второго новомартеновского цеха Таганрогского металлургического завода. Среди рабочих в эту ночь был и С. X. Варданиан. Он много сделал для становления нового Таганрогского авиационного завода в 30-е годы, который стал одним из ведущих авиазаводов в стране.

Степану Варданиану принадлежит идея преобразовать старый городской сад в Парк культуры и отдыха, и её горячо поддержали таганрожцы. Очень трудной и важной стала задача создания Таганрогского трамвая. Несмотря на огромные сложности, она была успешно решена. 7 ноября 1932 года по улицам города пошёл первый трамвай.

Таганрог в 30-е годы был одновременно центром довольно обширного сельского района, и нужно было постоянно бывать в селах и деревнях, на полях и фермах недавно созданных колхозов.

Таганрогский горком партии, опираясь на достигнутые трудовыми коллективами успехи, добился постановки вопроса о работе горсовета на Президиуме ЦИК СССР, который включает Таганрог в особый список городов, планируемых непосредственно союзным Госпланом. В этом решении ЦИК СССР, предусматривалось широкое строительство жилых домов, школ, больницы, нового театра, цирка, кинотеатров, вокзала на 694-м километре, крытого рынка, гостиницы, стадионов, курортизации Таганрога путём строительства новых пляжей, грязеводолечебницы и санаториев над морем.

Именно при С. X. Варданиане стали уделить пристальное внимание благоустройству города, были заасфальтированы улицы Ленина, Фрунзе, Свердлова и многие улицы рабочих окраин, широко ведётся строительство жилых стахановских городков для трудящихся заводов, проведена огромная работа по реставрации и ремонту театра имени А. П. Чехова. Было высажено на улицах и скверах города большое количество кустарников, деревьев, роз, цветов, разбито красивых клумб. Шло соревнование между улицами за чистоту и красоту родного города.

В 1935 году, впервые после многих лет запрета, Степан Варданиан устроил на своей квартире для детей праздник новогодней ёлки. На него были приглашены отличники учёбы Таганрога во главе с пионервожатой Тоней Бринцевой.

Арест

26 октября 1936 года Степан Христофорович был арестован по приказу Сталина. Просматривая списки подозреваемых, Сталин написал Ежову: «Тов. Ежов. Обратите внимание на стр. 9-11. О Варданьяне. Он сейчас секретарь Таганрогского райкома. Он несомненно скрытый троцкист». Он был арестован на станции Марцево (станция близ Таганрога, где раньше останавливались поезда дальнего следования) при возвращении из командировки в Москву и сразу же отправлен в Ростовскую тюрьму НКВД. Ему были предъявлены обвинения по печально известной 58-й статье. 6-7 января 1937 года состоялся 7-й пленум Азово-Черноморского крайкома ВКП(б), и вот что писала тогда краевая газета:

«…Пленум считает совершенно правильным указание ЦК ВКП(б) на то, что Азово-Черноморский крайком и его первый секретарь тов. Шеболдаев проявили нетерпимую для большевиков политическую близорукость по отношению к врагам партии; руководители крайкома, прежде всего т. Шеболдаев, перестали быть политическими руководителями, потеряли необходимое для большевиков политическое чутьё, целиком передоверив руководство партийной работой работникам в крайкоме и секретарям горкомов, райкомов. Руководители крайкома применили чуждые большевистскому духу неправильные методы подбора и расстановки кадров. … Изменникам Родины и вредителям-троцкистам (в настоящее время арестованы) — Глебову-Авилову, Колотилину, Варданиану, Овчинникову, Гогоберидзе, Ерофицкому, Колесникову и другим удалось пробиться на важнейшие партийные, советские и хозяйственные посты и длительный срок, до самого последнего времени, безнаказанно вести свою подрывную работу в Ростове, Таганроге, на „Ростсельмаше“, крайкоме комсомола и на некоторых других важнейших участках партийной, советской и хозяйственной работы».

Всего тридцать шесть лет прожил этот незаурядный человек. Его обвиняли в расхищении государственных средств в промышленности, коммунально-жилищном хозяйстве, сознательном срыве сроков строительства культурно-бытовых учреждений (больниц, школ, детсадов и т. д.).

А именно он и его сподвижники разработали в 1932 году первый перспективный план развития Таганрога, который успешно осуществлялся. Только за лето 1936 года было сдано в эксплуатацию семь общеобразовательных школ, столько же детсадов и детских яслей, фельдшерская школа, открыт кинотеатр «Октябрь», а несколько раньше введена в строй 5-я городская больница, самая крупная в городе.

В эти годы было построено много магазинов, сбылась давняя мечта таганрожцев — проведён городской водопровод от реки Миус, построена канализационная система.

Одно из лучших зданий на улице Ленина было отдано пионерам под городской Дворец пионеров и школьников. Для отличников учёбы на квартире Варданиана, а он жил в доме по переулку Антона Глушко, устраивались новогодние елки. Он возродил в Таганроге для детей этот запрещенный праздник.

Много труда и энергии вложил Степан Христофорович в организацию и проведение празднования в связи с 75-летием со дня рождения А. П. Чехова. Он написал доклад «С Чеховым против „чеховщины“» и выступил с ним на торжественном собрании.

В 1956 году С. Х. Варданиан был реабилитирован Военной Коллегией Верховного Суда СССР, и посмертно решением Таганрогского горкома восстановлен в партии.

Память

• В марте 2012 года решением городской Думы № 410 имя Степана Варданиана было присвоено одной из вновь сформированных улиц таганрогского района «Русское Поле».

Источники

1. Емельянов С. Забытое имя — Степан Варданиан // Таганрогская правда. — 2009. — 3 апр. — С. 10-11.
2. Емельянов С. Степан Варданиан // Таганрогская правда. — 2000. — 21 октября — С. 2-3.
3. Ревенко Л. Варданян Степан Христофорович // Энциклопедия Таганрога. — Таганрог: Антон, 1998. — С. 208. — ISBN 5-88040-017-4.
4. Шкитин И. В поисках истины: (С. Варданиан) // Таганрогская правда. — 1997. — 3 сентября — С. 3.
5. Гаврюшкин О. Гуляет старый Таганрог: (С. Варданиан). — Таганрог: 1997. — С. 291-292.
6. Шкитин И. Скорбная память: (С. Варданиан) // Таганрогская правда. — 1996. — 14 ноября — С. 2.
7. Дудченко Г. Прерванные планы: (С. Варданиан) // Таганрогская правда. — 1988. — 25 июня. — С. 4.
8. Емельянов С. Товарищ Варданиан // Таганрогская правда. — 1987. — 28 октября — С. 3.

Отрывок, характеризующий Варданиан, Степан Христофорович

В механизме государственного организма нужны эти люди, как нужны волки в организме природы, и они всегда есть, всегда являются и держатся, как ни несообразно кажется их присутствие и близость к главе правительства. Только этой необходимостью можно объяснить то, как мог жестокий, лично выдиравший усы гренадерам и не могший по слабости нерв переносить опасность, необразованный, непридворный Аракчеев держаться в такой силе при рыцарски благородном и нежном характере Александра.
Балашев застал маршала Даву в сарае крестьянскои избы, сидящего на бочонке и занятого письменными работами (он поверял счеты). Адъютант стоял подле него. Возможно было найти лучшее помещение, но маршал Даву был один из тех людей, которые нарочно ставят себя в самые мрачные условия жизни, для того чтобы иметь право быть мрачными. Они для того же всегда поспешно и упорно заняты. «Где тут думать о счастливой стороне человеческой жизни, когда, вы видите, я на бочке сижу в грязном сарае и работаю», – говорило выражение его лица. Главное удовольствие и потребность этих людей состоит в том, чтобы, встретив оживление жизни, бросить этому оживлению в глаза спою мрачную, упорную деятельность. Это удовольствие доставил себе Даву, когда к нему ввели Балашева. Он еще более углубился в свою работу, когда вошел русский генерал, и, взглянув через очки на оживленное, под впечатлением прекрасного утра и беседы с Мюратом, лицо Балашева, не встал, не пошевелился даже, а еще больше нахмурился и злобно усмехнулся.
Заметив на лице Балашева произведенное этим приемом неприятное впечатление, Даву поднял голову и холодно спросил, что ему нужно.
Предполагая, что такой прием мог быть сделан ему только потому, что Даву не знает, что он генерал адъютант императора Александра и даже представитель его перед Наполеоном, Балашев поспешил сообщить свое звание и назначение. В противность ожидания его, Даву, выслушав Балашева, стал еще суровее и грубее.
– Где же ваш пакет? – сказал он. – Donnez le moi, ije l'enverrai a l'Empereur. [Дайте мне его, я пошлю императору.]
Балашев сказал, что он имеет приказание лично передать пакет самому императору.
– Приказания вашего императора исполняются в вашей армии, а здесь, – сказал Даву, – вы должны делать то, что вам говорят.
И как будто для того чтобы еще больше дать почувствовать русскому генералу его зависимость от грубой силы, Даву послал адъютанта за дежурным.
Балашев вынул пакет, заключавший письмо государя, и положил его на стол (стол, состоявший из двери, на которой торчали оторванные петли, положенной на два бочонка). Даву взял конверт и прочел надпись.
– Вы совершенно вправе оказывать или не оказывать мне уважение, – сказал Балашев. – Но позвольте вам заметить, что я имею честь носить звание генерал адъютанта его величества…
Даву взглянул на него молча, и некоторое волнение и смущение, выразившиеся на лице Балашева, видимо, доставили ему удовольствие.
– Вам будет оказано должное, – сказал он и, положив конверт в карман, вышел из сарая.
Через минуту вошел адъютант маршала господин де Кастре и провел Балашева в приготовленное для него помещение.
Балашев обедал в этот день с маршалом в том же сарае, на той же доске на бочках.
На другой день Даву выехал рано утром и, пригласив к себе Балашева, внушительно сказал ему, что он просит его оставаться здесь, подвигаться вместе с багажами, ежели они будут иметь на то приказания, и не разговаривать ни с кем, кроме как с господином де Кастро.
После четырехдневного уединения, скуки, сознания подвластности и ничтожества, особенно ощутительного после той среды могущества, в которой он так недавно находился, после нескольких переходов вместе с багажами маршала, с французскими войсками, занимавшими всю местность, Балашев привезен был в Вильну, занятую теперь французами, в ту же заставу, на которой он выехал четыре дня тому назад.
На другой день императорский камергер, monsieur de Turenne, приехал к Балашеву и передал ему желание императора Наполеона удостоить его аудиенции.
Четыре дня тому назад у того дома, к которому подвезли Балашева, стояли Преображенского полка часовые, теперь же стояли два французских гренадера в раскрытых на груди синих мундирах и в мохнатых шапках, конвой гусаров и улан и блестящая свита адъютантов, пажей и генералов, ожидавших выхода Наполеона вокруг стоявшей у крыльца верховой лошади и его мамелюка Рустава. Наполеон принимал Балашева в том самом доме в Вильве, из которого отправлял его Александр.


Несмотря на привычку Балашева к придворной торжественности, роскошь и пышность двора императора Наполеона поразили его.
Граф Тюрен ввел его в большую приемную, где дожидалось много генералов, камергеров и польских магнатов, из которых многих Балашев видал при дворе русского императора. Дюрок сказал, что император Наполеон примет русского генерала перед своей прогулкой.
После нескольких минут ожидания дежурный камергер вышел в большую приемную и, учтиво поклонившись Балашеву, пригласил его идти за собой.
Балашев вошел в маленькую приемную, из которой была одна дверь в кабинет, в тот самый кабинет, из которого отправлял его русский император. Балашев простоял один минуты две, ожидая. За дверью послышались поспешные шаги. Быстро отворились обе половинки двери, камергер, отворивший, почтительно остановился, ожидая, все затихло, и из кабинета зазвучали другие, твердые, решительные шаги: это был Наполеон. Он только что окончил свой туалет для верховой езды. Он был в синем мундире, раскрытом над белым жилетом, спускавшимся на круглый живот, в белых лосинах, обтягивающих жирные ляжки коротких ног, и в ботфортах. Короткие волоса его, очевидно, только что были причесаны, но одна прядь волос спускалась книзу над серединой широкого лба. Белая пухлая шея его резко выступала из за черного воротника мундира; от него пахло одеколоном. На моложавом полном лице его с выступающим подбородком было выражение милостивого и величественного императорского приветствия.
Он вышел, быстро подрагивая на каждом шагу и откинув несколько назад голову. Вся его потолстевшая, короткая фигура с широкими толстыми плечами и невольно выставленным вперед животом и грудью имела тот представительный, осанистый вид, который имеют в холе живущие сорокалетние люди. Кроме того, видно было, что он в этот день находился в самом хорошем расположении духа.
Он кивнул головою, отвечая на низкий и почтительный поклон Балашева, и, подойдя к нему, тотчас же стал говорить как человек, дорожащий всякой минутой своего времени и не снисходящий до того, чтобы приготавливать свои речи, а уверенный в том, что он всегда скажет хорошо и что нужно сказать.
– Здравствуйте, генерал! – сказал он. – Я получил письмо императора Александра, которое вы доставили, и очень рад вас видеть. – Он взглянул в лицо Балашева своими большими глазами и тотчас же стал смотреть вперед мимо него.
Очевидно было, что его не интересовала нисколько личность Балашева. Видно было, что только то, что происходило в его душе, имело интерес для него. Все, что было вне его, не имело для него значения, потому что все в мире, как ему казалось, зависело только от его воли.
– Я не желаю и не желал войны, – сказал он, – но меня вынудили к ней. Я и теперь (он сказал это слово с ударением) готов принять все объяснения, которые вы можете дать мне. – И он ясно и коротко стал излагать причины своего неудовольствия против русского правительства.
Судя по умеренно спокойному и дружелюбному тону, с которым говорил французский император, Балашев был твердо убежден, что он желает мира и намерен вступить в переговоры.
– Sire! L'Empereur, mon maitre, [Ваше величество! Император, государь мой,] – начал Балашев давно приготовленную речь, когда Наполеон, окончив свою речь, вопросительно взглянул на русского посла; но взгляд устремленных на него глаз императора смутил его. «Вы смущены – оправьтесь», – как будто сказал Наполеон, с чуть заметной улыбкой оглядывая мундир и шпагу Балашева. Балашев оправился и начал говорить. Он сказал, что император Александр не считает достаточной причиной для войны требование паспортов Куракиным, что Куракин поступил так по своему произволу и без согласия на то государя, что император Александр не желает войны и что с Англией нет никаких сношений.
– Еще нет, – вставил Наполеон и, как будто боясь отдаться своему чувству, нахмурился и слегка кивнул головой, давая этим чувствовать Балашеву, что он может продолжать.
Высказав все, что ему было приказано, Балашев сказал, что император Александр желает мира, но не приступит к переговорам иначе, как с тем условием, чтобы… Тут Балашев замялся: он вспомнил те слова, которые император Александр не написал в письме, но которые непременно приказал вставить в рескрипт Салтыкову и которые приказал Балашеву передать Наполеону. Балашев помнил про эти слова: «пока ни один вооруженный неприятель не останется на земле русской», но какое то сложное чувство удержало его. Он не мог сказать этих слов, хотя и хотел это сделать. Он замялся и сказал: с условием, чтобы французские войска отступили за Неман.
Наполеон заметил смущение Балашева при высказывании последних слов; лицо его дрогнуло, левая икра ноги начала мерно дрожать. Не сходя с места, он голосом, более высоким и поспешным, чем прежде, начал говорить. Во время последующей речи Балашев, не раз опуская глаза, невольно наблюдал дрожанье икры в левой ноге Наполеона, которое тем более усиливалось, чем более он возвышал голос.
– Я желаю мира не менее императора Александра, – начал он. – Не я ли осьмнадцать месяцев делаю все, чтобы получить его? Я осьмнадцать месяцев жду объяснений. Но для того, чтобы начать переговоры, чего же требуют от меня? – сказал он, нахмурившись и делая энергически вопросительный жест своей маленькой белой и пухлой рукой.
– Отступления войск за Неман, государь, – сказал Балашев.
– За Неман? – повторил Наполеон. – Так теперь вы хотите, чтобы отступили за Неман – только за Неман? – повторил Наполеон, прямо взглянув на Балашева.
Балашев почтительно наклонил голову.
Вместо требования четыре месяца тому назад отступить из Номерании, теперь требовали отступить только за Неман. Наполеон быстро повернулся и стал ходить по комнате.
– Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак,] – говорил он впоследствии.
– Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу, можно делать принцу Баденскому, а не мне, – совершенно неожиданно для себя почти вскрикнул Наполеон. – Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии? – император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно – вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она дала вам? – говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и ошибки Александра.
Вступление его речи было сделано, очевидно, с целью выказать выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие переговоров. Но он уже начал говорить, и чем больше он говорил, тем менее он был в состоянии управлять своей речью.
Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое, чего он менее всего хотел при начале свидания.
– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.