Варела, Франсиско

Франсиско Хавьер Варела Гарсия
исп. Francisco Javier Varela García
Место рождения:	Талькауано
Место смерти:	Париж
Страна:	Чили
Научная сфера:	биология, нейробиология, философия сознания
Место работы:	Национальный центр научных исследований
Альма-матер:	Чилийский университет
Известные ученики:	Эван Томпсон, Антуан Лутц
Известен как:	автор теории аутопоэзиса, основатель нейрофеноменологии, основатель института «Ум и жизнь»

Франси́ско Хавье́р Варе́ла Гарси́я (исп. Francisco Javier Varela García, 7 сентября 1946, Талькауано — 28 мая 2001, Париж) — чилийский биолог, философ и специалист в нейронауках, наиболее известный концепцией применения аутопоэзиса к биологии, разработанной совместно с Умберто Матураной.

Один из основателей энактивизма и нейрофеноменологии. Практиковал буддийскую медитацию и изучал буддийскую философию. Принимал активное участие в улучшении взаимоотношений между наукой и духовностью. Стал одним из основателей института «Ум и жизнь».

Биография

Франсиско Варела родился 7 сентября 1946 года в Талькауано. Он получил классическое образование в Немецком лицее в Сантьяго, после чего в 1964—1966 гг. обучался в Медицинской школе при Католическом университете Чили, а в 1966—1967 гг. проходил обучение на факультете науки Чилийского университета, где в 1967 году получил степень магистра (MS) по биологии. Здесь он познакомился с нейробиологом Умберто Матураной, который в дальнейшем стал его учителем.

Ещё студентом Варела увлёкся философией. Он читал труды Аристотеля, Ортеги-и-Гассета, Сартра, а также крупнейших представителей феноменологии — Гуссерля, Хайдеггера, Мерло-Понти. В январе 1968 года Варела по примеру своего учителя Матураны поступил в Гарвардский университет, где в июне 1970 года получил степень PhD, защитив под руководством будущего лауреата Нобелевской премии по физиологии и медицине Торстена Визеля докторскую диссертацию по биологии об обработке информации, получаемой сложным глазом насекомого. После окончания Гарвардского университета ему поступили предложения занять должность исследователя в Гарварде и должность доцента в другом престижном американском университете, но он отказался от них и 2 сентября 1970 года вернулся в Сантьяго, где занял должность доцента, предложенную ему факультетом науки Чилийского университета. Через два дня после его возвращения президентом Чили был избран Сальвадор Альенде, которого Варела поддерживал. Вскоре после этого Варела вместе с Матураной создал теорию аутопоэзиса.

В результате военного переворота 11 сентября 1973 года к власти в Чили пришёл Пиночет, и Варела был вынужден эмигрировать из Чили вместе с женой и тремя детьми сначала в Коста-Рику, а затем в США. В последующие два десятилетия Варела вместе со своей семьей сменил пятнадцать мест проживания в пяти странах на трёх континентах. Переехав в США, он до 1978 года работал доцентом в Медицинской школе при Колорадском университете, где одновременно занимался преподаванием и научными исследованиями. В 1978—1979 гг. Варела в течение одного года проработал в лаборатории исследования мозга Медицинской школы при Нью-Йоркском университете. В 1980 году он вернулся в Чили, где оставался вплоть до 1985 года (с однолетним перерывом в 1984 году, проведённым им в Институте исследований мозга Общества Макса Планка во Франкфурте).

С 1986 года Варела обосновался в Париже, где сначала работал в Институте нейронаук и занимал должность профессора когнитивной науки и эпистемологии в Центре прикладных эпистемологических исследований (CREA) при Политехнической школе, а затем с 1988 года до момента своей смерти работал на посту директора Лаборатории когнитивной психофизиологии в Национальном центре научных исследований.

В начале 1990-х годов Варела заразился гепатитом С. В мае 1998 года он благополучно перенёс операцию по пересадке печени, однако 28 мая 2001 года скончался от гепатита на пике своей научной карьеры в окружении родных. У него осталась жена Эми Коэн Варела, их сын Габриэль, а также трое детей от первой жены Леонор — дочери Алехандра, Леонор и сын Хавьер. Одна из дочерей Франсиско Варелы — актриса Леонор Варела.

Научная деятельность

Американский психолог Элеанор Рош, хорошо знавшая Франсиско Варелу и тесно с ним сотрудничавшая, выделяет три основных инновации, которые он внёс в науку:

• создание теории аутопоэзиса совместно с Умберто Матураной;
• создание новой методологии исследования сознания путём интеграции в науку методов от первого лица, заимствованных из феноменологии и буддистской медитации;
• активное участие в налаживании диалога между западной наукой и буддизмом.

Теория аутопоэзиса

Матурана и Варела разработали теорию аутопоэзиса за год с небольшим совместной напряжённой работы — с конца 1970 по конец 1971 года. Они пытались понять связь между циклической природой метаболизма живых существ и их когнитивной деятельностью. Эти учёные не были согласны с тем, что понятие информации играет ключевую роль для понимания устройства мозга и познания, и считали, что для понимания биологических процессов данное понятие не требуется. Матурана высказал идею, что нервная система живых существ способна спонтанно генерировать собственные условия отношения к окружающей среде. Термин «аутопоэзис» был впервые использован Варелой в мае 1971 года под влиянием Хосе М. Булнеса, опубликовавшего диссертацию о Дон Кихоте. Матурана и Варела использовали этот термин для обозначения абсолютно новой концепции. В переводе с греческого он означает буквально «самопроизводство». Согласно данной теории, живые системы сами себя организуют и обладают способностью сохранять свою идентичность в окружающей их среде. Аутопоэзис представляет собой минимальную форму автономии, которая является необходимой и достаточной характеристикой биологической жизни. Общепринятый критерий разграничения между живыми организмами и неживой материей в настоящее время отсутствует, и аутопоэзис является одним из ряда используемых различными учёными, техниками и исследователями жизни критериев этого разграничения.

В ходе творческого сотрудничества состоявшегося зрелого учёного Матураны и молодого учёного Варелы первый опирался на свой богатый опыт, а второй вносил свежие идеи. К 15 декабря 1971 года они подготовили текст на английском языке под названием «Аутопоэзис и познание: организация живых существ» («Autopoiesis and Cognition: The Realization of the Living»). Первоначально научное сообщество отвергло эту работу. Матурана и Варела послали её к пяти издателям и во многие международные научные журналы, но все издатели и редакторы научных журналов заявили, что публикация данного текста невозможна. В дальнейшем Матурана и Варела продолжили попытки опубликовать результаты своей работы, но получали от международных издательств многочисленные отказы в течение девяти лет. При этом многие учёные призывали Матурану и Варелу отказаться от бессмысленных спекуляций, какими им представлялись идеи теории аутопоэзиса. Книга была издана в 1980 году только после того, как идеи теории аутопоэзиса стали известными благодаря публикации нескольких статей в реферируемых научных журналах, докладам на международных научных конференциях и поддержке этой теории влиятельными учеными, среди которых решающую роль в её признании сыграл один из основоположников кибернетики и видных представителей конструктивизма Хайнц фон Фёрстер.

В начале 1980-х годов теория аутопоэзиса получила широкое признание научного сообщества и была распространена рядом учёных (прежде всего Никласом Луманом) и на социальные процессы. При этом сам Франсиско Варела в одном из своих интервью высказался категорически против распространения биологических моделей аутопоэзиса на общественный уровень и использования моделей эмерджентности для осмысления социальных процессов. В то же время он полагал, что понятие аутопоэзиса является неотъемлемой частью общенаучной картины мира, а не только частной биологической картины мира. Варела делал упор на использовании понятия аутопоэзиса в когнитивной науке, а также в информатике, инженерии и робототехнике.

Основываясь на теории аутопоэзиса, Варела и Матурана разработали натуралистическую, нетрансцендентальную и учитывающую зависимость наблюдения от наблюдателя интерпретацию познания, языка и сознания. Эти учёные выступили против идеи существования абсолютно объективного мира и доказывали, что мир является плодом коллективной деятельности людей, состоящим из созданных в процессе социального взаимодействия при помощи языка индивидуальных миров, в которых они живут.

Исследования сознания от первого лица

Варела часто любил рассказывать, как ещё студентом в апреле 1966 года ввалился в лабораторию Умберто Матураны и с энтузиазмом заявил, что хочет «изучать роль сознания во вселенной», на что Матурана ответил ему: «Мой мальчик, вы попали как раз туда, куда следует».

В последующие годы жизни Варелы исследования сознания стали одним из главных направлений его научной деятельности. Он активно поддерживал множество междисциплинарных групп, которые занимались исследованиями сознания. В 1970-80-е годы он работал в Университете Наропы и был почётным членом Линдисфарнской ассоциации. В дальнейшем он выступил одним из учредителей созданной в 1994 году Ассоциации научных исследований сознания и незадолго перед смертью активно рассматривал возможность своего председательства на собрании этой ассоциации в 2002 году. Кроме того, Варела оказывал серьёзную поддержку Центру исследований сознания в Аризонском университете в Тусоне, работал в редакции журнала Journal of Consciousness Studies и сыграл ключевую роль в создании журнала «Phenomenology and the Cognitive Sciences».

В исследованиях сознания Варела отстаивал необходимость использования методов от первого лица. В этих целях он предлагал использовать феноменологию путём её вывода за пределы сугубо философского контекста и включения в научный контекст. Другим важным направлением Варела считал использование буддийской медитации. Он доказывал, что за тысячелетия развития данной практики её последователи сумели добиться результатов, которые могут принести большую пользу молодой западной науке, которая занимается исследованиями сознания не более ста последних лет. Варела опубликовал ряд собственных работ на тему исследований от первого лица и выступил редактором нескольких сборников статей по данной тематике, написанных его единомышленниками.

Одна из ключевых работ Варелы по данной тематике — программная статья под названием «Neurophenomenology: A Methodological Remedy for the Hard Problem», в которой он заложил основы нейрофеноменологии — нового направления в научных исследованиях сознания, направленного на решение трудной проблемы сознания.

Диалог между западной наукой и буддизмом

Франсиско Варела начал заниматься буддийской практикой с 1974 года. При этом он стремился наладить контакты между западными учёными и последователями буддизма для совместного изучения сознания. В конце 1970-х годов Варела провёл несколько мероприятий в Университете Наропы, которые были направлены на реализацию данной цели. В 1979 году Университет Наропы получил грант от Фонда Альфреда Слоуна для финансирования первой в истории западной науки конференции, посвящённой данной тематике. В этой конференции приняли участие 25 учёных из ведущих научных центров США, занимавшихся мейнстримной философией сознания, нейробиологией, экспериментальной психологией, лингвистикой, искусственным интеллектом. В 1983 году Варела впервые встретился с Его Святейшеством Далай-ламой на Европейском форуме Альпбах, который был посвящён сознанию. Далай-лама XIV был очень рад представившейся возможности дискуссии с известным нейроучёным, и Варела решил продолжить их научный диалог в будущем. Весной 1985 года глава фонда Оджай Джоан Халифакс, хорошо знавшая Варелу, предложила ему объединить усилия с интересовавшимся буддизмом американским бизнесменом и юристом Адамом Энглом и другом Энгла Майклом Саутманом для организации конференций с участием Далай-ламы XIV и ведущих западных учёных. В октябре 1985 года Халифакс, Варела, Энгл и Саутман встретились в офисе фонда Оджай, где договорились об организации конференций, на которых будут обсуждаться науки о сознании и жизни и буддийское учение. В течение двух последующих лет Варела, Энгл, Саутман и офис Его Святейшества Далай-ламы вели подготовительные работы. При этом Энгл взял на себя роль координатора по общим вопросам, а Варела — роль научного координатора. В октябре 1987 года в Дхарамсале состоялась первая конференция «Ум и жизнь» с участием специалистов в области нейробиологии из ведущих исследовательских центров мира, на которой обсуждался обширный круг тем, включая научный метод, нейробиологию, когнитивную психологию, искусственный интеллект, развитие мозга и эволюцию.

В дальнейшем конференции «Ум и жизнь» стали проводиться регулярно и получили репутацию самого важного мероприятия по взаимодействию между западной наукой и буддизмом в мире. Первые десять конференций носили непубличный характер, а затем, начиная с состоявшейся в 2003 году одиннадцатой конференции, они стали публичными. Во время третьей конференции, состоявшейся в 1990 году, Клиффорд Сарон, Ричард Дэвидсон, Франсиско Варела, Грегори Симпсон и Алан Уоллас инициировали исследовательский проект для изучения эффектов медитации, достигаемых в ходе длительной практики. Так был создан «Институт Ум и жизнь», который возглавил Адам Энгл.

На первом этапе финансирование этого проекта обеспечили благотворительная организация «Hershey Family Foundation» и Институт Фетцера. За два с половиной десятилетия своего существования «Институт Ум и жизнь» стал мировым лидером в исследованиях эффектов, которые длительные занятия медитацией оказывают на мозг, биологию и поведение человека. Одним из важнейших достижений «Института Ум и жизнь» является создание нового направления исследований — созерцательной науки, — в котором принимают участие как крупнейшие мировые учёные, так и молодые специалисты. Эти учёные провели десятки пилотных исследований, по результатам которых опубликовали более 200 статей в научных журналах, глав и книг. Объём финансирования для продолжения данных исследований к 2016 году превысил 15 миллионов долларов.

Начиная с 2004 года, «Институт Ум и жизнь» ежегодно присуждает учёным, занимающимся исследованиями в области созерцательной науки, премии имени Варелы (Francisco J. Varela Awards for Contemplative Research) в размере до 15 тысяч долларов каждому победителю.

Оценки и память

Чилийский нейроучёный Адриан Паласиос и чилийский биолог Хуан Басигалупо охарактеризовали Франсиско Варелу как одного из самых выдающихся нейроучёных и великого человека. По их словам, он придал науке широкую и интегративную перспективу, внеся вклад во множество областей: от математики до эпистемологии, от иммунологии до нейронауки. Варела испытал сильнейшее влияние буддизма и стремился улучшить отношения между наукой и духовностью.

Американский биолог и биофизик Стюарт Кауффман отметил близость теории аутопоэзиса к своей собственной теории автокаталитического набора и объяснил слабое влияние обеих этих теорий на мейнстримную биологию тем, что она основывается не на теориях и концепциях, а на экспериментах. По его словам, большинство биологов относятся к Вареле и Матуране как к философам.

Американский биолог Линн Маргулис признала полезность теории аутопоэзиса для различения живого и неживого, но вместе со многими другими экспериментальными биологами выразила мнение, что философские аспекты теории Варелы влекут за собой проблемы.

Американский философ сознания и когнитивный учёный Дэниел Деннетт признал, что Варела повлиял на его взгляды, однако при этом сказал, что считает Варелу слишком революционным и обескураживающим буддистом.

Российский философ Елена Князева в своей изданной в 2014 году книге отметила, что Франсиско Варела и в настоящее время продолжает оставаться флагманом исследований и одним из наиболее цитируемых авторов в философии сознания и когнитивной науке.

Литература

Избранная библиография

• 1980 (with Humberto Maturana). Autopoiesis and Cognition: The Realization of the Living. Boston: Reidel.
• 1979. Principles of Biological Autonomy. North-Holland.
• 1998 (1987) (with Humberto Maturana). The Tree of Knowledge: The Biological Roots of Human Understanding. Boston: Shambhala Press.
• 1991 (with Evan Thompson and Eleanor Rosch). The Embodied Mind: Cognitive Science and Human Experience. MIT Press.
• 1992 (with P. Bourgine, eds.). Towards a Practice of Autonomous Systems: The First European Conference on Artificial Life. MIT Press.
• 1992 (with J. Hayward, eds.). Gentle Bridges: Dialogues Between the Cognitive Sciences and the Buddhist Tradition. Boston: Shambhala Press.
• 1993 (with D. Stein, eds.). Thinking About Biology: An Introduction to Theoretical Biology. Addison-Wesley, SFI Series on Complexity.
• 1997 (ed.). Sleeping, Dreaming and Dying. Boston: Wisdom Book.
• 1996-99. Invitation aux sciences cognitives. Paris: Seuil.
• 1999. Ethical Know-How: Action, Wisdom and Cognition. Stanford University Press.
• 1999 (with J. Shear, eds.). The View from Within: First-Person Methodologies in the Study of Consciousness. London: Imprint Academic.
• 1999 (with J. Petitot, B. Pachoud, and J-M. Roy, eds.). Naturalizing Phenomenology: Contemporary Issues in Phenomenology and Cognitive Science. Stanford University Press.

О Франсиско Вареле

• [books.google.ru/books?id=VXHbBgAAQBAJ&pg=PT239&redir_esc=y About the Mind and Life Institute] // [books.google.ru/books?id=VXHbBgAAQBAJ&printsec=frontcover The New Physics and Cosmology: Dialogues with the Dalai Lama] / Edited and narrated by Arthur Zajonc with the assistance of Zara Houshmand. — 1st Edition. — Oxford University Press, 2004. — P. 227-233. — 264 p. — (The Mind and Life Series). — ISBN 978-0-19-515994-3.
• [books.google.ru/books?id=cburAgAAQBAJ&pg=PT201&redir_esc=y About the Mind and Life Institute] // [books.google.ru/books?id=cburAgAAQBAJ&printsec=frontcover Mind and Life: Discussions with the Dalai Lama on the Nature of Reality] / Pier Luigi Luisi with the assistance of Zara Houshmand. — 1st Edition. — New York: Columbia University Press, 2011. — P. 201-206. — 232 p. — (Columbia Series in Science and Religion). — ISBN 978-0-231-14550-3.
• Evan Thompson. [books.google.ru/books?id=vdUYBQAAQBAJ&printsec=frontcover Waking, Dreaming, Being: Self and Consciousness in Neuroscience, Meditation, and Philosophy]. — Columbia University Press, 2015. — 496 p. — ISBN 978-0-231-13709-6.

См. также

• Феноменология
• Теория систем

Ссылки

Ссылки на YouTube

• [youtube.com/watch?v=eZtaucaZ5BA His Holiness the XIV Dalai Lama Tribute to Francisco Varela] на YouTube

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Франсиско Варела

Отрывок, характеризующий Варела, Франсиско

– Ну, теперь все, – сказал Кутузов, подписывая последнюю бумагу, и, тяжело поднявшись и расправляя складки своей белой пухлой шеи, с повеселевшим лицом направился к двери.
Попадья, с бросившеюся кровью в лицо, схватилась за блюдо, которое, несмотря на то, что она так долго приготовлялась, она все таки не успела подать вовремя. И с низким поклоном она поднесла его Кутузову.
Глаза Кутузова прищурились; он улыбнулся, взял рукой ее за подбородок и сказал:
– И красавица какая! Спасибо, голубушка!
Он достал из кармана шаровар несколько золотых и положил ей на блюдо.
– Ну что, как живешь? – сказал Кутузов, направляясь к отведенной для него комнате. Попадья, улыбаясь ямочками на румяном лице, прошла за ним в горницу. Адъютант вышел к князю Андрею на крыльцо и приглашал его завтракать; через полчаса князя Андрея позвали опять к Кутузову. Кутузов лежал на кресле в том же расстегнутом сюртуке. Он держал в руке французскую книгу и при входе князя Андрея, заложив ее ножом, свернул. Это был «Les chevaliers du Cygne», сочинение madame de Genlis [«Рыцари Лебедя», мадам де Жанлис], как увидал князь Андрей по обертке.
– Ну садись, садись тут, поговорим, – сказал Кутузов. – Грустно, очень грустно. Но помни, дружок, что я тебе отец, другой отец… – Князь Андрей рассказал Кутузову все, что он знал о кончине своего отца, и о том, что он видел в Лысых Горах, проезжая через них.
– До чего… до чего довели! – проговорил вдруг Кутузов взволнованным голосом, очевидно, ясно представив себе, из рассказа князя Андрея, положение, в котором находилась Россия. – Дай срок, дай срок, – прибавил он с злобным выражением лица и, очевидно, не желая продолжать этого волновавшего его разговора, сказал: – Я тебя вызвал, чтоб оставить при себе.
– Благодарю вашу светлость, – отвечал князь Андрей, – но я боюсь, что не гожусь больше для штабов, – сказал он с улыбкой, которую Кутузов заметил. Кутузов вопросительно посмотрел на него. – А главное, – прибавил князь Андрей, – я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас, то поверьте…
Умное, доброе и вместе с тем тонко насмешливое выражение светилось на пухлом лице Кутузова. Он перебил Болконского:
– Жалею, ты бы мне нужен был; но ты прав, ты прав. Нам не сюда люди нужны. Советчиков всегда много, а людей нет. Не такие бы полки были, если бы все советчики служили там в полках, как ты. Я тебя с Аустерлица помню… Помню, помню, с знаменем помню, – сказал Кутузов, и радостная краска бросилась в лицо князя Андрея при этом воспоминании. Кутузов притянул его за руку, подставляя ему щеку, и опять князь Андрей на глазах старика увидал слезы. Хотя князь Андрей и знал, что Кутузов был слаб на слезы и что он теперь особенно ласкает его и жалеет вследствие желания выказать сочувствие к его потере, но князю Андрею и радостно и лестно было это воспоминание об Аустерлице.
– Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога – это дорога чести. – Он помолчал. – Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надо было. – И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне и заключенном мире. – Да, немало упрекали меня, – сказал Кутузов, – и за войну и за мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre. [Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.] A и там советчиков не меньше было, чем здесь… – продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо, занимали его. – Ох, советчики, советчики! – сказал он. Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее, а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он с тридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение и время) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турок есть заставил. – Он покачал головой. – И французы тоже будут! Верь моему слову, – воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, – будут у меня лошадиное мясо есть! – И опять глаза его залоснились слезами.
– Однако до лжно же будет принять сражение? – сказал князь Андрей.
– До лжно будет, если все этого захотят, нечего делать… А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом не слышат, – вот что плохо.] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? – спросил он, видимо, ожидая ответа. – Да, что ты велишь делать? – повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. – Я тебе скажу, что делать, – проговорил он, так как князь Андрей все таки не отвечал. – Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, – он помолчал, – abstiens toi, [В сомнении, мой милый, воздерживайся.] – выговорил он с расстановкой.
– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.


После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.
Растопчинские афишки с изображением вверху питейного дома, целовальника и московского мещанина Карпушки Чигирина, который, быв в ратниках и выпив лишний крючок на тычке, услыхал, будто Бонапарт хочет идти на Москву, рассердился, разругал скверными словами всех французов, вышел из питейного дома и заговорил под орлом собравшемуся народу, читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина.
В клубе, в угловой комнате, собирались читать эти афиши, и некоторым нравилось, как Карпушка подтрунивал над французами, говоря, что они от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет. Некоторые не одобряли этого тона и говорила, что это пошло и глупо. Рассказывали о том, что французов и даже всех иностранцев Растопчин выслал из Москвы, что между ними шпионы и агенты Наполеона; но рассказывали это преимущественно для того, чтобы при этом случае передать остроумные слова, сказанные Растопчиным при их отправлении. Иностранцев отправляли на барке в Нижний, и Растопчин сказал им: «Rentrez en vous meme, entrez dans la barque et n'en faites pas une barque ne Charon». [войдите сами в себя и в эту лодку и постарайтесь, чтобы эта лодка не сделалась для вас лодкой Харона.] Рассказывали, что уже выслали из Москвы все присутственные места, и тут же прибавляли шутку Шиншина, что за это одно Москва должна быть благодарна Наполеону. Рассказывали, что Мамонову его полк будет стоить восемьсот тысяч, что Безухов еще больше затратил на своих ратников, но что лучше всего в поступке Безухова то, что он сам оденется в мундир и поедет верхом перед полком и ничего не будет брать за места с тех, которые будут смотреть на него.
– Вы никому не делаете милости, – сказала Жюли Друбецкая, собирая и прижимая кучку нащипанной корпии тонкими пальцами, покрытыми кольцами.
Жюли собиралась на другой день уезжать из Москвы и делала прощальный вечер.
– Безухов est ridicule [смешон], но он так добр, так мил. Что за удовольствие быть так caustique [злоязычным]?
– Штраф! – сказал молодой человек в ополченском мундире, которого Жюли называла «mon chevalier» [мой рыцарь] и который с нею вместе ехал в Нижний.
В обществе Жюли, как и во многих обществах Москвы, было положено говорить только по русски, и те, которые ошибались, говоря французские слова, платили штраф в пользу комитета пожертвований.
– Другой штраф за галлицизм, – сказал русский писатель, бывший в гостиной. – «Удовольствие быть не по русски.
– Вы никому не делаете милости, – продолжала Жюли к ополченцу, не обращая внимания на замечание сочинителя. – За caustique виновата, – сказала она, – и плачу, но за удовольствие сказать вам правду я готова еще заплатить; за галлицизмы не отвечаю, – обратилась она к сочинителю: – у меня нет ни денег, ни времени, как у князя Голицына, взять учителя и учиться по русски. А вот и он, – сказала Жюли. – Quand on… [Когда.] Нет, нет, – обратилась она к ополченцу, – не поймаете. Когда говорят про солнце – видят его лучи, – сказала хозяйка, любезно улыбаясь Пьеру. – Мы только говорили о вас, – с свойственной светским женщинам свободой лжи сказала Жюли. – Мы говорили, что ваш полк, верно, будет лучше мамоновского.
– Ах, не говорите мне про мой полк, – отвечал Пьер, целуя руку хозяйке и садясь подле нее. – Он мне так надоел!
– Вы ведь, верно, сами будете командовать им? – сказала Жюли, хитро и насмешливо переглянувшись с ополченцем.
Ополченец в присутствии Пьера был уже не так caustique, и в лице его выразилось недоуменье к тому, что означала улыбка Жюли. Несмотря на свою рассеянность и добродушие, личность Пьера прекращала тотчас же всякие попытки на насмешку в его присутствии.
– Нет, – смеясь, отвечал Пьер, оглядывая свое большое, толстое тело. – В меня слишком легко попасть французам, да и я боюсь, что не влезу на лошадь…
В числе перебираемых лиц для предмета разговора общество Жюли попало на Ростовых.
– Очень, говорят, плохи дела их, – сказала Жюли. – И он так бестолков – сам граф. Разумовские хотели купить его дом и подмосковную, и все это тянется. Он дорожится.
– Нет, кажется, на днях состоится продажа, – сказал кто то. – Хотя теперь и безумно покупать что нибудь в Москве.
– Отчего? – сказала Жюли. – Неужели вы думаете, что есть опасность для Москвы?
– Отчего же вы едете?
– Я? Вот странно. Я еду, потому… ну потому, что все едут, и потом я не Иоанна д'Арк и не амазонка.
– Ну, да, да, дайте мне еще тряпочек.
– Ежели он сумеет повести дела, он может заплатить все долги, – продолжал ополченец про Ростова.
– Добрый старик, но очень pauvre sire [плох]. И зачем они живут тут так долго? Они давно хотели ехать в деревню. Натали, кажется, здорова теперь? – хитро улыбаясь, спросила Жюли у Пьера.
– Они ждут меньшого сына, – сказал Пьер. – Он поступил в казаки Оболенского и поехал в Белую Церковь. Там формируется полк. А теперь они перевели его в мой полк и ждут каждый день. Граф давно хотел ехать, но графиня ни за что не согласна выехать из Москвы, пока не приедет сын.
– Я их третьего дня видела у Архаровых. Натали опять похорошела и повеселела. Она пела один романс. Как все легко проходит у некоторых людей!
– Что проходит? – недовольно спросил Пьер. Жюли улыбнулась.
– Вы знаете, граф, что такие рыцари, как вы, бывают только в романах madame Suza.
– Какой рыцарь? Отчего? – краснея, спросил Пьер.
– Ну, полноте, милый граф, c'est la fable de tout Moscou. Je vous admire, ma parole d'honneur. [это вся Москва знает. Право, я вам удивляюсь.]
– Штраф! Штраф! – сказал ополченец.
– Ну, хорошо. Нельзя говорить, как скучно!
– Qu'est ce qui est la fable de tout Moscou? [Что знает вся Москва?] – вставая, сказал сердито Пьер.
– Полноте, граф. Вы знаете!
– Ничего не знаю, – сказал Пьер.
– Я знаю, что вы дружны были с Натали, и потому… Нет, я всегда дружнее с Верой. Cette chere Vera! [Эта милая Вера!]
– Non, madame, [Нет, сударыня.] – продолжал Пьер недовольным тоном. – Я вовсе не взял на себя роль рыцаря Ростовой, и я уже почти месяц не был у них. Но я не понимаю жестокость…
– Qui s'excuse – s'accuse, [Кто извиняется, тот обвиняет себя.] – улыбаясь и махая корпией, говорила Жюли и, чтобы за ней осталось последнее слово, сейчас же переменила разговор. – Каково, я нынче узнала: бедная Мари Волконская приехала вчера в Москву. Вы слышали, она потеряла отца?
– Неужели! Где она? Я бы очень желал увидать ее, – сказал Пьер.
– Я вчера провела с ней вечер. Она нынче или завтра утром едет в подмосковную с племянником.
– Ну что она, как? – сказал Пьер.
– Ничего, грустна. Но знаете, кто ее спас? Это целый роман. Nicolas Ростов. Ее окружили, хотели убить, ранили ее людей. Он бросился и спас ее…
– Еще роман, – сказал ополченец. – Решительно это общее бегство сделано, чтобы все старые невесты шли замуж. Catiche – одна, княжна Болконская – другая.
– Вы знаете, что я в самом деле думаю, что она un petit peu amoureuse du jeune homme. [немножечко влюблена в молодого человека.]
– Штраф! Штраф! Штраф!
– Но как же это по русски сказать?..


Когда Пьер вернулся домой, ему подали две принесенные в этот день афиши Растопчина.
В первой говорилось о том, что слух, будто графом Растопчиным запрещен выезд из Москвы, – несправедлив и что, напротив, граф Растопчин рад, что из Москвы уезжают барыни и купеческие жены. «Меньше страху, меньше новостей, – говорилось в афише, – но я жизнью отвечаю, что злодей в Москве не будет». Эти слова в первый раз ясно ыоказали Пьеру, что французы будут в Москве. Во второй афише говорилось, что главная квартира наша в Вязьме, что граф Витгснштейн победил французов, но что так как многие жители желают вооружиться, то для них есть приготовленное в арсенале оружие: сабли, пистолеты, ружья, которые жители могут получать по дешевой цене. Тон афиш был уже не такой шутливый, как в прежних чигиринских разговорах. Пьер задумался над этими афишами. Очевидно, та страшная грозовая туча, которую он призывал всеми силами своей души и которая вместе с тем возбуждала в нем невольный ужас, – очевидно, туча эта приближалась.
«Поступить в военную службу и ехать в армию или дожидаться? – в сотый раз задавал себе Пьер этот вопрос. Он взял колоду карт, лежавших у него на столе, и стал делать пасьянс.
– Ежели выйдет этот пасьянс, – говорил он сам себе, смешав колоду, держа ее в руке и глядя вверх, – ежели выйдет, то значит… что значит?.. – Он не успел решить, что значит, как за дверью кабинета послышался голос старшей княжны, спрашивающей, можно ли войти.
– Тогда будет значить, что я должен ехать в армию, – договорил себе Пьер. – Войдите, войдите, – прибавил он, обращаясь к княжие.
(Одна старшая княжна, с длинной талией и окаменелым лидом, продолжала жить в доме Пьера; две меньшие вышли замуж.)
– Простите, mon cousin, что я пришла к вам, – сказала она укоризненно взволнованным голосом. – Ведь надо наконец на что нибудь решиться! Что ж это будет такое? Все выехали из Москвы, и народ бунтует. Что ж мы остаемся?
– Напротив, все, кажется, благополучно, ma cousine, – сказал Пьер с тою привычкой шутливости, которую Пьер, всегда конфузно переносивший свою роль благодетеля перед княжною, усвоил себе в отношении к ней.
– Да, это благополучно… хорошо благополучие! Мне нынче Варвара Ивановна порассказала, как войска наши отличаются. Уж точно можно чести приписать. Да и народ совсем взбунтовался, слушать перестают; девка моя и та грубить стала. Этак скоро и нас бить станут. По улицам ходить нельзя. А главное, нынче завтра французы будут, что ж нам ждать! Я об одном прошу, mon cousin, – сказала княжна, – прикажите свезти меня в Петербург: какая я ни есть, а я под бонапартовской властью жить не могу.
– Да полноте, ma cousine, откуда вы почерпаете ваши сведения? Напротив…
– Я вашему Наполеону не покорюсь. Другие как хотят… Ежели вы не хотите этого сделать…
– Да я сделаю, я сейчас прикажу.
Княжне, видимо, досадно было, что не на кого было сердиться. Она, что то шепча, присела на стул.
– Но вам это неправильно доносят, – сказал Пьер. – В городе все тихо, и опасности никакой нет. Вот я сейчас читал… – Пьер показал княжне афишки. – Граф пишет, что он жизнью отвечает, что неприятель не будет в Москве.
– Ах, этот ваш граф, – с злобой заговорила княжна, – это лицемер, злодей, который сам настроил народ бунтовать. Разве не он писал в этих дурацких афишах, что какой бы там ни был, тащи его за хохол на съезжую (и как глупо)! Кто возьмет, говорит, тому и честь и слава. Вот и долюбезничался. Варвара Ивановна говорила, что чуть не убил народ ее за то, что она по французски заговорила…
– Да ведь это так… Вы всё к сердцу очень принимаете, – сказал Пьер и стал раскладывать пасьянс.
Несмотря на то, что пасьянс сошелся, Пьер не поехал в армию, а остался в опустевшей Москве, все в той же тревоге, нерешимости, в страхе и вместе в радости ожидая чего то ужасного.
На другой день княжна к вечеру уехала, и к Пьеру приехал его главноуправляющий с известием, что требуемых им денег для обмундирования полка нельзя достать, ежели не продать одно имение. Главноуправляющий вообще представлял Пьеру, что все эти затеи полка должны были разорить его. Пьер с трудом скрывал улыбку, слушая слова управляющего.
– Ну, продайте, – говорил он. – Что ж делать, я не могу отказаться теперь!
Чем хуже было положение всяких дел, и в особенности его дел, тем Пьеру было приятнее, тем очевиднее было, что катастрофа, которой он ждал, приближается. Уже никого почти из знакомых Пьера не было в городе. Жюли уехала, княжна Марья уехала. Из близких знакомых одни Ростовы оставались; но к ним Пьер не ездил.
В этот день Пьер, для того чтобы развлечься, поехал в село Воронцово смотреть большой воздушный шар, который строился Леппихом для погибели врага, и пробный шар, который должен был быть пущен завтра. Шар этот был еще не готов; но, как узнал Пьер, он строился по желанию государя. Государь писал графу Растопчину об этом шаре следующее:
«Aussitot que Leppich sera pret, composez lui un equipage pour sa nacelle d'hommes surs et intelligents et depechez un courrier au general Koutousoff pour l'en prevenir. Je l'ai instruit de la chose.
Recommandez, je vous prie, a Leppich d'etre bien attentif sur l'endroit ou il descendra la premiere fois, pour ne pas se tromper et ne pas tomber dans les mains de l'ennemi. Il est indispensable qu'il combine ses mouvements avec le general en chef».
[Только что Леппих будет готов, составьте экипаж для его лодки из верных и умных людей и пошлите курьера к генералу Кутузову, чтобы предупредить его.
Я сообщил ему об этом. Внушите, пожалуйста, Леппиху, чтобы он обратил хорошенько внимание на то место, где он спустится в первый раз, чтобы не ошибиться и не попасть в руки врага. Необходимо, чтоб он соображал свои движения с движениями главнокомандующего.]
Возвращаясь домой из Воронцова и проезжая по Болотной площади, Пьер увидал толпу у Лобного места, остановился и слез с дрожек. Это была экзекуция французского повара, обвиненного в шпионстве. Экзекуция только что кончилась, и палач отвязывал от кобылы жалостно стонавшего толстого человека с рыжими бакенбардами, в синих чулках и зеленом камзоле. Другой преступник, худенький и бледный, стоял тут же. Оба, судя по лицам, были французы. С испуганно болезненным видом, подобным тому, который имел худой француз, Пьер протолкался сквозь толпу.
– Что это? Кто? За что? – спрашивал он. Но вниманье толпы – чиновников, мещан, купцов, мужиков, женщин в салопах и шубках – так было жадно сосредоточено на то, что происходило на Лобном месте, что никто не отвечал ему. Толстый человек поднялся, нахмурившись, пожал плечами и, очевидно, желая выразить твердость, стал, не глядя вокруг себя, надевать камзол; но вдруг губы его задрожали, и он заплакал, сам сердясь на себя, как плачут взрослые сангвинические люди. Толпа громко заговорила, как показалось Пьеру, – для того, чтобы заглушить в самой себе чувство жалости.