Варнава (Прокофьев)

В Википедии существуют статьи о других людях с именем Варнава и фамилией Прокофьев.

Монах Варнава
Епископ Каннский, викарий Западно-Европейской епархии
сентябрь 1995 — 25 апреля 2001
Церковь:	Русская православная церковь заграницей
Преемник:	викариатство упразднено
Епископ Сиднейский и Австралийско-Новозеландский
11 января — сентябрь 1995
Предшественник:	Алипий (Гаманович)
Преемник:	Иларион (Капрал)
Епископ Каннский, викарий Западно-Европейской епархии
25 июля 1990 — 11 января 1995
Предшественник:	Григорий (Остроумов)
Епископ Ментонский, викарий Западно-Европейской епархии
29 апреля 1982 — 25 июля 1990
Избрание:	23 октября 1981 года
Имя при рождении:	Владимир Николаевич Прокофьев
Рождение:	19 февраля 1945(1945-02-19) (79 лет) Курбевуа, Иль-де-Франс, Франция
Принятие священного сана:	конец 1970-х годов
Принятие монашества:	1982 год
Епископская хиротония:	29 апреля 1982 года

Варна́ва (в миру Влади́мир Никола́евич Проко́фьев; 19 февраля 1945, Курбевуа, Иль-де-Франс, Франция) — бывший епископ Русской Православной Церкви заграницей, лишённый священного сана.

Биография

Детство и образование

Родился в семье русских эмигрантов. Его отец, Николай Павлович Прокофьев — дворянин и офицер. Мать — из аристократической грузинской семьи, дочь генерала Зураба Натиева.

Получил образование в иезуитском интернате Святого Георгия в Медоне под Парижем.

Начало церковного служения

Был послушником на Афоне, где обрёл духовника. Был рукоположён в священники при каннском Михаило-Архангельском храме. Служил в Каннах и в Ментоне. Впоследвии был возведён в сан протоиерея.

Через своих родственников, работавших в посольстве Франции в Москве, имел возможность легально посещать Советский Союз с середины 1960-х.

Тайный епископ РПЦЗ

На основании постановления Архиерейского Собора Русской Православной Церкви Заграницей от 10/23 октября 1981 года священник Владимир Прокофьев по пострижении в монашество был тайно рукоположён 29 апреля 1982 года в Эрлангене (Бавария) во епископа Ментонского. Наречение и хиротонию совершили архиепископ Женевским и Западно-Европейский Антоний (Бартошевич) и епископ Мюнхенский Марк (Арндт). Назначен викарием во Францию.

27 апреля/10 мая 1982 года, находясь в СССР по туристической визе, единолично (и без санкции Синода РПЦЗ) поставил в одной из московских квартир во епископы для «возрождения и руководства Церкви в России» катакомбного архимандрита Лазаря (Журбенко).

С 1987 года — настоятель Михайло-Архангельского храма в Каннах.

12/25 июля 1990 года состоялось заседание Архиерейского Синода РПЦЗ, на котором произошла легализация тайных епископов Варнавы (Прокофьева) и Лазаря (Журбенко).

Представитель Синода РПЦЗ в России

В январе 1992 года Архиерейский Синод РПЦЗ направляет епископа Варнаву в Россию с поручением организовать постоянно действующее Синодальное Подворье в Москве, которое осуществляло бы власть Архиерейского Синода в России. Основная цель его нового назначения состояла в координации деятельности конфликтующих юрисдикций РПЦЗ в России, находившихся в подчинении Лазаря (Журбенко) и Валентина (Русанцова).

Прибыв в Москву, Епископ Варнава оказался под влиянием протоиерея Алексия Аверьянова, который стал его ближайшим помощником и секретарём, помогая зарубежному архиерею «правильно сориентироваться» в непростых коллизиях церковной и общественной жизни России. В марте 1992 года протоиерей Алексий Аверьянов приглашает епископа Варнаву в один из полузаброшенных корпусов бывшей Марфо-Мариинской обители на Большой Ордынке в центре Москвы, принадлежащий городской поликлинике № 68. Там разместилась кафедра Епископа Варна.

С первых же дней существования Синодального подворья РПЦЗ в Марфо-Мариинской обители там же фактически разместился неофициальный штаб Национально-патриотического фронта «Память», возглавляемого Дмитрием Васильевым. 19 марта в обители состоялась пресс-конференция, привлекшая большое внимание прессы, на которой протоиерей Алексий Аверьянов от имени Епископа Варнавы и Митрополита Виталия, Первоиерарха РПЦЗ (который, как вскоре выяснилось, ничего об этом не знал), заявил об альянсе с «Памятью», которая «создаёт отряды быстрого реагирования» для защиты храмов РПЦЗ от захвата их Московской патриархией. Дмитрий Васильев, также участвовавший в пресс-конференции, пообещал летом «взять Москву в тройное кольцо» блокады, чтобы таким образом добиться свержения «дерьмократического» режима.

13 мая 1993 года решением Архиерейского Собора РПЦЗ утверждён в должности представителя Архиерейского Синода РПЦЗ в России.

19 мая 1992 года, епископ Варнава принял участие в публичной демонстрации «Памяти» по Садовому кольцу в Москве.

Нередкими стали совместные поездки Дмитрия Васильева по стране в сопровождении протоиерея Алексия Аверьянова, а иногда и Епископа Варнавы. Одним из самых скандальных событий того времени стал налёт «Памяти» с участием священника Олега Стеняева на редакцию газеты «Московский комсомолец» 13 октябре 1992 года. Епископ Варнава публично заявил, что эта хулиганская акция осуществлялась по его благословению.

Сближение Епископа Варнавы с «Памятью» нанесло непоправимый урон репутации РПЦЗ в России: демократическая пресса, ранее единодушно поддерживавшая гонимую Церковь, в которой многие видели единственную здоровую альтернативу «красной патриархии», теперь говорила и писала об РПЦЗ только в негативных тонах. «Память» стала непреодолимым препятствием на пути в РПЦЗ для многих клириков и мирян, готовых к отделению от Московского Патриархата. Неканонические вмешательства Епископа Варнавы, а точнее его секретаря протоиерея Аверьянова, в церковные дела других российских епархий РПЦЗ, принятие запрещенных другими архиереями клириков, фактическое управление приходами, подчиненными другим Епископам, привели к полнейшему разладу церковного управления РПЦЗ в России.

23 июля 1993 года направил на бланке Архиерейского Синода РПЦЗ письмо с предложением о каноническом общении раскольническому «местоблюстителю Киевского патриаршего престола митрополиту Владимиру (Романюку)».

Этот проступок и другие ошибки епископа Варнавы стали причиной его освобождения от должности Синодального Представителя в России решением Архиерейского Синода РПЦЗ от 9 ноября 1993 года.

9 июля 1994 году Архиерейский Собор РПЦЗ на 5 лет запретил Варнаве въезд в Россию. В 1995 году Варнава был запрещён в священнослужении на 3 месяца за оскорбительное письмо архиепископу Илариону (Капралу) с обвинением в предательстве России.

Епископ Австралийско-Новозеландский

11 января 1995 года Архиерейский Синод назначил Варнаву епископом Сиднейским и Австралийско-Новозеландским.

Епископ Варнава провёл менее трёх недель в Австралии, и вернулся к своему постоянному месту жительства на французской Ривьере в Каннах, отметив, что «он не собирается быть сосланным на другую часть света» (дословно к антиподам).

В сентябре 1995 года Архиерейский Синод послал епископу Варнаве указ, в котором ему был сделан выговор за уклонение от исполнения своих обязанностей в Австралии. Этим же указом Варнава был освобождён от назначения в Австралию.

Деятельность на Святой Земле

В 1996 году назначен представителем РПЦЗ в Святой Земле. По его приказу в Елеонский монастырь не был допущен Патриарх Алексий II вместе с Ясиром Арафатом, что произошло вопреки предписанию из Архиерейского Синода о невоспрепятствовании патриарху в посещении святынь, находящихся под управлением РПЦЗ. Результатом инцидента стала передача властями Палестинской автономии монастыря в Хевроне Московскому Патриархату (1997), сопровождавшаяся избиением монахинь полицейскими (женщинами) Палестинской автономии. Подобный инцидент привёл к обострению взаимоотношений между Церквами.

Создание раскола в РПЦЗ

1 марта 2001 года выступил с окружным посланием, в котором заявил об «ограждении» себя, духовенства и мирян своей епархии от «нового курса» Зарубежной Церкви, хотя ещё не выходя из канонического подчинения Архиерейскому Синоду в Нью-Йорке. Поводом к заявлению стал протест епископа против принятия Архиерейским Собором Русской Православной Церкви Заграницей, состоявшемся в Нью-Йорке 17 — 27 октября 2000 года, письма Патриарху Сербскому Павлу. На Соборе епископ Варнава, ссылаясь на экуменизм и тесные связи Павла с Русской православной церковью, отказался подписать письмо Патриарху, о чём объявил только спустя несколько месяцев, 12 февраля 2001 года, присоединившись в этом к епископам Симферопольскому и Крымскому Агафангелу (Пашковскому) и Черноморскому и Кубанскому Вениамину (Русаленко).

Вместе с архимандритом Сергием (Киндяковым), протоиереем Сергием Петровым, иереем Никитой Орловым и протодиаконом Германом Ивановым-Тринадцатым в Мансонвилле участвовал в составлении «Окружного послания» от 22 июня 2001 года, распространённого от имени митрополита Виталия (Устинова), о чём поведал в своём «Заявлении», где несмотря на это настаивал на авторстве митрополита Виталия.

Архиерейским Собором РПЦЗ, прошедшим с 23 по 31 октября 2001 года был запрещён в священнослужении, а затем извергнут из священного сана. Соборное постановление о лишении его сана было вручено бывшему епископу Варнаве 3 ноября в присутствии трёх свидетелей в девять часов утра, то есть до начала богослужения.

В тот же день прибыл в Спасо-Преображенский скит в Мансонвилле, где положил начало неканонической «Русской Православной Церкви в изгнании» под формальным возглавлением митрополита Виталия, совершив хиротонию архимандрита Сергия (Киндякова) во епископа Мансонвильского, викария Канадской епархии. Как признал сам епископ Варнава после своего возвращения в РПЦЗ, хиротония был совершена «в присутствии митрополита Виталия, но без его личного участия». Варнава тогда же стал заместителем митрополита Виталия.

5 ноябре на первой сессии Синода новообразованной неканонической Русской православной церкви в изгнании Варнава (Прокофьев) был возведён в сан «архиепископа Каннского и Европейского»

Спустя непродолжительное время были рукоположены Владимир (Целищев) (6 ноября 2001) и Варфоломей (Воробьёв) (11 ноября 2001) — «против воли и без участия митрополита Виталия»

2 февраля 2002 года вопреки решению Собора РПЦЗ 1998 года об освобождении Румынской епархии от подчинения РПЦЗ принял их под свой омофор двух румынских священников, запрещённых в священнослужении архиепископои Нафанаилом (Поппом) не только как отдельных священнослужителей, но в их лице и всю Румынскую епархию, с назначением Василия Урда, как администратора-викария епархии.

В 2002 году предпринял ряд мер по переводу в собственность приходских обществ новой раскольнической организации храмов РПЦЗ в Брюсселе, Каннах, Марселе, Касабланке и др.

Вступив в конфликт с секретарём Синода РПЦЗ(В), протоиереем Вениамином Жуковым, и архиереями РПЦИ.

26 июня 2003 года издал указ, в котором осудил протоиерея Вениамина Жукова за «антиканоничное поведение» и потребовал вернуть печать епархии и факсимильную подпись, подозревая их незаконное использование. Вениамин Жуков пренебрёг Указом, отказался вернуть печать и подпись и опубликовал компрометирующие Варнаву материалы, в результате чего шесть из восьми французских приходов вскоре стали требовать от Синода «сменить правящего архиерея» и «лишить сана архиепископа Варнаву». Варнава был вынужден покинуть епархию. Через несколько недель после этого архиепископ Варнава получил от Вениамина Жукова по почте печать и факсимильную подпись.

На прошедшем с 27 по 29 ноября 2003 года совещании Синода, были созданы три независимых епархии. Русская часть епархии архиепископа Варнавы была у него взята и разделена между епископом Молдовским Антонием (Рудей) (Украина, Белоруссия, Литва, Латвия и Эстония) и епископом Южнорусским Виктором (Пивоваровым) (северо-запад, центр, поволжье, южные районы России и Грузия) с «отделением тех приходов, которые хотят поминать архиепископа Варнаву». Под управлением Варнавы остались лишь Варнавы приходы в Западной Европе.

Затем епископы объявили неканоничным принятие архиепископом Варнавой в свою епархию нескольких румынских новостильных приходов, и убрали у него титул «заместителя первоиерарха» и лишили сана одного из его клириков, иеромонаха Серафима (Баранчикова), за аморальное поведение.

19 января 2004 года освобождён от должности правящего архиерея Западно-Европейской епархии и определён на покой. 8 июля 2004 года Архиерейский Синод РПЦЗ(В) ввиду «нарушений, явно свидетельствующих о неподчинении Архиеп. Варнавы решениям Высшей Церковной Власти по ряду существенных вопросов церковного благоустройства и нравственного уклада церковной жизни, и учитывая письменные отзывы всех Архиереев» запретил Варнаву в священнослужении, «вплоть до принесения им покаяния». На этом заседании Синода РПЦЗ(В) Антонию (Орлову) было поручено передать это Постановление в руки Варнавы, что было сделано в Каннах в субботу 24 июля 2004 года.

Решений не признал и продолжил управлять верными ему приходами, в том числе и в России, куда ездил в октябре того же года, служил в Подольске с лишённым сана протоиереем Алексием Аверьяновым, а также в Петербурге в домовой церкви архимандрита Алексия (Макринова). Сам Варнава утверждал, что указы, касающиеся его определения на покой, носят фальшивые подписи; с его благословения как Архиепископа Каннского и Западно-Европейского, был открыт интернет-узел, названный официальным органом Западно-Европейской епархии.

19 ноября 2004 года решением Архиерейского Собора РПЦЗ(В) был лишён сана.

В феврале 2006 года направил прошение в адрес Архиерейского Синода Русской Зарубежной Церкви, в котором покаялся в своих действиях: непослушании Архиерейскому Синоду Зарубежной Церкви, неисполнении наложенного на него синодом митрополита Лавра запрещения, учинении раскола, присвоении себе полномочий правящего архиерея и титула «архиепископа Европейского», а также в совершении им незаконных хиротоний, на что он, как находящийся под запрещением, не имел права. Он также рассказал, что первую «мансонвильскую» хиротонию архимандрита Сергия (Киндякова) он совершил единолично, в присутствии митрополита Виталия, который по состоянию здоровья не мог полноценно совершать чин хиротонии. Что касается хиротоний Владимира (Целищева), Варфоломея (Воробьёва) и Никиты Орлова, он заявил, что они были совершены против воли митрополита Виталия и без участия последнего.

Представители РПЦЗ(В) выступили с опровержением эти сведений, заявив, что кандидатуры архимандрита Варсонофия (Воробьёва) и иеромонаха Владимира (Целищева) выдвинул сам митрополит Виталий. А иерей Никита Орлов был действительно тайно посвящён во епископа в 2002 году, без предварительного согласия митрополита, но после он признал его хиротонию.

Практически все приходы, подчинявшиеся епископу Варнаве во время его пребывания в расколе, отказались последовать за ним и изъявили желание войти в состав раскольнической РИПЦ.

Возвращение в РПЦЗ

В начале марта 2006 года направил прошение в Архиерейский Синод РПЦЗ с просьбой принятии своём в «в сущем сане» 2 апреля в беседе с прихожанами храма святого Архистратига Михаила в Каннах заявил о своём намерении присоединиться к МП «на любых условиях».

В июне 2006 года постановлением Архиерейского Синода РПЦЗ епископ Варнава был принят в общение и определён на покой с правом служения в каннской церкви, где он состоял настоятелем. Будучи на покое, не имел права рукоположения или награждения клириков, а также участия в заседаниях Архиерейского Синода или в работе Архиерейских Соборов Русской Зарубежной Церкви; ему также была запрещена какая-либо деятельность за пределами каннского прихода. 2 июля 2006 года епископ Варнава сослужил епископу Манхеттенскому Гавриилу за Божественной литургией, проведённой в Архангело-Михайловской церкви.

Указом Первоиерарха РПЦЗ Митрополита Илариона от 20 августа 2009 года епископ Варнава (Прокофьев) и его келейник монах Серафим (Баранчиков) были временно «отстранены от всех должностей» на каннском приходе и запрещены в священнослужении.

9 февраля 2010 года вместе с келейником окончательно отстранён от служения в каннском храме и от любой деятельности, связанной с его приходской ассоциацией.

В ноябре 2010 года французский суд приговорил епископа Варнаву к шести месяцам лишения свободы условно за хищение в 2006 году 405 тысяч евро, подаренных местному Обществу Святого Архангела Михаила. Суд также приговорил к трём месяцам условно Серафима (Баранчикова) за сокрытие краденого.

В феврале 2012 года епископ Варнава снова назначен настоятелем Михаило-Архангельской церкви указом митрополита Илариона, Первоиерарха Русской Зарубежной Церкви, что стало известно на заседании Архиерейского Синода РПЦЗ 6 марта 2012 года в связи с решением апелляционного суда города Экс-ан-Прованса от 2 февраля 2012 года, признавшего устав и состав приходской ассоциации Святого Архангела Михаила в Каннах по состоянию на 2006 год. Несмотря на синодальный запрет на совершение им хиротоний (2006), в первой половине 2012 года с целью установления контроля над административным советом приходской ассоциации рукоположил в Каннах двух священников и двух диаконов. Также, будучи на покое и вопреки условиям своего разрешения в священнослужении, 12 апреля 2012 года возвёл иеромонаха Серафима (Баранчикова) в сан архимандрита.

20 августа 2013 года Первоиерарх Русской Зарубежной Церкви Митрополит Иларион своим указом назначил иерея Антония Одайского настоятелем Архангело-Михайловской приходской общины в Каннах, а также и представителем Председателя Архиерейского Синода «по всем вопросам, касающимся присутствия в этом городе Русской Зарубежной Церкви».

На следующий день Первоиерарх направил распоряжение епископу Варнаве: «Архиерейский Синод, ознакомившись со всеми материалами, решил освободить Вас и иеромонаха Серафима (Баранчикова) от всех административных и пастырских обязанностей». Далее, после информирования епископа Варнавы и иеромонаха Серафима о новом послушании священника Антония Одайского, им позволяется следующее: «В этой общине Вы и иеромонах Серафим (Баранчиков) имеете право, не совершая в ней службы и не участвуя в её делах, молиться за богослужениями и приобщаться Святых Христовых Таин». Особо говорится о совершенных епископом Варнавой рукоположениях: «Все рукоположения и награждения, совершенные Вами без ведома и благословения Священноначалия, будут отдельно изучены и, в случае благоприятного решения Архиерейского Синода, исправлены». 17 февраля 2014 года была признана хиротония священника Марка Лопнева, но без наград, полученных от епископа Варнавы (Прокофьева).

7 декабря 2013 года вновь запрещён в священнослужении Архиерейским синодом РПЦЗ.

24 июня 2014 года Архиерейский собор РПЦЗ подтвердил своё решение от 2001 года, согласно которому епископ Варнава был лишён священного сана.

Ссылки

• [www.ortho-rus.ru/cgi-bin/ps_file.cgi?2_5126 Варнава (Прокофьев)] на сайте «Русское Православие»

Отрывок, характеризующий Варнава (Прокофьев)

Николай, с несходящей улыбкой на лице, несколько изогнувшись на кресле, сидел, близко наклоняясь над блондинкой и говоря ей мифологические комплименты.
Переменяя бойко положение ног в натянутых рейтузах, распространяя от себя запах духов и любуясь и своей дамой, и собою, и красивыми формами своих ног под натянутыми кичкирами, Николай говорил блондинке, что он хочет здесь, в Воронеже, похитить одну даму.
– Какую же?
– Прелестную, божественную. Глаза у ней (Николай посмотрел на собеседницу) голубые, рот – кораллы, белизна… – он глядел на плечи, – стан – Дианы…
Муж подошел к ним и мрачно спросил у жены, о чем она говорит.
– А! Никита Иваныч, – сказал Николай, учтиво вставая. И, как бы желая, чтобы Никита Иваныч принял участие в его шутках, он начал и ему сообщать свое намерение похитить одну блондинку.
Муж улыбался угрюмо, жена весело. Добрая губернаторша с неодобрительным видом подошла к ним.
– Анна Игнатьевна хочет тебя видеть, Nicolas, – сказала она, таким голосом выговаривая слова: Анна Игнатьевна, что Ростову сейчас стало понятно, что Анна Игнатьевна очень важная дама. – Пойдем, Nicolas. Ведь ты позволил мне так называть тебя?
– О да, ma tante. Кто же это?
– Анна Игнатьевна Мальвинцева. Она слышала о тебе от своей племянницы, как ты спас ее… Угадаешь?..
– Мало ли я их там спасал! – сказал Николай.
– Ее племянницу, княжну Болконскую. Она здесь, в Воронеже, с теткой. Ого! как покраснел! Что, или?..
– И не думал, полноте, ma tante.
– Ну хорошо, хорошо. О! какой ты!
Губернаторша подводила его к высокой и очень толстой старухе в голубом токе, только что кончившей свою карточную партию с самыми важными лицами в городе. Это была Мальвинцева, тетка княжны Марьи по матери, богатая бездетная вдова, жившая всегда в Воронеже. Она стояла, рассчитываясь за карты, когда Ростов подошел к ней. Она строго и важно прищурилась, взглянула на него и продолжала бранить генерала, выигравшего у нее.
– Очень рада, мой милый, – сказала она, протянув ему руку. – Милости прошу ко мне.
Поговорив о княжне Марье и покойнике ее отце, которого, видимо, не любила Мальвинцева, и расспросив о том, что Николай знал о князе Андрее, который тоже, видимо, не пользовался ее милостями, важная старуха отпустила его, повторив приглашение быть у нее.
Николай обещал и опять покраснел, когда откланивался Мальвинцевой. При упоминании о княжне Марье Ростов испытывал непонятное для него самого чувство застенчивости, даже страха.
Отходя от Мальвинцевой, Ростов хотел вернуться к танцам, но маленькая губернаторша положила свою пухленькую ручку на рукав Николая и, сказав, что ей нужно поговорить с ним, повела его в диванную, из которой бывшие в ней вышли тотчас же, чтобы не мешать губернаторше.
– Знаешь, mon cher, – сказала губернаторша с серьезным выражением маленького доброго лица, – вот это тебе точно партия; хочешь, я тебя сосватаю?
– Кого, ma tante? – спросил Николай.
– Княжну сосватаю. Катерина Петровна говорит, что Лили, а по моему, нет, – княжна. Хочешь? Я уверена, твоя maman благодарить будет. Право, какая девушка, прелесть! И она совсем не так дурна.
– Совсем нет, – как бы обидевшись, сказал Николай. – Я, ma tante, как следует солдату, никуда не напрашиваюсь и ни от чего не отказываюсь, – сказал Ростов прежде, чем он успел подумать о том, что он говорит.
– Так помни же: это не шутка.
– Какая шутка!
– Да, да, – как бы сама с собою говоря, сказала губернаторша. – А вот что еще, mon cher, entre autres. Vous etes trop assidu aupres de l'autre, la blonde. [мой друг. Ты слишком ухаживаешь за той, за белокурой.] Муж уж жалок, право…
– Ах нет, мы с ним друзья, – в простоте душевной сказал Николай: ему и в голову не приходило, чтобы такое веселое для него препровождение времени могло бы быть для кого нибудь не весело.
«Что я за глупость сказал, однако, губернаторше! – вдруг за ужином вспомнилось Николаю. – Она точно сватать начнет, а Соня?..» И, прощаясь с губернаторшей, когда она, улыбаясь, еще раз сказала ему: «Ну, так помни же», – он отвел ее в сторону:
– Но вот что, по правде вам сказать, ma tante…
– Что, что, мой друг; пойдем вот тут сядем.
Николай вдруг почувствовал желание и необходимость рассказать все свои задушевные мысли (такие, которые и не рассказал бы матери, сестре, другу) этой почти чужой женщине. Николаю потом, когда он вспоминал об этом порыве ничем не вызванной, необъяснимой откровенности, которая имела, однако, для него очень важные последствия, казалось (как это и кажется всегда людям), что так, глупый стих нашел; а между тем этот порыв откровенности, вместе с другими мелкими событиями, имел для него и для всей семьи огромные последствия.
– Вот что, ma tante. Maman меня давно женить хочет на богатой, но мне мысль одна эта противна, жениться из за денег.
– О да, понимаю, – сказала губернаторша.
– Но княжна Болконская, это другое дело; во первых, я вам правду скажу, она мне очень нравится, она по сердцу мне, и потом, после того как я ее встретил в таком положении, так странно, мне часто в голову приходило что это судьба. Особенно подумайте: maman давно об этом думала, но прежде мне ее не случалось встречать, как то все так случалось: не встречались. И во время, когда Наташа была невестой ее брата, ведь тогда мне бы нельзя было думать жениться на ней. Надо же, чтобы я ее встретил именно тогда, когда Наташина свадьба расстроилась, ну и потом всё… Да, вот что. Я никому не говорил этого и не скажу. А вам только.
Губернаторша пожала его благодарно за локоть.
– Вы знаете Софи, кузину? Я люблю ее, я обещал жениться и женюсь на ней… Поэтому вы видите, что про это не может быть и речи, – нескладно и краснея говорил Николай.
– Mon cher, mon cher, как же ты судишь? Да ведь у Софи ничего нет, а ты сам говорил, что дела твоего папа очень плохи. А твоя maman? Это убьет ее, раз. Потом Софи, ежели она девушка с сердцем, какая жизнь для нее будет? Мать в отчаянии, дела расстроены… Нет, mon cher, ты и Софи должны понять это.
Николай молчал. Ему приятно было слышать эти выводы.
– Все таки, ma tante, этого не может быть, – со вздохом сказал он, помолчав немного. – Да пойдет ли еще за меня княжна? и опять, она теперь в трауре. Разве можно об этом думать?
– Да разве ты думаешь, что я тебя сейчас и женю. Il y a maniere et maniere, [На все есть манера.] – сказала губернаторша.
– Какая вы сваха, ma tante… – сказал Nicolas, целуя ее пухлую ручку.


Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.
Когда на другой день после своего вечера губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что, хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, все таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании о княжне, – княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.
В те два дня, которые прошли со времени этого известия и до посещения Ростова, княжна Марья не переставая думала о том, как ей должно держать себя в отношении Ростова. То она решала, что она не выйдет в гостиную, когда он приедет к тетке, что ей, в ее глубоком трауре, неприлично принимать гостей; то она думала, что это будет грубо после того, что он сделал для нее; то ей приходило в голову, что ее тетка и губернаторша имеют какие то виды на нее и Ростова (их взгляды и слова иногда, казалось, подтверждали это предположение); то она говорила себе, что только она с своей порочностью могла думать это про них: не могли они не помнить, что в ее положении, когда еще она не сняла плерезы, такое сватовство было бы оскорбительно и ей, и памяти ее отца. Предполагая, что она выйдет к нему, княжна Марья придумывала те слова, которые он скажет ей и которые она скажет ему; и то слова эти казались ей незаслуженно холодными, то имеющими слишком большое значение. Больше же всего она при свидании с ним боялась за смущение, которое, она чувствовала, должно было овладеть ею и выдать ее, как скоро она его увидит.
Но когда, в воскресенье после обедни, лакей доложил в гостиной, что приехал граф Ростов, княжна не выказала смущения; только легкий румянец выступил ей на щеки, и глаза осветились новым, лучистым светом.
– Вы его видели, тетушка? – сказала княжна Марья спокойным голосом, сама не зная, как это она могла быть так наружно спокойна и естественна.
Когда Ростов вошел в комнату, княжна опустила на мгновенье голову, как бы предоставляя время гостю поздороваться с теткой, и потом, в самое то время, как Николай обратился к ней, она подняла голову и блестящими глазами встретила его взгляд. Полным достоинства и грации движением она с радостной улыбкой приподнялась, протянула ему свою тонкую, нежную руку и заговорила голосом, в котором в первый раз звучали новые, женские грудные звуки. M lle Bourienne, бывшая в гостиной, с недоумевающим удивлением смотрела на княжну Марью. Самая искусная кокетка, она сама не могла бы лучше маневрировать при встрече с человеком, которому надо было понравиться.
«Или ей черное так к лицу, или действительно она так похорошела, и я не заметила. И главное – этот такт и грация!» – думала m lle Bourienne.
Ежели бы княжна Марья в состоянии была думать в эту минуту, она еще более, чем m lle Bourienne, удивилась бы перемене, происшедшей в ней. С той минуты как она увидала это милое, любимое лицо, какая то новая сила жизни овладела ею и заставляла ее, помимо ее воли, говорить и действовать. Лицо ее, с того времени как вошел Ростов, вдруг преобразилось. Как вдруг с неожиданной поражающей красотой выступает на стенках расписного и резного фонаря та сложная искусная художественная работа, казавшаяся прежде грубою, темною и бессмысленною, когда зажигается свет внутри: так вдруг преобразилось лицо княжны Марьи. В первый раз вся та чистая духовная внутренняя работа, которою она жила до сих пор, выступила наружу. Вся ее внутренняя, недовольная собой работа, ее страдания, стремление к добру, покорность, любовь, самопожертвование – все это светилось теперь в этих лучистых глазах, в тонкой улыбке, в каждой черте ее нежного лица.
Ростов увидал все это так же ясно, как будто он знал всю ее жизнь. Он чувствовал, что существо, бывшее перед ним, было совсем другое, лучшее, чем все те, которые он встречал до сих пор, и лучшее, главное, чем он сам.
Разговор был самый простой и незначительный. Они говорили о войне, невольно, как и все, преувеличивая свою печаль об этом событии, говорили о последней встрече, причем Николай старался отклонять разговор на другой предмет, говорили о доброй губернаторше, о родных Николая и княжны Марьи.
Княжна Марья не говорила о брате, отвлекая разговор на другой предмет, как только тетка ее заговаривала об Андрее. Видно было, что о несчастиях России она могла говорить притворно, но брат ее был предмет, слишком близкий ее сердцу, и она не хотела и не могла слегка говорить о нем. Николай заметил это, как он вообще с несвойственной ему проницательной наблюдательностью замечал все оттенки характера княжны Марьи, которые все только подтверждали его убеждение, что она была совсем особенное и необыкновенное существо. Николай, точно так же, как и княжна Марья, краснел и смущался, когда ему говорили про княжну и даже когда он думал о ней, но в ее присутствии чувствовал себя совершенно свободным и говорил совсем не то, что он приготавливал, а то, что мгновенно и всегда кстати приходило ему в голову.
Во время короткого визита Николая, как и всегда, где есть дети, в минуту молчания Николай прибег к маленькому сыну князя Андрея, лаская его и спрашивая, хочет ли он быть гусаром? Он взял на руки мальчика, весело стал вертеть его и оглянулся на княжну Марью. Умиленный, счастливый и робкий взгляд следил за любимым ею мальчиком на руках любимого человека. Николай заметил и этот взгляд и, как бы поняв его значение, покраснел от удовольствия и добродушно весело стал целовать мальчика.
Княжна Марья не выезжала по случаю траура, а Николай не считал приличным бывать у них; но губернаторша все таки продолжала свое дело сватовства и, передав Николаю то лестное, что сказала про него княжна Марья, и обратно, настаивала на том, чтобы Ростов объяснился с княжной Марьей. Для этого объяснения она устроила свиданье между молодыми людьми у архиерея перед обедней.
Хотя Ростов и сказал губернаторше, что он не будет иметь никакого объяснения с княжной Марьей, но он обещался приехать.
Как в Тильзите Ростов не позволил себе усомниться в том, хорошо ли то, что признано всеми хорошим, точно так же и теперь, после короткой, но искренней борьбы между попыткой устроить свою жизнь по своему разуму и смиренным подчинением обстоятельствам, он выбрал последнее и предоставил себя той власти, которая его (он чувствовал) непреодолимо влекла куда то. Он знал, что, обещав Соне, высказать свои чувства княжне Марье было бы то, что он называл подлость. И он знал, что подлости никогда не сделает. Но он знал тоже (и не то, что знал, а в глубине души чувствовал), что, отдаваясь теперь во власть обстоятельств и людей, руководивших им, он не только не делает ничего дурного, но делает что то очень, очень важное, такое важное, чего он еще никогда не делал в жизни.
После его свиданья с княжной Марьей, хотя образ жизни его наружно оставался тот же, но все прежние удовольствия потеряли для него свою прелесть, и он часто думал о княжне Марье; но он никогда не думал о ней так, как он без исключения думал о всех барышнях, встречавшихся ему в свете, не так, как он долго и когда то с восторгом думал о Соне. О всех барышнях, как и почти всякий честный молодой человек, он думал как о будущей жене, примеривал в своем воображении к ним все условия супружеской жизни: белый капот, жена за самоваром, женина карета, ребятишки, maman и papa, их отношения с ней и т. д., и т. д., и эти представления будущего доставляли ему удовольствие; но когда он думал о княжне Марье, на которой его сватали, он никогда не мог ничего представить себе из будущей супружеской жизни. Ежели он и пытался, то все выходило нескладно и фальшиво. Ему только становилось жутко.


Страшное известие о Бородинском сражении, о наших потерях убитыми и ранеными, а еще более страшное известие о потере Москвы были получены в Воронеже в половине сентября. Княжна Марья, узнав только из газет о ране брата и не имея о нем никаких определенных сведений, собралась ехать отыскивать князя Андрея, как слышал Николай (сам же он не видал ее).
Получив известие о Бородинском сражении и об оставлении Москвы, Ростов не то чтобы испытывал отчаяние, злобу или месть и тому подобные чувства, но ему вдруг все стало скучно, досадно в Воронеже, все как то совестно и неловко. Ему казались притворными все разговоры, которые он слышал; он не знал, как судить про все это, и чувствовал, что только в полку все ему опять станет ясно. Он торопился окончанием покупки лошадей и часто несправедливо приходил в горячность с своим слугой и вахмистром.
Несколько дней перед отъездом Ростова в соборе было назначено молебствие по случаю победы, одержанной русскими войсками, и Николай поехал к обедне. Он стал несколько позади губернатора и с служебной степенностью, размышляя о самых разнообразных предметах, выстоял службу. Когда молебствие кончилось, губернаторша подозвала его к себе.
– Ты видел княжну? – сказала она, головой указывая на даму в черном, стоявшую за клиросом.
Николай тотчас же узнал княжну Марью не столько по профилю ее, который виднелся из под шляпы, сколько по тому чувству осторожности, страха и жалости, которое тотчас же охватило его. Княжна Марья, очевидно погруженная в свои мысли, делала последние кресты перед выходом из церкви.
Николай с удивлением смотрел на ее лицо. Это было то же лицо, которое он видел прежде, то же было в нем общее выражение тонкой, внутренней, духовной работы; но теперь оно было совершенно иначе освещено. Трогательное выражение печали, мольбы и надежды было на нем. Как и прежде бывало с Николаем в ее присутствии, он, не дожидаясь совета губернаторши подойти к ней, не спрашивая себя, хорошо ли, прилично ли или нет будет его обращение к ней здесь, в церкви, подошел к ней и сказал, что он слышал о ее горе и всей душой соболезнует ему. Едва только она услыхала его голос, как вдруг яркий свет загорелся в ее лице, освещая в одно и то же время и печаль ее, и радость.
– Я одно хотел вам сказать, княжна, – сказал Ростов, – это то, что ежели бы князь Андрей Николаевич не был бы жив, то, как полковой командир, в газетах это сейчас было бы объявлено.
Княжна смотрела на него, не понимая его слов, но радуясь выражению сочувствующего страдания, которое было в его лице.
– И я столько примеров знаю, что рана осколком (в газетах сказано гранатой) бывает или смертельна сейчас же, или, напротив, очень легкая, – говорил Николай. – Надо надеяться на лучшее, и я уверен…
Княжна Марья перебила его.
– О, это было бы так ужа… – начала она и, не договорив от волнения, грациозным движением (как и все, что она делала при нем) наклонив голову и благодарно взглянув на него, пошла за теткой.
Вечером этого дня Николай никуда не поехал в гости и остался дома, с тем чтобы покончить некоторые счеты с продавцами лошадей. Когда он покончил дела, было уже поздно, чтобы ехать куда нибудь, но было еще рано, чтобы ложиться спать, и Николай долго один ходил взад и вперед по комнате, обдумывая свою жизнь, что с ним редко случалось.
Княжна Марья произвела на него приятное впечатление под Смоленском. То, что он встретил ее тогда в таких особенных условиях, и то, что именно на нее одно время его мать указывала ему как на богатую партию, сделали то, что он обратил на нее особенное внимание. В Воронеже, во время его посещения, впечатление это было не только приятное, но сильное. Николай был поражен той особенной, нравственной красотой, которую он в этот раз заметил в ней. Однако он собирался уезжать, и ему в голову не приходило пожалеть о том, что уезжая из Воронежа, он лишается случая видеть княжну. Но нынешняя встреча с княжной Марьей в церкви (Николай чувствовал это) засела ему глубже в сердце, чем он это предвидел, и глубже, чем он желал для своего спокойствия. Это бледное, тонкое, печальное лицо, этот лучистый взгляд, эти тихие, грациозные движения и главное – эта глубокая и нежная печаль, выражавшаяся во всех чертах ее, тревожили его и требовали его участия. В мужчинах Ростов терпеть не мог видеть выражение высшей, духовной жизни (оттого он не любил князя Андрея), он презрительно называл это философией, мечтательностью; но в княжне Марье, именно в этой печали, выказывавшей всю глубину этого чуждого для Николая духовного мира, он чувствовал неотразимую привлекательность.
«Чудная должна быть девушка! Вот именно ангел! – говорил он сам с собою. – Отчего я не свободен, отчего я поторопился с Соней?» И невольно ему представилось сравнение между двумя: бедность в одной и богатство в другой тех духовных даров, которых не имел Николай и которые потому он так высоко ценил. Он попробовал себе представить, что бы было, если б он был свободен. Каким образом он сделал бы ей предложение и она стала бы его женою? Нет, он не мог себе представить этого. Ему делалось жутко, и никакие ясные образы не представлялись ему. С Соней он давно уже составил себе будущую картину, и все это было просто и ясно, именно потому, что все это было выдумано, и он знал все, что было в Соне; но с княжной Марьей нельзя было себе представить будущей жизни, потому что он не понимал ее, а только любил.
Мечтания о Соне имели в себе что то веселое, игрушечное. Но думать о княжне Марье всегда было трудно и немного страшно.
«Как она молилась! – вспомнил он. – Видно было, что вся душа ее была в молитве. Да, это та молитва, которая сдвигает горы, и я уверен, что молитва ее будет исполнена. Отчего я не молюсь о том, что мне нужно? – вспомнил он. – Что мне нужно? Свободы, развязки с Соней. Она правду говорила, – вспомнил он слова губернаторши, – кроме несчастья, ничего не будет из того, что я женюсь на ней. Путаница, горе maman… дела… путаница, страшная путаница! Да я и не люблю ее. Да, не так люблю, как надо. Боже мой! выведи меня из этого ужасного, безвыходного положения! – начал он вдруг молиться. – Да, молитва сдвинет гору, но надо верить и не так молиться, как мы детьми молились с Наташей о том, чтобы снег сделался сахаром, и выбегали на двор пробовать, делается ли из снегу сахар. Нет, но я не о пустяках молюсь теперь», – сказал он, ставя в угол трубку и, сложив руки, становясь перед образом. И, умиленный воспоминанием о княжне Марье, он начал молиться так, как он давно не молился. Слезы у него были на глазах и в горле, когда в дверь вошел Лаврушка с какими то бумагами.
– Дурак! что лезешь, когда тебя не спрашивают! – сказал Николай, быстро переменяя положение.
– От губернатора, – заспанным голосом сказал Лаврушка, – кульер приехал, письмо вам.
– Ну, хорошо, спасибо, ступай!
Николай взял два письма. Одно было от матери, другое от Сони. Он узнал их по почеркам и распечатал первое письмо Сони. Не успел он прочесть нескольких строк, как лицо его побледнело и глаза его испуганно и радостно раскрылись.
– Нет, это не может быть! – проговорил он вслух. Не в силах сидеть на месте, он с письмом в руках, читая его. стал ходить по комнате. Он пробежал письмо, потом прочел его раз, другой, и, подняв плечи и разведя руками, он остановился посреди комнаты с открытым ртом и остановившимися глазами. То, о чем он только что молился, с уверенностью, что бог исполнит его молитву, было исполнено; но Николай был удивлен этим так, как будто это было что то необыкновенное, и как будто он никогда не ожидал этого, и как будто именно то, что это так быстро совершилось, доказывало то, что это происходило не от бога, которого он просил, а от обыкновенной случайности.
Тот, казавшийся неразрешимым, узел, который связывал свободу Ростова, был разрешен этим неожиданным (как казалось Николаю), ничем не вызванным письмом Сони. Она писала, что последние несчастные обстоятельства, потеря почти всего имущества Ростовых в Москве, и не раз высказываемые желания графини о том, чтобы Николай женился на княжне Болконской, и его молчание и холодность за последнее время – все это вместе заставило ее решиться отречься от его обещаний и дать ему полную свободу.