Варух

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Ва́ру́х, или Ба́ру́х (ивр.ברוך‏‎ — «благословенный», греч. Βαρουχ) — библейский пророк, один из сынов Нирии, из колена Иудина, по Флавию, из знаменитой фамилии. Друг пророка Иеремии. Книга пророка Варуха входит в число второканонических книг Ветхого Завета.

Во время осады Иерусалима Иеремия выкупил его поле в Анафафе, принадлежавшее его дяде Анамеилу. Был писцом при Иеремии и, когда тот находился в темнице, записывал его предсказания касательно будущего вторжения вавилонян и плена иудеев (XXXVI, 4, 18), которые затем, по указанию Иеремии, читал в Доме Господнем народу (стихи 10 и 13), а затем и князьям (стих 15). Последние были встревожены грозными обличениями этих пророчеств и сообщили о этом царю Иоакиму, который сам выслушал писание и по мере прочтения отрезал от него часть за частью писцовым (перочинным) ножичком и бросал в огонь, в жаровню (стих 23). Иудеи даже до настоящего времени знаменуют воспоминание сожжения священного списка ежегодным постом. Иеремия и Варух, спасаясь от гнева царя, повелевшего заключить их в темницу, по повелению Божию скрылись (стихи 19, 26). В четвёртый год царствования Иоакима (XLVI) Варух снова со слов Иеремии записал то же пророчество и в прибавление к нему присоединил обличение против самого Иоакима (XXXVI, 32).

Иудеи, не расположенные к Варуху, так как он, по их мнению, побудил Иеремию предать их в руки халдеев (XLIII, 3), бросили его, так же как и Иеремию в темницу, в которой они и оставались до взятия Иерусалима. Когда, вопреки увещеваниям Иеремии, остаток иудеев переселился в Египет, оба они были вынуждены сопровождать эмигрантов (XLIII, 6). Иеремия умер в Египте. О возвращении же Варуха из сей страны ничего не упоминается, и некоторые, в том числе и Иероним, основываясь на свидетельстве иудеев, утверждают, что Варух умер также в Египте. Раввины, впрочем, свидетельствуют, что он умер в Вавилоне, на двенадцатом году после разрушения Иерусалима.



См. также

Напишите отзыв о статье "Варух"

Ссылки

При написании этой статьи использовался материал из Библейской энциклопедии архимандрита Никифора (1891—92).

Отрывок, характеризующий Варух

– Господа, – сказал он, прометав несколько времени, – прошу класть деньги на карты, а то я могу спутаться в счетах.
Один из игроков сказал, что, он надеется, ему можно поверить.
– Поверить можно, но боюсь спутаться; прошу класть деньги на карты, – отвечал Долохов. – Ты не стесняйся, мы с тобой сочтемся, – прибавил он Ростову.
Игра продолжалась: лакей, не переставая, разносил шампанское.
Все карты Ростова бились, и на него было написано до 800 т рублей. Он надписал было над одной картой 800 т рублей, но в то время, как ему подавали шампанское, он раздумал и написал опять обыкновенный куш, двадцать рублей.
– Оставь, – сказал Долохов, хотя он, казалось, и не смотрел на Ростова, – скорее отыграешься. Другим даю, а тебе бью. Или ты меня боишься? – повторил он.
Ростов повиновался, оставил написанные 800 и поставил семерку червей с оторванным уголком, которую он поднял с земли. Он хорошо ее после помнил. Он поставил семерку червей, надписав над ней отломанным мелком 800, круглыми, прямыми цифрами; выпил поданный стакан согревшегося шампанского, улыбнулся на слова Долохова, и с замиранием сердца ожидая семерки, стал смотреть на руки Долохова, державшего колоду. Выигрыш или проигрыш этой семерки червей означал многое для Ростова. В Воскресенье на прошлой неделе граф Илья Андреич дал своему сыну 2 000 рублей, и он, никогда не любивший говорить о денежных затруднениях, сказал ему, что деньги эти были последние до мая, и что потому он просил сына быть на этот раз поэкономнее. Николай сказал, что ему и это слишком много, и что он дает честное слово не брать больше денег до весны. Теперь из этих денег оставалось 1 200 рублей. Стало быть, семерка червей означала не только проигрыш 1 600 рублей, но и необходимость изменения данному слову. Он с замиранием сердца смотрел на руки Долохова и думал: «Ну, скорей, дай мне эту карту, и я беру фуражку, уезжаю домой ужинать с Денисовым, Наташей и Соней, и уж верно никогда в руках моих не будет карты». В эту минуту домашняя жизнь его, шуточки с Петей, разговоры с Соней, дуэты с Наташей, пикет с отцом и даже спокойная постель в Поварском доме, с такою силою, ясностью и прелестью представились ему, как будто всё это было давно прошедшее, потерянное и неоцененное счастье. Он не мог допустить, чтобы глупая случайность, заставив семерку лечь прежде на право, чем на лево, могла бы лишить его всего этого вновь понятого, вновь освещенного счастья и повергнуть его в пучину еще неиспытанного и неопределенного несчастия. Это не могло быть, но он всё таки ожидал с замиранием движения рук Долохова. Ширококостые, красноватые руки эти с волосами, видневшимися из под рубашки, положили колоду карт, и взялись за подаваемый стакан и трубку.