Варшавское восстание (1944)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Варшавское восстание (1944)
Основной конфликт: Операция «Буря», Вторая мировая война

Схема восстания, 1.08 – 2.10.1944
Дата

1 августа2 октября 1944 года

Место

Варшава, Польша

Итог

Подавление восстания
Разрушение левобережной Варшавы

Противники
Польское подпольное государство:

при поддержке:
Королевские ВВС, включая польские эскадрильи и ВВС ЮАС (4 августа—21 сентября 1944)

1-я армия Войска Польского (14—23 сентября 1944)
РККА (13 сентября —30 сентября 1944)
ВВС США (только 18 сентября 1944)

Третий Рейх
Коллаборационистские воинские формирования
Командующие
Тадеуш Коморовский
Антоний Хрусьцель
Тадеуш Пелчиньский
Леопольд Окулицкий
Эрих фон дем Бах
Райнер Штаэль
Хайнц Райнефарт
Бронислав Каминский
Ханс Кельнер
Силы сторон
40 000 человек [1] 25 000 человек (одновременно)[1]
Потери
неизвестно. oколo 3 000 погибших и умерших от ран[2] и oколo 12 000 раненных[2] несколько танков и 2 САУ [3], один самолёт.

Варша́вское восста́ние — восстание против гитлеровских оккупантов в Варшаве с 1 августа по 2 октября 1944 года, организованное командованием Армии Крайовой и представительством польского правительства в изгнании[4].

В восстании приняли участие все действовавшие в то время в городе подпольные организации. Кроме Армии Крайовой в восстании участвовали отряды Национальных вооружённых сил и сформированные левыми силами отряды Армии Людовой, Корпуса Безопасности и Польской Армии Людовой. В составе Армии Людовой принял участие в восстании и отряд Еврейской боевой организации.

Варшавское восстание в военном отношении было направлено против немцев, политически — против СССР[5], Польского комитета национального освобождения и демонстративно — против политики западных союзников. Вооружённое выступление началось 1 августа 1944 года, когда немецкие части контратаковали 2-ю гвардейскую танковую армию.

Непосредственной причиной для принятия решения о начале восстания стали слухи о том, что в районе Таргувек правобережного варшавского района Праги появились советские танки[6][7], хотя наступление Красной Армии было остановлено немецкими войсками в предместьях Варшавы на восточном берегу Вислы. В действительности, хотя немецкие контратаки удалось отбить и предмостные укрепления (Магнушевский плацдарм и Пулавский плацдарм) остались в руках Красной Армии, но 1-й Белорусский фронт остался без подвижных соединений и был лишён возможности манёвренного наступления[8].

Это привело к тому, что германские войска смогли перегруппировать свои силы и подавить сопротивление польских повстанцев.

Восстание началось в рамках операции «Буря», которая была частью плана общенационального захвата власти. Основной целью восставших было вытеснение немецких оккупантов и захват власти в Варшаве. Политической задачей Армии Крайовой было освобождение города до фактического занятия войсками Красной Армии, чтобы подчеркнуть независимость польского государства, привести к власти Правительство в изгнании, заставить власти СССР признать эмигрантское правительство и не допустить прихода к власти Польского комитета национального освобождения[4]. Руководство Армии Крайовой планировало за 12 часов до вступления в Варшаву советских войск провозгласить политическую и административную власть польского эмигрантского правительства. Координация с наступающими советскими частями планом не предусматривалась. Никаких планов у руководства Армии Крайовой относительно помощи Красной Армии в форсировании Вислы и освобождении Варшавы не было. Командование Красной Армии, Верховное командование Войска Польского, польские левые организации, действовавшие в варшавском подполье не получили никакой официальной информации о подготовке и дате восстания, руководимого Aрмией Крайовой[9],[10].

Концепция восстания предполагала краткое (максимум 3—4 дня) сражение с отступавшими германскими войсками. Планировалось внезапным ударом захватить Варшаву, затем произвести высадку 1-й польской парашютно-десантной бригады и подготовить всё необходимое для прибытия эмигрантского правительства.

Преследуя цели, объективно направленные против Красной Армии[Комм 1], руководство Армии Крайовой полагало, что именно советские войска должны поддерживать восстание.

Точное количество жертв восстания остаётся неизвестным. Считается, что около 17 000 участников польского сопротивления погибло и около 6 000 было тяжело ранено. По приблизительным оценкам, в карательных кампаниях было убито от 150 000 до 200 000 человек мирного населения[4]. В соответствии с новыми оценками число 200 000 убитых значительно завышено[2]. Общие потери Войска Польского составили 3764 солдат и офицеров, в том числе 1987 человек убитыми и пропавшими без вести на западном берегу Вислы. В ходе уличных боёв было уничтожено порядка 25 % жилого фонда Варшавы, а после капитуляции польских сил германские войска целенаправленно, квартал за кварталом, сровняли с землёй ещё 35 % зданий города.





Содержание

Предыстория

Разгром немецкой группы армий «Центр»

6 июня 1944 года началась высадка союзников в Нормандии. 23 июня советские войска перешли в широкомасштабное наступление на центральном участке фронта. Немецкая армия, оказавшаяся в катастрофическом положении под двойным ударом, начала стремительно отступать на Западе и на Востоке. 28 июня был освобождён Могилёв, 3 июля — Минск, 13 июля — Вильнюс, 27 июля — Львов. Целью советских войск был выход к рубежам ВислаНарев. Спасая ситуацию, немцы перебрасывали свежие силы за счёт ослабления других групп армии. После тяжёлых наступательных боёв 29 июля войска 1-го Украинского фронта форсировали Вислу в районе Сандомира в 180 км к юго-востоку от Варшавы. Войска 69-й армии (генерал-лейтенант В. Я. Колпакчи) с 29 июля по 1 августа форсировали Вислу у Пулав на фронте в 25 км и захватили три тактических плацдарма, каждый размером 3—4 км по фронту и 1—2 км в глубину. 31 июля Вислу неудачно попыталась форсировать 1-я польская армия. Передовые отряды 8-й гвардейской армии (генерал-полковник В. И. Чуйков) 1 августа форсировали Вислу и закрепились на левом берегу в районе Магнушев в 60 км южнее Варшавы. Вместе с тем враг не был сломлен и отчаянно сопротивлялся. Главные силы немецкой 2-й армии смогли избежать окружения, отойдя северо-восточнее Варшавы.

Люблинский комитет и лондонское правительство

В то время, когда Красная Армия перешла Западный Буг, в СССР находилась делегация Крайовой Рады Народовой, имевшая полномочия Польской рабочей партии и близких к ней идеологических партий. 21 июля 1944 года в Москве (по официальной версии — 22 июля 1944 года в Хелме) был создан Польский комитет национального освобождения из представителей левых партий под руководством ПРП. Польский комитет национального освобождения принял на себя функции временного правительства Польши[4]. Этому комитету было подчинено Войско Польское — (Армия людова была объединена с 1-й Польской армией в единое Войско Польское) и создаваемая на занятых Красной Армией территориях гражданская милиция.

26 июля 1944 года правительство СССР и Польский комитет национального освобождения подписали соглашение, которым признавалась власть ПКНО на освобождаемой польской территории. В соглашении предусматривалось, что после вступления советских войск на территорию Польши в районе военных операций верховная власть будет находиться в юрисдикции главнокомандующего советскими войсками, а на освобождённой территории Польши власть передавалась ПКНО, который будет формировать и руководить органами польской гражданской администрации, комплектовать подразделения Войска Польского. Между Правительством СССР и ПКНО 26 июля 1944 года было заключено предварительное соглашение, временно определившее восточную и северную границы Польши. Советский Союз обязался поддерживать польские предложения, направленные на установление западной границы Польши на Одере и Нейсе-Лужицкой. 1 августа 1944 ПКНО из Хелмa перебрался в Люблин. Для координации действий советского командования с Польским комитетом национального освобождения и контроля за соблюдением Соглашения от 26 июля 1944 года Совнарком СССР назначил своим Представителем при ПКНО генерал-полковника Н. А. Булганина, a в Москве был аккредитован представитель ПКНО.

В это же время в Лондоне существовало правительство Польши в изгнании во главе со Станиславом Миколайчиком. Оно признавалось правопреемником довоенного правительства санации западными союзниками. Лондонскому правительству и его представительству в Польше Делегатуре подчинялись бо́льшая часть некоммунистических структур антифашистского сопротивления, прежде всего Армия Крайова, главнокомандующим которой был генерал дивизии Тадеуш Коморовский (кличка — «Бур»). Комендантом округа «Варшава-город» Армии Крайовой был полковник Антоний Хрусьцель (кличка — «Монтёр»).

Операция «Буря»

В августе 1943 года советская разведка представила Иосифу Сталину добытый агентурным путём мнимый «Отчёт уполномоченного польского эмигрантского правительства в Лондоне, нелегально находящегося на территории Польши, о подготовке националистическим подпольем антисоветских акций в связи с наступлением Красной Армии». Из документа следовало, что руководители тайной военной организации «Войскова» планируют организацию восстаний в Западной Украине и Белоруссии к моменту прихода туда Красной Армии. В документе было указано, что эти восстания планируются «исключительно с целью показать всему миру нежелание населения принять советский режим»[11].

Командование Армии Kрайовой разработало выступление при приближении сил Красной Армии, которое было названо акцией («Буря»). План рассчитывал, что силы Армии Kрайовой смогут освободить основные районы до вступления в них советских войск самостоятельно или же одновременно с Красной Армией, сохраняя полную от неё независимость и таким образом явочным порядком установить в них власть представительства польского правительства в изгнании. Приказ о начале операции «Буря» был отдан 15 января 1944 года. В плане предусматривалось использование временного разрыва между отходом вермахта и вступлением в тот или иной район советских войск для взятия инициативы в свои руки и «презентации» власти польского эмигрантского правительства. План предусматривал, что во время отступления разбитых Красной Армией немецких войск и продвижения фронта на запад, законспирированные отряды Армии Крайовой будут использованы для атак на арьергарды противника и освобождения отдельных населённых пунктов до вступления в них советских частей. В соответствии с планом, на освобождённой от немцев территории должны были легализоваться гражданские власти подпольной Делегатуры, которые заявят, что они не имеют ничего против того, чтобы Красная армия вела борьбу с немцами на территории Польши, однако потребуют передачи им административных полномочий на всей освобождённой территории. Таким образом, военные операции, в ограниченной форме проводимые против немцев, должны были быть направлены на то, чтобы принудить советское руководство де-факто признать в стране власть эмиграционного правительства в Лондоне. Самой важной политической целью плана было принуждение к признанию Советским Союзом Правительства в изгнании в Лондоне единственным законным представителем интересов Польши и одновременно установление польско-советской границы по состоянию на август 1939 года. Верховный главнокомандующий Польских Вооруженных сил и Правительство в изгнании желали сохранить полный оперативный и политический контроль над Армией Крайовой до момента окончательной «схватки» со Сталиным. Основной расчет делался на то, что, независимо от успеха операции «Буря», польский вопрос станет предметом обсуждения Великобритании, США и СССР, что заставит СССР пойти на уступки. Главнокомандующий Польских Вооруженных сил подчинявшимися польскому эмигрантскому правительству генерал брони Казимеж Соснковский верил в близкую перспективу третьей мировой войны и полный разгром в этой войне Советского Союза[12]. Хотя в инструкции о акции «Буря» говорилось, что Красная армия — «союзник наших союзников», в её секретной части давалось распоряжении о создании тайных антисоветских структур (Организация «Не»)[9][12]. В качестве иллюстрации намерений командования Армии Крайовой можно привести отрывок из «Сообщения № 243. Рапорт Тадеуша Бур-Коморовского от 14 июля 1944 года.[12]:

…Предоставляя Советам минимальную военную помощь, мы создаём для них, однако, политическую трудность. АК подчеркивает волю народа в стремлениях к независимости. Это принуждает Советы ломать нашу волю силой и создаёт им затруднения в разрушении наших устремлений изнутри. Я отдаю себе отчёт, что наш выход из подполья может угрожать уничтожением наиболее идейного элемента в Польше, но это уничтожение Советы не смогут произвести скрытно, и необходимо возникнет явное насилие, что может вызвать протест дружественных нам союзников.

Недоверие сторон было взаимным, а подходы к пограничному вопросу — взаимоисключающими. Учитывая все это, Ставка 14 июля 1944 года директивой № 220145 ориентировала командующих войсками 3-го, 2-го, 1-го Белорусских и 1-го Украинского фронтов о следующем [13]:

«Наши войска, действующие на территории Литовской ССР, и в западный областях Белоруссии и Украины, вошли в соприкосновение с польскими вооруженными отрядами, которыми руководит польское эмигрантское правительство. Эти отряды ведут себя подозрительно и действуют сплошь и рядом против интересов Красной Армии.Учитывая эти обстоятельства, Ставка Верховного Главнокомандования приказывает: 1. Ни в какие отношения и соглашения с этими польскими отрядами не вступать. По обнаружении личный состав этих отрядов немедленно разоружать и направлять на специально организованные пункты сбора для проверки. 2. В случае сопротивления со стороны польских отрядов применять в отношении их вооруженную силу. 3. О ходе разоружения польских отрядов и количестве собранных на сборных пунктах солдат и офицеров доносить в Генштаб»

План «Буря» был построен на переоценке сил и возможностей Армии Крайовой. До вступления советских войск Армии Крайовой не удалось занять ни одного крупного города.Операция в Вильнюсе провалилась[14], операция во Львове достигла частичного успеха, но спустя несколько дней после окончания боёв отряды Армии Крайовой были разоружены, а командование арестовано. При отказе “аковских” отрядов вступать в ряды сформированной в СССР польской армии(командование Армии Kрайовой категорически запрещало туда вступать) солдат зачастую направляли в проверочно-фильтрационные лагеря и лагеря для интернированных или заключали в тюрьмы НКВД. По существу, действия подполья Армии Крайовой и Делегатуры в тылах советских войск в новых условиях приобрели явно антисоветский и антикоммунистический характер, происходили нападения на военнослужащих, советских активистов, местных жителей, поддержавших советскую власть.[15],[archives.ru/library/poland-1944-1945/foreword.shtml ]

При этом польское правительство не могло использовать информацию о массовых репрессиях против Армии Крайовой и Делегатуры из-за нежелания западных союзников ссориться с СССР[16] в операционной зоне Красной Армии. На Западе к этому событию отнеслись довольно прохладно [17] — и британская, и американская армии также старались не допускать в своих тылах существования каких-либо неподконтрольных вооружённых групп и подпольных структур[18],[19]. Союзники дело восточной границы Польши предрешили уже на Тегеранской конференции[20]. Надежды на вмешательство западных держав не оправдались. Основное внимание командования Армии Крайовой было сосредоточено на Варшаве, которую планировалось освободить в любом случае от немцев к моменту вступления в город советских войск, которые, согласно плану, застали бы в столице действующие органы Правительства в изгнании в качестве законной власти. План восстания был подготовлен штабом. План опирался на неверное представление о слабости немецкой армии и неспособности её к длительному сопротивлению.

12 октября 1943 года советская внешняя разведка установила, что польский эмигрантский генеральный штаб в Лондоне с согласия своего правительства направил уполномоченному в Польше инструкции по оказанию сопротивления Красной Армии при её вступлении на территорию Польши. В соответствии с этими инструкциями Армия Крайова должна была «вести беспощадную борьбу с советским партизанским движением на Западной Украине и в Западной Белоруссии и готовить всеобщее восстание в этих районах при вступлении туда Красной Армии. Для борьбы с партизанским движением и Красной Армией предусмотреть использование польской полиции, ныне официально находящейся на службе у немцев». При этом рекомендовалось возбуждать население против СССР, пропагандируя, что русские хотят захватить всю Польшу, закрыть все костёлы, поляков обратить в православную веру, а несогласных выселить в Сибирь[21]. Первоначально планом «Буря» восстание в Варшаве вообще не планировалось, Варшавский округ выслал большие количества автоматического оружия на восток[6]. 21 июля 1944 года генерал Тадеуш Коморовский согласно инструкции главнокомандующего от 7 июля 1944 года на предложение генерала Окулицкого включил Варшаву в операцию «Буря». Инструкция Верховного командующего гласила [9]:

«Если по счастливому стечению обстоятельств в последний момент отхода немцев и до подхода красных частей появится шанс хотя бы временного овладения нами Вильно, Львова, другого большого города или определенной хотя бы небольшой местности, это надо сделать и в этом случае выступить в роли полноправного хозяина.»

24 июля 1944 года Польское правительство в изгнании направило Великобритании протест против нарушения польского суверенитета «под советской оккупацией». Правительство Великобритании проигнорировало требования лондонского правительства. Армия Крайова вела интенсивную антисоветскую и антикоммунистическую пропаганду, рассчитывая на помощь западных держав. 25 июля 1944 года руководство Армии Крайовой приняло решение о восстании в Варшаве[9]. 25 июля 1944 года генерал Тадеуш Коморовский доложил о готовности к восстанию с 25 июля и потребовал подкрепить восстание силами польской воздушно-десантной бригады и авиацией ВВС Великобритании[6]. Принимая решение, Бур-Коморовский, делегат Янковский и премьер Миколайчик руководствовались прежде всего политическими соображениями — поставить Советский Союз и западных союзников перед фактом перехода власти в Варшаве к органу, противостоящему ПКНО и Советскому Союзу, для чего 26 июля эмигрантское правительство назначило трех министров Краевого совета министров во главе с вице-премьером Янковским. Политическое руководство Армии Крайовой потребовало захватить город (или его центральную часть) минимум за 12 часов до вступления в Варшаву советских войск. 25 — 28 июля лондонское правительство, рассмотрев ситуацию в Варшаве, постановило одобрить план восстания, предоставив Тадеушу Коморовскому и Делегатуре выбрать время по своему усмотрению[9][22]. 28 июля 1944 года Великобритания официально отказалась от конкретной помощи восстанию.[9][12] Политики Делегатуры потребовали сначала 12, а потом 24 часа на то, чтоб установить гражданскую власть. В составе Армии Крайовой в Варшаве и в варшавском повяте накануне восстания числилось максимально до 50 тысяч подпольщиков[9][6] обоих полов в возрасте от 13 лет, что превосходило германские части в городе, однако, вооружены они были крайне слабо[12][6]. Участники организаций были вооружены преимущественно ручными гранатами и бутылками с горючей смесью (коктейлями Молотова). На тайных складах, в лесах и в тайниках Армии Крайовой в Варшаве и в варшавском повяте находилось 3846 пистолетов и револьверов, 2629 карабинов, 657 автоматов, 192 пулемёта, 30 огнемётов, 29 гранатомётов PIAT и противотанковых ружей, 16 гранатомётов и миномётов, 2 противотанковых пушки 37-мм, 43971 ручных гранат, 12000 бутылок с зажигательной смесью[6]. Генерал Тадеуш Коморовский рассчитывал на то, что Красная армия войдёт в Варшаву на второй-третий день восстания, и на помощь британских союзников. Намеренно толкая руководство Армии Крайовой к выступлению в Варшаве, политики польского эмигрантского правительства «забыли» сообщить им о том, что англичане отказали в активной помощи.

Начало восстания

На рубеже июля и августа 1944 года под Варшавой произошло крупнейшее танковое сражение на польской земле. 28 и 29 июля корпуса Алексея Радзиевского пытались перехватить шоссе Варшава-Седлец, но не смогли пробить оборону дивизии «Герман Геринг». Более успешными были удары по пехоте группы «Франек»: в районе Отвоцка было слабое место в её обороне, группу начали охватывать с запада, в результате чего 73-я дивизия начала неорганизованно отступать под ударами. Группа «Франек» оказалась разбита на отдельные части, понесла тяжёлые потери и отступила на север. 30 июля 2-я танковая армия возобновила атаки всеми корпусами. Генерал Алексей Радзиевский поставил задачу овладеть Прагой — предместьем Варшавы до 14.00[23].

30-31 июля передовые силы 2-й танковой армии приблизились к расположенному на восточном берегу Вислы варшавскому району Прага. 31 июля советские танковые корпуса вели бои местного значения: 8 корпус взял Окунев (21 километр восточнее Варшавы) и Миньск-Мазовецки (40 километров восточнее Варшавы), а 16 корпус оттеснил врага от варшавской дачной области Свидер. 30 июля немцев выбили из городов Воломин и Радзымин, располагавшихся в 25 километрах от Варшавы. По советским донесениям к 1 августа передовые силы вышли в районы Кобылка (8 км северо-северо-восточнее Праги), Медзешин (5 км юго-юго-восточнее Праги). Немецкие войска оказались в более выгодном положении, так как опирались на Варшавский укрепленный район. Дивизия «Герман Геринг» и 19-я танковая дивизия атаковали из района Праги, 4-я танковая дивизия наступала с севера, а «Викинг» и «Мертвая голова» с востока. 1 августа 2-я танковая армия не вела активных наступательных действий и закреплялась на достигнутых рубежах[23]. На правом брегу Вислы со стороны Праги нa Тет-де-пон находилось около 30 тысяч немецких военнослужащих (командир — генерал танковых войск Дитрих фон Заукен). 31 июля вечером генерал Тадеуш Коморовский с участием Делегата Правительства в изгнании отдал приказ командующему округа Aрмии Kрайовой о начале восстания 1 августа в 17.00. Служба разведки Армии Крайовой своевременно указала своему руководству на усиление немецкой обороны на подступах к Варшаве, танковые дивизии врага и её руководитель полковник К. Иранек-Осмецкий предложил командующему Армии Крайовой генералу Тадеушу Коморовскому отложить восстание[24]. Генерал дивизии Тадеуш Коморовский отдал приказ о начале восстания посовещавшись с генералами Леопольдом Окулицким и Тадеушем Пелчиньским — под давлением генерала Окулицкого и после ложного сообщения, что советские танки ворвались в Прагу[6][7]. На около 20 000 хорошо вооружённых гитлеровцев в Варшаве, руководство подполья Армии Крайовой бросило необстрелянную конспиративную организацию варшавской Армии Крайовой, которая была вооружена и обученна лишь частично. План Армии Крайовой предусматривал атаки на сотни объектов одновременно. На тактическом уровне восстанием руководил А. Хрусьцель(«Монтёр»). В назначенный день (но из-за различных условий в разное время) отряды Армии Крайовой начали восстание. На около 20—25 тысячи человек, которых собрали к пяти часам 1 августа, имелось около 3 тысячи единиц [25] личного стрелкового оружия[6], главным образом пистолетов, и 67 пулеметов(60 ручных и 7 станковых)[6] , боеприпасов же имелось на 2–3 дня. На всех приходилось около 25 000 гранат, из них 95 процентов[9] было изготовлено в подпольных мастерских. Повстанцам не удалось в полной мере использовать эффект неожиданности, так как противник был осведомлён о дате восстания и до 17 часов 1 августа немецкие части в основном успели занять боевые позиции. Немецкие опорные пункты первое время оборонялись. Обладая преимуществом в силе огня, они сумели отразить почти все атаки на важные стратегические пункты. В результате операция захвата была сорвана. Начались ожесточенные уличные бои. Командиры некоторых повстанческих отрядов, распустили свои отряды или вывели их из города в близлежащие леса[6]. Восставшие заняли часть почти не защищаемых жилых кварталов. При списочном составе Армии Крайовой в Варшаве и в Варшавском повяте примерно 50 тысяч человек, отмобилизовано было около 34 тысяч аковцов. К аковцам стихийно примкнуло определенное количество мирных граждан. Остальные подпольные организации были поставлены перед свершившимся фактом и решили поддержать восстание. После 1 августа 1944 года немецкая атака была направлена на два западных варшавских района Воля и Охота. Немцы намеревались обезопасить коммуникации с запада к мостам на Висле, на Прагу и дальше на восток. У повстанцев почти не было огнестрельного оружия, часть которого была переправлена Армией Kрайовой в другие места. Повстанцы были плохо подготовлены, между различными подразделениями не было налажено взаимодействие и координация, у многих солдат не было никакого боевого опыта[6]. В первый день погибло около 2 тысячи бойцов(гитлеровцы 1 и 2 августа потеряли около 500 убитыми и ранеными, и несколько сот пленных)[9]. Поздним вечером 1 августа 1944 года Варшаву покинула почти четверть из тех, кто принимал участие в процессе концентрации сил к условленному часу «W», военная ситуация складывалась не в пользу режиссёров восстания. Повстанцы сумели занять немного из 406 намеченных к захвату стратегически важных объектов в Варшаве и в Варшавском повяте, им не удалось полностью вытеснить немцев из центра города, овладеть главными коммуникациями, фортами и мостами. В первые дни повстанцы захватили 1/3 территории столицы[26]. Внутри захваченных районов остались немецкие опорные пункты. Повстанцы смогли блокировать военного коменданта Варшавы генерал-лейтенанта Штагеля и губернатора Варшавы Фишера, были возведены баррикады. В руках восставших оказалась большая часть центра города, но и здесь они были уже не в состоянии продолжать наступление, а вокзалы(кроме одного),казармы, Варшавская цитадель, все мосты, штабы и оба аэродромы оставались в руках немцев. Немцы изолировали восставших в отдельных очагах, поэтому повстанцы не смогли создать единой освобожденной территории. Поднимая восстание в Варшаве, его организаторы скрыли от основной массы повстанцев и населения свои подлинные цели, объективно направленные против варшавян и Красной Армии(забаррикадироваться и не допускать в укреплённые Aрмией Kрайовой районы Варшавы Красную армию и польские вооружённые силы, сформированные на территории СССР вплоть до разрешения спорных вопросов, а в случае попыток разоружения Aрмии Kрайовой оказывать вооружённое сопротивление, рассчитывая на вмешательство западных держав). Вечером 1 августа Бур-Коморовский с участием Делегата Правительства в изгнании направил в Лондон радиограмму с требованием, чтобы советские войска немедленно перешли в наступление на Варшаву[27]:

«Поскольку мы начали открытые бои за Варшаву, мы требуем[28] , чтобы Советы помогли нам немедленной атакой извне».

2 августа командование Армии Крайовой потребовало, чтобы в варшавском пригороде Воля высадилась 1-я польская отдельная парашютная бригада генерала Станислава Сосабовского из состава Польских вооружённых сил на Западе[9][29], сброса с самолётов боеприпасов и оружия. К 3 августа восстание в районе Прага было окончательно подавлено.

5 августа повстанцы взяли концлагерь Генсиувка и освободили 383 заключённых, в том числе 348 евреев. Однако немецкие силы не понесли особых потерь, удержав ключевые позиции в городе и вынудив повстанцев перейти к обороне[10][6].

6 августа Бур-Коморовский направил в Лондон радиограмму от имени советского офицера К. А. Калугина, который в 1942 году попал в немецкий плен, затем вступил в РОА. В 1943 году Константин Калугин установил связь с подпольной организацией польских коммунистов Гвардией Людовой, которые вели работу во власовских частях. В конце июля 1944 года Константин Калугин оказался в Варшаве и 2 августа был задержан патрулём Армии Крайовой, после чего присоединился к польским повстанцам. В радиограмме содержалась просьба Константина Калугинa к руководству СССР предоставить восставшим «автоматическое оружие, боеприпасы, гранаты и противотанковые ружья…»[30] . Штаб Армии Крайовой представлял бывшего власовца капитана Константина Калугина как офицера-связника от Константина Рокоссовского или от Иосифа Сталина, заброшенного в Варшаву на парашюте для координации совместных действий.

Ответ немецкого командования

С немецкой стороны район Варшавы обороняла 9-я армия генерала Николауса фон Формана. Важная роль отводилась удержанию Варшавы — крупного центра коммуникаций. Военным комендантом Варшавы был назначен генерал-лейтенант Райнер Штаэль. В городе было создано пять секторов обороны. Мосты были заминированы сапёрами и готовы к подрыву. Варшава располагала относительно сильной противовоздушной обороной (114 зенитных орудий 8,8 cm FlaK 18/36/37/41 , поставленных на прямую наводку, 18 зенитных орудий 3,7 cm , 132 зенитных орудий 2 cm FlaK 30). Агентура полиции безопасности и Службы безопасности (СД) ещё в июле донесла о готовившемся вооружённом выступлении, однако немцы довольно скептически относились к возможности масштабного выступления подпольщиков[Комм 2])</small>. К началу восстания в левобережной Варшаве с учётом подразделений полиции, СС, СА, вооружённых железнодорожников, мостовой охраны, курсантов военных школ, зенитчиков, персонала аэродромного обслуживания и связистов находилось около 16 тысяч хорошо вооружённых гитлеровцев[6] принадлежавших к 300 различным формированиям и ведомствам. Немецкие архивные данные свидетельствуют, что в левобережной Варшаве находилось 16 танков T-V, 5 танков T-VI и 28 САУ Hetzer. Общее командование этими силами создано не было. Запись в журнале боевых действий 9-й армии , сделанная вечером 1 августа, гласила[12]:

Ожидавшееся восстание поляков в Варшаве началось в 17.00. По всей Варшаве идут бои. Непосредственная артерия снабжения 39-го танкового корпуса перерезана. Удержание варшавского телефонного коммутатора счастливым образом обеспечивает связь со ставкой вермахта и 30-м танковым корпусом. Командование 9-й армии потребовало полицейских сил для подавления восстания.

Получив известие о вспыхнувшем в Варшаве восстании, Рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер 2 августа прибыл из Восточной Пруссии в Познань для организации подавления его частями СС и полиции. Положение на фронте не позволяло сосредоточить непосредственно против повстанцев значительные силы вермахта[Комм 3])</small>. Гитлер приказал стереть Варшаву с лица земли, уничтожив все её население.

Немецкие подкрепления прибыли в Варшаву 3-4 августа и были размещены в районах Охота (группа Каминского) и Воля (боевая группа генерала Райнефарта, в том числе, полк «СС» Оскара Дирлевангера). По поручению Генриха Гиммлерa 4 августа 1944 года во главе отрядов «СС» и полиции из Познани в Варшаву прибыл высший командир «СС» и полиции группенфюрер Хайнц Райнефарт. 5 августа немцы обладая абсолютным преимуществом в вооружении и военной технике, начали генеральное наступление с использованием танков, тяжёлой артиллерии и ударной авиации. Отряды «СС» и полиции под командованием Райнефарта начали штурм Воли вдоль улицы Вольской, одновременно осуществляя тотальное уничтожение гражданского населения. С вечера 5 августа обергруппенфюрер СС Эрих фон дем Бах принял командование над боевой группой фон дем Баха и просил прислать подкрепления. Этот офицер был известен своей жестокостью, и именно ему было поручено утопить восстание в крови. Войскам были приданы артиллерия, САУ, танки, броневики и звено самолётов. Однако, фон дем Бах не получил желанной поддержки — одной полнокровной дивизии вермахта или войск СС.[6]

Общую поддержку варшавскому гарнизону оказывала 9-я армия генерала фон Формана. В первые дни боёв большую помощь немцы получили от частей дивизии «Герман Геринг», танковые подразделения которой (21 танк T-IV) в нескольких эпизодах сыграли ключевую роль.

По состоянию на 5 августа 1944 года в распоряжении Хайнца Райнефарта были следующие силы[31]:

  1. «Зондерполк СС „Дирлевангер“»: 881 человек;
  2. 608-й охранный полк вермахта: 618 человек;
  3. два батальона 111-го азербайджанского полка вермахта: 682 человек;
  4. сводный полк штурмовой бригады СС «РОНА»: 1700 человек;
  5. отряды «СС» и полиции из Вартеланда: 2740 человек;

Всего: 6621 человек. Командиру был также подчинён бронепоезд вермахта. 11 августа 1944 года в состав группировки вошёл 302-й отдельный танковый батальон радиоуправляемых машин (24 штурмовых орудий StuG IV , 64 самоходных мин Borgward IV (англ.).[3] С 12 августа 1944 года Эрих фон дем Бах командовал почти всеми гитлеровскими силами в левобережной Варшаве.

В подавлении восстания принимали участие военные подразделения коллаборационистов:

  • сводный полк штурмовой бригады СС «РОНА» под командованием майора И.Д. Фролова (1700 человек, 4 танка Т-34-76, 1 САУ и 2 гаубицы)[32];
  • 1-й и 2-й батальоны 1-го Восточно-мусульманского полка СС (800 офицеров, унтер-офицеров и рядовых);
  • два батальона 111-го азербайджанского полка вермахта[32];
  • 5-й Кубанский казачий полк (командир — полковник Бондаренко)[32]
  • 3-й Казачий кавалерийский батальон 57-го охранного полка[32];
  • 69-й казачий батальон 3-й кавалерийской бригады Казачьего Стана[33];
  • 572-й Казачий батальон[32];
  • 209-й Казачий полицейский батальон[32]
  • 631-й украинский полицейский батальон «шуцманшафт»[32], позже включённый в дивизию СС «Галичина» (На самом деле это был 31. Schutzmannschafts-Bataillon der SD)[ioh.pl/artykuly/pokaz/galicyjska-dywizja-waffen-ss,1057];
  • полицейские части и отряды СС, сформированные из украинцев Галиции[34], и «Украинский легион самообороны» (31 Schutzmannschafts батальон СД), которые впоследствии вошли в состав дивизии[35].
  • 13-й Белорусский полицейский батальон при СД (Weissruthenische-Polizei(SD)-Bataillon № 13).[36]

Активное участие в подавлении восстания принимали казаки-коллаборационисты из Казачьего стана. Подразделение казаков во главе с хорунжим И. Аникиным получило задание захватить штаб Бур-Коморовского. Всего казаки по собственным данным захватили около 5 тысяч повстанцев. За проявленное усердие немецкое командование наградило многих казаков и офицеров Железными крестами[37].

5 августа немцы начали широкомасштабную контратаку с использованием танков, тяжёлой артиллерии, бронепоезда и боевой авиации, которая продолжалась до 17 августа. Повстанцы находились под артиллерийским обстрелом и авиационными бомбардировками. Немецкие «Штуки» и «Мессершмитты» выполнили 1476 вылетов на бомбардировку, потеряв один Ju-87 над Старым городом. Тактика командующего немецкими силами фон дем Баха заключалась в изоляции отдельных очагов восстания и уничтожение их поодиночке.

Наступавшие немецкие колонны разделили Варшаву на «повстанческие острова». В захваченных карателями районах немцы и коллаборационисты совершали массовые казни мирного населения Варшавы, изнасилования, грабежи, осуществляли целенаправленное разрушение городских строений. Бои за Старый город отличались особым упорством. 18 августа командующий немецкими войсками генерал СС Бах-Зелевский предложил Aрмии Kрайовой сложить оружие, обещая статус военнопленных и гуманное отношение к пленным и населению. Все предложения о капитуляции остались без ответа[34]. К 20 августа определился состав сил и средств корпусной группы фон дем Баха, а также её численность — максимально до 25 тысяч человек[6]. Общая численность участников восстания доходила до 40 тысяч человек, среди которых лишь несколько тысяч было вооружено стрелковым оружием. 23 августа находившийся в Варшаве заместитель делегата правительства сообщил в Лондон[9] :

«Под влиянием коммунистической пропаганды, распространяемой все шире, здесь задают вопрос, кто ответственен за преждевременно начатое восстание без предварительных гарантий помощи союзников и России. После трех недель боев ситуация в Варшаве вследствие отсутствия достаточной помощи восставшим приобретает черты политического скандала. Общественное мнение обвиняет правительство в том, что оно не имеет никакого веса на международной арене. Растет недовольство союзниками, граничащее с враждой(...) Требуем немедленной эффективной помощи, требуем объяснений за трехнедельную проволочку, которая привела к тому, что вместо победы, мы имеем руины и тысячи жертв».


Организаторы восстания, попав под огонь критики варшавян и не будучи в состоянии им ни внятно ответить, ни помочь, стали искать способ снять ответственность с себя — свалить ответственность за массовую гибель варшавян с больной головы на здоровую. Пресса Aрмии Kрайовой внезапно объявила о том, что восстание началось в ответ на призыв радиостанции СПП«Костюшко», прозвучавший 29 июля. Это утверждение было ложью[9] . Примечательно, что об этой радиопередаче радиостанции «Костюшко» руководство Aрмии Kрайовой не упоминало ни в начале восстания, ни в первой половине августа – ни во внутренних документах с самыми резкими нападками на СССР, ни в открытых газетных публикациях. Полный текст этой радиопередачи передали открытым текстом из Лондона 16 августа [38].

31 августа на улицах Старого города собралась агрессивно настроенная толпа, которая предприняла попытку вывесить белые флаги и разобрать баррикады, был открыт огонь по толпе[9]. Старый город пал 2 сентября, а повстанцы во главе с командиром полковником К. Зиемским выходили из него через подземные каналы в районы Центр и Жолибож.

Действия Красной армии на Висле и Нареве

К моменту выхода к окрестностям Варшавы Красная Армия, пройдя с 23 июня около 500 километров, растянула свои порядки и коммуникации. Продвижение составило не 150—250 км, как планировалось, а 400—500. Не были восполнены потери в боевой технике и личном составе. Отставали обозы с боеприпасами, обмундированием, продовольствием и горюче-смазочными материалами, отстала и тяжелая артиллерия. К тому же войска фронта временно лишились воздушного прикрытия, так как приданная им 16-я Воздушная армия ещё не успела перебазироваться на ближайшие к фронту аэродромы. Немцы же со своей стороны, стянув к Варшаве 5 танковых дивизий, в том числе дивизии СС, перешли в контрнаступление и 1 августа заставили советские войска перейти к обороне. 30 июля − 1 августа свежие немецкие части контратаковали 2-ю гвардейскую танковую армию, сильно вырвавшуюся вперёд и приближавшуюся к варшавской Праге и заставили её отойти. 1 августа 1944 года командующий войсками группы армий «Центр» генерал-фельдмаршал Вальтер Модель запретил отход войскам группы. В июле—августе 1944 года прикрывавшая подступы к Варшаве группа армий «Центр» не только частично возместила потери, понесенные перед этим в Белоруссии, но усилиями нового командования превзошла первоначальную мощь бронетанковых войск. Группа армий «Центр» в течение июля и первых дней августа была укреплена тридцатью тремя дивизиями и четырьмя бригадами, включая 9 танковых дивизий, одну танковую бригаду и одну панцергренадерскую дивизию[39]. Назначенный главнокомандующим Группы армий «Центр» фельдмаршал Модель сконцентрировал на варшавском направлении мощные силы. Это привело к ослаблению сил вермахта на других участках советско-германского фронта, к ухудшению положения войск противника на западном фронте и в оккупированных странах.

2-я танковая армия после неудачной попытки 25 июля прорваться на западный берег Вислы с ходу по железнодорожному мосту у Демблина вела наступление по правому берегу реки Висла в общем направлении на север[40]. Армия Радзиевского планировала захват плацдарма в районе Сероцка в 40 км к северу от Варшавы за притоком Вислы реки Нарев. По дороге армия была должна захватить варшавский пригород Прагу, который располагался на восточном берегу Вислы. Она действовала при слабом прикрытии правого фланга 6-й кавалерийской дивизией, а вырвавшийся вперёд 3-й танковый корпус остался вообще без какого-либо пехотного или кавалерийского прикрытия. 1 августа он попал в окружение (ему в тыл вышли дивизия «Герман Геринг», 19-я танковая дивизия и 5-я танковая дивизия СС «Викинг») и, по немецким данным, был практически уничтожен[41][42]. 2 августа 8-й гвардейский танковый корпус ударом извне проломил узкий коридор навстречу окруженным[23]. Кобылка, Радзимин и Воломин были оставлены, а 8-й гвардейский танковый и 3-й танковый корпуса должны были обороняться от атакующих с нескольких сторон танковых дивизий противника. Однако, Окунев и Медзешин остались в руках Красной Армии. Тяжёлые потери понёс 8-й гвардейский танковый корпус, значительные — 16-й танковый корпус. За период с 20 июля по 5 августа потери армии составили 1261 танков и САУ (156 % от первоначальной численности), то есть на каждую боеспособную машину приходилось до трёх ремонтов[23]. После подхода соединений 47-й армии 5-6 августа 2-я танковая армия, потерявшая к этому времени 284 танка[43] (по немецким данным — 337[40]), была выведена из боя и отправлена на переформирование. Безвозвратные потери армии за период 27 июля-5 августа составили 180 танков и САУ[23]. Ещё 51 единица бронетехники была отправлена в капитальный ремонт на ремонтные заводы в СССР. После контрудара под Радзимином 3-й танковый корпус был отведён к Минск-Мазовецкому для отдыха и пополнения, а 16-й танковый корпус был переброшен на Магнушевский плацдарм. Противниками снова стали дивизия «Герман Геринг» и 19-я танковая дивизия. 2 августа 69-я и 8-я гвардейские армии, попав под немецкий контрудар из района Гарволин, были вынуждены остановить наступление и перейти к обороне. Сражение продолжалось до 10 августа[8]. В результате немецкий контрудар был остановлен, предмостные укрепления в районах Магнушев и Пулавы остались в руках Красной Армии, но 1-й Белорусский фронт на этом участке остался без подвижных соединений и был лишён возможности манёвренного наступления[8]. Немцы предприняли на этих участках ряд ожесточённых контратак с целью выбить советские формирования, которые смогли удержать захваченные плацдармы в своих руках, однако у них не было достаточно сил, чтобы расширить их. В соответствии с оперативными планами, переброшенные на варшавское направление 47-я и 70-я советские армии и усиленные 8-м гвардейским танковым корпусом, 10 августа начали наступление. Восполнение потерь 1-го Белорусского фронта шло главным образом за счёт необученного пополнения из Восточной и Западной Белоруссии, что резко снижало боеспособность войск.

Курт Типпельскирх отмечал, что в момент начала восстания «сила русского удара уже иссякла и русские отказались от намерения овладеть польской столицей с хода». Однако, по его мнению, если бы сразу же после начала восстания русские войска «продолжали атаковать предмостное укрепление, положение немецких войск в городе стало бы безнадёжным». Остановка советских атак позволило немцам сосредоточить силы, необходимые для подавления восстания. В августе, как отмечал Курт Типпельскирх, Красная Армия перенесла свою активность на юг от Варшавы — на плацдармы у Пулава и Варки, за расширение которых она вела длительные, но достаточно малоуспешные для неё бои. Эти малые успехи он объясняет как упорством немецких войск, так и «тем обстоятельством, что свои основные усилия русские сосредоточили на других участках фронта»[42].

Норман Дэвис полагал, что стоявшая против Варшавы советская группировка была ослаблена за счёт того, что резервы были переброшены на румынско-балканский фронт[44]. Однако, согласно Дэвиду Гланцу, 2-й Украинский фронт получил подкрепления от 1-го Белорусского фронта в виде механизированного корпуса Плиева только к 6 октября, когда началась Дебреценская операция, то есть через 4 дня после поражения восстания. Остальные фронты, задействованные в Румынии и на Балканах, не получили ничего и, напротив, были вынуждены передавать свои соединения 2-му Украинскому фронту.

Лиддел Гарт считал, что в боях под Варшавой (равно как и под Инстербургом) советские войска впервые за всю операцию «Багратион» потерпели «серьёзную неудачу». Причиной такого хода событий он считал «естественный» закон стратегического перенапряжения, когда немецкие коммуникации сократились, а советские, напротив, оказались слишком растянутыми. Второй причиной Лиддел Гарт считал то, что советские наступательные действия приняли форму «прямых действий», когда противник, ранее никогда не знавший достоверно, где будет нанесён главный удар, в случаях с Варшавой и Инстербургом мог абсолютно уверенно сказать, что явится целью наступления[45].

Сегодня установлено, что приказ о переходе к обороне прорвавшейся на пражском направлении 2-й танковой армии был отдан и. о. командующего армией 1 августа в 4:10 по московскому времени, то есть примерно за 12 часов до начала восстания и за полтора суток до того, как о восстании стало известно в Лондоне, а через Лондон — в Москве[46].

По мнению Яна Новак-Езёраньского, после начала восстания советские танковые армии перестали получать топливо[47]. Однако, уже 31 июля за сутки до восстания, Рокоссовский докладывал, что его войска уже испытывали трудности из-за нехватки горючего, которую вызывал «постоянный отрыв войск от баз снабжения из-за отставания восстановления железных дорог»[48].

8 августа Г. К. Жуков и К. К. Рокоссовский предложили И. В. Сталину следующий план действий: после необходимой паузы в несколько дней для отдыха, подтягивания тылов и перегруппировки, с 10 по 20 августа провести ряд подготовительных операций. Предлагалось правым крылом фронта осуществить выход к Нареву с захватом плацдарма в районе Пултуска, а левым крылом фронта расширить Сандомирский плацдарм на Висле и после новой передышки минимум в 5 дней, при самых благоприятных условиях не ранее 25 августа, после выхода правого крыла 1-го Белорусского фронта на рубеж реки Нарев начать широкомасштабную операцию по освобождению Варшавы[49]. Результатом этих действий должно было стать форсирование Вислы к западу от Модлина и удар с двух плацдармов (плацдарма на западном берегу р. Нарев и Радомского плацдарма) для окружения и взятия Варшавы, причём непосредственное овладение Варшавой возлагалось на Войско Польское.

Доклад Маршалов Советского Союза Г. К. Жукова и К. К. Рокоссовского Верховному Главнокомандующему о плане проведения войсками 1-го Белорусского фронта Варшавской операции Действующая армия 8 августа 1944 г. Верховному Главнокомандующему Маршалу Советского Союза товарищу СТАЛИНУ Докладываем соображения о дальнейших действиях войск 1-го Белорусского фронта и о наметке плана проведения Варшавской операции. 1. Варшавскую операцию фронт может начать после того, как армии правого крыла выйдут на рубеж р. Нарев и захватят плацдарм на его западном берегу на участке Пултуск, Сероцк. Боевые порядки этих армий удалены от реки Нарев на расстояние 120 км; для преодоления этого расстояния потребуется 10 дней. Таким образом, наступательную операцию армиями правого крыла фронта, с выходом их на рубеж р. Нарев, необходимо провести в период с 10 по 20.8.44 года. 2. За это же время на левом крыле фронта силами 69-й армии 8-й гв. армии, 7-го гв. кк и 11-го тк необходимо провести частную операцию с целью расширения плацдарма на западном берегу р. Висла, с выходом этих армий на рубеж: Варка, Стромец, Радом, Вежбица. Для проведения этой операции необходимо из состава 1-го Украинского фронта передать 1-ю танковую армию Катукова в состав 1-го Белорусского фронта и направить ее из района Опатув через Островец, Сенно, с задачей ударом в северном направлении выйти на фронт: Зволень, Радом и этим оказать помощь 69-й, 8-й гв. А, 7-му кк и 11-му тк в разгроме противостоящего противника. Наряду с этим необходимо существующую разграничительную линию между 1-м Белорусским и 1-м Украинским фронтами поднять на север до линии: Красностав, река Илжанка, Опочно, Пиотркув. Это уплотнит боевые порядки армий левого крыла 1-го Белорусского фронта и усилит ударную мощь наших войск на радомском направлении. 3. После проведения этих операций и с выходом армий правого крыла фронта на рубеж р. Нарев, а армий левого крыла на фронт: Варка, Стромец, Радом, Вежбица войска будут нуждаться во времени минимум 5 дней для перебазирования авиации, для подтягивания артиллерии и тылов, а также для подвоза боеприпасов и горюче-смазочных материалов. 4. Учитывая необходимое время на подготовку, Варшавскую операцию можно начать с 25.8.44 всеми силами фронта, с целью выхода на рубеж: Цеханув, Плоньск, Вышогруд, Сохачев, Скерневице, Томашув и занятия Варшавы. В этой операции для наступления севернее р. Висла использовать три армии, 1-й танковый и 1-й кавалерийский корпуса, а для наступления южнее р. Висла использовать 69-ю армию, 8-ю гв. армию, 1-ю танковую и 2-ю танковую армии, два кавкорпуса, один танковый корпус и одну армию за счет правого крыла фронта. 1-я польская армия в этой операции будет наступать по западному берегу р. Висла с задачей во взаимодействии с войсками правого крыла и центра фронта овладеть Варшавой. 5. Докладывая изложенное, просим утвердить наши соображения по проведению дальнейших наступательных операций войск 1-го Белорусского фронта и наши расчеты времени на их проведение. Жаров Румянцев

Печ. по: ЦАМО РФ. Ф. 233. Оп. 2356. Д. 26. Л. 181–183. Заверенная копия.

Борис Соколов и Э. Дурачиньский считают, что никаких последствий этот доклад не имел. За этим докладом, по мнению Бориса Соколова и Э. Дурачиньского, не последовали соответствующие приказы, и Варшавская операция так и не была осуществлена на практике[50]. Согласно документам, которые отражают военные действия 1-го Белорусского фронта, продвигающегося в западном направлении , попытки наступать дальше в течение августа им предпринимались, и не раз. План Варшавской операции начал выполняться.

По данным Курта Типпельскирха, в середине августа 1-й Белорусский фронт начал наступление севернее Варшавы в междуречье Буга и Вислы и к 18 августа отбросил 9-ю и 2-ю армии вермахта за Буг. Войска правого крыла фронта начали наступление 10 августа, войска левого крыла фронта начали наступление 19 августа, но наступление захлебнулось[51]. Войска 1-го Украинского фронта на Сандомирском плацдарме (13-я армия, 3-я и 1-я гвардейские танковые армии) с 14 августа ударом в северном направлении пробовали выйти на фронт Зволень, Радом. 14 августа перешла в наступление и 8-я гвардейская армия. В середине августа для поддержки её действий на Магнушевский плацдарм были переправлены главные силы 1-й армии Войска Польского, которые совместно с советскими войсками должны были овладеть Варшавой, но возросшее сопротивление противника и недостаток сил у 1-го Белорусского фронта не позволили осуществить этот замысел.

22 августа в наступление перешёл и 2-й Белорусский фронт. В результате к 31 августа советские войска вбили несколько глубоких клиньев в порядки немецких войск, но задуманного прорыва не вышло[42]. 3 сентября наступление возобновилось. Немцев отбросили за Нарев и организовали несколько плацдармов возле Пултуска (Наревский плацдарм). К 16 сентября наступление выдохлось и фронт стабилизировался по линии реки Вислы[45], при этом за немцами остался Модлин[42].

Борис Соколов утверждает, что в середине августа все пять немецких танковых дивизий, нанесшие контрудар под Варшавой, были сняты с варшавского фронта и отправлены на север, чтобы прорубить коридор и восстановить сухопутную связь между группами армий «Север» и «Центр». Борис Соколов полагает, что эта операция теряла смысл в случае советского наступления на Варшаву, так как ослабленные немецкие силы не смогли бы его сдержать, а тем более удержать на севере фронт от Латвии до Одера. Однако войска 1-го Белорусского фронта на Висле не сдвинулись с места, пока немецкая 3-я танковая армия пробивалась к Балтийскому морю у Тукумса, который был взят немцами 20 августа[42].

Однако, вопреки утверждениям Бориса Соколова, в Курляндию был переброшен только 39-й танковый корпус. 4-й танковый корпус СС, куда входили дивизии «Мёртвая голова» и «Викинг», остался под Варшавой[41] усиленный 19-й танковой дивизией. Вопреки утверждениям Бориса Соколова и Э. Дурачиньского войска правого крыла 1-го Белорусского фронта начали наступление 10 августа, войска левого крыла фронта начали наступление 19 августа, а войска 1-го Украинского фронта на Сандомирском плацдарме с 14 августа ударом в северном направлении пробовали выйти на фронт Зволень, Радом[51].

Южнее Варшавы продолжались упорные бои вокруг советских плацдармов в районе Пулавы и у реки Пилицы в районе гмины Варка. Плацдармы были расширены советскими войсками, но прорыв немецких порядков не удался[40][42]. Потери 1-го Белорусского фронта в августе 1944 года составили 102.592 человек (23487 убитых, 76130 раненых и 2975 пропавших без вести)[52]. Войска 1-го Белорусского фронта потеряли в период за полтора месяца боёв с 1 августа по первую половину сентября 1944 года 166 808 бойцов и командиров. Потери 1-го Украинского фронта лишь за август составили 122 578 человек. 29 августа по решению Ставки наступление 1-го Белорусского фронта, за исключением войск правого крыла фронта, было прекращено — операция окружения Варшавы с юга и севера по плану с 8 августа утратила смысл. C этой даты операция «Багратион» считается оконченной.

47-я армия, остановленная возле варшавской Праги и растянувшая свои порядки на 80 км, до 20 августа оставалась в этом районе в полном одиночестве. 20 августа с ней соединилась 1-я польская армия генерала Берлинга[8].

В начале сентября советская фронтовая разведка обнаружила несколько германских частей, участвовавших в сражении со 2-й танковой армией севернее Варшавы в районе северных плацдармов на Висле[49]. Речь шла о танковой дивизии «Викинг», незадолго до этого переброшенной в район Модлина для отдыха и пополнения, но вынужденной вступить в бой с наступающими частями РККА[41]. Полученные данные позволили принять решение об ударе в районе варшавской Праги, что было проделано 10 сентября совместно с 47-й армией и 1-й польской армией. 14 сентября немцы очистили Прагу, переправив остатки своих войск на другой берег и взорвав мосты. Попытка советских войск высадить разведывательные соединения на противоположном берегу реки с ходу, на плечах отступающего противника, не удалась[49].

Политическая позиция Сталина в отношении восстания

30 июля вечером в Москву с частным визитом прилетела делегация польского кабинета министров в Лондоне во главе с премьер-министром правительства в эмиграции Станиславом Миколайчиком, которая встретилась со Сталиным 3 и 9 августа. Посол Великобритании в СССР Арчибальд Кларк Керр 30 июля посоветовал Станиславу Миколайчику идти на уступки, признать, что в качестве границы на востоке должна быть линия Керзона, начать переговоры о формировании нового состава правительства Польши и строить отношения с ПКНО. На предложения британского посла Станислав Миколайчик ответил решительным отказом. По политическим причинам Станислав Миколайчик был сторонником начала восстания накануне встречи со Сталиным[9],[12]. Победоносное восстание в Варшаве должно было усилить его позиции на переговорах. Находясь в Москве, польский премьер на первой встрече со Иосифом Сталиным вечером 3 августа предложил три вопроса: о будущем обращении с Германией, договоре об управлении освобождёнными районами Польши и будущей советско-польской границе[53]. 3 августа Станислав Миколайчик проинформировал о восстании советскую сторону. При этом не было даже речи о взаимодействии руководства Армии Крайовой с командованием Красной армии, так как предполагалось, что Варшаву удастся освободить собственными силами. На встрече со Сталиным 3 августа польский премьер говорил о близкой победе восстания, о том, что его правительство будет встречать советские войска в Варшаве, куда он планировал вылететь. В дальнейшем беседа велась по проблемам советско-польской границы и взаимоотношений эмигрантского польского правительства и ПКНО. 8 августа Иосиф Сталин сообщил Черчиллю о встречах в Москве Станислава Миколайчика с представителями Польского комитета национального освобождения, но выразил мнение, что они пока «еще не привели к желательным результатам».

9 августа 1944 года состоялась ещё одна встреча Станислава Миколайчика с Иосифом Сталиным, которая ранее не планировалась. Станислав Миколайчик сообщил Иосифу Сталину о результатах своих переговоров с представителями ПКНО и высказал уверенность, что лондонское польское правительство будет сотрудничать с этим Комитетом. После обмена мнениями о том, каким может быть польское правительство после изгнания немцев с территории Польши, Станислав Миколайчик обратился к Иосифу Сталину с просьбой оказать помощь полякам, сражавшимся в Варшаве. На этой встрече Станислав Миколайчик окончательно отверг предложение Иосифа Сталина создать правительство совместно с ПКНО. 9 августа 1944 года Иосиф Сталин в беседе с членами польской правительственной делегации заявил, что решение о восстании польской подпольной армии в Варшаве он считает «нереальным делом, так как у восставших нет оружия, в то время как немцы только в районе Праги имеют три танковых дивизии, не считая пехоты»[54]. Официальные отношения польских лондонских кругов с СССР не были восстановлены, без чего не могло быть договоренности о совместных и согласованных действиях с советским командованием.

12 августа ТАСС опубликовало заявление, которое выразило отношение правительства СССР к восстанию[55][56]:

«В последние дни в зарубежной печати появились сообщения со ссылкой на газеты и радио польского эмигрантского правительства о восстании и боях в Варшаве, начавшихся 1 августа по приказу польских эмигрантов в Лондоне и продолжающихся до сих пор. Газеты и радио польского эмигрантского правительства в Лондоне упоминают при этом, что повстанцы в Варшаве якобы были в контакте с советским командованием, но оно не пришло к ним с необходимой помощью. ТАСС уполномочен заявить, что эти утверждения и упоминания зарубежной печати являются либо результатом недоразумения либо проявлением клеветы на советское командование. Агентству ТАСС известно, что со стороны польских лондонских кругов, ответственных за события в Варшаве, не было предпринято ни одной попытки, чтобы своевременно предупредить и согласовать с советским военным командованием какие-либо выступления в Варшаве. Ввиду этого ответственность за события в Варшаве падает исключительно на польские эмигрантские круги в Лондоне»

15 ноября 1944 года на встрече с польской делегацией во главе с генералом М. Спыхальским Иосиф Сталин сказал: «Если бы нас спросили, мы бы не дали совета восставать». Он объяснил задержку советских войск у Варшавы наличием высокого левого берега Вислы и необходимостью подтягивания как минимум 40 дивизий, оружия и продовольствия[54].

Политическая позиция руководства Армии Крайовой и Делегатуры в отношении СССР и ПКНО

1 октября 1943 года была прислана инструкция лондонского правительства[Комм 4] для Армии Крайовой, которая содержала в себе следующие положения на случай несанкционированного вступления советских войск на территорию Польши в пределах границ Второй Речи Посполитой[6][57]:

«Польское правительство направляет протест Объединённым нациям против нарушения польского суверенитета — вследствие вступления Советов на территорию Польши без согласования с польским правительством — одновременно заявляя, что страна с Советами взаимодействовать не будет. Правительство одновременно предостерегает, что в случае ареста представителей подпольного движения и каких-либо репрессий против польских граждан подпольные организации перейдут к самообороне».

5 августа 1944 года, когда 2-я танковая армия вела тяжёлые бои на дальних подступах к Праге с танковыми частями вермахта, в Лондон из восставшего города прибыла телеграмма Делегатуры, в которой политическое руководство Армии Крайовой обвиняло Красную Армию в том, что она якобы специально не предпринимает ничего для того, чтобы занять столицу, сознательно отвела войска в то время как «немцы уже второй день усиленно бомбардируют город с самолётов»[58]. Текст телеграммы попал на страницы польских эмигрантских, а затем английских газет и в прессу нейтральных стран. Версию подхватила и всячески стала раздувать печать гитлеровской Германии, были подключены издававшиеся немцами газеты в оккупированных странах.

В августе 1944 года Бур-Коморовский отдал приказы, которые предписывали не допускать в укреплённые Aрмией Kрайовой районы левобережной Варшавы Красную армию и польские вооружённые силы, сформированные на территории СССР вплоть до разрешения спорных вопросов[59][60], не допустить в Варшаву ПКНО. В случае попыток разоружения Aрмии Kрайовой предписывалось оказывать вооружённое сопротивление, рассчитывая на вмешательство западных держав[61]. Военнослужащим Армии Крайовой было дано указание, запрещавшее вступать в ряды польских вооружённых сил, сформированных на территории СССР. В августе 1944 года генерал Окулицкий(начальник запасного штаба Армии Крайовой) сохранил на нелегальном положении в Варшавe конспиративные штабы тайной антисоветской организации Nie (заместитель коменданта «Не» генерал Фильдорф, Август Эмиль). Решение командования Армии Крайовой предполагало, что военная организация «Независимость», входившая в состав Армии Крайовой, должна была оставаться на нелегальном положении вплоть до разрешения всех спорных вопросов[9]. Руководство Армии Крайовой и Делегатуры проводило среди повстанцев и населения антикоммунистическую пропаганду, направленную на дискредитацию ППР, 1-й армии Войска Польского и сторонников сближения с СССР. В перехваченной радиограмме центра всем подпольным организациям указывалось не признавать ПКНО и саботировать все его мероприятия, в частности мобилизацию в Войско Польское, был объявлен Бойкот. Приказ военных комендатур об обязательной сдаче оружия, боеприпасов и радиостанций не был выполнен. В тылу советских войск были оставлены в подполье организации Армии Крайовой(несколько десятков тысяч «аковцев»)и несколько десятков подпольных радиостанций, проводились диверсии, саботаж, организовывались террористические акты . Еще до восстания было ясно, что военно-политические структуры польского эмиграционного правительства в тылу действующей Красной Армии оцениваются СССР как враждебная сила, дестабилизирующая положение в тылах советских войск, со всеми вытекающими последствиями, но в руководстве подполья Армии Крайовой предполагали, что в Варшаве британо-американское дипломатическое вмешательство принудит советское руководство пойти на уступки. За сутки до восстания было принято решение о передислокации штаб-квартиры и командования Армии Крайовой с Мокотова на фабрику Камлера на Воле[9]. Выбрали именно фабрику Камлера, так как комплекс её зданий (железобетонные конструкции) лучше подходил для опорного пункта сопротивления и мог выдержать какое-то время осаду. Здесь должен был разыграться последний акт восстания: легализация как полноправных хозяев на польской земле вице-премьера и делегата правительства, 2 министров, председателя Рады Едности Народовой и командующего Армии Крайовой вместе со штабом. После вступления советских войск район вокруг фабрики Камлера в ходе переговоров с СССР должен был представлять собой как бы экстерриториальный анклав. В случае ареста, гарнизон района вокруг фабрики должен оказать организованное вооружённое сопротивление с расчётом на вмешательство западных держав — возможный распад антигитлеровской коалиции «Большой тройки» на фоне проблемы Варшавы. Поэтому в гарнизон включились отборные — относительно хорошо вооруженные и обученные по сравнению с другими повстанческими отрядами отряды специального подразделения “Кедыва”[9], штаб располагал также мощной радиостанцией, с тем чтобы вовремя дать сигнал ЅОЅ в Лондон. Руководство антикоммунистического подполья должно было взять на себя[Комм 5] остающееся в подполье ядро антисоветской военной организации «Не» во главе с генералом Окулицким и Фельдорфом[9].

Причины остановки наступления Красной армии

Вплоть до сегодняшнего дня существуют две точки зрения о причинах, из-за которых советские наступательные действия под Варшавой были остановлены. Эмигрантское правительство считало, что главной причиной было желание И. В. Сталина, расчитывавшего, что немецкие силы разгромят Армию Крайову, поражение которой в Варшаве по версии правительства в изгнании решило бы вопрос о власти в пользу просоветского ПКНО (проигрыш в битве за Варшаву по послевоенной версии правительства в изгнании вел к поражению Польши во всей войне).

12 августа 1944 года командир 1–го Белорусского фронта Константин Рокоссовский подготовил приказ 00826 / ОП — поставил задачу выйти над Вислу и овладеть Прагой. Согласно рассекреченным архивным документам [62], 47-я армия 1-го Белорусского фронта на протяжении августа 1944 года вела наступательные бои и к концу месяца вышла к Висле. В районе Праги она наткнулась на укреплённые позиции противника и после нескольких неудачных попыток прорвать позиции противника армия остановилась.

Как полагает Борис Соколов окончательная судьба восстания была решена И. В. Сталиным 9 августа, когда Станислав Миколайчик отверг его предложение создать правительство совместно с ПКНО.

Согласно второй точке зрения, являвшейся не только официальной в СССР, но разделявшейся и западными историками[45], наступление советских войск замедлилось по чисто военным причинам. Растянутые вследствие быстрого продвижения коммуникации не позволяли наладить снабжение армий 1-го Белорусского фронта и подвести необходимые подкрепления. В свою очередь, сокращение коммуникаций вермахта позволило немцам перебросить с запада и северо-востока боеспособные танковые и стрелковые соединения, которые нанесли советским войскам серьёзное поражение в районе РадзыминВоломин—Окунев, окружив 3-й танковый корпус Веденеева[41]. Красная армия подвергалась постоянным контрударам и с большими потерями смогла выйти к Варшаве лишь к середине сентября. К этому времени очаги восстания были локализованы, а мосты через Вислу взорваны.

Командующий 1-м Белорусским фронтом К. К. Рокоссовский указывал на полную неожиданность восстания и несогласованность действий его руководства с командованием Красной армии (В связи с этим, К.К. Рокоссовский писал в своих воспоминаниях, что повстанцы «могли бы постараться захватить мосты через Вислу и овладеть Прагой, нанеся удар противнику с тыла. Тем самым они помогли бы войскам 2-й танковой армии и, кто знает, как бы разыгрались тогда события. Но это не входило в расчеты… лондонского польского правительства»(цит по: Польша в ХХ веке: Очерки политической истории. С. 403). Он отмечал, что захват и удержание Варшавы был возможен лишь при начале восстания при непосредственном приближении войск Красной армии к городу.

Помощь восставшим

Снабжение со стороны западных союзников

С момента начала восстания представители эмигрантского правительства Польши обратились к военному и политическому руководству союзников с просьбами оказать помощь восставшим.

2 августа о восстании в Варшаве стало известно в Лондоне. Премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль организовал снабжение восставших по воздуху. Первый вылет был произведён в ночь с 4 на 5 августа 1944 года. 4 августа с аэродрома Фоджия в Италии в направлении Варшавы вылетели 13 британских бомбардировщиков, из которых 7 самолётов были с польскими экипажами. В ходе операции было потеряно 5 самолётов, но три самолёта сбросили оружие восставшим. Второй вылет в составе 3-х самолётов с польскими экипажами был произведён в ночь с 8 на 9 августа 1944 года, восставшим было сброшено оружие из 3-х самолётов.

Иосиф Сталин запретил посадку на советских аэродромах британских[63] и американских транспортных самолётов, доставлявших оружие и боеприпасы повстанцам, что затруднило[64] помощь повстанцам воздушным путём, так как ближайшие авиабазы союзников находились на юге Италии и в Великобритании. Как только стало ясно, что, кроме неприятностей между СССР и союзниками[65] , восстание ничего дать не может, администрация США мягко дистанцировалась, предоставив Великобритании право самой разбираться со своими проблемами. 24 августа Президент США Франклин Рузвельт заявил Черчиллю, что не видит возможности оказывать помощь Варшаве[12]. 5 сентября Рузвельт, отвечая нa настойчивость Черчилля, который предложил авиации ВВС США попробовать зайти на посадку на аэродром под Полтавой без согласования с советским командованием[12], официально сообщил Черчиллю, что, по данным США, повстанцев в Варшаве ужe нет[12].

В общей сложности ВВС Великобритании, южноафриканские ВВС и польские авиаторы под общим британским командованием совершили более 200 авиарейсов (305 самолёто-вылетов)[66] с авиабаз в Италии. До 14 августа 1944 года в ходе операции было сброшено оружие для 2 тыс. чел., было потеряно 14 самолётов и 13 экипажей[67]. Советские и американские ВВС участия в операции не принимали.

9 сентября 1944 года СССР согласился предоставить воздушный коридор, и 18 сентября 1944 года в рамках операции «Фрэнтик» была проведена акция по сбросу военных грузов, в которой участвовали 105 американских бомбардировщиков и 62 истребителя «мустанг». В этот день было сброшено 1248 контейнера и потерян 1 самолёт в районе Варшавы, из них подобрано АК примерно 100 контейнера[68]. Основная часть сброшенных грузов оказалась у немцев. Командование Aрмии Kрайовой направило в Лондон сфабрикованные данные —"подобрано" АК 228 контейнера[69]. В дальнейшем вылеты на Варшаву с целью снабжения восставших западными союзниками не осуществлялись[70].

По просьбе командования Армии Крайовой сброс грузов проводился не только над городом, но и в Кампиносской пуще к северу от Варшавы, откуда отряды Армии Крайовой должны были доставить оружие в город. Всего в ходе операции западными союзниками было сброшено 239 тонн грузов[71], в том числе 5330 автоматов, пистолетов и карабинов, 45 тонн продовольствия и 25 тонн лекарств, однако большая часть грузов попала к немцам или была утрачена в связи с тем, что транспортные контейнеры сбрасывались с больших высот (3000-4000 м)[66].

Из 637 польских лётчиков, принимавших участие в операции, было сбито 16 экипажей (112 человек, 78 из которых погибли)[70].

По оценкам Э. Дурачиньского, в августе-сентябре на Варшаву и близлежащие леса было сброшено 1344 единиц стрелкового оружия (из них подобрано АК 540), 380 ручных пулемётов (обнаружено 150), 48 882 шт. патронов для стрелкового оружия (подобрано 19 312), 3 323 998 — для пистолетов-пулемётов (подобрано 1 313 239), 1 907 342 для ручных пулемётов (подобрано 753 549), 13 739 ручных гранат (найдено 5427), 3115 противотанковых гранат (найдено 1230), 8460 кг взрывчатки (найдено 3342 кг.)[72].

По данным Р. Назаревича, западными союзниками в район Варшавы было сброшено не только лёгкое стрелковое оружие, но и тяжёлое пехотное вооружение: 13 миномётов и 230 противотанковых ружей (однако значительная часть этого оружия не попала в распоряжение повстанцев)[73].

28 июля 1944 года Великобритания официально отказалась от конкретной помощи восстанию.

Снабжение со стороны СССР

Выбросы вооружения и военных грузов в район Варшавы продолжались с 13 по 30 сентября 1944 года. С 13 сентября по 1 октября 1944 года советская авиация произвела более 5000 самолёто-вылетов, в том числе 700 самолёто-вылетов было произведено силами 1-й авиационной дивизии Войска Польского. Авиацией Белорусского фронта было совершено 4821 самолёто-вылетов в район Варшавы, из них 2535 вылетов со сбросом грузов, 1361 — с нанесением штурмовых и бомбовых ударов по противнику, 925 — на прикрытие с воздуха восставших районов и 100 — на подавление средств ПВО противника. Восставшим было сброшено одно 45-мм противотанковое орудие с боекомплектом в 30 шт. артиллерийских снарядов, 156 шт. 50-мм миномётов (с боекомплектом в 37 216 шт. 50-мм миномётных мин), 505 противотанковых ружей, 1478 автоматов; 520 винтовок; 669 карабинов, 41 780 гранат, более 3 млн патронов, средства связи, 131 221 кг продовольствия и 515 кг медикаментов[74][75].

Авиаподдержка восставших авиацией Войска Польского

Помимо советской авиации в период Варшавского восстания боевые вылеты совершали польские лётчики 1-й авиационной дивизии Войска Польского:

  • в общей сложности в ходе боевых вылетов в районе Варшавы были уничтожены 10 батарей полевой артиллерии, 9 батарей противотанковой артиллерии, 3 зенитные батареи, 7 тяжёлых орудий и несколько автомашин[76].
  • 2-й лёгкий бомбардировочный авиаполк совершал ночные вылеты в район Варшавы со сбросом грузов для восставших[76].

Поддержка восставших огнём артиллерии

После окончания боёв в Праге, выхода советских войск и 1-й армии Войска Польского на берег Вислы началось оборудование артиллерийских позиций для ведения огня по немецким войскам в Варшаве. 15 сентября было развёрнуто 88 зенитных орудий и 172 орудия полевой артиллерии, в том числе 24 шт. 203-мм гаубиц, которые начали обстрел немецких позиций. 16 сентября количество орудий и миномётов было увеличено до 389 стволов, 17 сентября — до 553 стволов; к 19 сентября — до 622 стволов, однако к этому времени ранее имевшиеся запасы снарядов были израсходованы и плотность огня не превышала 20-25 выстрелов на орудие в сутки[77]

Отправка делегатов для установления радиосвязи

В ночь с 21 на 22 сентября 1944 года для установления связи с повстанцами в Варшаву была сброшена на парашютах группа разведотдела штаба 1-го Белорусского фронта (два человека с радиостанцией): лейтенант И. А. КолосОлег») и радист Дмитрий Стенько. При приземлении радист погиб, а Колос был ранен, но сумел установить связь с группой Армии Людовой, которая помогла ему установить связь с руководителями восстания.

Занятие Красной армией Праги

10 сентября, когда восстание в значительной степени уже было подавлено, после мощной артподготовки советские войска и части 1-й армии Войска Польского вновь перешли в наступление в районе Праги и 14 сентября в ожесточённых боях овладели Прагой.

12 сентября Бур-Коморовский отдал приказ командующему округа Aрмии Kрайовой, которым предписывал немедленно концентрироваться после акции «Буря» в удобных для обороны позициях. В приказе указывалось не разбирать баррикады до разрешения спорных вопросов и не впускать Красную армию и польские вооружённые силы, сформированных на территории СССР, в укреплённые районы левобережной Варшавы до разрешения спорных вопросов[60],[61]. В случае попыток разоружения Aрмии Kрайовой приказом предписывалось оказывать вооружённое сопротивление.

12 сентября 1944 года в Варшаве было создано общее командование сил Армии Людовой, Польской Армии Людовой и Корпуса безопасности[78]. 14 сентября 1944 года между ними было заключено соглашение о создании Объединённых вооружённых сил (Połączone Siły Zbrojne), командующим которых стал Юлиан Скоковский.

Десантная операция 1-й армии Войска Польского (15-23 сентября 1944)

Непосредственно после завершения боёв в районе Праги части 1-й армии Войска Польского предприняли попытку переправиться на западный берег Вислы, чтобы оказать помощь восставшим. Советское военное командование выделило для поддержки польских частей:

  • пять артиллерийских бригад, один миномётный полк[79] и шесть артиллерийских дивизионов Резерва Верховного Главнокомандования[80];
  • два батальона химической защиты и два огнемётных батальона для постановки дымовой завесы[80];
  • дивизион аэростатов воздушного наблюдения для корректировки огня артиллерии[81];
  • 274-й батальон автомобилей-амфибий в количестве 48 машин.

Зенитное прикрытие района переправы обеспечивали части зенитной артиллерии 1-й армии Войска Польского, 24-я зенитно-артиллерийская дивизия Резерва Верховного Главнокомандования и авиация 16-й воздушной армии[80]. В оперативное подчинение 1-й армии Войска Польского из состава 8-й гвардейской армии передали 226-й гвардейский стрелковый полк, который должен был развивать наступление в случае успеха десантной операции[80].

Как пишет генерал Юрий Бордзиловский, который в 1944 году был командующим инженерных войск 1-й армии Войска Польского, перед началом операции в состав войск под его командованием входили следующие части и подразделения:

  • 1-я сапёрная бригада Войска Польского (8-й, 9-й, 10-й, 11-й сапёрные батальоны с одним понтонным парком понтонов НЛП);
  • 7-й отдельный инженерный батальон с одним понтонным парком понтонов НЛП;
  • 6-й понтонный батальон с одним понтонным парком понтонов Н2П.

В общей сложности в распоряжении инженерных войск имелось 24 шт. понтонов Н2П, 51 шт. складных понтонов НЛП, 30 шт. десантных складных лодок ДСЛ, 41 шт. горных надувных лодок ЛГ-12 и 175 шт. сапёрных деревянных лодок СДЛ.

В ночь с 15 на 16 сентября 1944 года в районе Саска-Кемпы началась переправа первого батальона 9-го пехотного полка 3-й пехотной дивизии Войска Польского (420 военнослужащих, помимо стрелкового оружия имевших на вооружении два 45-мм орудия, 14 станковых пулемётов, 16 противотанковых ружей и 12 гранатомётов)[82]. За шесть часов на западный берег Вислы были переправлены свыше 400 бойцов, два 45-мм орудия, 15 ПТР и пулемётов. Переправа проходила под непрерывным огнём артиллерии противника, однако 19 понтонов НЛП совершили 22 рейса, потери сапёрных частей составили 37 человек (в том числе, 19 убитыми и утонувшими) и 13 понтонов НЛП.

В ночь с 16 на 17 сентября 1944 года за семь часов на западный берег были переправлены свыше 1300 бойцов из 7-го и 19-го пехотных полков Войска Польского, три артиллерийских орудия, 35 пулемётов. Под артиллерийским огнём 23 понтона НЛП и два 10-тонных парома совершили 71 рейс, потери сапёрных частей составили 36 человек и 17 понтонов НЛП. Тогда же переплыли Вислу и прибыли в штаб 2-й дивизии Войска Польского два связных капитан К. Венцковский (АЛ) и Е. Моцарская-Струга (АК).

В ночь с 17 на 18 сентября 1944 года в течение трёх часов продолжалась переправа на западный берег подразделений 3-й пехотной дивизии Войска Польского. На восточный берег было эвакуировано более 100 раненых. Всего под артиллерийским огнём противника было совершено 8 рейсов. В переправе участвовали польские сапёрные части (17 понтонов НЛП, 30 лодок ДСЛ и три 10-тонных парома), а также советский батальон автомобилей-амфибий (15 автомашин-амфибий). Потери польских сапёрных частей составили 34 человека (в том числе, 10 убитыми и утонувшими), 14 понтонов НЛП и 30 лодок ДСЛ.

В ночь с 18 на 19 сентября 1944 года в переправе участвовали три понтона НЛП, шесть лодок ДСЛ и 15 лодок СДЛ, которые совершили 12 рейсов под артиллерийским огнём противника. На западный берег Вислы были доставлены 20 тонн боеприпасов и три 45-мм противотанковых орудия. Потери сапёрных частей составили 10 человек (в том числе, 7 убитыми и утонувшими), один понтон НЛП и четыре лодки ДСЛ.

Вечером 19 сентября 1944 года была предпринята попытка переправы на новом участке в районе между железнодорожным мостом и мостом Понятовского. Под огнём противника на западный берег были переправлены два пехотных батальона, одна миномётная рота, одна рота автоматчиков, полурота ПТР и 15 45-мм противотанковых орудий. Потери сапёрных частей составили 29 человек, 12 понтонов НЛП, 24 лодки ЛГ-12 и 16 лодок СДЛ. Десантная операция была прекращена, поскольку были утрачены все 48 автомобилей-амфибий[83] и практически все имевшиеся в распоряжении понтоны. Снабжение частей, находившихся на левом берегу Вислы и эвакуация раненых продолжались с использованием лодок до 23 сентября (было доставлено 460 ящиков боеприпасов и 10 тонн продовольствия).

Ночью 23 сентября 1944 года была произведена эвакуация ранее переправленных частей Войска Польского, а также группы присоединившихся к ним повстанцев. Операция окончилась неуспехом. В ходе операции общие потери Войска Польского составили 3764 солдат и офицеров, в том числе 1987 человек убитыми и пропавшими без вести на западном берегу Вислы (1921 военнослужащих 3-й пехотной дивизии Войска Польского и 366 военнослужащих 2-й дивизии Войска Польского)[84], потери ранеными составили 289 военнослужащих[85].

Для ликвидации плацдарма немецкое командование было вынуждено выделить 7500 военнослужащих, 10 танков и 40 САУ при поддержке артиллерии и авиации в составе[86]:

  • ударной группы Шмидта из состава 46-го танкового корпуса;
  • ударной группы Рора из соединения фон Баха;
  • ударной группы из соединения Дирлевангера;
  • резервов из состава боевой группы Рейнефарта.

Поражение восстания. Капитуляция восставших

После занятия Старого города главный удар немцы направили в сторону Повислья. Отчаянное положение восставших заставило руководство восстания задуматься о капитуляции. В начале сентября немецкое командование снова предложило Армии Крайовой начать переговоры о сдаче на довольно выгодных для них условиях. 7 сентября польское эмиграционное правительство дало санкцию Тадеушу Бур-Коморовскому на прекращение борьбы и капитуляцию. В этот же день специальная делегация Польского Красного Креста во главе с заместителем председателя правления графиней Марией Тарновской направилась на переговоры в штаб фон дем Баха. Во время переговоров Крайова Рада министров приняла решение о капитуляции. Антоний Хрусьцель (1 августа принял командование над повстанческими частями) выступил против капитуляции. На дальнейшую позицию командования в вопросе капитуляции повлияли успешные действия советских войск на восточном берегу Вислы, а также радиограмма от С. Миколайчика с сообщением о решении советского правительства дать согласие Великобритании на совместные действия по оказанию помощи Варшаве, на челночные полёты американских самолётов на аэродромы в СССР.

24 сентября 1944 года германские войска перешли в решающее наступление на районы, занятые повстанцами. С 24 сентября немцы начали решающее наступление на район Мокотув, который капитулировал 27 сентября, а 29 сентября — на Жолибож, который сдался 30 сентября. Часть бойцов районa Мокотув во главе с командиром подполковником В. Рокицким через подземные каналы ушла в район Центр.

29 сентября немецкие подразделения в районе Кампинос вступили в последний бой с партизанскими отрядами, которые в тот момент перегруппировывались под Якторовом. 19-я танковая дивизия, усиленная пехотой из корпуса Баха-Залевского (всего около 5000 человек), атаковала район Мокотув и район Жолибож. Подготовленной 2-й дивизией 1-й армии Войска Польского операцией по эвакуации предусматривалось переправить за Вислу группировку Армии Крайовой на Жолибоже, но её командир подполковник М. Недзельский отказался от этого, когда получил приказ Главной комендатуры Армии Крайовой сдаться в плен немцам[87].

28 сентября начались окончательные переговоры об окончании восстания. Под давлением Великобритании 30 сентября 1944 года накануне капитуляции был отстранен от должности главнокомандующий генерал Казимеж Соснковский — президент Республики Польша из Лондона Владислав Рачкевич назначил командующего Армией Крайовой генерала Тадеуша Бур-Коморовского Верховным главнокомандующим польских вооружённых сил.

1 октября по приказу генерала Тадеуш Бур-Коморовского повстанцы прекратили огонь. 2 октября 1944 года Тадеуш Бур-Коморовский подписал капитуляцию; сдавшимся участникам восстания из Aрмии Kрайовой был гарантирован статус военнопленных. 2 октября в штабе корпуса Баха-Залевского в Ожарове был подписан акт капитуляции. Через 2 дня повстанцы колоннами начали покидать Варшаву. В плен попало 17 тысяч повстанцев, в том числе 922 офицера и 6 генералов. За 63 дня восстания погибли 10 тысяч повстанцев Армии Крайовой, 7 тысяч пропали без вести. Жители Варшавы были депортированы из города: большинство жителей было направлено в транзитный лагерь в Прушкуве, часть была направлена в концлагеря, часть — на принудительные работы в Германию. В левобережной Варшаве осталось лишь 22 тысячи горожан. В ходе капитуляции повстанцы и солдаты 1-й армии Войска Польского сдали немцам оружие в количестве 5 противотанковых орудий, 57 миномётов, 54 противотанковых ружья, 23 станковых и 151 ручной пулемёт, 878 автоматов, 1696 винтовок, около 1000 пистолетов и револьверов, значительное количество боеприпасов[88]. Обнаруженные немецкие документы и доклад фон Дем Баха от 5 октября 1944 года показывают, что потери группы фон Дем Баха, включая толькo граждан Третьего рейха и казаков[89], составили 9044 человек, в том числе 1570 убитых, из них 73 офицера и 44 казаков[89][90], потери солдат Люфтваффе (не включены в цифру потерь группы фон Дем Баха) составили 181 убитых и 573 раненых[89].

Общественная жизнь повстанцев

На освобождённой повстанцами территории Центра, Жолибожа и Мокотува власть перешла к польской администрации, были организованы оружейные мастерские, в которых изготавливали и ремонтировали оружие, стали издаваться газеты, действовало радио «Błyskawica» и городские службы, в частности полевая почта. Был назначен польский президент города Марцелий Поровский.

Действовал кинотеатр «Kino Palladium» на улице Златой, где 13, 27 августа и 13 сентября были показаны документальные хроники восстания, которые снимали участники кинематографического подразделения Армии Крайовой.

Находившиеся на повстанческой территории сотнями гибли под развалинами домов. Улицы были переполнены беженцами из захваченных противником районов, все более явственной становилась угроза голода и эпидемии.

Результаты и значение восстания

Варшавское восстание 1944 года не достигло военных и политических целей, но в то же время стало для поляков символом мужества и решительности в борьбе за независимость. Восстание и его разгром имели далеко идущие последствия. Для эмигрантского правительства и его подпольных структур в Польше Варшавское восстание стало не только военным поражением, но и огромной политической катастрофой. После того как все попытки Великобритании вырастить что-то вменяемое из польского эмигрантского правительства откровенно провалились[91],[Комм 6] Станислав Миколайчик ушел в отставку. Политические умозаключения главнокомандующих польскими силами на Западе, руководства Армии Крайовой и политиков польского эмигрантского правительства относительно текущей военной ситуации и отношений между членами “Великого Альянса” Антигитлеровской коалиции основывались на фантазиях и иллюзиях, они игнорировали геополитическое влияние СССР и в конечном итоге потерпели поражение. [92] Оказавшись в положении банкротства, застрельщики[93] и организаторы восстания, стремясь снять с себя ответственность за сокрушительное поражение, чтобы не оправдываться за свои просчеты, сваливая всё на СССР обвинили во всем «Советы». Трагедия Варшавы негативно сказалась на советско-польских отношениях.

В историографии СССР и Польской Народной Республики восстание рассматривалась как плохо подготовленная авантюра. Вся ответственность за провал восстания возлагалась на эмигрантское правительство и командование Армии Крайовой. Западные историки обычно обвиняли советское командование в умышленном уклонении от помощи полякам, а советские историки возражали, ссылаясь на то, что попытки поддержать восстание предпринимались, но по оперативным обстоятельствам оказание такой помощи было невозможным. Уже в ходе восстания и сразу после его поражения сложилась версия, что Красная Армия из-за Варшавского восстания сознательно прекратила наступление к Варшаве и даже отвела войска, по политическим мотивам не желая оказывать какой-либо поддержки восставшим. Тема постепенно и сознательно превращалась в идеологическое оправдание военной авантюры. Эта версия была изложена в послевоенных мемуарах и исследованиях У. Черчилля, Т. Бур-Коморовского, С. Миколайчика, В. Андерса, В. Побуг-Малиновского и сразу стала господствующей в литературе, издававшейся польской эмиграцией. В годы «холодной войны» эта концепция широко использовалась в информационной войне против социалистических стран, а послe 1991 года против России. Советские историки однозначно представляли варшавское восстание как спровоцированную авантюру руководства подполья Армии Крайовой, действовавшего по указке эмигрантского правительства, которое стремилось упредить освобождение Варшавы советскими войсками и первым захватить власть. Послe 1989 года под воздействием исторической политики части польских средств массовой информации и части истеблишмента восстание стало главным событием Второй мировой войны для многих поляков.

Современные оценки

В настоящее время ряд польских политиков, историков и публицистов заявляет, что во время варшавского восстания была одержана «моральная победа» — героическая попытка остановить поход Красной Армии на Запад. Польская историческая политика предпочитает умалчивать об нелепых ошибках Польского правительства в изгнании и руководства восстания, повлекших за собой сотни тысяч погибших и попавших в немецкие лагеря, разрушение Варшавы и разгром варшавской Армии Крайовой, обвиняя во всем СССР.

Глава Минобороны Польши Антоний Мачеревич заявил:

«Крупнейшая битва Второй мировой войны. Нужно отдавать себе отчет в том, чем было Варшавское восстание. Это была крупнейшая битва, которая предрешила судьбы Европы, потому что только благодаря этому фронт был удержан, только благодаря этому многие страны могли сохранить независимость, только благодаря этому советская армия не пошла дальше на запад. А так могло быть, нужно отдавать себе в этом отчет: советская армия могла пойти гораздо дальше на запад, чем пошла, если бы не жертва Варшавского восстания»[94].

Основой мифа варшавского восстания на возможную победу( то есть достижение военных и политических целей операции) стал тезис, что Красная армия из-за Варшавского восстания по приказу Иосифа Сталина остановила на Висле все операции, а Третий рейх понёс крупные потери в людях и боевой технике. Сегодня подчёркивается преемственность существующего в Польше политического строя и событий варшавского восстания, а также политическая направленность восстания против СССР и ПКНО.

Сегодня в Польше на официальном уровне возлагают ответственность за поражение варшавского восстания в первую очередь на И. В. Сталина и СССР [www2.polskieradio.pl/eo/dokument.aspx?iid=161777], а во вторую — на западные державы. В различных публикациях повторяется утверждение о том, что в начале августа 1944 года советские части (в зависимости от творческой фантазии авторов — фронтов или 1-го Белорусского фронта )из-за Варшавского восстания по приказу Иосифа Сталина специально приостановили наступление из политических соображений, не желая идти на помощь восставшим. Такая точка зрения широко распространена на бытовом уровне в современной Польше. В 2004 году премьер-министр Польши Марек Белка потребовал от Великобритании и её союзников извинений за то, что ими не была оказана помощь участникам Варшавского восстания и за нежелание «надавить» на Сталина, дабы вытребовать у него помощь. Правительство Великобритании отказалось извиняться перед Польшей[95].

Министр иностранных дел Польши Влодзимеж Цимошевич поддержал премьера, добавив, что Россия должна просить прощения: «Так же, как президент Германии Роман Херцог 10 лет назад и канцлер Германии в эти дни, глава российского государства должен был бы набраться смелости и извиниться перед поляками за то, что произошло здесь 60 лет назад»[96].

В 2004 году Президент Польши Александр Квасьневский заявил, что «этот порыв был бунтом против намечающегося послевоенного порядка и борьбой за независимую Польшу»[97].

Директор Института национальной памяти (Януш Куртыка) заявил, Армия Крайова стремилась не допустить «освобождения» Варшавы советскими войсками, Армией Людовой и прихода к власти Польского комитета национального освобождения[97].

В 2008 году Президент Польши Лех Качиньский заявил, что: «Варшавское восстание было решением столь же трагическим, сколь и необходимым. Это была последняя попытка сохранить независимость Польши. Советская армия уже входила в пражское предместье Варшавы. У нас за плечами был опыт Вильно и Львова. Было очевидно, что либо Варшавой овладеют поляки, и там сможет появиться польское правительство из Лондона, либо никаких шансов на сохранение независимости нет. Не будем забывать, что 1 августа 1944 года в Люблине уже действовал Польский Комитет Национального Освобождения — группа ренегатов, которые от имени иностранной державы готовились править Польшей. Таким образом, это решение было необходимо»[98].

Бюро национальной безопасности Польши при президенте Польши 16 сентября 2009 года выпустило обширный доклад (в полном виде, в том числе на русском и английском языках, опубликован на официальном сайте БНБ) за подписью руководителя ведомства Александра Щигло: «Цель повстанцев состояла не только в освобождении столицы Польши от армии Третьего Рейха, но также в нарушении согласованного СССР, США и Великобританией в Тегеране в 1943 году разделения Европы».

29 июля 2009 года Лех Качиньский предложил учредить в стране новый государственный праздник, посвящённый варшавскому восстанию 1944 года и считать 1 августа Днём памяти о восстании. Праздник был установлен Польским Сеймом в соответствии с законом «Об учреждении государственного праздника в память жертв Варшавского восстания».

Фальсификация немецких потерь в людях и боевой технике

Немецкие архивные данные свидетельствуют[3], что воинские формирования потеряли безвозвратно 1 танк T-V и 2 САУ Hetzer, полицейские подразделения и коллаборационистские воинские формирования потеряли безвозвратно несколько танков. Почти все повреждённые танки и САУ эвакуировали и ремонтировали (некоторые танки и САУ ремонтировали несколько раз)[3]. По версии польской стороны, уничтожены 290 танков, САУ и броневиков[99], то есть несколько немецких танковых дивизий августа 1944. Немецкие архивные данные свидетельствуют[2], что все формирования Третьего Рейха потеряли oколo 3 000 погибших и умерших от ран и oколo 12 000 раненных. Потери группы фон Дем Баха, включая толькo граждан Третьего рейха и казаков, составили 9044 чел, в том числе 1570 убитых[89]. Подсчёт общих потерь Третьего Рейха в боевых действиях в Варшаве с 1947 года основан на откровенной фальсификации немецких потерь[2] до уровня 17 000 убитых и 9 000 раненых. Эта и аналогичная «информация» сфабрикована по той же самой «методике» широко встречается в СМИ, в учебниках истории, в современных работах Института национальной памяти, ряда историков[44] и публицистов, в Музее Варшавского восстания[1]. Эти сфабрикованные «подсчёты» немецких потерь повторяются во многих изданиях (книге Варшавское восстание 1944 в документах из архивов спецслужб. [100]) и др).

Награды и знаки отличия

  • «Варшавский щит» (WARSCHAU 1944) — учреждённый 10 декабря 1944 года знак отличия Третьего рейха, которым должны были награждать военнослужащих вермахта, войск СС, полиции, люфтваффе и вспомогательных частей, принимавших участие в боевых действиях в Варшаве в период с 1 августа по 4 октября 1944 года. Серийное производство знака налажено не было, поскольку после выпуска установочной партии заводская линия была уничтожена в ходе авианалёта;
  • Крест Варшавского восстания— государственная награда Польской Народной Республики для участников восстания.

В искусстве

События Варшавского восстания отражены в многочисленных кинофильмах, монументальном и изобразительном искусстве, поэзии, а также в литературно-художественных и публицистических произведениях.

Кино и телевидение

Литература

Музыка

  • Шведская метал-группа Sabaton посвятила восставшей Варшаве песню [www.youtube.com/watch?v=01IaKb6DmTw «Uprising»] с альбома Coat of Arms;
  • Польская рок-группа Lao Che в 2005 году выпустила альбом «Powstanie Warszawskie» состоящий из 10 песен, повествующих о восстании.
  • Металл-группа Hail of Bullets выпустила в 2009 году EP под названием «Warsaw Rising»;
  • Словенская группа Laibach выпустила в 2014 году новый EP LAIBACH «1 VIII 1944. Warszawa». Альбом посвящён августовскому Варшавскому восстанию 1944 года.

Напишите отзыв о статье "Варшавское восстание (1944)"

Комментарии

  1. Не допускать в укреплённые Aрмией Kрайовой районы Варшавы Красную армию и польские вооружённые силы, сформированные на территории СССР вплоть до разрешения спорных вопросов а в случае попыток разоружения Aрмии Kрайовой оказывать вооружённое сопротивление, рассчитывая на вмешательство западных держав
  2. 1 августа около девяти часов утра гауптштурмфюрер Sicherheitspolizei Альфред Шпилькер встретился в Варшаве с посланцами Делегатуры. В ходе бурного разговора Шпилькер пытался побудить политиков Делегатуры отменить восстание.(Die Zeit. 29.07.1994.Статья «Mit feuer und rauch?»)
  3. Эквивалент одной полной дивизии вермахта появился в левобережной Варшаве 23 сентября
  4. Правительство Польши в изгнании, 18 декабря 1939 опубликовало декларацию («Анжерская декларация»), которая, между прочим, провозгласила состояние войны с СССР(война, согласно декларации, шла de facto, но de iure война не начиналась)
  5. Главнокомандующий генерал Казимеж Соснковский верил в близкую перспективу третьей мировой войны и разгром в этой войне Советского Союза
  6. Польское эмиграционное правительство категорически отказалось принять к сведению решения, принятые на Тегеранской конференции «большой тройки»

Примечания

  1. 1 2 3 [www.1944.pl/index.php?a=site_text&id=12223&se_id=12355 COMPARISON OF FORCES], Warsaw Rising Museum.  (англ.)
  2. 1 2 3 4 5 Norbert Bączyk."Ilu naprawdę poległo w powstaniu warszawskim" .Tygodnik Polityka nr 42(2980) 15 X 2014 s. 54-56
  3. 1 2 3 4 Norbert Bączyk. Panzertruppen a Powstanie Warszawskie, wyd. Pegaz-Bis 2013.
  4. 1 2 3 4 Вавилон — «Гражданская война в Северной Америке» / [под общ. ред. Н. В. Огаркова]. — М. : Военное изд-во М-ва обороны СССР, 1979. — С. 22—23. — (Советская военная энциклопедия : [в 8 т.] ; 1976—1980, т. 2).</span>
  5. См., например: Jan Ciechanowski. Powstanie Warszawskie. Warszawa, 2009.
    Tomasz Łubieński. Ani tryumf ani zgon. Warszawa, 2004.
    Antoni Przygoński. Powstanie Warszawskie w sierpniu 1944. Warszawa, 1988.
    Jerzy Kirchmayer. Powstanie Warszawskie. Warszawa, Wydawnictwo Książka i Wiedza, 1959.стр. 474
  6. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 Jerzy Kirchmayer. Powstanie Warszawskie. Warszawa, Wydawnictwo Książka i Wiedza, 1959.
  7. 1 2 Antoni Przygoński. Powstanie Warszawskie w sierpniu 1944. Warszawa 1988. Т.1. стр. 126—129.
  8. 1 2 3 4 Гланц Дэвид, Джонатан М. Хаус. Битва титанов. Как Красная армия остановила Гитлера. — М.: АСТ; Астрель, 2008. — ISBN 978-5-17-046417-3 ; 978-5-271-17772-9 ; 0-7006-0717-X
  9. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 Antoni Przygoński, Powstanie Warszawskie w sierpniu 1944, Warszawa, 1988
  10. 1 2 С. М. Штеменко, Генеральный Штаб в годы войны, М., Воениздат, 1989
  11. Тейлор А. Вторая мировая война. / Цит. по: Ганс-Адольф Якобсен, A. Дж. П. Тейлор. Вторая мировая война: два взгляда. — М.: Мысль, 1995. — С. 539. — ISBN 5-244-00699-1
  12. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Jan M. Ciechanowski. Powstanie Warszawskie. Pułtusk-Warszawa, Akademia Humanistyczna im. Aleksandra Gieysztora, 2009.
  13. Центральный архив Министерства обороны РФ. Ф. 233. Оп. 2307. Д. 108. Л. 1 — 2.
  14. В ночь с 6 по 7 с. г. объединённые отряды Армии Крайовой Виленского и Новогрудского округов ударили на Вильно… Разгорелась тяжёлая борьба. Немцы бросили в бой все имеющиеся у них силы и всю авиацию с аэродрома Вильно. После 6-часового боя мы вынуждены были оставить занятые нами предместья. Мы отходили от нашего города с болью в сердцах»
    Приказ командующего отрядами Армии Крайовой Виленского и Новогрудского округов в связи с попыткой овладеть городом Вильно (Вильнюс). Не ранее 7 июля 1944 г. (Печ. по: ПА ИИП при ЦК КП Белоруссии. Ф. 4. Оп. 33а. Д. 265. Л. 333. Перевод с польского.)
  15. Иванов Ю. В. Террористические акты совершаются… преимущественно против военнослужащих Красной Армии // «Военно-исторический журнал», 2013 — № 5. — С. 34−38.
  16. Э. Дурачиньский. Варшавское восстание / В кн.: Другая война. 1939—1945. / Сост. В. Г. Бушуев, под общ. ред. акад. Ю. Н. Афанасьева. — М.: РГГУ, 1996. — С. 343. — ISBN 5-7281-0053-8
  17. Разоружение партизанских формирований в 1944–1945 гг. было общепринятой практикой. Через разоружение прошли партизаны во Франции, Италии, Бельгии. В СССР разоружались все советские партизанские отряды, подавлялись, независимо от национальности, остававшиеся в тылах враждебные силы и группы бандитов. 6 апреля 1944 года в греческой армии и на греческом флоте на Ближнем Востоке подняли бунт солдаты, которые не хотели признавать эмиграционное правительство и воевать против ЭЛАС — мятеж был подавлен при широком использовании британских сил. Тысячи участников мятежа были заключены в британские концентрационные лагеря в Египте и Судане. 100+1 Χρόνια Ελλάδα, Ά Τόμος 1900—1949, стр.284,εκδ.Η.Μανιατές. См. также Декабрьские события в Афинах).
  18. Close David: The Greek Civil War - Studies of Polarization. London: Routledge, an imprint of Taylor & Francis Books Lt, 1993.
  19. Clogg R.: Greece, 1940-1949: occupation, resistance, civil war: a documentary history. Palgrave Macmillan, 2002, s. 14-16. ISBN 83-05-13465-2.
  20. Тегеранская конференция руководителей трёх союзных держав — СССР, США и Великобритании (28 ноября — 1 декабря 1943 г.). М., 1978. С. 167.
  21. Очерки истории Российской внешней разведки. — Т. 4. — М., 1999.
  22. Э. Дурачиньский. Варшавское восстание // Другая война. 1939—1945. / под общ. ред. акад. Ю. Афанасьева. — М.: РГГУ, 1996. — С. 345.
  23. 1 2 3 4 5 Norbert Bączyk. Bitwa pancerna pod Okuniewem (28 lipca-5 sierpnia 1944 r.) Nowa Technika Wojskowa Numer Specjalny 1 (2007)
  24. Jan M. Ciechanowski. Powstanie Warszawskie. Pułtusk-Warszawa, Akademia Humanistyczna im. Aleksandra Gieysztora, 2009. стр. 333.
  25. около 1700 пистолетов, 1000 винтовок, 300 автоматов
  26. Wielka Brytania i Polska. Od Wersalu do Jałty. С. 334. Pułtusk-Warszawa, 2011.
  27. Jerzy Kirchmayer. Powstanie Warszawskie. Warszawa, Wydawnictwo Książka i Wiedza, 1959.стр. 229—230
  28. Следует отметить, что офицер в Лондоне цензуровал текст:вычеркнул слово «требуем» и написал «просим»,вычеркнул слово «Советы» и написал «русские»
  29. Adam Borkiewicz. Powstanie Warszawskie. Warszawa, 1964.
  30. Анатолий Азольский. [magazines.russ.ru/druzhba/2004/5/az10.html Связник Рокоссовского.] // «Дружба народов», № 5, 2004.
  31. Antoni Przygoński. Powstanie Warszawskie w sierpniu 1944 r.т.1.стр. 229.
  32. 1 2 3 4 5 6 7 С. И. Дробязко. Под знамёнами врага. Антисоветские формирования в составе германских вооружённых сил, 1941—1945 гг. М., изд-во «ЭКСМО», 2004. стр.234
  33. Романько О. В. Мусульманские легионы во Второй мировой войне. М., 2004. с. 217—218
  34. 1 2 Krannhals, Hanns von. Der Warschauer Aufstand 1944. Frankfurt am Main, Bernard & Graefe Verlag für Wehrwesen, 1962
  35. Krzysztof Komorowski. Armia Krajowa. Szkice z dziejów Sił Zbrojnych Polskiego Państwa Podziemnego. — Warszawa: Oficyna Wydawnicza RYTM, 2001. — ss. 302−306.
  36. Jerzy Grzybowski, Pogoń między Orłem Białym, Swastyką i Czerwoną Gwiazdą. Białoruski ruch niepodległościowy w latach 1939—1956, Warszawa, 2011, s. 318—321.
  37. Лавренов С. Я., Попов И. М. [militera.lib.ru/h/lavrenev_popov2/21.html Крах Третьего рейха]. M.: OOO "Фирма «Издательство ACT», 2000. — 608 с. ISBN 5-237-05065-4.
  38. Эта версия была высказана британским руководством в ходе восстания в обращении к советскому правительству
  39. Tadeusz Sawicki. Niemieckie wojska lądowe na froncie wschodnim, czerwiec 1944 — maj 1945 (struktura). Wyd. PWN Warszawa 1987, стр. 178—179.
  40. 1 2 3 Гудериан Гейнц. [militera.lib.ru/memo/german/guderian/11.html Воспоминания солдата.] Смоленск.: «Русич», 1999
  41. 1 2 3 4 [www.wiking-ruf.com/ Wiking Division]
  42. 1 2 3 4 5 6 Курт Типпельскирх. [militera.lib.ru/h/tippelskirch/10.html История Второй мировой войны.] — СПб., Полигон; М., АСТ, 1999.
  43. А. И. Радзиевский. [militera.lib.ru/science/radzievsky_ai/03.html Танковый удар: танковая армия в наступательной операции фронта по опыту Великой Отечественной войны.] — М.: Воениздат, 1977.
  44. 1 2 Norman Davies. Rising '44. The Battle for Warsaw. London: Pan Books. 2004. ISBN 0-330-48863-5
  45. 1 2 3 Б. Х. Лиддел Гарт. [militera.lib.ru/science/liddel_hart1/18.html Стратегия непрямых действий.] — М.: Издательство иностранной литературы, 1957.
  46. Э. Дурачиньский. Варшавское восстание // Другая война. 1939—1945. / Под общ. ред. акад. Ю. Афанасьева. — М.: РГГУ, 1996. — С. 346.
  47. Jan Nowak-Jeziorański. [szukaj.wyborcza.pl/archiwum/1,0,130276.html?kdl=19930731GW&wyr=Nowak-Jeziora%25F1ski%2B Białe plamy wokół Powstania] // «Gazeta Wyborcza», № 177 от 31.07.1993, str.13
  48. [militera.lib.ru/docs/da/terra_poland/03.html Русский архив: Великая Отечественная. Т. 14 (3-1). СССР и Польша.] — М.: ТЕРРА, 1994. — ISBN 5-85255-426-X
  49. 1 2 3 С. М. Штеменко. [militera.lib.ru/memo/russian/shtemenko/20.html Генеральный Штаб в годы войны]. — М.: Воениздат, 1989. — ISBN 5-203-00491-9
  50. Э. Дурачиньский. Варшавское восстание // Другая война. 1939—1945. / под общ. ред. акад. Ю. Афанасьева. —М.: РГГУ, 1996. — С. 348—349.
  51. 1 2 Włodzimierz Wołoszyn. Na warszawskim kierunku operacyjnym. Warszawa, 1964.
  52. ЦАМО РФ, Ф. 233, Оп. 2356, Д. 310, Л. 280.
  53. [www.russkiivopros.com/print.php?id=213 Запись беседы И.В. Сталина с делегацией правительства Польши в эмиграции во главе с премьер-министром С. Миколайчиком по германскому вопросу, о создании Временного правительства, состоянии АК, границах Польши]
  54. 1 2 [vlastitel.com.ru/stalin/vov/besSt9-8-44.html Запись беседы И. В. Сталина с членами польской правительственной делегации] //Советский фактор в Восточной Европе. 1944—1953 гг. В 2-х тт. Документы. / Отв. редактор — Т. В. Волокитина. — Т. 1. 1944—1946. — М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 1999. — С. 687, документ № 11.
  55. Карпов В. В. Генералиссимус. Книга 2. изд-во ФГУИПП «Янтар. сказ». 2002. С. 31
  56. Antoni Przygoński. Powstanie Warszawskie w sierpniu 1944. Warszawa, 1988. Т.2. стр.131
  57. Е. В. Яковлева. Польша против СССР, 1939—1950 гг. — М.: Вече, 2007. — ISBN 978-5-9533-1838-9
  58. Antoni Przygoński. Powstanie Warszawskie w sierpniu 1944. Warszawa, 1988. T. 1. стр. 334—335.
  59. Antoni Przygoński. Powstanie Warszawskie w sierpniu 1944, Warszawa, 1988. Т. 2. стр. 290—294.
  60. 1 2 Józef Margules. Przyczółki warszawskie. Analiza i ocena działań 1 AWP w rejonie Warszawy we wrześniu 1944 r., Warszawa 1962. стр. 73-77.
  61. 1 2 Jan M. Ciechanowski. Powstanie Warszawskie.Pułtusk-Warszawa., 2009. стр. 560.
  62. Центральный архив Министерства обороны РФ. 1017-0000001-0038
  63. В августе 1944 года на занятых Красной Армией территории Польши не было стационарных аэродромов с твердым покрытием необходимой протяженности для приёма британских и американских дальних бомбардировщиков, 2 базы стратегической авиации США необходимой протяженности были в CCCP, бомбардировщики RAF в 1944 г. не летали на аэродромы в CCCP
  64. в пределах радиуса действия B-17
  65. «СЕКРЕТНО И ЛИЧНО ОТ ПРЕМЬЕРА И.В.СТАЛИНА ПРЕЗИДЕНТУ г-ну Ф.РУЗВЕЛЬТУ И ПРЕМЬЕР-МИНИСТРУ г-ну У.ЧЕРЧИЛЛЮ Ваше и г-на Черчилля послание относительно Варшавы я получил. Хочу высказать свои соображения. Рано или поздно, но правда о кучке преступников, затеявших ради захвата власти варшавскую авантюру, станет всем известна. Эти люди использовали доверчивость варшавян, бросив почти безоружных людей под немецкие пушки, танки и авиацию. Создалось положение, когда каждый новый день используется не поляками для освобождения Варшавы, а гитлеровцами, бесчеловечно истребляющими жителей Варшавы. С военной точки зрения создавшееся положение, привлекающее усиленное внимание немцев к Варшаве, также весьма невыгодно как для Красной Армии, так и для поляков. Между тем советские войска, встретившиеся в последнее время с новыми значительными попытками немцев перейти в контратаки, делают всё возможное, чтобы сломить эти контратаки гитлеровцев и перейти на новое широкое наступление под Варшавой. Не может быть сомнения, что Красная Армия не пожалеет усилий, чтобы разбить немцев под Варшавой и освободить Варшаву для поляков. Это будет лучшая и действительная помощь полякам-антинацистам».
  66. 1 2 Большая Российская Энциклопедия / редколл., гл. ред. Ю. С. Осипов. Т. 4. — М.: Большая российская энциклопедия, 2006. — С. 619—620.
  67. Рышард Назаревич. Варшавское восстание, 1944 год: политические аспекты. — М.: Прогресс, 1989. — С. 107. — ISBN 5-01-001634-4
  68. Felicjan Majorkiewicz. Lata chmurne lata durne Warszawa 1983. Instytut Wydawniczy PAX. wyd. 1 С.228
  69. Felicjan Majorkiewicz. Lata chmurne lata durne Warszawa 1983. Instytut Wydawniczy PAX. wyd. 1 С.291
  70. 1 2 Рышард Назаревич. Варшавское восстание, 1944 год: политические аспекты. — М.: Прогресс, 1989. — С. 191.
  71. [www.polandinexile.com/rising.htm The Warsaw Rising]
  72. Э. Дурачиньский. Варшавское восстание // Другая война. 1939—1945. / под общ. ред. акад. Ю. Афанасьева. — М.: РГГУ, 1996. — С. 353.
  73. Рышард Назаревич. Варшавское восстание, 1944 год: политические аспекты. — М.: Прогресс, 1989. — С. 193.
  74. Доклад командования 1-го Белорусского фронта Верховному главнокомандующему И. В. Сталину о масштабах помощи повстанцам Варшавы от 02.10.1944 № 001013/оп (секретно)
    цит. по: Зенон Клишко. Варшавское восстание. Статьи, речи, воспоминания, документы. М., Политиздат, 1969. стр.265-266.
  75. Армии стран Варшавского договора. (справочник) / А. Д. Вербицкий и др. М., Воениздат, 1985. стр.107
  76. 1 2 М. И. Семиряга. Борьба народов Центральной и Юго-Восточной Европы против немецко-фашистского гнёта. М., «Наука», 1985. стр.169
  77. Збигнев Залуский. Пропуск в историю. — М.: Прогресс, 1967. — С. 125—129.
  78. Всемирная история / редколл., отв. ред. В. П. Курасов. том 10. М., «Мысль», 1965. стр.382
  79. Освободительная миссия Советских Вооружённых сил во второй мировой войне/ под общ.ред. А. А. Гречко. М., Политиздат, 1971. стр.104
  80. 1 2 3 4 М. Е. Монин. Содружество, рожденное в боях (о совместной борьбе советских вооружённых сил и армий Восточной и Юго-Восточной Европы против войск фашистской Германии). М., Воениздат, 1971. стр.96-97
  81. Збигнев Залуский. Пропуск в историю. М., «Прогресс», 1967. стр.125
  82. Очерки истории советско-польских отношений. 1917—1944 гг. / редколл., отв. ред. И. И. Костюшко, Л. Базылев. М., «Наука», 1979. стр.312
  83. Збигнев Залуский. Сорок четвёртый. События, наблюдения, размышления. / Пер. с польск. П. К. Костикова. — М.: Воениздат, 1978. — С. 160.
  84. Память о совместной борьбе. О советско-польском боевом братстве в годы борьбы с немецким фашизмом. / сост. Г. Лобарев, Л. Грот; под общ. ред. В. Светлова. — М.: Политиздат; Варшава: Изд-во Министерства национальной обороны ПНР, 1989. — С. 189—190.
  85. Э. Дурачиньский. Варшавское восстание // Другая война. 1939—1945. / под общ. ред. акад. Ю. Афанасьева. — М.: РГГУ, 1996. — С. 357.
  86. Збигнев Залуский. Пропуск в историю. — М.: Прогресс, 1967. — С. 131—132.
  87. «Помогал ли Советский Союз варшавским повстанцам?» ДОКУМЕНТАЛЬНАЯ ПУБЛИКАЦИЯ. Федеральное архивное агентство, 2014.
  88. Р. Назаревич. Варшавское восстание, 1944 год: политические аспекты. — М.: Прогресс, 1989. — С. 212.
  89. 1 2 3 4 Konrad Nowicki. O stratach wojsk hitlerowskich w powstaniu warszawskim, «Poligon» nr 4/2010
  90. [www.powstanie.pl Kulisy katastrofy powstania warszawskiego.] New York-Montreal-Warszawa 2009
  91. Уинстон Черчилль:Это сумасшествие. Русских разбить невозможно!В вашем упорстве вы не видите того, чем рискуете. Мы сообщим всему миру, каково ваше безрассудство. Вы стремитесь развязать войну, в которой погибнет 25 млн. человек... Вы не правительство, вы ослепленные люди, которые хотят уничтожить Европу. Я не буду заниматься вашими делами. Думайте о них сами, если вы хотите оставить на произвол судьбы ваш народ. У вас нет чувства ответственности перед вашей Родиной. Вы безразличны к ее мучениям. У вас на уме только низменные собственные интересы... Ваша аргументация является, попросту говоря, преступной попыткой сорвать соглашение между союзниками с помощью «Либерум вето»... Если вы хотите завоевать Россию, то действуйте самостоятельно. Вас следует посадить в больницу для умалишенных...(цит. по: Е. В. Яковлева. Польша против СССР, 1939—1950 гг. — М.: Вече, 2007)
  92. Анализ Варшавского восстания 1944 г. и влияние на него Советского Союза. Ху Бо. Академические исследования России №4-2015 г.
  93. Stanisław Mikołajczyk: The Rape of Poland: The Pattern of Soviet Aggression. Sampson Low, Martson & Co.,LTD., London 1948. Whittlesey House, McGraw-Hill Book Company, New York, 1948
  94. [ria.ru/world/20160725/1472830458.html Министр обороны Польши назвал «крупнейшую битву Второй мировой войны»]
  95. [ria.ru/politics/20040801/644846.html Великобритания не попросила прощения у Польши] // РИА «Новости», 1 августа 2004
  96. [Официальное мнение] // Коммерсантъ, 3 августа 2004
  97. 1 2 [www.rosbalt.ru/main/2007/08/04/404009.html Историческая неправда Польши] // «Росбалт», 4 августа 2007
  98. [Prezydent powstańcom o interesach w III RP] // «Gazeta Wyborcza», 3 августа 2008
  99. Encyklopedia Warszawy. Wydawnictwo Naukowe PWN. 1994.s 687.
  100. Варшавское восстание 1944 в документах из архивов спецслужб. С. 24. Варшава — Москва, 2007
  101. [thefireofthewar.ru/lirika/?p=1040 Иван Бауков. «Горит Варшава». : "Война — преходяща, а лирика — вечна"]
  102. </ol>

Литература

  • Jerzy Kirchmayer. Powstanie Warszawskie. Warszawa 1959.
  • Józef Margules, Przyczółki warszawskie. Analiza i ocena działań 1 AWP w rejonie Warszawy we wrześniu 1944 r., Warszawa 1962.
  • Hanns von Krannhals: Der Warschauer Aufstand 1944. Bernard & Graefe, Frankfurt am Main 1962 (Reprint: ars una, Neuried 2000, ISBN 3-89391-931-7).
  • Adam Borkiewicz. Powstanie Warszawskie. Wyd. II. Warszawa, 1964.
  • Aleksander Skarżyński. Polityczne przyczyny Powstania Warszawskiego. Warszawa, 1964.
  • Włodzimierz Wołoszyn. Na warszawskim kierunku operacyjnym. Warszawa, 1964.
  • Powstanie Warszawskie: zarys podłoża politycznego i dyplomatycznego, Odnowa, Londyn 1971 (wielokrotnie wznawiane i uzupełniane).
  • [военная-энциклопедия.рф/советская-военная-энциклопедия/В/Варшавское-восстание-1944 Варшавское восстание 1944] // Вавилон — «Гражданская война в Северной Америке» / [под общ. ред. Н. В. Огаркова]. — М. : Военное изд-во М-ва обороны СССР, 1979. — (Советская военная энциклопедия : [в 8 т.] ; 1976—1980, т. 2).</span>
  • Antoni Przygoński.Powstanie Warszawskie w sierpniu 1944. Warszawa 1988.
  • Tadeusz Sawicki. Front wschodni a Powstanie Warszawskie. Warszawa 1989.
  • Steiner Jean-Francois, Warszawa 1944. Warszawa 1991.
  • Jan Ciechanowski. Na tropach tragedii — Powstanie Warszawskie 1944: wybór dokumentów wraz z komentarzem.Warszawa 1992.
  • Antoni Przygonski.Stalin i powstanie warszawskie. Warszawa 1994.
  • Joanna K. M. Hanson. Nadludzkiej poddani próbie. Warszawa 2004,ISBN 83-07-02987-2.
  • Kazimierz Iranek- Osmecki.Powołanie i przeznaczenie. Warszawa 2004.
  • Stanisław Lem, Spór o Powstanie. - Tygodnik powszechny, №48, 28 listopada 2004. Русск.: Спор о Восстании. – в кн. "Лем С., Раса хищников". – М.: АСТ, 2008, с.81-85.
  • Варшавское восстание 1944 в документах из архивов спецслужб. Варшава — Москва, 2007.
  • Kulisy katastrofy powstania warszawskiego. New York-Montreal-Warszawa 2009. [www.powstanie.pl/pdf/Ksiazka_KULISY_KATASTROFY_POWSTANIA_WARSZAWSKIEGO.pdf]
  • Krzysztof Komorowski. «Boje polskie 1939—1945. Przewodnik encyklopedyczny». Wydawca: Bellona, Rytm 2009.
  • Nikołaj Iwanow, Powstanie Warszawskie widziane z Moskwy, Znak, Kraków 2010.
  • Norbert Bączyk, «Zatrzymany front?», Poligon 4 (27) / 2011 [www.magnum-x.pl/artykul/zatrzymanyfront]
  • Norbert Bączyk. Panzertruppen a Powstanie Warszawskie, wyd. Pegaz-Bis 2013.
  • Носкова А.Ф. Варшавское восстание 1944 г.: замыслы и результаты // Актуальные проблемы истории Второй мировой и Великой Отечественной войн. Воронеж, 2015.
  • Andrzej Leon Sowa. Kto wydał wyrok na miasto? Plany operacyjne ZWZ-AK(1940-1944)i sposoby ich realizacji.Wydawnictwo Literackie, Kraków 2016.

Ссылки

  • На Викискладе есть медиафайлы по теме Варшавское восстание (1944)
  • [www.hrono.ru/sobyt/1900sob/1944varsh.html Варшавское восстание (1944)]. На сайте «Хронос».
  • [portal.rusarchives.ru/vosstanie-warsaw-1944/foreword.shtml. Публикации документов из российских архивов «Помогал ли Советский Союз варшавским повстанцам?»]
  • [www.rg.ru/2014/10/03/stalin.html Восстание втайне от Сталина]
  • Владимир Невежин. [www.urokiistorii.ru/%D0%B2%D0%B0%D1%80%D1%88%D0%B0%D0%B2%D1%81%D0%BA%D0%BE%D0%B5-%D0%B2%D0%BE%D1%81%D1%81%D1%82%D0%B0%D0%BD%D0%B8%D0%B5/1251 Варшавское восстание 1944 года в современной российской историографии: источники и интерпретации]
  • Нина Васильева. [encyclopedia.mil.ru/encyclopedia/history/more.htm?id=11974489@cmsArticle СССР и Варшавское восстание 1944 г. — некоторые актуальные вопросы]
  • Алексей Исаев. [www.onlinetv.ru/video/1738/ Варшавское восстание]
  • [news.bbc.co.uk/hi/russian/news/newsid_3939000/3939177.stm Статья «Варшавское восстание, „не замеченное Сталиным“»] // Сайт ВВС
  • Анатолий Азольский. [magazines.russ.ru/druzhba/2004/5/az10.html Связник Рокоссовского.] // журнал «Дружба народов», № 5, 2004
  • Анна Свирщиньская. [imwerden.de/pdf/swirszczynska_o_warshawskom_vosstanii.pdf Стихи о Варшавском восстании]. Автор — участница восстания, санитарка в госпитале.
  • [militera.lib.ru/docs/da/terra_poland/03.html Советские документы о восстании] Следует отметить, что среди приводимых документов — фальшивый антисоветский приказ Бур-Коморовского (немецкая пропагандистская листовка), цитируемая в советском донесении как реальный польский приказ.
  • [militera.lib.ru/docs/da/terra_poland/05.html Немецкие документы о действиях вермахта и СС в период Варшавского восстания]
  • [militera.lib.ru/docs/da/terra_poland/06.html Документы Армии Крайовой (1943—1945 гг.)] Следует отметить, что эмигранты во главе с генералом Пэлчыньским «цензуровали» и редактировали текст.
  • Александр Репников. [www.stoletie.ru/territoriya_istorii/varshavskoe_vosstanie_kak_eto_bilo.htm Варшавское восстание: как это было] // интернет-газета «Столетие» от 20.09.2007
  • [www.youtube.com/watch?v=KfpgqyfVvsw&feature=player_detailpage Варшавское восстание] (видео)
  • [www.youtube.com/watch?feature=player_detailpage&v=HKKNPT0yb6Y Капитуляция восставших] (видео)
  • [powstaniewarszawskie.ipn.gov.pl/ IPN — Powstanie Warszawskie] (польск.)
  • [archive.is/20140129165453/www.fsb.ru/fsb/history/author/single.htm!id%3D10318070@fsbPublication.html Допрос генерала Штагеля, военного коменданта Варшавы, 28 апреля 1945 г.]
  • [www.alexanderyakovlev.org/almanah/inside/almanah-doc/68011 Протокол допроса Рейнера Штагеля 25.08.1945]
  • [www.youtube.com/embed/SHJDVVpsjFk?feature=player_detailpage Тяжёлая артиллерия и ударная авиация в боях за Варшаву] (видео)
  • [inosmi.ru/world/20040806/211833.html Статья «Кто должен извиняться?»] // «The Guardian»
  • [www.polityka.pl/tygodnikpolityka/historia/1595545,1,prawdziwy-bilans-poleglych-w-powstaniu-warszawskim.read Prawdziwy bilans poległych w powstaniu warszawskim] // Tygodnik Polityka nr 42(2980) 15 X 2014 s. 54-56
  • [www.radioporusski.pl/6/174/Artykul/180541,%D0%92%D0%B0%D1%80%D1%88%D0%B0%D0%B2%D1%81%D0%BA%D0%BE%D0%B5-%D0%B2%D0%BE%D1%81%D1%81%D1%82%D0%B0%D0%BD%D0%B8%D0%B5-%D0%BD%D0%B0-%D0%BF%D1%80%D0%B0%D0%B2%D0%BE%D0%BC-%D0%B1%D0%B5%D1%80%D0%B5%D0%B3%D1%83-%D0%92%D0%B8%D1%81%D0%BB%D1%8B- Варшавское восстание на правом берегу Вислы]
  • [www.zeit.de/1994/31/mit-feuer-und-rauch?page=2 Статья «Mit feuer und rauch?»] // «Die Zeit». 29 Juli 1994.
  • [wyborcza.pl/magazyn/1,153709,20473443,milion-zakladnikow-powstania-warszawskiego-rozmowa-prof-andrzejem.html]
  • [perevodika.ru/articles/2257.html Статья «Восстание глупых генералов. Неполиткорректная история», «Nie»]

Отрывок, характеризующий Варшавское восстание (1944)

В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.


В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.


К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.


В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
В тот же день приказ за приказом отдавались французскими начальниками о том, чтобы запретить войскам расходиться по городу, строго запретить насилия жителей и мародерство, о том, чтобы нынче же вечером сделать общую перекличку; но, несмотря ни на какие меры. люди, прежде составлявшие войско, расплывались по богатому, обильному удобствами и запасами, пустому городу. Как голодное стадо идет в куче по голому полю, но тотчас же неудержимо разбредается, как только нападает на богатые пастбища, так же неудержимо разбредалось и войско по богатому городу.
Жителей в Москве не было, и солдаты, как вода в песок, всачивались в нее и неудержимой звездой расплывались во все стороны от Кремля, в который они вошли прежде всего. Солдаты кавалеристы, входя в оставленный со всем добром купеческий дом и находя стойла не только для своих лошадей, но и лишние, все таки шли рядом занимать другой дом, который им казался лучше. Многие занимали несколько домов, надписывая мелом, кем он занят, и спорили и даже дрались с другими командами. Не успев поместиться еще, солдаты бежали на улицу осматривать город и, по слуху о том, что все брошено, стремились туда, где можно было забрать даром ценные вещи. Начальники ходили останавливать солдат и сами вовлекались невольно в те же действия. В Каретном ряду оставались лавки с экипажами, и генералы толпились там, выбирая себе коляски и кареты. Остававшиеся жители приглашали к себе начальников, надеясь тем обеспечиться от грабежа. Богатств было пропасть, и конца им не видно было; везде, кругом того места, которое заняли французы, были еще неизведанные, незанятые места, в которых, как казалось французам, было еще больше богатств. И Москва все дальше и дальше всасывала их в себя. Точно, как вследствие того, что нальется вода на сухую землю, исчезает вода и сухая земля; точно так же вследствие того, что голодное войско вошло в обильный, пустой город, уничтожилось войско, и уничтожился обильный город; и сделалась грязь, сделались пожары и мародерство.

Французы приписывали пожар Москвы au patriotisme feroce de Rastopchine [дикому патриотизму Растопчина]; русские – изуверству французов. В сущности же, причин пожара Москвы в том смысле, чтобы отнести пожар этот на ответственность одного или несколько лиц, таких причин не было и не могло быть. Москва сгорела вследствие того, что она была поставлена в такие условия, при которых всякий деревянный город должен сгореть, независимо от того, имеются ли или не имеются в городе сто тридцать плохих пожарных труб. Москва должна была сгореть вследствие того, что из нее выехали жители, и так же неизбежно, как должна загореться куча стружек, на которую в продолжение нескольких дней будут сыпаться искры огня. Деревянный город, в котором при жителях владельцах домов и при полиции бывают летом почти каждый день пожары, не может не сгореть, когда в нем нет жителей, а живут войска, курящие трубки, раскладывающие костры на Сенатской площади из сенатских стульев и варящие себе есть два раза в день. Стоит в мирное время войскам расположиться на квартирах по деревням в известной местности, и количество пожаров в этой местности тотчас увеличивается. В какой же степени должна увеличиться вероятность пожаров в пустом деревянном городе, в котором расположится чужое войско? Le patriotisme feroce de Rastopchine и изуверство французов тут ни в чем не виноваты. Москва загорелась от трубок, от кухонь, от костров, от неряшливости неприятельских солдат, жителей – не хозяев домов. Ежели и были поджоги (что весьма сомнительно, потому что поджигать никому не было никакой причины, а, во всяком случае, хлопотливо и опасно), то поджоги нельзя принять за причину, так как без поджогов было бы то же самое.
Как ни лестно было французам обвинять зверство Растопчина и русским обвинять злодея Бонапарта или потом влагать героический факел в руки своего народа, нельзя не видеть, что такой непосредственной причины пожара не могло быть, потому что Москва должна была сгореть, как должна сгореть каждая деревня, фабрика, всякий дом, из которого выйдут хозяева и в который пустят хозяйничать и варить себе кашу чужих людей. Москва сожжена жителями, это правда; но не теми жителями, которые оставались в ней, а теми, которые выехали из нее. Москва, занятая неприятелем, не осталась цела, как Берлин, Вена и другие города, только вследствие того, что жители ее не подносили хлеба соли и ключей французам, а выехали из нее.


Расходившееся звездой по Москве всачивание французов в день 2 го сентября достигло квартала, в котором жил теперь Пьер, только к вечеру.
Пьер находился после двух последних, уединенно и необычайно проведенных дней в состоянии, близком к сумасшествию. Всем существом его овладела одна неотвязная мысль. Он сам не знал, как и когда, но мысль эта овладела им теперь так, что он ничего не помнил из прошедшего, ничего не понимал из настоящего; и все, что он видел и слышал, происходило перед ним как во сне.
Пьер ушел из своего дома только для того, чтобы избавиться от сложной путаницы требований жизни, охватившей его, и которую он, в тогдашнем состоянии, но в силах был распутать. Он поехал на квартиру Иосифа Алексеевича под предлогом разбора книг и бумаг покойного только потому, что он искал успокоения от жизненной тревоги, – а с воспоминанием об Иосифе Алексеевиче связывался в его душе мир вечных, спокойных и торжественных мыслей, совершенно противоположных тревожной путанице, в которую он чувствовал себя втягиваемым. Он искал тихого убежища и действительно нашел его в кабинете Иосифа Алексеевича. Когда он, в мертвой тишине кабинета, сел, облокотившись на руки, над запыленным письменным столом покойника, в его воображении спокойно и значительно, одно за другим, стали представляться воспоминания последних дней, в особенности Бородинского сражения и того неопределимого для него ощущения своей ничтожности и лживости в сравнении с правдой, простотой и силой того разряда людей, которые отпечатались у него в душе под названием они. Когда Герасим разбудил его от его задумчивости, Пьеру пришла мысль о том, что он примет участие в предполагаемой – как он знал – народной защите Москвы. И с этой целью он тотчас же попросил Герасима достать ему кафтан и пистолет и объявил ему свое намерение, скрывая свое имя, остаться в доме Иосифа Алексеевича. Потом, в продолжение первого уединенно и праздно проведенного дня (Пьер несколько раз пытался и не мог остановить своего внимания на масонских рукописях), ему несколько раз смутно представлялось и прежде приходившая мысль о кабалистическом значении своего имени в связи с именем Бонапарта; но мысль эта о том, что ему, l'Russe Besuhof, предназначено положить предел власти зверя, приходила ему еще только как одно из мечтаний, которые беспричинно и бесследно пробегают в воображении.
Когда, купив кафтан (с целью только участвовать в народной защите Москвы), Пьер встретил Ростовых и Наташа сказала ему: «Вы остаетесь? Ах, как это хорошо!» – в голове его мелькнула мысль, что действительно хорошо бы было, даже ежели бы и взяли Москву, ему остаться в ней и исполнить то, что ему предопределено.
На другой день он, с одною мыслию не жалеть себя и не отставать ни в чем от них, ходил с народом за Трехгорную заставу. Но когда он вернулся домой, убедившись, что Москву защищать не будут, он вдруг почувствовал, что то, что ему прежде представлялось только возможностью, теперь сделалось необходимостью и неизбежностью. Он должен был, скрывая свое имя, остаться в Москве, встретить Наполеона и убить его с тем, чтобы или погибнуть, или прекратить несчастье всей Европы, происходившее, по мнению Пьера, от одного Наполеона.
Пьер знал все подробности покушении немецкого студента на жизнь Бонапарта в Вене в 1809 м году и знал то, что студент этот был расстрелян. И та опасность, которой он подвергал свою жизнь при исполнении своего намерения, еще сильнее возбуждала его.
Два одинаково сильные чувства неотразимо привлекали Пьера к его намерению. Первое было чувство потребности жертвы и страдания при сознании общего несчастия, то чувство, вследствие которого он 25 го поехал в Можайск и заехал в самый пыл сражения, теперь убежал из своего дома и, вместо привычной роскоши и удобств жизни, спал, не раздеваясь, на жестком диване и ел одну пищу с Герасимом; другое – было то неопределенное, исключительно русское чувство презрения ко всему условному, искусственному, человеческому, ко всему тому, что считается большинством людей высшим благом мира. В первый раз Пьер испытал это странное и обаятельное чувство в Слободском дворце, когда он вдруг почувствовал, что и богатство, и власть, и жизнь, все, что с таким старанием устроивают и берегут люди, – все это ежели и стоит чего нибудь, то только по тому наслаждению, с которым все это можно бросить.
Это было то чувство, вследствие которого охотник рекрут пропивает последнюю копейку, запивший человек перебивает зеркала и стекла без всякой видимой причины и зная, что это будет стоить ему его последних денег; то чувство, вследствие которого человек, совершая (в пошлом смысле) безумные дела, как бы пробует свою личную власть и силу, заявляя присутствие высшего, стоящего вне человеческих условий, суда над жизнью.
С самого того дня, как Пьер в первый раз испытал это чувство в Слободском дворце, он непрестанно находился под его влиянием, но теперь только нашел ему полное удовлетворение. Кроме того, в настоящую минуту Пьера поддерживало в его намерении и лишало возможности отречься от него то, что уже было им сделано на этом пути. И его бегство из дома, и его кафтан, и пистолет, и его заявление Ростовым, что он остается в Москве, – все потеряло бы не только смысл, но все это было бы презренно и смешно (к чему Пьер был чувствителен), ежели бы он после всего этого, так же как и другие, уехал из Москвы.
Физическое состояние Пьера, как и всегда это бывает, совпадало с нравственным. Непривычная грубая пища, водка, которую он пил эти дни, отсутствие вина и сигар, грязное, неперемененное белье, наполовину бессонные две ночи, проведенные на коротком диване без постели, – все это поддерживало Пьера в состоянии раздражения, близком к помешательству.

Был уже второй час после полудня. Французы уже вступили в Москву. Пьер знал это, но, вместо того чтобы действовать, он думал только о своем предприятии, перебирая все его малейшие будущие подробности. Пьер в своих мечтаниях не представлял себе живо ни самого процесса нанесения удара, ни смерти Наполеона, но с необыкновенною яркостью и с грустным наслаждением представлял себе свою погибель и свое геройское мужество.
«Да, один за всех, я должен совершить или погибнуть! – думал он. – Да, я подойду… и потом вдруг… Пистолетом или кинжалом? – думал Пьер. – Впрочем, все равно. Не я, а рука провидения казнит тебя, скажу я (думал Пьер слова, которые он произнесет, убивая Наполеона). Ну что ж, берите, казните меня», – говорил дальше сам себе Пьер, с грустным, но твердым выражением на лице, опуская голову.
В то время как Пьер, стоя посередине комнаты, рассуждал с собой таким образом, дверь кабинета отворилась, и на пороге показалась совершенно изменившаяся фигура всегда прежде робкого Макара Алексеевича. Халат его был распахнут. Лицо было красно и безобразно. Он, очевидно, был пьян. Увидав Пьера, он смутился в первую минуту, но, заметив смущение и на лице Пьера, тотчас ободрился и шатающимися тонкими ногами вышел на середину комнаты.
– Они оробели, – сказал он хриплым, доверчивым голосом. – Я говорю: не сдамся, я говорю… так ли, господин? – Он задумался и вдруг, увидав пистолет на столе, неожиданно быстро схватил его и выбежал в коридор.
Герасим и дворник, шедшие следом за Макар Алексеичем, остановили его в сенях и стали отнимать пистолет. Пьер, выйдя в коридор, с жалостью и отвращением смотрел на этого полусумасшедшего старика. Макар Алексеич, морщась от усилий, удерживал пистолет и кричал хриплый голосом, видимо, себе воображая что то торжественное.
– К оружию! На абордаж! Врешь, не отнимешь! – кричал он.
– Будет, пожалуйста, будет. Сделайте милость, пожалуйста, оставьте. Ну, пожалуйста, барин… – говорил Герасим, осторожно за локти стараясь поворотить Макар Алексеича к двери.
– Ты кто? Бонапарт!.. – кричал Макар Алексеич.
– Это нехорошо, сударь. Вы пожалуйте в комнаты, вы отдохните. Пожалуйте пистолетик.
– Прочь, раб презренный! Не прикасайся! Видел? – кричал Макар Алексеич, потрясая пистолетом. – На абордаж!
– Берись, – шепнул Герасим дворнику.
Макара Алексеича схватили за руки и потащили к двери.
Сени наполнились безобразными звуками возни и пьяными хрипящими звуками запыхавшегося голоса.
Вдруг новый, пронзительный женский крик раздался от крыльца, и кухарка вбежала в сени.
– Они! Батюшки родимые!.. Ей богу, они. Четверо, конные!.. – кричала она.
Герасим и дворник выпустили из рук Макар Алексеича, и в затихшем коридоре ясно послышался стук нескольких рук во входную дверь.


Пьер, решивший сам с собою, что ему до исполнения своего намерения не надо было открывать ни своего звания, ни знания французского языка, стоял в полураскрытых дверях коридора, намереваясь тотчас же скрыться, как скоро войдут французы. Но французы вошли, и Пьер все не отходил от двери: непреодолимое любопытство удерживало его.
Их было двое. Один – офицер, высокий, бравый и красивый мужчина, другой – очевидно, солдат или денщик, приземистый, худой загорелый человек с ввалившимися щеками и тупым выражением лица. Офицер, опираясь на палку и прихрамывая, шел впереди. Сделав несколько шагов, офицер, как бы решив сам с собою, что квартира эта хороша, остановился, обернулся назад к стоявшим в дверях солдатам и громким начальническим голосом крикнул им, чтобы они вводили лошадей. Окончив это дело, офицер молодецким жестом, высоко подняв локоть руки, расправил усы и дотронулся рукой до шляпы.
– Bonjour la compagnie! [Почтение всей компании!] – весело проговорил он, улыбаясь и оглядываясь вокруг себя. Никто ничего не отвечал.
– Vous etes le bourgeois? [Вы хозяин?] – обратился офицер к Герасиму.
Герасим испуганно вопросительно смотрел на офицера.
– Quartire, quartire, logement, – сказал офицер, сверху вниз, с снисходительной и добродушной улыбкой глядя на маленького человека. – Les Francais sont de bons enfants. Que diable! Voyons! Ne nous fachons pas, mon vieux, [Квартир, квартир… Французы добрые ребята. Черт возьми, не будем ссориться, дедушка.] – прибавил он, трепля по плечу испуганного и молчаливого Герасима.
– A ca! Dites donc, on ne parle donc pas francais dans cette boutique? [Что ж, неужели и тут никто не говорит по французски?] – прибавил он, оглядываясь кругом и встречаясь глазами с Пьером. Пьер отстранился от двери.
Офицер опять обратился к Герасиму. Он требовал, чтобы Герасим показал ему комнаты в доме.
– Барин нету – не понимай… моя ваш… – говорил Герасим, стараясь делать свои слова понятнее тем, что он их говорил навыворот.
Французский офицер, улыбаясь, развел руками перед носом Герасима, давая чувствовать, что и он не понимает его, и, прихрамывая, пошел к двери, у которой стоял Пьер. Пьер хотел отойти, чтобы скрыться от него, но в это самое время он увидал из отворившейся двери кухни высунувшегося Макара Алексеича с пистолетом в руках. С хитростью безумного Макар Алексеич оглядел француза и, приподняв пистолет, прицелился.
– На абордаж!!! – закричал пьяный, нажимая спуск пистолета. Французский офицер обернулся на крик, и в то же мгновенье Пьер бросился на пьяного. В то время как Пьер схватил и приподнял пистолет, Макар Алексеич попал, наконец, пальцем на спуск, и раздался оглушивший и обдавший всех пороховым дымом выстрел. Француз побледнел и бросился назад к двери.
Забывший свое намерение не открывать своего знания французского языка, Пьер, вырвав пистолет и бросив его, подбежал к офицеру и по французски заговорил с ним.
– Vous n'etes pas blesse? [Вы не ранены?] – сказал он.
– Je crois que non, – отвечал офицер, ощупывая себя, – mais je l'ai manque belle cette fois ci, – прибавил он, указывая на отбившуюся штукатурку в стене. – Quel est cet homme? [Кажется, нет… но на этот раз близко было. Кто этот человек?] – строго взглянув на Пьера, сказал офицер.
– Ah, je suis vraiment au desespoir de ce qui vient d'arriver, [Ах, я, право, в отчаянии от того, что случилось,] – быстро говорил Пьер, совершенно забыв свою роль. – C'est un fou, un malheureux qui ne savait pas ce qu'il faisait. [Это несчастный сумасшедший, который не знал, что делал.]
Офицер подошел к Макару Алексеичу и схватил его за ворот.
Макар Алексеич, распустив губы, как бы засыпая, качался, прислонившись к стене.
– Brigand, tu me la payeras, – сказал француз, отнимая руку.
– Nous autres nous sommes clements apres la victoire: mais nous ne pardonnons pas aux traitres, [Разбойник, ты мне поплатишься за это. Наш брат милосерд после победы, но мы не прощаем изменникам,] – прибавил он с мрачной торжественностью в лице и с красивым энергическим жестом.
Пьер продолжал по французски уговаривать офицера не взыскивать с этого пьяного, безумного человека. Француз молча слушал, не изменяя мрачного вида, и вдруг с улыбкой обратился к Пьеру. Он несколько секунд молча посмотрел на него. Красивое лицо его приняло трагически нежное выражение, и он протянул руку.
– Vous m'avez sauve la vie! Vous etes Francais, [Вы спасли мне жизнь. Вы француз,] – сказал он. Для француза вывод этот был несомненен. Совершить великое дело мог только француз, а спасение жизни его, m r Ramball'я capitaine du 13 me leger [мосье Рамбаля, капитана 13 го легкого полка] – было, без сомнения, самым великим делом.
Но как ни несомненен был этот вывод и основанное на нем убеждение офицера, Пьер счел нужным разочаровать его.
– Je suis Russe, [Я русский,] – быстро сказал Пьер.
– Ти ти ти, a d'autres, [рассказывайте это другим,] – сказал француз, махая пальцем себе перед носом и улыбаясь. – Tout a l'heure vous allez me conter tout ca, – сказал он. – Charme de rencontrer un compatriote. Eh bien! qu'allons nous faire de cet homme? [Сейчас вы мне все это расскажете. Очень приятно встретить соотечественника. Ну! что же нам делать с этим человеком?] – прибавил он, обращаясь к Пьеру, уже как к своему брату. Ежели бы даже Пьер не был француз, получив раз это высшее в свете наименование, не мог же он отречься от него, говорило выражение лица и тон французского офицера. На последний вопрос Пьер еще раз объяснил, кто был Макар Алексеич, объяснил, что пред самым их приходом этот пьяный, безумный человек утащил заряженный пистолет, который не успели отнять у него, и просил оставить его поступок без наказания.
Француз выставил грудь и сделал царский жест рукой.
– Vous m'avez sauve la vie. Vous etes Francais. Vous me demandez sa grace? Je vous l'accorde. Qu'on emmene cet homme, [Вы спасли мне жизнь. Вы француз. Вы хотите, чтоб я простил его? Я прощаю его. Увести этого человека,] – быстро и энергично проговорил французский офицер, взяв под руку произведенного им за спасение его жизни во французы Пьера, и пошел с ним в дом.
Солдаты, бывшие на дворе, услыхав выстрел, вошли в сени, спрашивая, что случилось, и изъявляя готовность наказать виновных; но офицер строго остановил их.
– On vous demandera quand on aura besoin de vous, [Когда будет нужно, вас позовут,] – сказал он. Солдаты вышли. Денщик, успевший между тем побывать в кухне, подошел к офицеру.
– Capitaine, ils ont de la soupe et du gigot de mouton dans la cuisine, – сказал он. – Faut il vous l'apporter? [Капитан у них в кухне есть суп и жареная баранина. Прикажете принести?]
– Oui, et le vin, [Да, и вино,] – сказал капитан.


Французский офицер вместе с Пьером вошли в дом. Пьер счел своим долгом опять уверить капитана, что он был не француз, и хотел уйти, но французский офицер и слышать не хотел об этом. Он был до такой степени учтив, любезен, добродушен и истинно благодарен за спасение своей жизни, что Пьер не имел духа отказать ему и присел вместе с ним в зале, в первой комнате, в которую они вошли. На утверждение Пьера, что он не француз, капитан, очевидно не понимая, как можно было отказываться от такого лестного звания, пожал плечами и сказал, что ежели он непременно хочет слыть за русского, то пускай это так будет, но что он, несмотря на то, все так же навеки связан с ним чувством благодарности за спасение жизни.
Ежели бы этот человек был одарен хоть сколько нибудь способностью понимать чувства других и догадывался бы об ощущениях Пьера, Пьер, вероятно, ушел бы от него; но оживленная непроницаемость этого человека ко всему тому, что не было он сам, победила Пьера.
– Francais ou prince russe incognito, [Француз или русский князь инкогнито,] – сказал француз, оглядев хотя и грязное, но тонкое белье Пьера и перстень на руке. – Je vous dois la vie je vous offre mon amitie. Un Francais n'oublie jamais ni une insulte ni un service. Je vous offre mon amitie. Je ne vous dis que ca. [Я обязан вам жизнью, и я предлагаю вам дружбу. Француз никогда не забывает ни оскорбления, ни услуги. Я предлагаю вам мою дружбу. Больше я ничего не говорю.]
В звуках голоса, в выражении лица, в жестах этого офицера было столько добродушия и благородства (во французском смысле), что Пьер, отвечая бессознательной улыбкой на улыбку француза, пожал протянутую руку.
– Capitaine Ramball du treizieme leger, decore pour l'affaire du Sept, [Капитан Рамбаль, тринадцатого легкого полка, кавалер Почетного легиона за дело седьмого сентября,] – отрекомендовался он с самодовольной, неудержимой улыбкой, которая морщила его губы под усами. – Voudrez vous bien me dire a present, a qui' j'ai l'honneur de parler aussi agreablement au lieu de rester a l'ambulance avec la balle de ce fou dans le corps. [Будете ли вы так добры сказать мне теперь, с кем я имею честь разговаривать так приятно, вместо того, чтобы быть на перевязочном пункте с пулей этого сумасшедшего в теле?]
Пьер отвечал, что не может сказать своего имени, и, покраснев, начал было, пытаясь выдумать имя, говорить о причинах, по которым он не может сказать этого, но француз поспешно перебил его.
– De grace, – сказал он. – Je comprends vos raisons, vous etes officier… officier superieur, peut etre. Vous avez porte les armes contre nous. Ce n'est pas mon affaire. Je vous dois la vie. Cela me suffit. Je suis tout a vous. Vous etes gentilhomme? [Полноте, пожалуйста. Я понимаю вас, вы офицер… штаб офицер, может быть. Вы служили против нас. Это не мое дело. Я обязан вам жизнью. Мне этого довольно, и я весь ваш. Вы дворянин?] – прибавил он с оттенком вопроса. Пьер наклонил голову. – Votre nom de bapteme, s'il vous plait? Je ne demande pas davantage. Monsieur Pierre, dites vous… Parfait. C'est tout ce que je desire savoir. [Ваше имя? я больше ничего не спрашиваю. Господин Пьер, вы сказали? Прекрасно. Это все, что мне нужно.]
Когда принесены были жареная баранина, яичница, самовар, водка и вино из русского погреба, которое с собой привезли французы, Рамбаль попросил Пьера принять участие в этом обеде и тотчас сам, жадно и быстро, как здоровый и голодный человек, принялся есть, быстро пережевывая своими сильными зубами, беспрестанно причмокивая и приговаривая excellent, exquis! [чудесно, превосходно!] Лицо его раскраснелось и покрылось потом. Пьер был голоден и с удовольствием принял участие в обеде. Морель, денщик, принес кастрюлю с теплой водой и поставил в нее бутылку красного вина. Кроме того, он принес бутылку с квасом, которую он для пробы взял в кухне. Напиток этот был уже известен французам и получил название. Они называли квас limonade de cochon (свиной лимонад), и Морель хвалил этот limonade de cochon, который он нашел в кухне. Но так как у капитана было вино, добытое при переходе через Москву, то он предоставил квас Морелю и взялся за бутылку бордо. Он завернул бутылку по горлышко в салфетку и налил себе и Пьеру вина. Утоленный голод и вино еще более оживили капитана, и он не переставая разговаривал во время обеда.
– Oui, mon cher monsieur Pierre, je vous dois une fiere chandelle de m'avoir sauve… de cet enrage… J'en ai assez, voyez vous, de balles dans le corps. En voila une (on показал на бок) a Wagram et de deux a Smolensk, – он показал шрам, который был на щеке. – Et cette jambe, comme vous voyez, qui ne veut pas marcher. C'est a la grande bataille du 7 a la Moskowa que j'ai recu ca. Sacre dieu, c'etait beau. Il fallait voir ca, c'etait un deluge de feu. Vous nous avez taille une rude besogne; vous pouvez vous en vanter, nom d'un petit bonhomme. Et, ma parole, malgre l'atoux que j'y ai gagne, je serais pret a recommencer. Je plains ceux qui n'ont pas vu ca. [Да, мой любезный господин Пьер, я обязан поставить за вас добрую свечку за то, что вы спасли меня от этого бешеного. С меня, видите ли, довольно тех пуль, которые у меня в теле. Вот одна под Ваграмом, другая под Смоленском. А эта нога, вы видите, которая не хочет двигаться. Это при большом сражении 7 го под Москвою. О! это было чудесно! Надо было видеть, это был потоп огня. Задали вы нам трудную работу, можете похвалиться. И ей богу, несмотря на этот козырь (он указал на крест), я был бы готов начать все снова. Жалею тех, которые не видали этого.]
– J'y ai ete, [Я был там,] – сказал Пьер.
– Bah, vraiment! Eh bien, tant mieux, – сказал француз. – Vous etes de fiers ennemis, tout de meme. La grande redoute a ete tenace, nom d'une pipe. Et vous nous l'avez fait cranement payer. J'y suis alle trois fois, tel que vous me voyez. Trois fois nous etions sur les canons et trois fois on nous a culbute et comme des capucins de cartes. Oh!! c'etait beau, monsieur Pierre. Vos grenadiers ont ete superbes, tonnerre de Dieu. Je les ai vu six fois de suite serrer les rangs, et marcher comme a une revue. Les beaux hommes! Notre roi de Naples, qui s'y connait a crie: bravo! Ah, ah! soldat comme nous autres! – сказал он, улыбаясь, поело минутного молчания. – Tant mieux, tant mieux, monsieur Pierre. Terribles en bataille… galants… – он подмигнул с улыбкой, – avec les belles, voila les Francais, monsieur Pierre, n'est ce pas? [Ба, в самом деле? Тем лучше. Вы лихие враги, надо признаться. Хорошо держался большой редут, черт возьми. И дорого же вы заставили нас поплатиться. Я там три раза был, как вы меня видите. Три раза мы были на пушках, три раза нас опрокидывали, как карточных солдатиков. Ваши гренадеры были великолепны, ей богу. Я видел, как их ряды шесть раз смыкались и как они выступали точно на парад. Чудный народ! Наш Неаполитанский король, который в этих делах собаку съел, кричал им: браво! – Га, га, так вы наш брат солдат! – Тем лучше, тем лучше, господин Пьер. Страшны в сражениях, любезны с красавицами, вот французы, господин Пьер. Не правда ли?]
До такой степени капитан был наивно и добродушно весел, и целен, и доволен собой, что Пьер чуть чуть сам не подмигнул, весело глядя на него. Вероятно, слово «galant» навело капитана на мысль о положении Москвы.
– A propos, dites, donc, est ce vrai que toutes les femmes ont quitte Moscou? Une drole d'idee! Qu'avaient elles a craindre? [Кстати, скажите, пожалуйста, правда ли, что все женщины уехали из Москвы? Странная мысль, чего они боялись?]
– Est ce que les dames francaises ne quitteraient pas Paris si les Russes y entraient? [Разве французские дамы не уехали бы из Парижа, если бы русские вошли в него?] – сказал Пьер.
– Ah, ah, ah!.. – Француз весело, сангвинически расхохотался, трепля по плечу Пьера. – Ah! elle est forte celle la, – проговорил он. – Paris? Mais Paris Paris… [Ха, ха, ха!.. А вот сказал штуку. Париж?.. Но Париж… Париж…]
– Paris la capitale du monde… [Париж – столица мира…] – сказал Пьер, доканчивая его речь.
Капитан посмотрел на Пьера. Он имел привычку в середине разговора остановиться и поглядеть пристально смеющимися, ласковыми глазами.
– Eh bien, si vous ne m'aviez pas dit que vous etes Russe, j'aurai parie que vous etes Parisien. Vous avez ce je ne sais, quoi, ce… [Ну, если б вы мне не сказали, что вы русский, я бы побился об заклад, что вы парижанин. В вас что то есть, эта…] – и, сказав этот комплимент, он опять молча посмотрел.
– J'ai ete a Paris, j'y ai passe des annees, [Я был в Париже, я провел там целые годы,] – сказал Пьер.
– Oh ca se voit bien. Paris!.. Un homme qui ne connait pas Paris, est un sauvage. Un Parisien, ca se sent a deux lieux. Paris, s'est Talma, la Duschenois, Potier, la Sorbonne, les boulevards, – и заметив, что заключение слабее предыдущего, он поспешно прибавил: – Il n'y a qu'un Paris au monde. Vous avez ete a Paris et vous etes reste Busse. Eh bien, je ne vous en estime pas moins. [О, это видно. Париж!.. Человек, который не знает Парижа, – дикарь. Парижанина узнаешь за две мили. Париж – это Тальма, Дюшенуа, Потье, Сорбонна, бульвары… Во всем мире один Париж. Вы были в Париже и остались русским. Ну что же, я вас за то не менее уважаю.]
Под влиянием выпитого вина и после дней, проведенных в уединении с своими мрачными мыслями, Пьер испытывал невольное удовольствие в разговоре с этим веселым и добродушным человеком.
– Pour en revenir a vos dames, on les dit bien belles. Quelle fichue idee d'aller s'enterrer dans les steppes, quand l'armee francaise est a Moscou. Quelle chance elles ont manque celles la. Vos moujiks c'est autre chose, mais voua autres gens civilises vous devriez nous connaitre mieux que ca. Nous avons pris Vienne, Berlin, Madrid, Naples, Rome, Varsovie, toutes les capitales du monde… On nous craint, mais on nous aime. Nous sommes bons a connaitre. Et puis l'Empereur! [Но воротимся к вашим дамам: говорят, что они очень красивы. Что за дурацкая мысль поехать зарыться в степи, когда французская армия в Москве! Они пропустили чудесный случай. Ваши мужики, я понимаю, но вы – люди образованные – должны бы были знать нас лучше этого. Мы брали Вену, Берлин, Мадрид, Неаполь, Рим, Варшаву, все столицы мира. Нас боятся, но нас любят. Не вредно знать нас поближе. И потом император…] – начал он, но Пьер перебил его.
– L'Empereur, – повторил Пьер, и лицо его вдруг привяло грустное и сконфуженное выражение. – Est ce que l'Empereur?.. [Император… Что император?..]
– L'Empereur? C'est la generosite, la clemence, la justice, l'ordre, le genie, voila l'Empereur! C'est moi, Ram ball, qui vous le dit. Tel que vous me voyez, j'etais son ennemi il y a encore huit ans. Mon pere a ete comte emigre… Mais il m'a vaincu, cet homme. Il m'a empoigne. Je n'ai pas pu resister au spectacle de grandeur et de gloire dont il couvrait la France. Quand j'ai compris ce qu'il voulait, quand j'ai vu qu'il nous faisait une litiere de lauriers, voyez vous, je me suis dit: voila un souverain, et je me suis donne a lui. Eh voila! Oh, oui, mon cher, c'est le plus grand homme des siecles passes et a venir. [Император? Это великодушие, милосердие, справедливость, порядок, гений – вот что такое император! Это я, Рамбаль, говорю вам. Таким, каким вы меня видите, я был его врагом тому назад восемь лет. Мой отец был граф и эмигрант. Но он победил меня, этот человек. Он завладел мною. Я не мог устоять перед зрелищем величия и славы, которым он покрывал Францию. Когда я понял, чего он хотел, когда я увидал, что он готовит для нас ложе лавров, я сказал себе: вот государь, и я отдался ему. И вот! О да, мой милый, это самый великий человек прошедших и будущих веков.]
– Est il a Moscou? [Что, он в Москве?] – замявшись и с преступным лицом сказал Пьер.
Француз посмотрел на преступное лицо Пьера и усмехнулся.
– Non, il fera son entree demain, [Нет, он сделает свой въезд завтра,] – сказал он и продолжал свои рассказы.
Разговор их был прерван криком нескольких голосов у ворот и приходом Мореля, который пришел объявить капитану, что приехали виртембергские гусары и хотят ставить лошадей на тот же двор, на котором стояли лошади капитана. Затруднение происходило преимущественно оттого, что гусары не понимали того, что им говорили.
Капитан велел позвать к себе старшего унтер офицера в строгим голосом спросил у него, к какому полку он принадлежит, кто их начальник и на каком основании он позволяет себе занимать квартиру, которая уже занята. На первые два вопроса немец, плохо понимавший по французски, назвал свой полк и своего начальника; но на последний вопрос он, не поняв его, вставляя ломаные французские слова в немецкую речь, отвечал, что он квартиргер полка и что ему ведено от начальника занимать все дома подряд, Пьер, знавший по немецки, перевел капитану то, что говорил немец, и ответ капитана передал по немецки виртембергскому гусару. Поняв то, что ему говорили, немец сдался и увел своих людей. Капитан вышел на крыльцо, громким голосом отдавая какие то приказания.
Когда он вернулся назад в комнату, Пьер сидел на том же месте, где он сидел прежде, опустив руки на голову. Лицо его выражало страдание. Он действительно страдал в эту минуту. Когда капитан вышел и Пьер остался один, он вдруг опомнился и сознал то положение, в котором находился. Не то, что Москва была взята, и не то, что эти счастливые победители хозяйничали в ней и покровительствовали ему, – как ни тяжело чувствовал это Пьер, не это мучило его в настоящую минуту. Его мучило сознание своей слабости. Несколько стаканов выпитого вина, разговор с этим добродушным человеком уничтожили сосредоточенно мрачное расположение духа, в котором жил Пьер эти последние дни и которое было необходимо для исполнения его намерения. Пистолет, и кинжал, и армяк были готовы, Наполеон въезжал завтра. Пьер точно так же считал полезным и достойным убить злодея; но он чувствовал, что теперь он не сделает этого. Почему? – он не знал, но предчувствовал как будто, что он не исполнит своего намерения. Он боролся против сознания своей слабости, но смутно чувствовал, что ему не одолеть ее, что прежний мрачный строй мыслей о мщенье, убийстве и самопожертвовании разлетелся, как прах, при прикосновении первого человека.
Капитан, слегка прихрамывая и насвистывая что то, вошел в комнату.
Забавлявшая прежде Пьера болтовня француза теперь показалась ему противна. И насвистываемая песенка, и походка, и жест покручиванья усов – все казалось теперь оскорбительным Пьеру.
«Я сейчас уйду, я ни слова больше не скажу с ним», – думал Пьер. Он думал это, а между тем сидел все на том же месте. Какое то странное чувство слабости приковало его к своему месту: он хотел и не мог встать и уйти.
Капитан, напротив, казался очень весел. Он прошелся два раза по комнате. Глаза его блестели, и усы слегка подергивались, как будто он улыбался сам с собой какой то забавной выдумке.
– Charmant, – сказал он вдруг, – le colonel de ces Wurtembourgeois! C'est un Allemand; mais brave garcon, s'il en fut. Mais Allemand. [Прелестно, полковник этих вюртембергцев! Он немец; но славный малый, несмотря на это. Но немец.]
Он сел против Пьера.
– A propos, vous savez donc l'allemand, vous? [Кстати, вы, стало быть, знаете по немецки?]
Пьер смотрел на него молча.
– Comment dites vous asile en allemand? [Как по немецки убежище?]
– Asile? – повторил Пьер. – Asile en allemand – Unterkunft. [Убежище? Убежище – по немецки – Unterkunft.]
– Comment dites vous? [Как вы говорите?] – недоверчиво и быстро переспросил капитан.
– Unterkunft, – повторил Пьер.
– Onterkoff, – сказал капитан и несколько секунд смеющимися глазами смотрел на Пьера. – Les Allemands sont de fieres betes. N'est ce pas, monsieur Pierre? [Экие дурни эти немцы. Не правда ли, мосье Пьер?] – заключил он.
– Eh bien, encore une bouteille de ce Bordeau Moscovite, n'est ce pas? Morel, va nous chauffer encore une pelilo bouteille. Morel! [Ну, еще бутылочку этого московского Бордо, не правда ли? Морель согреет нам еще бутылочку. Морель!] – весело крикнул капитан.
Морель подал свечи и бутылку вина. Капитан посмотрел на Пьера при освещении, и его, видимо, поразило расстроенное лицо его собеседника. Рамбаль с искренним огорчением и участием в лице подошел к Пьеру и нагнулся над ним.
– Eh bien, nous sommes tristes, [Что же это, мы грустны?] – сказал он, трогая Пьера за руку. – Vous aurai je fait de la peine? Non, vrai, avez vous quelque chose contre moi, – переспрашивал он. – Peut etre rapport a la situation? [Может, я огорчил вас? Нет, в самом деле, не имеете ли вы что нибудь против меня? Может быть, касательно положения?]
Пьер ничего не отвечал, но ласково смотрел в глаза французу. Это выражение участия было приятно ему.
– Parole d'honneur, sans parler de ce que je vous dois, j'ai de l'amitie pour vous. Puis je faire quelque chose pour vous? Disposez de moi. C'est a la vie et a la mort. C'est la main sur le c?ur que je vous le dis, [Честное слово, не говоря уже про то, чем я вам обязан, я чувствую к вам дружбу. Не могу ли я сделать для вас что нибудь? Располагайте мною. Это на жизнь и на смерть. Я говорю вам это, кладя руку на сердце,] – сказал он, ударяя себя в грудь.
– Merci, – сказал Пьер. Капитан посмотрел пристально на Пьера так же, как он смотрел, когда узнал, как убежище называлось по немецки, и лицо его вдруг просияло.
– Ah! dans ce cas je bois a notre amitie! [А, в таком случае пью за вашу дружбу!] – весело крикнул он, наливая два стакана вина. Пьер взял налитой стакан и выпил его. Рамбаль выпил свой, пожал еще раз руку Пьера и в задумчиво меланхолической позе облокотился на стол.
– Oui, mon cher ami, voila les caprices de la fortune, – начал он. – Qui m'aurait dit que je serai soldat et capitaine de dragons au service de Bonaparte, comme nous l'appellions jadis. Et cependant me voila a Moscou avec lui. Il faut vous dire, mon cher, – продолжал он грустным я мерным голосом человека, который сбирается рассказывать длинную историю, – que notre nom est l'un des plus anciens de la France. [Да, мой друг, вот колесо фортуны. Кто сказал бы мне, что я буду солдатом и капитаном драгунов на службе у Бонапарта, как мы его, бывало, называли. Однако же вот я в Москве с ним. Надо вам сказать, мой милый… что имя наше одно из самых древних во Франции.]
И с легкой и наивной откровенностью француза капитан рассказал Пьеру историю своих предков, свое детство, отрочество и возмужалость, все свои родственныеимущественные, семейные отношения. «Ma pauvre mere [„Моя бедная мать“.] играла, разумеется, важную роль в этом рассказе.
– Mais tout ca ce n'est que la mise en scene de la vie, le fond c'est l'amour? L'amour! N'est ce pas, monsieur; Pierre? – сказал он, оживляясь. – Encore un verre. [Но все это есть только вступление в жизнь, сущность же ее – это любовь. Любовь! Не правда ли, мосье Пьер? Еще стаканчик.]
Пьер опять выпил и налил себе третий.
– Oh! les femmes, les femmes! [О! женщины, женщины!] – и капитан, замаслившимися глазами глядя на Пьера, начал говорить о любви и о своих любовных похождениях. Их было очень много, чему легко было поверить, глядя на самодовольное, красивое лицо офицера и на восторженное оживление, с которым он говорил о женщинах. Несмотря на то, что все любовные истории Рамбаля имели тот характер пакостности, в котором французы видят исключительную прелесть и поэзию любви, капитан рассказывал свои истории с таким искренним убеждением, что он один испытал и познал все прелести любви, и так заманчиво описывал женщин, что Пьер с любопытством слушал его.
Очевидно было, что l'amour, которую так любил француз, была ни та низшего и простого рода любовь, которую Пьер испытывал когда то к своей жене, ни та раздуваемая им самим романтическая любовь, которую он испытывал к Наташе (оба рода этой любви Рамбаль одинаково презирал – одна была l'amour des charretiers, другая l'amour des nigauds) [любовь извозчиков, другая – любовь дурней.]; l'amour, которой поклонялся француз, заключалась преимущественно в неестественности отношений к женщине и в комбинация уродливостей, которые придавали главную прелесть чувству.
Так капитан рассказал трогательную историю своей любви к одной обворожительной тридцатипятилетней маркизе и в одно и то же время к прелестному невинному, семнадцатилетнему ребенку, дочери обворожительной маркизы. Борьба великодушия между матерью и дочерью, окончившаяся тем, что мать, жертвуя собой, предложила свою дочь в жены своему любовнику, еще и теперь, хотя уж давно прошедшее воспоминание, волновала капитана. Потом он рассказал один эпизод, в котором муж играл роль любовника, а он (любовник) роль мужа, и несколько комических эпизодов из souvenirs d'Allemagne, где asile значит Unterkunft, где les maris mangent de la choux croute и где les jeunes filles sont trop blondes. [воспоминаний о Германии, где мужья едят капустный суп и где молодые девушки слишком белокуры.]
Наконец последний эпизод в Польше, еще свежий в памяти капитана, который он рассказывал с быстрыми жестами и разгоревшимся лицом, состоял в том, что он спас жизнь одному поляку (вообще в рассказах капитана эпизод спасения жизни встречался беспрестанно) и поляк этот вверил ему свою обворожительную жену (Parisienne de c?ur [парижанку сердцем]), в то время как сам поступил во французскую службу. Капитан был счастлив, обворожительная полька хотела бежать с ним; но, движимый великодушием, капитан возвратил мужу жену, при этом сказав ему: «Je vous ai sauve la vie et je sauve votre honneur!» [Я спас вашу жизнь и спасаю вашу честь!] Повторив эти слова, капитан протер глаза и встряхнулся, как бы отгоняя от себя охватившую его слабость при этом трогательном воспоминании.
Слушая рассказы капитана, как это часто бывает в позднюю вечернюю пору и под влиянием вина, Пьер следил за всем тем, что говорил капитан, понимал все и вместе с тем следил за рядом личных воспоминаний, вдруг почему то представших его воображению. Когда он слушал эти рассказы любви, его собственная любовь к Наташе неожиданно вдруг вспомнилась ему, и, перебирая в своем воображении картины этой любви, он мысленно сравнивал их с рассказами Рамбаля. Следя за рассказом о борьбе долга с любовью, Пьер видел пред собою все малейшие подробности своей последней встречи с предметом своей любви у Сухаревой башни. Тогда эта встреча не произвела на него влияния; он даже ни разу не вспомнил о ней. Но теперь ему казалось, что встреча эта имела что то очень значительное и поэтическое.
«Петр Кирилыч, идите сюда, я узнала», – слышал он теперь сказанные сю слова, видел пред собой ее глаза, улыбку, дорожный чепчик, выбившуюся прядь волос… и что то трогательное, умиляющее представлялось ему во всем этом.
Окончив свой рассказ об обворожительной польке, капитан обратился к Пьеру с вопросом, испытывал ли он подобное чувство самопожертвования для любви и зависти к законному мужу.
Вызванный этим вопросом, Пьер поднял голову и почувствовал необходимость высказать занимавшие его мысли; он стал объяснять, как он несколько иначе понимает любовь к женщине. Он сказал, что он во всю свою жизнь любил и любит только одну женщину и что эта женщина никогда не может принадлежать ему.
– Tiens! [Вишь ты!] – сказал капитан.
Потом Пьер объяснил, что он любил эту женщину с самых юных лет; но не смел думать о ней, потому что она была слишком молода, а он был незаконный сын без имени. Потом же, когда он получил имя и богатство, он не смел думать о ней, потому что слишком любил ее, слишком высоко ставил ее над всем миром и потому, тем более, над самим собою. Дойдя до этого места своего рассказа, Пьер обратился к капитану с вопросом: понимает ли он это?
Капитан сделал жест, выражающий то, что ежели бы он не понимал, то он все таки просит продолжать.
– L'amour platonique, les nuages… [Платоническая любовь, облака…] – пробормотал он. Выпитое ли вино, или потребность откровенности, или мысль, что этот человек не знает и не узнает никого из действующих лиц его истории, или все вместе развязало язык Пьеру. И он шамкающим ртом и маслеными глазами, глядя куда то вдаль, рассказал всю свою историю: и свою женитьбу, и историю любви Наташи к его лучшему другу, и ее измену, и все свои несложные отношения к ней. Вызываемый вопросами Рамбаля, он рассказал и то, что скрывал сначала, – свое положение в свете и даже открыл ему свое имя.
Более всего из рассказа Пьера поразило капитана то, что Пьер был очень богат, что он имел два дворца в Москве и что он бросил все и не уехал из Москвы, а остался в городе, скрывая свое имя и звание.
Уже поздно ночью они вместе вышли на улицу. Ночь была теплая и светлая. Налево от дома светлело зарево первого начавшегося в Москве, на Петровке, пожара. Направо стоял высоко молодой серп месяца, и в противоположной от месяца стороне висела та светлая комета, которая связывалась в душе Пьера с его любовью. У ворот стояли Герасим, кухарка и два француза. Слышны были их смех и разговор на непонятном друг для друга языке. Они смотрели на зарево, видневшееся в городе.
Ничего страшного не было в небольшом отдаленном пожаре в огромном городе.
Глядя на высокое звездное небо, на месяц, на комету и на зарево, Пьер испытывал радостное умиление. «Ну, вот как хорошо. Ну, чего еще надо?!» – подумал он. И вдруг, когда он вспомнил свое намерение, голова его закружилась, с ним сделалось дурно, так что он прислонился к забору, чтобы не упасть.
Не простившись с своим новым другом, Пьер нетвердыми шагами отошел от ворот и, вернувшись в свою комнату, лег на диван и тотчас же заснул.


На зарево первого занявшегося 2 го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.
В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитой кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно, не переставая, стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона, и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого раненого.
Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.
– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.
Все обратили внимание на зарево.
– Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.
– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.


Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
– Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, – сказала графиня, слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. – Ну, ложись же.
– Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, – сказала Наташа, поспешно раздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернув ноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо наперед свою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие длинные привычные пальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо. Когда ночной костюм был окончен, Наташа тихо опустилась на простыню, постланную на сено с края от двери.
– Наташа, ты в середину ляг, – сказала Соня.
– Нет, я тут, – проговорила Наташа. – Да ложитесь же, – прибавила она с досадой. И она зарылась лицом в подушку.
Графиня, m me Schoss и Соня поспешно разделись и легли. Одна лампадка осталась в комнате. Но на дворе светлело от пожара Малых Мытищ за две версты, и гудели пьяные крики народа в кабаке, который разбили мамоновские казаки, на перекоске, на улице, и все слышался неумолкаемый стон адъютанта.
Долго прислушивалась Наташа к внутренним и внешним звукам, доносившимся до нее, и не шевелилась. Она слышала сначала молитву и вздохи матери, трещание под ней ее кровати, знакомый с свистом храп m me Schoss, тихое дыханье Сони. Потом графиня окликнула Наташу. Наташа не отвечала ей.
– Кажется, спит, мама, – тихо отвечала Соня. Графиня, помолчав немного, окликнула еще раз, но уже никто ей не откликнулся.
Скоро после этого Наташа услышала ровное дыхание матери. Наташа не шевелилась, несмотря на то, что ее маленькая босая нога, выбившись из под одеяла, зябла на голом полу.
Как бы празднуя победу над всеми, в щели закричал сверчок. Пропел петух далеко, откликнулись близкие. В кабаке затихли крики, только слышался тот же стой адъютанта. Наташа приподнялась.
– Соня? ты спишь? Мама? – прошептала она. Никто не ответил. Наташа медленно и осторожно встала, перекрестилась и ступила осторожно узкой и гибкой босой ступней на грязный холодный пол. Скрипнула половица. Она, быстро перебирая ногами, пробежала, как котенок, несколько шагов и взялась за холодную скобку двери.
Ей казалось, что то тяжелое, равномерно ударяя, стучит во все стены избы: это билось ее замиравшее от страха, от ужаса и любви разрывающееся сердце.
Она отворила дверь, перешагнула порог и ступила на сырую, холодную землю сеней. Обхвативший холод освежил ее. Она ощупала босой ногой спящего человека, перешагнула через него и отворила дверь в избу, где лежал князь Андрей. В избе этой было темно. В заднем углу у кровати, на которой лежало что то, на лавке стояла нагоревшая большим грибом сальная свечка.
Наташа с утра еще, когда ей сказали про рану и присутствие князя Андрея, решила, что она должна видеть его. Она не знала, для чего это должно было, но она знала, что свидание будет мучительно, и тем более она была убеждена, что оно было необходимо.
Весь день она жила только надеждой того, что ночью она уввдит его. Но теперь, когда наступила эта минута, на нее нашел ужас того, что она увидит. Как он был изуродован? Что оставалось от него? Такой ли он был, какой был этот неумолкавший стон адъютанта? Да, он был такой. Он был в ее воображении олицетворение этого ужасного стона. Когда она увидала неясную массу в углу и приняла его поднятые под одеялом колени за его плечи, она представила себе какое то ужасное тело и в ужасе остановилась. Но непреодолимая сила влекла ее вперед. Она осторожно ступила один шаг, другой и очутилась на середине небольшой загроможденной избы. В избе под образами лежал на лавках другой человек (это был Тимохин), и на полу лежали еще два какие то человека (это были доктор и камердинер).
Камердинер приподнялся и прошептал что то. Тимохин, страдая от боли в раненой ноге, не спал и во все глаза смотрел на странное явление девушки в бедой рубашке, кофте и вечном чепчике. Сонные и испуганные слова камердинера; «Чего вам, зачем?» – только заставили скорее Наташу подойти и тому, что лежало в углу. Как ни страшно, ни непохоже на человеческое было это тело, она должна была его видеть. Она миновала камердинера: нагоревший гриб свечки свалился, и она ясно увидала лежащего с выпростанными руками на одеяле князя Андрея, такого, каким она его всегда видела.
Он был таков же, как всегда; но воспаленный цвет его лица, блестящие глаза, устремленные восторженно на нее, а в особенности нежная детская шея, выступавшая из отложенного воротника рубашки, давали ему особый, невинный, ребяческий вид, которого, однако, она никогда не видала в князе Андрее. Она подошла к нему и быстрым, гибким, молодым движением стала на колени.
Он улыбнулся и протянул ей руку.


Для князя Андрея прошло семь дней с того времени, как он очнулся на перевязочном пункте Бородинского поля. Все это время он находился почти в постояниом беспамятстве. Горячечное состояние и воспаление кишок, которые были повреждены, по мнению доктора, ехавшего с раненым, должны были унести его. Но на седьмой день он с удовольствием съел ломоть хлеба с чаем, и доктор заметил, что общий жар уменьшился. Князь Андрей поутру пришел в сознание. Первую ночь после выезда из Москвы было довольно тепло, и князь Андрей был оставлен для ночлега в коляске; но в Мытищах раненый сам потребовал, чтобы его вынесли и чтобы ему дали чаю. Боль, причиненная ему переноской в избу, заставила князя Андрея громко стонать и потерять опять сознание. Когда его уложили на походной кровати, он долго лежал с закрытыми глазами без движения. Потом он открыл их и тихо прошептал: «Что же чаю?» Памятливость эта к мелким подробностям жизни поразила доктора. Он пощупал пульс и, к удивлению и неудовольствию своему, заметил, что пульс был лучше. К неудовольствию своему это заметил доктор потому, что он по опыту своему был убежден, что жить князь Андрей не может и что ежели он не умрет теперь, то он только с большими страданиями умрет несколько времени после. С князем Андреем везли присоединившегося к ним в Москве майора его полка Тимохина с красным носиком, раненного в ногу в том же Бородинском сражении. При них ехал доктор, камердинер князя, его кучер и два денщика.
Князю Андрею дали чаю. Он жадно пил, лихорадочными глазами глядя вперед себя на дверь, как бы стараясь что то понять и припомнить.
– Не хочу больше. Тимохин тут? – спросил он. Тимохин подполз к нему по лавке.
– Я здесь, ваше сиятельство.
– Как рана?
– Моя то с? Ничего. Вот вы то? – Князь Андрей опять задумался, как будто припоминая что то.
– Нельзя ли достать книгу? – сказал он.
– Какую книгу?
– Евангелие! У меня нет.
Доктор обещался достать и стал расспрашивать князя о том, что он чувствует. Князь Андрей неохотно, но разумно отвечал на все вопросы доктора и потом сказал, что ему надо бы подложить валик, а то неловко и очень больно. Доктор и камердинер подняли шинель, которою он был накрыт, и, морщась от тяжкого запаха гнилого мяса, распространявшегося от раны, стали рассматривать это страшное место. Доктор чем то очень остался недоволен, что то иначе переделал, перевернул раненого так, что тот опять застонал и от боли во время поворачивания опять потерял сознание и стал бредить. Он все говорил о том, чтобы ему достали поскорее эту книгу и подложили бы ее туда.
– И что это вам стоит! – говорил он. – У меня ее нет, – достаньте, пожалуйста, подложите на минуточку, – говорил он жалким голосом.
Доктор вышел в сени, чтобы умыть руки.
– Ах, бессовестные, право, – говорил доктор камердинеру, лившему ему воду на руки. – Только на минуту не досмотрел. Ведь вы его прямо на рану положили. Ведь это такая боль, что я удивляюсь, как он терпит.
– Мы, кажется, подложили, господи Иисусе Христе, – говорил камердинер.
В первый раз князь Андрей понял, где он был и что с ним было, и вспомнил то, что он был ранен и как в ту минуту, когда коляска остановилась в Мытищах, он попросился в избу. Спутавшись опять от боли, он опомнился другой раз в избе, когда пил чай, и тут опять, повторив в своем воспоминании все, что с ним было, он живее всего представил себе ту минуту на перевязочном пункте, когда, при виде страданий нелюбимого им человека, ему пришли эти новые, сулившие ему счастие мысли. И мысли эти, хотя и неясно и неопределенно, теперь опять овладели его душой. Он вспомнил, что у него было теперь новое счастье и что это счастье имело что то такое общее с Евангелием. Потому то он попросил Евангелие. Но дурное положение, которое дали его ране, новое переворачиванье опять смешали его мысли, и он в третий раз очнулся к жизни уже в совершенной тишине ночи. Все спали вокруг него. Сверчок кричал через сени, на улице кто то кричал и пел, тараканы шелестели по столу и образам, в осенняя толстая муха билась у него по изголовью и около сальной свечи, нагоревшей большим грибом и стоявшей подле него.
Душа его была не в нормальном состоянии. Здоровый человек обыкновенно мыслит, ощущает и вспоминает одновременно о бесчисленном количестве предметов, но имеет власть и силу, избрав один ряд мыслей или явлений, на этом ряде явлений остановить все свое внимание. Здоровый человек в минуту глубочайшего размышления отрывается, чтобы сказать учтивое слово вошедшему человеку, и опять возвращается к своим мыслям. Душа же князя Андрея была не в нормальном состоянии в этом отношении. Все силы его души были деятельнее, яснее, чем когда нибудь, но они действовали вне его воли. Самые разнообразные мысли и представления одновременно владели им. Иногда мысль его вдруг начинала работать, и с такой силой, ясностью и глубиною, с какою никогда она не была в силах действовать в здоровом состоянии; но вдруг, посредине своей работы, она обрывалась, заменялась каким нибудь неожиданным представлением, и не было сил возвратиться к ней.
«Да, мне открылась новое счастье, неотъемлемое от человека, – думал он, лежа в полутемной тихой избе и глядя вперед лихорадочно раскрытыми, остановившимися глазами. Счастье, находящееся вне материальных сил, вне материальных внешних влияний на человека, счастье одной души, счастье любви! Понять его может всякий человек, но сознать и предписать его мот только один бог. Но как же бог предписал этот закон? Почему сын?.. И вдруг ход мыслей этих оборвался, и князь Андрей услыхал (не зная, в бреду или в действительности он слышит это), услыхал какой то тихий, шепчущий голос, неумолкаемо в такт твердивший: „И пити пити питии“ потом „и ти тии“ опять „и пити пити питии“ опять „и ти ти“. Вместе с этим, под звук этой шепчущей музыки, князь Андрей чувствовал, что над лицом его, над самой серединой воздвигалось какое то странное воздушное здание из тонких иголок или лучинок. Он чувствовал (хотя это и тяжело ему было), что ему надо было старательна держать равновесие, для того чтобы воздвигавшееся здание это не завалилось; но оно все таки заваливалось и опять медленно воздвигалось при звуках равномерно шепчущей музыки. „Тянется! тянется! растягивается и все тянется“, – говорил себе князь Андрей. Вместе с прислушаньем к шепоту и с ощущением этого тянущегося и воздвигающегося здания из иголок князь Андрей видел урывками и красный, окруженный кругом свет свечки и слышал шуршанъе тараканов и шуршанье мухи, бившейся на подушку и на лицо его. И всякий раз, как муха прикасалась к егв лицу, она производила жгучее ощущение; но вместе с тем его удивляло то, что, ударяясь в самую область воздвигавшегося на лице его здания, муха не разрушала его. Но, кроме этого, было еще одно важное. Это было белое у двери, это была статуя сфинкса, которая тоже давила его.
«Но, может быть, это моя рубашка на столе, – думал князь Андрей, – а это мои ноги, а это дверь; но отчего же все тянется и выдвигается и пити пити пити и ти ти – и пити пити пити… – Довольно, перестань, пожалуйста, оставь, – тяжело просил кого то князь Андрей. И вдруг опять выплывала мысль и чувство с необыкновенной ясностью и силой.
«Да, любовь, – думал он опять с совершенной ясностью), но не та любовь, которая любит за что нибудь, для чего нибудь или почему нибудь, но та любовь, которую я испытал в первый раз, когда, умирая, я увидал своего врага и все таки полюбил его. Я испытал то чувство любви, которая есть самая сущность души и для которой не нужно предмета. Я и теперь испытываю это блаженное чувство. Любить ближних, любить врагов своих. Все любить – любить бога во всех проявлениях. Любить человека дорогого можно человеческой любовью; но только врага можно любить любовью божеской. И от этого то я испытал такую радость, когда я почувствовал, что люблю того человека. Что с ним? Жив ли он… Любя человеческой любовью, можно от любви перейти к ненависти; но божеская любовь не может измениться. Ничто, ни смерть, ничто не может разрушить ее. Она есть сущность души. А сколь многих людей я ненавидел в своей жизни. И из всех людей никого больше не любил я и не ненавидел, как ее». И он живо представил себе Наташу не так, как он представлял себе ее прежде, с одною ее прелестью, радостной для себя; но в первый раз представил себе ее душу. И он понял ее чувство, ее страданья, стыд, раскаянье. Он теперь в первый раз поняд всю жестокость своего отказа, видел жестокость своего разрыва с нею. «Ежели бы мне было возможно только еще один раз увидать ее. Один раз, глядя в эти глаза, сказать…»
И пити пити пити и ти ти, и пити пити – бум, ударилась муха… И внимание его вдруг перенеслось в другой мир действительности и бреда, в котором что то происходило особенное. Все так же в этом мире все воздвигалось, не разрушаясь, здание, все так же тянулось что то, так же с красным кругом горела свечка, та же рубашка сфинкс лежала у двери; но, кроме всего этого, что то скрипнуло, пахнуло свежим ветром, и новый белый сфинкс, стоячий, явился пред дверью. И в голове этого сфинкса было бледное лицо и блестящие глаза той самой Наташи, о которой он сейчас думал.
«О, как тяжел этот неперестающий бред!» – подумал князь Андрей, стараясь изгнать это лицо из своего воображения. Но лицо это стояло пред ним с силою действительности, и лицо это приближалось. Князь Андрей хотел вернуться к прежнему миру чистой мысли, но он не мог, и бред втягивал его в свою область. Тихий шепчущий голос продолжал свой мерный лепет, что то давило, тянулось, и странное лицо стояло перед ним. Князь Андрей собрал все свои силы, чтобы опомниться; он пошевелился, и вдруг в ушах его зазвенело, в глазах помутилось, и он, как человек, окунувшийся в воду, потерял сознание. Когда он очнулся, Наташа, та самая живая Наташа, которую изо всех людей в мире ему более всего хотелось любить той новой, чистой божеской любовью, которая была теперь открыта ему, стояла перед ним на коленях. Он понял, что это была живая, настоящая Наташа, и не удивился, но тихо обрадовался. Наташа, стоя на коленях, испуганно, но прикованно (она не могла двинуться) глядела на него, удерживая рыдания. Лицо ее было бледно и неподвижно. Только в нижней части его трепетало что то.
Князь Андрей облегчительно вздохнул, улыбнулся и протянул руку.
– Вы? – сказал он. – Как счастливо!
Наташа быстрым, но осторожным движением подвинулась к нему на коленях и, взяв осторожно его руку, нагнулась над ней лицом и стала целовать ее, чуть дотрогиваясь губами.
– Простите! – сказала она шепотом, подняв голову и взглядывая на него. – Простите меня!
– Я вас люблю, – сказал князь Андрей.
– Простите…
– Что простить? – спросил князь Андрей.
– Простите меня за то, что я сделала, – чуть слышным, прерывным шепотом проговорила Наташа и чаще стала, чуть дотрогиваясь губами, целовать руку.
– Я люблю тебя больше, лучше, чем прежде, – сказал князь Андрей, поднимая рукой ее лицо так, чтобы он мог глядеть в ее глаза.
Глаза эти, налитые счастливыми слезами, робко, сострадательно и радостно любовно смотрели на него. Худое и бледное лицо Наташи с распухшими губами было более чем некрасиво, оно было страшно. Но князь Андрей не видел этого лица, он видел сияющие глаза, которые были прекрасны. Сзади их послышался говор.
Петр камердинер, теперь совсем очнувшийся от сна, разбудил доктора. Тимохин, не спавший все время от боли в ноге, давно уже видел все, что делалось, и, старательно закрывая простыней свое неодетое тело, ежился на лавке.
– Это что такое? – сказал доктор, приподнявшись с своего ложа. – Извольте идти, сударыня.
В это же время в дверь стучалась девушка, посланная графиней, хватившейся дочери.
Как сомнамбулка, которую разбудили в середине ее сна, Наташа вышла из комнаты и, вернувшись в свою избу, рыдая упала на свою постель.

С этого дня, во время всего дальнейшего путешествия Ростовых, на всех отдыхах и ночлегах, Наташа не отходила от раненого Болконского, и доктор должен был признаться, что он не ожидал от девицы ни такой твердости, ни такого искусства ходить за раненым.
Как ни страшна казалась для графини мысль, что князь Андрей мог (весьма вероятно, по словам доктора) умереть во время дороги на руках ее дочери, она не могла противиться Наташе. Хотя вследствие теперь установившегося сближения между раненым князем Андреем и Наташей приходило в голову, что в случае выздоровления прежние отношения жениха и невесты будут возобновлены, никто, еще менее Наташа и князь Андрей, не говорил об этом: нерешенный, висящий вопрос жизни или смерти не только над Болконским, но над Россией заслонял все другие предположения.


Пьер проснулся 3 го сентября поздно. Голова его болела, платье, в котором он спал не раздеваясь, тяготило его тело, и на душе было смутное сознание чего то постыдного, совершенного накануне; это постыдное был вчерашний разговор с капитаном Рамбалем.
Часы показывали одиннадцать, но на дворе казалось особенно пасмурно. Пьер встал, протер глаза и, увидав пистолет с вырезным ложем, который Герасим положил опять на письменный стол, Пьер вспомнил то, где он находился и что ему предстояло именно в нынешний день.
«Уж не опоздал ли я? – подумал Пьер. – Нет, вероятно, он сделает свой въезд в Москву не ранее двенадцати». Пьер не позволял себе размышлять о том, что ему предстояло, но торопился поскорее действовать.
Оправив на себе платье, Пьер взял в руки пистолет и сбирался уже идти. Но тут ему в первый раз пришла мысль о том, каким образом, не в руке же, по улице нести ему это оружие. Даже и под широким кафтаном трудно было спрятать большой пистолет. Ни за поясом, ни под мышкой нельзя было поместить его незаметным. Кроме того, пистолет был разряжен, а Пьер не успел зарядить его. «Все равно, кинжал», – сказал себе Пьер, хотя он не раз, обсуживая исполнение своего намерения, решал сам с собою, что главная ошибка студента в 1809 году состояла в том, что он хотел убить Наполеона кинжалом. Но, как будто главная цель Пьера состояла не в том, чтобы исполнить задуманное дело, а в том, чтобы показать самому себе, что не отрекается от своего намерения и делает все для исполнения его, Пьер поспешно взял купленный им у Сухаревой башни вместе с пистолетом тупой зазубренный кинжал в зеленых ножнах и спрятал его под жилет.
Подпоясав кафтан и надвинув шапку, Пьер, стараясь не шуметь и не встретить капитана, прошел по коридору и вышел на улицу.
Тот пожар, на который так равнодушно смотрел он накануне вечером, за ночь значительно увеличился. Москва горела уже с разных сторон. Горели в одно и то же время Каретный ряд, Замоскворечье, Гостиный двор, Поварская, барки на Москве реке и дровяной рынок у Дорогомиловского моста.
Путь Пьера лежал через переулки на Поварскую и оттуда на Арбат, к Николе Явленному, у которого он в воображении своем давно определил место, на котором должно быть совершено его дело. У большей части домов были заперты ворота и ставни. Улицы и переулки были пустынны. В воздухе пахло гарью и дымом. Изредка встречались русские с беспокойно робкими лицами и французы с негородским, лагерным видом, шедшие по серединам улиц. И те и другие с удивлением смотрели на Пьера. Кроме большого роста и толщины, кроме странного мрачно сосредоточенного и страдальческого выражения лица и всей фигуры, русские присматривались к Пьеру, потому что не понимали, к какому сословию мог принадлежать этот человек. Французы же с удивлением провожали его глазами, в особенности потому, что Пьер, противно всем другим русским, испуганно или любопытна смотревшим на французов, не обращал на них никакого внимания. У ворот одного дома три француза, толковавшие что то не понимавшим их русским людям, остановили Пьера, спрашивая, не знает ли он по французски?