Василевич, Глафира Макарьевна

Глафира Макарьевна Василевич
белор. Глафіра Макараўна Васілевіч
Место рождения:	село Нестеровщина, Тумиловичская волость, Борисовский уезд, Минская губерния, Российская империя
Место смерти:	Ленинград, СССР
Научная сфера:	этнография, лингвистика
Место работы:	Институт этнографии АН СССР
Учёная степень:	кандидат лингвистических наук; доктор исторических наук
Научный руководитель:	Л. Я. Штернберг; В. Г. Богораз
Известные ученики:	В. И. Цинциус; Ч. М. Таксами и др.

Глафира Макарьевна Василе́вич (белор. Глафіра Макараўна Васіле́віч; 16 марта [29 марта] 1895 (указываются также 14 и 15 марта), село Нестеровщина, Тумиловичская волость, Борисовский уезд, Минская губерния, Российская империя (ныне Тумиловичский сельсовет Докшицкого района Витебской области, Белоруссия), по другим данным Санкт-Петербург — 22 апреля 1971, Ленинград, СССР) — известный советский лингвист, этнограф-тунгусовед, автор около 200 работ, в том числе 5 словарей и более 50 школьных учебников на эвенкийском языке. Кандидат лингвистических наук (1935) и доктор исторических наук (1969).

Биография

Вскоре после её рождения семья Г. М. Василевич переехала в Санкт-Петербург. Отец работал на заводе, мать — портнихой-надомницей. Училась в Петровской женской гимназии, с 14 лет давала частные уроки. В 1913—1920 служила в казначействе почтамта в отделе иностранной почты. Затем работала школьным учителем и без отрыва от работы поступила в на факультет этнографии Географического института в Петрограде.

После окончания института в 1925 году отправлена Ленинградским отделением Комитета содействия народностям северных окраин (Комитет Севера) при ЦИК СССР в командировку в Иркутскую и Енисейскую губернии для обследования эвенков, сбора этнографических и лингвистических материалов. Эта командировка определила направления всей её дальнейшей научной деятельности. В течение жизни приняла участие в 11 экспедициях, в ходе которых собирала материалы по языку, фольклору, общественному укладу и шаманизму эвенков.

Первый период творчества Г. М. Василевич посвящён в основном лингвистическим исследованиям. Работала ассистентом при кафедре народов Севера Географического факультета ЛГУ, с 1927 года преподавала эвенкийский язык в Ленинградском восточном институте. С 1931 работала доцентом в Педагогическом институте им. А. И. Герцена, где преподавала эвенкийский. Внесла основополагающий вклад в диалектологическое изучение языка эвенков Восточной Сибири и ряда районов Дальнего Востока, опубликовав Эвенкийско-русский диалектологический словарь (Л., 1934), Очерки диалектов эвенкийского языка (Л., 1948). С 1931 по 1951 годы опубликовала 62 учебника для начальной эвенкийской школы на эвенкийском и русском языках, 12 программ и пособий, ряд переводов художественной литературы на эвенкийский. Сама писала на эвенкийском стихи для детей. В 1935 году ей присуждена учёная степень кандидата лингвистических наук без защиты диссертации. Её научные заслуги в области лингвистики получили признание как на Родине, так и за рубежом.

Пережила блокаду Ленинграда. Во время блокады поступила на работу в Институт этнографии Академии наук СССР.

8 апреля 1952 года арестована по обвинению в том, что она:

<…> в период с 1930—1939 гг. и с 1946 по 1951 г. в издаваемой учебной, художественной литературе на эвенкийском языке и научных статьях допускала искажения политического характера, протаскивала реакционные теории о языке, вульгаризировала в грубой натуралистической форме словари <…> В письме к одному из депутатов Верховного Совета РСФСР и в конспекте «Марксизм и национальный вопрос» клеветала на национальную политику КПСС и Советской власти.

9 июня уволена из Института этнографии. 12 июля 1952 г. Судебная коллегия по уголовным делам Ленинградского городского суда признала её виновной по ч. 1 ст. 58-10 УК РСФСР и приговорила к 10 годам лишения свободы с поражением в правах на 5 лет и лишением медалей «За оборону Ленинграда» и «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.». Определением Верховного Суда РСФСР от 19 августа 1952 г. кассационная жалоба Г. М. Василевич оставлена без удовлетворения. Наказание отбывала в Молотовской области. После смерти Сталина постановлением Президиума Верховного Суда РСФСР от 30 июня 1955 г. реабилитирована и 18 июля освобождена.

Эвенкийской колыбели, идеально приспособленной к кочевому образу жизни, посвящена одна из работ Г. М. Василевич

1 октября 1955 г. восстановлена на старом месте работы в Институте этнографии. Во втором периоде своего творчества Г. М. Василевич занималась преимущественно уже не лингвистическими, а этнографическими исследованиями. Большинство её работ этого периода посвящены фольклору, общественному укладу, этногенезу эвенков, шаманизму. Ученым опубликовано большое количество научных работ. Главным опубликованным этнографическим трудом Глафиры Макарьевны стала монография «Эвенки. Историко-этнографические очерки (XVII — начало XX в.)» (Л., 1969, 304 с.), вызвавшая как положительные, так и критические отзывы. Не опубликован до настоящего времени её капитальный труд «Материалы языка, фольклора и этнографии к проблеме этногенеза тунгусов».

16 мая 1969 г. решением ВАК СССР Г. М. Василевич присуждена учёная степень доктора исторических наук. Вместо диссертации ей было разрешено представить совокупность опубликованных работ.

Умерла Г. М. Василевич 22 апреля 1971 года.

Основные труды

• На Нижней Тунгуске//Северная Азия. — 1926. — № 5—6. — С. 150—157.
• Памятка тунгусам-отпускникам. Стеклограф. — Л., 1928. — 30 с.
• Учебник эвенкийского (тунгусского) языка. — М.—Л.: Гос. учеб. педагог. изд-во, 1934. — 160 с.
• Эвенкийско-русский (тунгусско-русский) диалектологический словарь. — М., Л., 1934. — LXXII, 244 с., 1 вкл. л. карт.
• Сборник материалов по эвенкийскому (тунгусскому) фольклору / Под ред. Я. П. Алькора. — Л.: Изд-во Ин-та народов Севера ЦИК СССР, 1936. — 290 с.
• Очерк грамматики эвенкийского (тунгусского) языка. — Л.: Госучпедгиз, 1940. — 196 с.
• [www.evenkiteka.ru/stellages/ethnography/drevneyshie-etnonimy-azii-i-nazvaniya-evenkiyskikh-rodov/ Древнейшие этнонимы Азии и названия эвенкийских родов] // Советская этнография. — 1946. — № 4. — С. 34—49..
• [web1.kunstkamera.ru/siberia/Texts/Vasilevich-Drevneyshie_svyazi.pdf Древнейшие языковые связи современных народов Азии и Европы] // Труды Института этнографии АН СССР. Новая сер. — 1947. — Т. 2. — С. 205—232..
• Материалы языка к проблеме этногенеза тунгусов // Краткие сообщения Института этнографии. — 1946. — Т. 1. — С. 46—51.
• Очерки диалектов эвенкийского (тунгусского) языка. — Л.: Ленингр. отд-ие Учпедгиза, 1948. — 352 с. с карт., 1 л. табл.
• Русско-эвенкийский (русско-тунгусский) словарь. — М.: Гос. изд-во иностр. и нац. словарей, 1948. — 332 с. с илл.
• [www.evenkiteka.ru/stellages/linguistics/k-voprosu-o-kidanyakh-i-tungusakh/ К вопросу о киданях и тунгусах] // Советская этнография. — 1949. — С. 155—160.
• [web1.kunstkamera.ru/siberia/Texts/Vasilevish-Esseisko-Chirigindinskie_evenki.pdf Енисейско-чирингдинские эвенки] // Сборник Музея антропологии и этнографии. — 1951. — Т. 13. — С. 154—186.
• Эвенки // Народы Сибири. — М.: Изд-во Академии наук СССР, 1956. — С. 701—741.
• К проблеме этногенеза тунгусо-маньчжуров // Краткие сообщения Института этнографии. — 1957. — Т. 28. — С. 57—61.
• [web1.kunstkamera.ru/siberia/Texts/Vasilevish-Drevnie_ohotn_obryadi.pdf Древние охотничьи и оленеводческие обряды эвенков] // Сборник Музея антропологии и этнографии. — 1957. — Т. 17. — С. 151—185.
• Эвенкийско-русский словарь. Ок. 25 000 слов. — М.: ГИС, 1958. — 802 с., 1 отд. л. карт.
• К вопросу о классификации тунгусо-маньчжурских языков // Вопросы языкознания. — 1960. — № 2. — С. 43—49.
• [web1.kunstkamera.ru/siberia/Texts/Vasilevish-Kolybel.pdf Тунгусская колыбель. (в связи с проблемой этногенеза тунгусо-маньчжуров)] // Сборник Музея антропологии и этнографии. — 1960. — Т. 19. — С. 5—28.
• Исторический фольклор эвенков. Сказания и предания. — М., Л.: Наука, 1966. — 399 с. с нот.; 1 л. карт.
• [www.nlr.ru/e-case3/sc2.php/web_gak/lc/13359/49#pict Эвенки (к проблеме этногенеза тунгусов и этнич. процессов у эвенков). Доклад по опубл. работам, представл. на соискание учен. степени д-ра ист. наук]. — Л., 1968. — 67 с.
• Эвенки. Историко-этнографические очерки (XVII — начало XX в.). — Л.: Наука, Ленингр. отд-е, 1969. — 304 с. с илл.

Ссылки

• [www.kunstkamera.ru:8081/siberia/Vasilevich.html Страница на сайте Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамеры)]
• [memory.pvost.org/pages/vasilevich.html Страница на сайте издательства «Петербургское востоковедение»]
• [www.kunstkamera.ru:8081/siberia/Bibliorg/Vasilevich.pdf Библиография на сайте Кунсткамеры]

Отрывок, характеризующий Василевич, Глафира Макарьевна

– Душенька моя, – сказал он: слово, которое никогда не говорил ей. – Бог милостив. – Она вопросительно, детски укоризненно посмотрела на него.
– Я от тебя ждала помощи, и ничего, ничего, и ты тоже! – сказали ее глаза. Она не удивилась, что он приехал; она не поняла того, что он приехал. Его приезд не имел никакого отношения до ее страданий и облегчения их. Муки вновь начались, и Марья Богдановна посоветовала князю Андрею выйти из комнаты.
Акушер вошел в комнату. Князь Андрей вышел и, встретив княжну Марью, опять подошел к ней. Они шопотом заговорили, но всякую минуту разговор замолкал. Они ждали и прислушивались.
– Allez, mon ami, [Иди, мой друг,] – сказала княжна Марья. Князь Андрей опять пошел к жене, и в соседней комнате сел дожидаясь. Какая то женщина вышла из ее комнаты с испуганным лицом и смутилась, увидав князя Андрея. Он закрыл лицо руками и просидел так несколько минут. Жалкие, беспомощно животные стоны слышались из за двери. Князь Андрей встал, подошел к двери и хотел отворить ее. Дверь держал кто то.
– Нельзя, нельзя! – проговорил оттуда испуганный голос. – Он стал ходить по комнате. Крики замолкли, еще прошло несколько секунд. Вдруг страшный крик – не ее крик, она не могла так кричать, – раздался в соседней комнате. Князь Андрей подбежал к двери; крик замолк, послышался крик ребенка.
«Зачем принесли туда ребенка? подумал в первую секунду князь Андрей. Ребенок? Какой?… Зачем там ребенок? Или это родился ребенок?» Когда он вдруг понял всё радостное значение этого крика, слезы задушили его, и он, облокотившись обеими руками на подоконник, всхлипывая, заплакал, как плачут дети. Дверь отворилась. Доктор, с засученными рукавами рубашки, без сюртука, бледный и с трясущейся челюстью, вышел из комнаты. Князь Андрей обратился к нему, но доктор растерянно взглянул на него и, ни слова не сказав, прошел мимо. Женщина выбежала и, увидав князя Андрея, замялась на пороге. Он вошел в комнату жены. Она мертвая лежала в том же положении, в котором он видел ее пять минут тому назад, и то же выражение, несмотря на остановившиеся глаза и на бледность щек, было на этом прелестном, детском личике с губкой, покрытой черными волосиками.
«Я вас всех люблю и никому дурного не делала, и что вы со мной сделали?» говорило ее прелестное, жалкое, мертвое лицо. В углу комнаты хрюкнуло и пискнуло что то маленькое, красное в белых трясущихся руках Марьи Богдановны.

Через два часа после этого князь Андрей тихими шагами вошел в кабинет к отцу. Старик всё уже знал. Он стоял у самой двери, и, как только она отворилась, старик молча старческими, жесткими руками, как тисками, обхватил шею сына и зарыдал как ребенок.

Через три дня отпевали маленькую княгиню, и, прощаясь с нею, князь Андрей взошел на ступени гроба. И в гробу было то же лицо, хотя и с закрытыми глазами. «Ах, что вы со мной сделали?» всё говорило оно, и князь Андрей почувствовал, что в душе его оторвалось что то, что он виноват в вине, которую ему не поправить и не забыть. Он не мог плакать. Старик тоже вошел и поцеловал ее восковую ручку, спокойно и высоко лежащую на другой, и ему ее лицо сказало: «Ах, что и за что вы это со мной сделали?» И старик сердито отвернулся, увидав это лицо.

Еще через пять дней крестили молодого князя Николая Андреича. Мамушка подбородком придерживала пеленки, в то время, как гусиным перышком священник мазал сморщенные красные ладонки и ступеньки мальчика.
Крестный отец дед, боясь уронить, вздрагивая, носил младенца вокруг жестяной помятой купели и передавал его крестной матери, княжне Марье. Князь Андрей, замирая от страха, чтоб не утопили ребенка, сидел в другой комнате, ожидая окончания таинства. Он радостно взглянул на ребенка, когда ему вынесла его нянюшка, и одобрительно кивнул головой, когда нянюшка сообщила ему, что брошенный в купель вощечок с волосками не потонул, а поплыл по купели.


Участие Ростова в дуэли Долохова с Безуховым было замято стараниями старого графа, и Ростов вместо того, чтобы быть разжалованным, как он ожидал, был определен адъютантом к московскому генерал губернатору. Вследствие этого он не мог ехать в деревню со всем семейством, а оставался при своей новой должности всё лето в Москве. Долохов выздоровел, и Ростов особенно сдружился с ним в это время его выздоровления. Долохов больной лежал у матери, страстно и нежно любившей его. Старушка Марья Ивановна, полюбившая Ростова за его дружбу к Феде, часто говорила ему про своего сына.
– Да, граф, он слишком благороден и чист душою, – говаривала она, – для нашего нынешнего, развращенного света. Добродетели никто не любит, она всем глаза колет. Ну скажите, граф, справедливо это, честно это со стороны Безухова? А Федя по своему благородству любил его, и теперь никогда ничего дурного про него не говорит. В Петербурге эти шалости с квартальным там что то шутили, ведь они вместе делали? Что ж, Безухову ничего, а Федя все на своих плечах перенес! Ведь что он перенес! Положим, возвратили, да ведь как же и не возвратить? Я думаю таких, как он, храбрецов и сынов отечества не много там было. Что ж теперь – эта дуэль! Есть ли чувство, честь у этих людей! Зная, что он единственный сын, вызвать на дуэль и стрелять так прямо! Хорошо, что Бог помиловал нас. И за что же? Ну кто же в наше время не имеет интриги? Что ж, коли он так ревнив? Я понимаю, ведь он прежде мог дать почувствовать, а то год ведь продолжалось. И что же, вызвал на дуэль, полагая, что Федя не будет драться, потому что он ему должен. Какая низость! Какая гадость! Я знаю, вы Федю поняли, мой милый граф, оттого то я вас душой люблю, верьте мне. Его редкие понимают. Это такая высокая, небесная душа!
Сам Долохов часто во время своего выздоровления говорил Ростову такие слова, которых никак нельзя было ожидать от него. – Меня считают злым человеком, я знаю, – говаривал он, – и пускай. Я никого знать не хочу кроме тех, кого люблю; но кого я люблю, того люблю так, что жизнь отдам, а остальных передавлю всех, коли станут на дороге. У меня есть обожаемая, неоцененная мать, два три друга, ты в том числе, а на остальных я обращаю внимание только на столько, на сколько они полезны или вредны. И все почти вредны, в особенности женщины. Да, душа моя, – продолжал он, – мужчин я встречал любящих, благородных, возвышенных; но женщин, кроме продажных тварей – графинь или кухарок, всё равно – я не встречал еще. Я не встречал еще той небесной чистоты, преданности, которых я ищу в женщине. Ежели бы я нашел такую женщину, я бы жизнь отдал за нее. А эти!… – Он сделал презрительный жест. – И веришь ли мне, ежели я еще дорожу жизнью, то дорожу только потому, что надеюсь еще встретить такое небесное существо, которое бы возродило, очистило и возвысило меня. Но ты не понимаешь этого.
– Нет, я очень понимаю, – отвечал Ростов, находившийся под влиянием своего нового друга.

Осенью семейство Ростовых вернулось в Москву. В начале зимы вернулся и Денисов и остановился у Ростовых. Это первое время зимы 1806 года, проведенное Николаем Ростовым в Москве, было одно из самых счастливых и веселых для него и для всего его семейства. Николай привлек с собой в дом родителей много молодых людей. Вера была двадцати летняя, красивая девица; Соня шестнадцати летняя девушка во всей прелести только что распустившегося цветка; Наташа полу барышня, полу девочка, то детски смешная, то девически обворожительная.
В доме Ростовых завелась в это время какая то особенная атмосфера любовности, как это бывает в доме, где очень милые и очень молодые девушки. Всякий молодой человек, приезжавший в дом Ростовых, глядя на эти молодые, восприимчивые, чему то (вероятно своему счастию) улыбающиеся, девические лица, на эту оживленную беготню, слушая этот непоследовательный, но ласковый ко всем, на всё готовый, исполненный надежды лепет женской молодежи, слушая эти непоследовательные звуки, то пенья, то музыки, испытывал одно и то же чувство готовности к любви и ожидания счастья, которое испытывала и сама молодежь дома Ростовых.
В числе молодых людей, введенных Ростовым, был одним из первых – Долохов, который понравился всем в доме, исключая Наташи. За Долохова она чуть не поссорилась с братом. Она настаивала на том, что он злой человек, что в дуэли с Безуховым Пьер был прав, а Долохов виноват, что он неприятен и неестествен.
– Нечего мне понимать, – с упорным своевольством кричала Наташа, – он злой и без чувств. Вот ведь я же люблю твоего Денисова, он и кутила, и всё, а я всё таки его люблю, стало быть я понимаю. Не умею, как тебе сказать; у него всё назначено, а я этого не люблю. Денисова…
– Ну Денисов другое дело, – отвечал Николай, давая чувствовать, что в сравнении с Долоховым даже и Денисов был ничто, – надо понимать, какая душа у этого Долохова, надо видеть его с матерью, это такое сердце!
– Уж этого я не знаю, но с ним мне неловко. И ты знаешь ли, что он влюбился в Соню?
– Какие глупости…
– Я уверена, вот увидишь. – Предсказание Наташи сбывалось. Долохов, не любивший дамского общества, стал часто бывать в доме, и вопрос о том, для кого он ездит, скоро (хотя и никто не говорил про это) был решен так, что он ездит для Сони. И Соня, хотя никогда не посмела бы сказать этого, знала это и всякий раз, как кумач, краснела при появлении Долохова.
Долохов часто обедал у Ростовых, никогда не пропускал спектакля, где они были, и бывал на балах adolescentes [подростков] у Иогеля, где всегда бывали Ростовы. Он оказывал преимущественное внимание Соне и смотрел на нее такими глазами, что не только она без краски не могла выдержать этого взгляда, но и старая графиня и Наташа краснели, заметив этот взгляд.
Видно было, что этот сильный, странный мужчина находился под неотразимым влиянием, производимым на него этой черненькой, грациозной, любящей другого девочкой.
Ростов замечал что то новое между Долоховым и Соней; но он не определял себе, какие это были новые отношения. «Они там все влюблены в кого то», думал он про Соню и Наташу. Но ему было не так, как прежде, ловко с Соней и Долоховым, и он реже стал бывать дома.
С осени 1806 года опять всё заговорило о войне с Наполеоном еще с большим жаром, чем в прошлом году. Назначен был не только набор рекрут, но и еще 9 ти ратников с тысячи. Повсюду проклинали анафемой Бонапартия, и в Москве только и толков было, что о предстоящей войне. Для семейства Ростовых весь интерес этих приготовлений к войне заключался только в том, что Николушка ни за что не соглашался оставаться в Москве и выжидал только конца отпуска Денисова с тем, чтобы с ним вместе ехать в полк после праздников. Предстоящий отъезд не только не мешал ему веселиться, но еще поощрял его к этому. Большую часть времени он проводил вне дома, на обедах, вечерах и балах.

ХI
На третий день Рождества, Николай обедал дома, что в последнее время редко случалось с ним. Это был официально прощальный обед, так как он с Денисовым уезжал в полк после Крещенья. Обедало человек двадцать, в том числе Долохов и Денисов.
Никогда в доме Ростовых любовный воздух, атмосфера влюбленности не давали себя чувствовать с такой силой, как в эти дни праздников. «Лови минуты счастия, заставляй себя любить, влюбляйся сам! Только это одно есть настоящее на свете – остальное всё вздор. И этим одним мы здесь только и заняты», – говорила эта атмосфера. Николай, как и всегда, замучив две пары лошадей и то не успев побывать во всех местах, где ему надо было быть и куда его звали, приехал домой перед самым обедом. Как только он вошел, он заметил и почувствовал напряженность любовной атмосферы в доме, но кроме того он заметил странное замешательство, царствующее между некоторыми из членов общества. Особенно взволнованы были Соня, Долохов, старая графиня и немного Наташа. Николай понял, что что то должно было случиться до обеда между Соней и Долоховым и с свойственною ему чуткостью сердца был очень нежен и осторожен, во время обеда, в обращении с ними обоими. В этот же вечер третьего дня праздников должен был быть один из тех балов у Иогеля (танцовального учителя), которые он давал по праздникам для всех своих учеников и учениц.
– Николенька, ты поедешь к Иогелю? Пожалуйста, поезжай, – сказала ему Наташа, – он тебя особенно просил, и Василий Дмитрич (это был Денисов) едет.
– Куда я не поеду по приказанию г'афини! – сказал Денисов, шутливо поставивший себя в доме Ростовых на ногу рыцаря Наташи, – pas de chale [танец с шалью] готов танцовать.
– Коли успею! Я обещал Архаровым, у них вечер, – сказал Николай.
– А ты?… – обратился он к Долохову. И только что спросил это, заметил, что этого не надо было спрашивать.
– Да, может быть… – холодно и сердито отвечал Долохов, взглянув на Соню и, нахмурившись, точно таким взглядом, каким он на клубном обеде смотрел на Пьера, опять взглянул на Николая.
«Что нибудь есть», подумал Николай и еще более утвердился в этом предположении тем, что Долохов тотчас же после обеда уехал. Он вызвал Наташу и спросил, что такое?
– А я тебя искала, – сказала Наташа, выбежав к нему. – Я говорила, ты всё не хотел верить, – торжествующе сказала она, – он сделал предложение Соне.
Как ни мало занимался Николай Соней за это время, но что то как бы оторвалось в нем, когда он услыхал это. Долохов был приличная и в некоторых отношениях блестящая партия для бесприданной сироты Сони. С точки зрения старой графини и света нельзя было отказать ему. И потому первое чувство Николая, когда он услыхал это, было озлобление против Сони. Он приготавливался к тому, чтобы сказать: «И прекрасно, разумеется, надо забыть детские обещания и принять предложение»; но не успел он еще сказать этого…
– Можешь себе представить! она отказала, совсем отказала! – заговорила Наташа. – Она сказала, что любит другого, – прибавила она, помолчав немного.
«Да иначе и не могла поступить моя Соня!» подумал Николай.
– Сколько ее ни просила мама, она отказала, и я знаю, она не переменит, если что сказала…