Тяпинский, Василий Николаевич

Василий Николаевич Тяпинский
Василий Тяпинский
Дата рождения:	1530—1540-е
Место рождения:	Тяпино, Полоцкий повет (ныне — Чашникский район)
Дата смерти:	около 1600
Место смерти:	Тяпино,(ныне — Чашникский район)
Отец:	Николай Омельянович
Награды и премии:

Васи́лий Никола́евич Омельяно́вич Тя́пинский (зап. русс.: Василь Тꙗпинский, белор. Васіль Мікалаевіч Цяпінскі-Амельяновіч; 1530—1540-е, Тяпино под Полоцком — около 1600, там же) — восточнославянский гуманист, писатель, книгопечатник и переводчик на церковнославянский язык Великого княжества Литовского и Речи Посполитой.

Биография

Родился в семье шляхтича господарского полоцкого повета Николая Омельяновича. Имя Василия Тяпинского вместе с братьями Жданом и Иваном-Во́йной впервые упоминается в документальных источниках 1560-х годов.

Жизненный путь Василия Тяпинского почти не освещен письменными источниками. Год рождения неизвестен. Традиционно считается, что он родился в 1540-х годах. Датированный 1578 годом портрет Тяпинского вызывает сомнения относительно своего происхождения. Нет сведений об учёбе Василия Тяпинского в иностранных университетах, что также могло бы дать основания для более точного определения даты его рождения. Как свидетельствуют найденные документы, в конце 1550-х — начале 1560-х гг. родители Василия Тяпинского были уже довольно зрелого возраста (завещание матери написано в 1563 г., отец умер раньше). Таким образом, Василий Тяпинский родился в 1530-е — начале 1540-х годов.

В 1550-х годах он самостоятельно участвовал в судебных процессах и не был младшим из сыновей во время составления завещания. В нём упоминаются ещё два сына Матроны Николаевны — Ждан и Иван Во́йна, который в начале 1560-х годов ещё нуждался в опекунстве, а также довольно взрослая дочь Марина. Новые архивные документы и исследования позволят расширить чрезвычайно скупые исторические свидетельства о жизни Тяпинского и его семейных связях.

Происхождение

Род Тяпинских становится известным в актах Великого княжества Литовского только с XVI века как «кровнородственный» (близко породнившийся) с родом Слушек. Слушки были знаменитой фамилией во второй половине XVI—XVII веках, занимали многие важные государственные посты в Великом княжестве, участвовали в сеймах и во всех крупных войнах. Согласно со свидетельствами некоторых более поздних гербовников, которые при описании генеалогических корней знатных особ нередко придерживались легендарных версий, Слушки получили дворянство ещё при Витовте вместе с земельной собственностью. Оригинальными документами это не подтверждается.

Однако известно, что в 1547 году наследственные документы киевского городничего Ивана Григорьевича Слушки сгорели во время пожара в Минске. По ходатайству Слушки великокняжеская канцелярия выдала ему подтверждение на его имения. В этом акте впервые в известных на настоящее время исторических источниках упоминается и Тяпино. Киевский городничий сообщал о своём праве на Тяпино: «Напервей што ему от брата его рожоного Павла Григоревича Служчича досталос(ь) на ровном делу именье их отчизное и дедизное на имя Тяпино» и на это имеются бумаги и «твердости» Витовта и других великих князей литовских.

Неизвестно кто был его первым владельцем, сам Слушка упоминает про имущественные права на Тяпино только своего отца — Григория и деда — «именье отчизное и дедизное». Но по этим свидетельствам мы можем судить о реальных основателях рода Слушек и Тяпинских. Григорий Слушка — отец киевского городничего. Имя деда упоминается в других источниках. В судовом акте от 14 июня 1514 г. говорится о бумаге, заверенной слугами новогрудского воеводы, в том числе Григорием Омельяновичем Слушкой. По своему социальному положению Омельян, скорее всего, принадлежал к служилым боярам, так как владел земельной собственностью.

С наследников двух сыновьёв Омельяна род Слушек стал разделятся на два родственных: Слушек (потомков Григория) и Тяпинских (от Ивана). Имя общего родоначальника надолго осталось в памяти и полных родовых фамилиях Слушек и Тяпинских. Даже судовой акт от 28 июля 1604 года упоминает одного из сыновей Василия Тяпинского Тяпинским Омельяновичем.

Сыновья Ивана Омельяновича, «рожоныя» (родные) братья Николай (отец Василия) и Матей Тяпинские, впервые названы в переписи войска Великого княжества Литовского 1528 г. В белорусской историографии этот акт не зарегистрирован. Возможно, это объясняется тем, что они упоминаются без фамилии — Тяпинские. Переписи войска (шляхетского посполитого движения) проводились нерегулярно, обычно в результате каких-то осложнений международных отношений или угрозы войны. Они содержали общие сведения о социальном и имущественном положении шляхты и количестве выставляемых вооруженных всадников (постановления вольных сеймов определили соответствующие нормы: один всадник с восьми служб сельских в конце 1520-х годов, с десяти служб — в середине XVI века).

Жизнь

Жена Василия Тяпинского Софья Даниловна происходила из рода князей Жижемских. Василий Тяпинский имел родовое имение Тяпино (возле Лепеля, Беларусь), унаследованные и приобретённые владения в Минском, Лидском, Ошмянском, Виленском поветах.

В 1567 году служил товарищем конной роты оршанского старосты Ф. Кмиты-Чернобыльского. Принимал участие в Инфляндской войне 1558—1563 годов. Служил у подканцлера Великого княжества Литовского Остафия Воловича, покровителя реформационного движения, который поддерживал книгоиздательство и просвещение в стране. Некоторые исследователи полагают, что в начале 1570-х годов он жил на Волынщине.

В конце жизни Тяпинский, скорее всего, не сохранил за собой всех своих имений, так как в январе 1604 года Полоцкий городской суд рассматривал дело между его сыновьями и женой о разделе только имения в Тяпино. Другие владения, возможно, были проданы им для покрытия расходов, связанных с книгопечатанием.

Деятельность

Василий Тяпинский продолжил гуманистические и культурно-просветительские традиции Великого княжества Литовского, заложенные Франциском Скориной, был лично и идейно связан с Симоном Будным, разделял его общественно-политические и религиозные взгляды. Как и Симон Будный, он перешёл от кальвинизма к антитринитаризму. В книге «Про наиважнейшие артикулы христианской веры» Симон Будный сообщал, что в 1574 году в доме «брата милого Василия Тяпинского» состоялся синод антитринитариев. В другой своей книге он писал про синод 1578 года, на котором Тяпинский отстаивал позицию, заключающуюся в том, что владеть имениями и землёй, а также участвовать в справедливых войнах против нашествий и угрозы тирании — это не грех и не противоречит Библии, как считали крайне левые антитринитарии. Такие взгляды Тяпинского совпадали со взглядами шляхетского крыла протестантского движения.

В 1570-е годы Василий Тяпинский на свои средства организовал типографию (которая находилась, вероятно, в Тяпино) с намерением издавать книги на западнорусском языке (другие названия — русинский, старобелорусский, староукраинский, русский). У него была хорошая библиотека, необходимая для издательской деятельности. Решившись напечатать Евангелие на двух языках — церковнославянском и западнорусском, Тяпинский начал тяжёлую и сложную по тем временам работу по его переводу.

Сейчас известно только одно его издание Евангелия, которое вышло около 1570 года и содержит Евангелия от Матфея, Марка и частично от Луки (хранится в Российской национальной библиотеке в Санкт-Петербурге). Эта часть издания обнаружена в XIX в. в рукописном сборнике, куда были вплетены 62 отпечатанных листа Евангелия Василия Тяпинского. Книга имеет оригинальную структуру: текст напечатан в 2 столбца (на церковнославянском и западнорусском) с многочисленными ссылками на литературные источники. Предисловие к этому изданию на 6 листах написана им же.

При переводе Евангелия на западнорусский язык Василий Тяпинский опирался на старославянские переводы Библии Кирилла и Мефодия. Издание украшено наборным орнаментом. Предисловие к Евангелию отличается от других предисловий изданий того времени публицистической страстностью, остротой поднимаемых вопросов. Василий Тяпинский осуждает церковную и светскую знать, которая безразлична к будущему Родины. Вся просветительская деятельность велась им из патриотических чувств к Родине. Про своё предназначение служить народу Василий Тяпинский писал в рукописном предисловии к Евангелию. Он высоко ценил свой «зацный, славный, острий, довстипный» народ, к которому относил и себя. Обеспокоенный упадком национальной культуры, духовности общества, он связывал его с общим упадком науки и морали, призывал панов и духовенство помочь посполитому люду, открыть школы и поднять науку «занедбаную».

Тяпинский стремился доказать большую пользу от чтения Евангелия на родном языке как «сумы закону божиего», которое даёт возможность лучше понять религию. Таким образом, просветительская программа Василия Тяпинского была рассчитана на подъём национальной культуры, школьного образования, письменности, книгопечатания, усиления позиций западнорусского языка, пробуждение гражданской активности народа и национального самосознания. В его творчестве присутствуют выраженные демократические тенденции.

Его подход к религии был рационалистическим, толерантным. Религиозное образование он связывал с просвещением вообще. Евангелие адресовал и взрослым, и детям, и кальвинистам, и православным, и всем, кто хочет читать эту книгу. В своём предисловии к Евангелию Тяпинский писал, что из-за тяжёлого материального положения и противодействия неприятелей ему пришлось выпустить только писания святых Матфея, Марка и начало из Евангелия Луки. Основную причину тяжёлого положения и упадка своей родины (Великого княжества Литовского) он видел в официальной политике полонизации и окатоличивания, в поддержке этой политики местными феодалами, которые не только не помогали народу развивать свою культуру, но и сами отреклись от того, что когда-то было сделано их «фалебными предками», стыдились своего происхождения и языка. Поэтому, по Тяпинскому, «за такою неволею» вместо «мудрости и цвичения» «оплаканая неумеетность пришла, же вжо некоторые и писмо се своим… встыдают».

Давно назревшим делом он считал открытие школ, в которых преподавание велось бы не на латинском или польском, а на западнорусском языке, достаточно богатом для использования его в учебных заведениях. Такие школы и изучаемые в них предметы, по его замыслу, должны соответствовать всестороннему развитию образования на родном языке и, значит, всестороннему развитию человека «для лепшого розсудку», чтобы у них «детки смыслы свои неяко готовали, острили и в вере прицвичали». В своём издании Евангелия Василий Тяпинский поместил 210 глосс (слов-переводов), которые поясняли на полях книги непонятные или малопонятные слова.

В 1560—1570-е годы в Великом княжестве Литовском было тяжёлое положение. Ещё не закончилась Инфляндская война, непростыми были отношения между Польшей и Великим княжеством Литовским в новом государственном образовании — Речи Посполитой. Люблинская уния 1569 г. затронула государственные интересы Великого княжества Литовского, в состав Короны (Польского королевства) были включены его бывшие земли — Волынь, Киевское воеводство, Подляшье. Усилились позиции католической церкви, очевидными стали первые успехи иезуитского ордена. В среде привилегированных пластов общества, князей, панов и магнатов, стали развиваться полонизационные тенденции. Всё чаще в бытовой и общественной жизни местной знати литовский и западнорусский языки уступали своё место польскому, а частично и латинскому языкам, распространилась религиозная конверсия (переход шляхты в католицизм), в кризисном положении оказалась православная церковь.

Под влиянием новых государственно-политических условий и внутренних противоречий начался стремительных отход от реформации наиболее знатных и влиятельных родов. Эти процессы по-разному отражались на духовной жизни Великого княжества Литовского с простым, посполитым, людом, значительной частью городского населения, мелкой шляхты, крестьянами. На существовавшее социальное разделение наслаивались чужой язык, обычаи и традиции, чужая конфессия. Общее ухудшение положения, поборы и другие беды военного времени в сознании посполитого люда нередко связывались с усилением польского влияния, а польскоязычная католическая местная шляхта и магнаты ассоциировались с «ляхами» (поляками). Некоторые просветители-реформаторы в Великом княжестве Литовском, в том числе урождённые поляки, с гуманистических позиций высказывались за расширение и реформирование школьного образования, высоко оценивали красоту и духовные возможности западнорусского и церковнославянского языков, высказывались за мирное сосуществование разных, тем более соседних народов.

Приметы неоднозначных политических, духовных и культурно-моральных процессов осознавались Василием Тяпинским, Симоном Будным и их сподвижниками. Полагают, что в 1562 году Василий Тяпинский издал в Несвиже два произведения Симона Будного: «Катехизис» и «Оправдание грешного человека перед Богом». Но только в творчестве самого Тяпинского просветительские и духовные тенденции нашли наиболее сильное и возвышенное воплощение, стали основным духовным делом его жизни. Тяпинский, возможно, не учился в зарубежных университетах, так как вся предыдущая жизнь его была связана с военными, общественными и сложными домашними обязанностями, да и стоили такие путешествия немало. Но переводы Библии были под силу только людям образованным, талантливым, имеющим значительные познания в истории, лингвистике, теологии, литературе. Безусловно, расширению сферы его интересов, кругозора, общественной и духовной активности, заинтересованности библейскими переводами способствовала его дружба с Симоном Будным и его сподвижниками, участие в реформационном движении, знакомство с деятельностью Франциска Скорины и несвижской типографии.

В Супрасльском сборнике XVI в. перед предисловием к Евангелию Тяпинского помещены «Катэхизисъ, або Соума Науки детей въ Христе Исусе». Текст, возможно, отредактирован Тяпинским.

Смерть

Записи, касающиеся смерти Василия Тяпинского, содержатся в актовой книге «Менский гродский суд» (Национальный исторический архив Беларуси) и датируются 1600 г.

В городском суду места менского записана жалоба жителей окрестностей Полоцка Константина и Абрама Тяпинских на бояр земенина К. Гурина из имения Юнцевское за разбойное нападение и избиение их в сарае имения Крайское. Подобные столкновения были характерны для того времени.

… по справе своей, которую мети маем за позвы гродскими… перед судом… з земяны господарскими воеводства Полоцкого с паном Иваном и Василием Матеевичами Цяпинскими о забите через них отцу нашого пана Василя Цяпинского…

Документ свидетельствует, что Василий Тяпинский был убит своими двоюродными братьями либо в начале 1600 г., либо в 1599 г. Мотивы преступления неизвестны, но корни его, вероятно, берут начало в давней вражде Василия и Матея Тяпинских, про которую говорится в документе из Литовской метрики. О многочисленных недоброжелателях и врагах упоминает Тяпинский и в своём предисловии к Евангелию.

Память

В честь Тяпинского названа улица в Минске

Литература

• Асветнікі зямлі беларускай, X — пачатак XX ст. Энц. даведнік. «Беларуская энцыклапедыя». Мн., 2001.
• Славутыя імёны бацькаўшчыны // Выпуск першы. Беларускі фонд культуры. Мн., 2000.
• Коршунаў А. Ф. Васіль Цяпінскі // Гісторыя беларускай дакастрычніцкай літаратуры. Мн., 1968.

Отрывок, характеризующий Тяпинский, Василий Николаевич

– Еще две линии прибавь, как раз так будет, – закричал он тоненьким голоском, которому он старался придать молодцоватость, не шедшую к его фигуре. – Второе! – пропищал он. – Круши, Медведев!
Багратион окликнул офицера, и Тушин, робким и неловким движением, совсем не так, как салютуют военные, а так, как благословляют священники, приложив три пальца к козырьку, подошел к генералу. Хотя орудия Тушина были назначены для того, чтоб обстреливать лощину, он стрелял брандскугелями по видневшейся впереди деревне Шенграбен, перед которой выдвигались большие массы французов.
Никто не приказывал Тушину, куда и чем стрелять, и он, посоветовавшись с своим фельдфебелем Захарченком, к которому имел большое уважение, решил, что хорошо было бы зажечь деревню. «Хорошо!» сказал Багратион на доклад офицера и стал оглядывать всё открывавшееся перед ним поле сражения, как бы что то соображая. С правой стороны ближе всего подошли французы. Пониже высоты, на которой стоял Киевский полк, в лощине речки слышалась хватающая за душу перекатная трескотня ружей, и гораздо правее, за драгунами, свитский офицер указывал князю на обходившую наш фланг колонну французов. Налево горизонт ограничивался близким лесом. Князь Багратион приказал двум баталионам из центра итти на подкрепление направо. Свитский офицер осмелился заметить князю, что по уходе этих баталионов орудия останутся без прикрытия. Князь Багратион обернулся к свитскому офицеру и тусклыми глазами посмотрел на него молча. Князю Андрею казалось, что замечание свитского офицера было справедливо и что действительно сказать было нечего. Но в это время прискакал адъютант от полкового командира, бывшего в лощине, с известием, что огромные массы французов шли низом, что полк расстроен и отступает к киевским гренадерам. Князь Багратион наклонил голову в знак согласия и одобрения. Шагом поехал он направо и послал адъютанта к драгунам с приказанием атаковать французов. Но посланный туда адъютант приехал через полчаса с известием, что драгунский полковой командир уже отступил за овраг, ибо против него был направлен сильный огонь, и он понапрасну терял людей и потому спешил стрелков в лес.
– Хорошо! – сказал Багратион.
В то время как он отъезжал от батареи, налево тоже послышались выстрелы в лесу, и так как было слишком далеко до левого фланга, чтобы успеть самому приехать во время, князь Багратион послал туда Жеркова сказать старшему генералу, тому самому, который представлял полк Кутузову в Браунау, чтобы он отступил сколь можно поспешнее за овраг, потому что правый фланг, вероятно, не в силах будет долго удерживать неприятеля. Про Тушина же и баталион, прикрывавший его, было забыто. Князь Андрей тщательно прислушивался к разговорам князя Багратиона с начальниками и к отдаваемым им приказаниям и к удивлению замечал, что приказаний никаких отдаваемо не было, а что князь Багратион только старался делать вид, что всё, что делалось по необходимости, случайности и воле частных начальников, что всё это делалось хоть не по его приказанию, но согласно с его намерениями. Благодаря такту, который выказывал князь Багратион, князь Андрей замечал, что, несмотря на эту случайность событий и независимость их от воли начальника, присутствие его сделало чрезвычайно много. Начальники, с расстроенными лицами подъезжавшие к князю Багратиону, становились спокойны, солдаты и офицеры весело приветствовали его и становились оживленнее в его присутствии и, видимо, щеголяли перед ним своею храбростию.


Князь Багратион, выехав на самый высокий пункт нашего правого фланга, стал спускаться книзу, где слышалась перекатная стрельба и ничего не видно было от порохового дыма. Чем ближе они спускались к лощине, тем менее им становилось видно, но тем чувствительнее становилась близость самого настоящего поля сражения. Им стали встречаться раненые. Одного с окровавленной головой, без шапки, тащили двое солдат под руки. Он хрипел и плевал. Пуля попала, видно, в рот или в горло. Другой, встретившийся им, бодро шел один, без ружья, громко охая и махая от свежей боли рукою, из которой кровь лилась, как из стклянки, на его шинель. Лицо его казалось больше испуганным, чем страдающим. Он минуту тому назад был ранен. Переехав дорогу, они стали круто спускаться и на спуске увидали несколько человек, которые лежали; им встретилась толпа солдат, в числе которых были и не раненые. Солдаты шли в гору, тяжело дыша, и, несмотря на вид генерала, громко разговаривали и махали руками. Впереди, в дыму, уже были видны ряды серых шинелей, и офицер, увидав Багратиона, с криком побежал за солдатами, шедшими толпой, требуя, чтоб они воротились. Багратион подъехал к рядам, по которым то там, то здесь быстро щелкали выстрелы, заглушая говор и командные крики. Весь воздух пропитан был пороховым дымом. Лица солдат все были закопчены порохом и оживлены. Иные забивали шомполами, другие посыпали на полки, доставали заряды из сумок, третьи стреляли. Но в кого они стреляли, этого не было видно от порохового дыма, не уносимого ветром. Довольно часто слышались приятные звуки жужжанья и свистения. «Что это такое? – думал князь Андрей, подъезжая к этой толпе солдат. – Это не может быть атака, потому что они не двигаются; не может быть карре: они не так стоят».
Худощавый, слабый на вид старичок, полковой командир, с приятною улыбкой, с веками, которые больше чем наполовину закрывали его старческие глаза, придавая ему кроткий вид, подъехал к князю Багратиону и принял его, как хозяин дорогого гостя. Он доложил князю Багратиону, что против его полка была конная атака французов, но что, хотя атака эта отбита, полк потерял больше половины людей. Полковой командир сказал, что атака была отбита, придумав это военное название тому, что происходило в его полку; но он действительно сам не знал, что происходило в эти полчаса во вверенных ему войсках, и не мог с достоверностью сказать, была ли отбита атака или полк его был разбит атакой. В начале действий он знал только то, что по всему его полку стали летать ядра и гранаты и бить людей, что потом кто то закричал: «конница», и наши стали стрелять. И стреляли до сих пор уже не в конницу, которая скрылась, а в пеших французов, которые показались в лощине и стреляли по нашим. Князь Багратион наклонил голову в знак того, что всё это было совершенно так, как он желал и предполагал. Обратившись к адъютанту, он приказал ему привести с горы два баталиона 6 го егерского, мимо которых они сейчас проехали. Князя Андрея поразила в эту минуту перемена, происшедшая в лице князя Багратиона. Лицо его выражало ту сосредоточенную и счастливую решимость, которая бывает у человека, готового в жаркий день броситься в воду и берущего последний разбег. Не было ни невыспавшихся тусклых глаз, ни притворно глубокомысленного вида: круглые, твердые, ястребиные глаза восторженно и несколько презрительно смотрели вперед, очевидно, ни на чем не останавливаясь, хотя в его движениях оставалась прежняя медленность и размеренность.
Полковой командир обратился к князю Багратиону, упрашивая его отъехать назад, так как здесь было слишком опасно. «Помилуйте, ваше сиятельство, ради Бога!» говорил он, за подтверждением взглядывая на свитского офицера, который отвертывался от него. «Вот, изволите видеть!» Он давал заметить пули, которые беспрестанно визжали, пели и свистали около них. Он говорил таким тоном просьбы и упрека, с каким плотник говорит взявшемуся за топор барину: «наше дело привычное, а вы ручки намозолите». Он говорил так, как будто его самого не могли убить эти пули, и его полузакрытые глаза придавали его словам еще более убедительное выражение. Штаб офицер присоединился к увещаниям полкового командира; но князь Багратион не отвечал им и только приказал перестать стрелять и построиться так, чтобы дать место подходившим двум баталионам. В то время как он говорил, будто невидимою рукой потянулся справа налево, от поднявшегося ветра, полог дыма, скрывавший лощину, и противоположная гора с двигающимися по ней французами открылась перед ними. Все глаза были невольно устремлены на эту французскую колонну, подвигавшуюся к нам и извивавшуюся по уступам местности. Уже видны были мохнатые шапки солдат; уже можно было отличить офицеров от рядовых; видно было, как трепалось о древко их знамя.
– Славно идут, – сказал кто то в свите Багратиона.
Голова колонны спустилась уже в лощину. Столкновение должно было произойти на этой стороне спуска…
Остатки нашего полка, бывшего в деле, поспешно строясь, отходили вправо; из за них, разгоняя отставших, подходили стройно два баталиона 6 го егерского. Они еще не поровнялись с Багратионом, а уже слышен был тяжелый, грузный шаг, отбиваемый в ногу всею массой людей. С левого фланга шел ближе всех к Багратиону ротный командир, круглолицый, статный мужчина с глупым, счастливым выражением лица, тот самый, который выбежал из балагана. Он, видимо, ни о чем не думал в эту минуту, кроме того, что он молодцом пройдет мимо начальства.
С фрунтовым самодовольством он шел легко на мускулистых ногах, точно он плыл, без малейшего усилия вытягиваясь и отличаясь этою легкостью от тяжелого шага солдат, шедших по его шагу. Он нес у ноги вынутую тоненькую, узенькую шпагу (гнутую шпажку, не похожую на оружие) и, оглядываясь то на начальство, то назад, не теряя шагу, гибко поворачивался всем своим сильным станом. Казалось, все силы души его были направлены на то,чтобы наилучшим образом пройти мимо начальства, и, чувствуя, что он исполняет это дело хорошо, он был счастлив. «Левой… левой… левой…», казалось, внутренно приговаривал он через каждый шаг, и по этому такту с разно образно строгими лицами двигалась стена солдатских фигур, отягченных ранцами и ружьями, как будто каждый из этих сотен солдат мысленно через шаг приговаривал: «левой… левой… левой…». Толстый майор, пыхтя и разрознивая шаг, обходил куст по дороге; отставший солдат, запыхавшись, с испуганным лицом за свою неисправность, рысью догонял роту; ядро, нажимая воздух, пролетело над головой князя Багратиона и свиты и в такт: «левой – левой!» ударилось в колонну. «Сомкнись!» послышался щеголяющий голос ротного командира. Солдаты дугой обходили что то в том месте, куда упало ядро; старый кавалер, фланговый унтер офицер, отстав около убитых, догнал свой ряд, подпрыгнув, переменил ногу, попал в шаг и сердито оглянулся. «Левой… левой… левой…», казалось, слышалось из за угрожающего молчания и однообразного звука единовременно ударяющих о землю ног.
– Молодцами, ребята! – сказал князь Багратион.
«Ради… ого го го го го!…» раздалось по рядам. Угрюмый солдат, шедший слева, крича, оглянулся глазами на Багратиона с таким выражением, как будто говорил: «сами знаем»; другой, не оглядываясь и как будто боясь развлечься, разинув рот, кричал и проходил.
Велено было остановиться и снять ранцы.
Багратион объехал прошедшие мимо его ряды и слез с лошади. Он отдал казаку поводья, снял и отдал бурку, расправил ноги и поправил на голове картуз. Голова французской колонны, с офицерами впереди, показалась из под горы.
«С Богом!» проговорил Багратион твердым, слышным голосом, на мгновение обернулся к фронту и, слегка размахивая руками, неловким шагом кавалериста, как бы трудясь, пошел вперед по неровному полю. Князь Андрей чувствовал, что какая то непреодолимая сила влечет его вперед, и испытывал большое счастие. [Тут произошла та атака, про которую Тьер говорит: «Les russes se conduisirent vaillamment, et chose rare a la guerre, on vit deux masses d'infanterie Mariecher resolument l'une contre l'autre sans qu'aucune des deux ceda avant d'etre abordee»; а Наполеон на острове Св. Елены сказал: «Quelques bataillons russes montrerent de l'intrepidite„. [Русские вели себя доблестно, и вещь – редкая на войне, две массы пехоты шли решительно одна против другой, и ни одна из двух не уступила до самого столкновения“. Слова Наполеона: [Несколько русских батальонов проявили бесстрашие.]
Уже близко становились французы; уже князь Андрей, шедший рядом с Багратионом, ясно различал перевязи, красные эполеты, даже лица французов. (Он ясно видел одного старого французского офицера, который вывернутыми ногами в штиблетах с трудом шел в гору.) Князь Багратион не давал нового приказания и всё так же молча шел перед рядами. Вдруг между французами треснул один выстрел, другой, третий… и по всем расстроившимся неприятельским рядам разнесся дым и затрещала пальба. Несколько человек наших упало, в том числе и круглолицый офицер, шедший так весело и старательно. Но в то же мгновение как раздался первый выстрел, Багратион оглянулся и закричал: «Ура!»
«Ура а а а!» протяжным криком разнеслось по нашей линии и, обгоняя князя Багратиона и друг друга, нестройною, но веселою и оживленною толпой побежали наши под гору за расстроенными французами.


Атака 6 го егерского обеспечила отступление правого фланга. В центре действие забытой батареи Тушина, успевшего зажечь Шенграбен, останавливало движение французов. Французы тушили пожар, разносимый ветром, и давали время отступать. Отступление центра через овраг совершалось поспешно и шумно; однако войска, отступая, не путались командами. Но левый фланг, который единовременно был атакован и обходим превосходными силами французов под начальством Ланна и который состоял из Азовского и Подольского пехотных и Павлоградского гусарского полков, был расстроен. Багратион послал Жеркова к генералу левого фланга с приказанием немедленно отступать.
Жерков бойко, не отнимая руки от фуражки, тронул лошадь и поскакал. Но едва только он отъехал от Багратиона, как силы изменили ему. На него нашел непреодолимый страх, и он не мог ехать туда, где было опасно.
Подъехав к войскам левого фланга, он поехал не вперед, где была стрельба, а стал отыскивать генерала и начальников там, где их не могло быть, и потому не передал приказания.
Командование левым флангом принадлежало по старшинству полковому командиру того самого полка, который представлялся под Браунау Кутузову и в котором служил солдатом Долохов. Командование же крайнего левого фланга было предназначено командиру Павлоградского полка, где служил Ростов, вследствие чего произошло недоразумение. Оба начальника были сильно раздражены друг против друга, и в то самое время как на правом фланге давно уже шло дело и французы уже начали наступление, оба начальника были заняты переговорами, которые имели целью оскорбить друг друга. Полки же, как кавалерийский, так и пехотный, были весьма мало приготовлены к предстоящему делу. Люди полков, от солдата до генерала, не ждали сражения и спокойно занимались мирными делами: кормлением лошадей в коннице, собиранием дров – в пехоте.
– Есть он, однако, старше моего в чином, – говорил немец, гусарский полковник, краснея и обращаясь к подъехавшему адъютанту, – то оставляяй его делать, как он хочет. Я своих гусар не могу жертвовать. Трубач! Играй отступление!
Но дело становилось к спеху. Канонада и стрельба, сливаясь, гремели справа и в центре, и французские капоты стрелков Ланна проходили уже плотину мельницы и выстраивались на этой стороне в двух ружейных выстрелах. Пехотный полковник вздрагивающею походкой подошел к лошади и, взлезши на нее и сделавшись очень прямым и высоким, поехал к павлоградскому командиру. Полковые командиры съехались с учтивыми поклонами и со скрываемою злобой в сердце.
– Опять таки, полковник, – говорил генерал, – не могу я, однако, оставить половину людей в лесу. Я вас прошу , я вас прошу , – повторил он, – занять позицию и приготовиться к атаке.
– А вас прошу не мешивайтся не свое дело, – отвечал, горячась, полковник. – Коли бы вы был кавалерист…
– Я не кавалерист, полковник, но я русский генерал, и ежели вам это неизвестно…
– Очень известно, ваше превосходительство, – вдруг вскрикнул, трогая лошадь, полковник, и делаясь красно багровым. – Не угодно ли пожаловать в цепи, и вы будете посмотрейть, что этот позиция никуда негодный. Я не хочу истребить своя полка для ваше удовольствие.
– Вы забываетесь, полковник. Я не удовольствие свое соблюдаю и говорить этого не позволю.