Василиса Прекрасная (сказка)
| Василиса Прекрасная | |
 Василиса Прекрасная уходит с «подарком» от Бабы Яги (И. Я. Билибин, 1899 г.) | |
| Жанр: | |
|---|---|
| Язык оригинала: | |
 Текст произведения в Викитеке | |
Василиса Прекрасная — русская народная сказка и именование её главной героини. В сборнике «Народные русские сказки» А. Н. Афанасьева версии этой сказки находятся под номерами: 104 («Василиса Прекрасная»); 219—226 («Морской царь и Василиса Премудрая»); 267–269 («Царевна-лягушка»). Одноимённые советские фильм (1939) и мультфильм (1977 г.) имеют собственные сюжеты, основанные на сказке «Царевна-лягушка» (в них Василиса «Премудрая» стала «Прекрасной»).
Содержание
Сюжет
У одного купца умерла жена, с которой он прожил в супружестве 12 лет, оставив единственную дочь 8 лет — Василису. Перед смертью, купчиха отдаёт дочери куклу со своим благословением. Эта кукла не простая: если дать ей поесть, то можно получить от неё помощь при неприятностях. Через некоторое время купец вторично женится на вдове с двумя дочерьми — сверстницами Василисы. Новая жена невзлюбила падчерицу, давая ей разные непосильные работы, но куколка выполняла всю работу за Василису.
Когда главная героиня выросла, то к ней стали свататься все женихи города. Мачеха же всем отказывала: «Не выдам меньшой прежде старших!» Однажды купец надолго уехал из дома по торговым делам, и в это время, по желанию мачехи, семья перешла жить в другой дом, стоящий возле дремучего леса, в котором находилась избушка Бабы-Яги.
Часто посылала мачеха Василису в лес, надеясь что Баба-Яга встретит её и съест. Но девушка, благодаря руководству куколки, всегда избегала опасных путей. Наконец, мачеха с дочками сговорились прямо отослать Василису в избушку бабы-яги за огнём, так что, во время осенней женской работы (плетение, вязание и прядение), совершаемой ночью, нарочно потушили горящую свечу. Куколка, как обычно, пообещала заботиться о безопасности девушки, и та отправилась в дорогу.
По пути ей встретились три всадника: белый, красный и чёрный (по словам Бабы-Яги, это её слуги: день, солнце и ночь). На заборе же Бабы-Яги, сделанном из человеческих костей, были развешаны черепа, глаза которых освещали своим светом окрестности, как днём. Тут из лесу выехала и сама хозяйка: «в ступе едет, пестом погоняет, помелом след заметает».
Выслушав нужду девушки в огне, Баба-Яга потребовала от той под страхом смерти поработать для начала служанкой. По голосовому приказу отворились ворота, а затем сами же и заперлись. Разные задания давала Василисе Баба-Яга, но та, благодаря помощи куколки, всё выполняла как надо.
Ещё у Бабы-Яги были помощники — три пары рук, которые откликались и являлись на зов её голоса. Баба-Яга не стала объяснять, что это за пары рук: «Я не люблю, чтоб у меня сор из избы выносили, и слишком любопытных ем». Через какое-то время Баба-Яга спросила девушку, как та умудряется так хорошо выполнять всю работу, и узнав, что причиной тому «благословение матери», вытолкала её вон, сказав: «Не нужно мне благословенных».
С собой же, вместо светильника, дала в дар один череп с горящими глазами. Хотела Василиса от него избавиться, но череп сказал, чтобы она этого не делала, а несла в дом мачехи. Там свет, исходящий из глазниц черепа, испепелил мачеху и её двух дочек.
После происшедшего Василиса зарыла череп в землю и ушла в город, где поселилась у одной старушки, решив ждать возвращения отца там, и занялась прядением и ткачеством. Ткань в её руках получалась такой тонкой, что старушка как-то понесла её прямо в царский дворец. Царь же попросил сшить ему из этого полотна сорочки, что Василиса через старушку и исполнила.
Оценив искусную работу, царь захотел лично увидеть и наградить девушку. Увлёкшись её красотою с первого взгляда, царь взял Василису в жёны. Вернувшийся из торгового путешествия отец Василисы остался жить при дворе. Старушку новая царица тоже взяла к себе, а помощницу-куколку до конца своих дней носила в кармане.
Интерпретации
Белый, красный, и чёрный всадники появляются и в других историях про бабу-ягу, и часто интерпретируются как мифологические образы.
Как и многие фольклористы XIX века, Афанасьев рассматривает многие народные сказки как способы отображения природных явлений и стихий. В такой интерпретации он истолковал эту сказку — как изображение конфликта между солнечным светом (Василиса), бурным ветром (мачеха) и темными тучами (сводные сестры)[1].
Кларисса Пинкола Эстес интерпретирует сказку как рассказ о женском раскрепощении, как путь главной героини от подчинения до силы и независимости. Баба-яга объясняется в качестве «необузданного феминного» принципа, от которого Василиса была отделена, но попав под его власть, повинуясь и научаясь самовоспитанию, она возрастает в процессе этого научения[2].
Галерея
Иллюстрации к сказке Ивана Яковлевича Билибина:
- Ivan Bilibin 006.jpg
Белый всадник
- Redsun.jpg
Красный всадник
- Ivan Bilibin 024 variation.jpeg
Чёрный всадник
- Bilibin. Baba Yaga.jpg
Баба-яга
- Ivan Bilibin 025.jpg
Василиса, старушка и царь
См. также
|
|
Василиса Прекрасная в Викитеке? |
|---|
Напишите отзыв о статье "Василиса Прекрасная (сказка)"
Примечания
- ↑ (англ.) Maria Tatar, p 334, The Annotated Classic Fairy Tales, ISBN 0-393-05163-3
- ↑ (англ.) Estés Clarissa Pinkola. Women Who Run with the Wolves. — Ballantine Books. — ISBN 978-0-345-40987-4.
Ссылки
- Афанасьев А. Н. Народные русские сказки. Полное издание в одном томе. / — М.: Альфа-книга, 2010, С. 123—128. ISBN 978-5-9922-0149-9.
Отрывок, характеризующий Василиса Прекрасная (сказка)
– Благодарю вашу светлость, – отвечал князь Андрей, – но я боюсь, что не гожусь больше для штабов, – сказал он с улыбкой, которую Кутузов заметил. Кутузов вопросительно посмотрел на него. – А главное, – прибавил князь Андрей, – я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас, то поверьте…Умное, доброе и вместе с тем тонко насмешливое выражение светилось на пухлом лице Кутузова. Он перебил Болконского:
– Жалею, ты бы мне нужен был; но ты прав, ты прав. Нам не сюда люди нужны. Советчиков всегда много, а людей нет. Не такие бы полки были, если бы все советчики служили там в полках, как ты. Я тебя с Аустерлица помню… Помню, помню, с знаменем помню, – сказал Кутузов, и радостная краска бросилась в лицо князя Андрея при этом воспоминании. Кутузов притянул его за руку, подставляя ему щеку, и опять князь Андрей на глазах старика увидал слезы. Хотя князь Андрей и знал, что Кутузов был слаб на слезы и что он теперь особенно ласкает его и жалеет вследствие желания выказать сочувствие к его потере, но князю Андрею и радостно и лестно было это воспоминание об Аустерлице.
– Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога – это дорога чести. – Он помолчал. – Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надо было. – И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне и заключенном мире. – Да, немало упрекали меня, – сказал Кутузов, – и за войну и за мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre. [Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.] A и там советчиков не меньше было, чем здесь… – продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо, занимали его. – Ох, советчики, советчики! – сказал он. Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее, а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он с тридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение и время) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турок есть заставил. – Он покачал головой. – И французы тоже будут! Верь моему слову, – воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, – будут у меня лошадиное мясо есть! – И опять глаза его залоснились слезами.
– Однако до лжно же будет принять сражение? – сказал князь Андрей.
– До лжно будет, если все этого захотят, нечего делать… А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом не слышат, – вот что плохо.] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? – спросил он, видимо, ожидая ответа. – Да, что ты велишь делать? – повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. – Я тебе скажу, что делать, – проговорил он, так как князь Андрей все таки не отвечал. – Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, – он помолчал, – abstiens toi, [В сомнении, мой милый, воздерживайся.] – выговорил он с расстановкой.
– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.
После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
