Василишки

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Деревня
Василишки
белор. Васілішкі
Страна
Белоруссия
Область
Гродненская
Район
Сельсовет
Координаты
Население
2 678 человек (1992)
Часовой пояс
Телефонный код
+375 1514
Почтовый индекс
231522
Автомобильный код
4

Васили́шки (белор. Васілішкі, польск. Wasiliszki) — деревня в Щучинском районе Гродненской области Беларуси. Административный центр Василишковского сельского Совета.

Население 2678 жителей (1992).





История

В 14991766 староство в составе Виленского воеводства Речи Посполитой. Первыми старостами Василишек были: Ян Стецкович (1499 г.), Ян Радзивилл (1500-01), Василий Львович Глинский (1501-04), Станислав Кишка (1505-06) (по-видимому от этого прозвища и происходит прозвище жителей Василишек — «кишкари»), Ян Щитович (1507-15), Якуб Кунцевич (1518-23), Ян Радзивилл (1523-41). В 1766 году василишковское староство имел во владении Михаил Огинский. В 1795 году в результате третьего раздела Речи Посполитой перешли в состав Российской империи.

По переписи в 1866 году в Василишках было 244 дворов, а население составляло 1841 жителей (5 человек православных, 453 католиков, 1383 евреев). Действовала православная церковь, католический костел, синагога, окружная усадьба полиции, почтовая станция и народная школа (86 учеников в 1885 году).

Первый деревянный костел св. Апостола Петра был построен в Василишках по указу польского короля Казимира Ягеллончика в 1489 году (8086 верующих). В 1655 во время Войны России и Речи Посполитой 1654—1667 годов был разрушен. В 1658 Мартин Доминик Лимонт, судья лидского земства и будущий витебский каштелян, основал деревянный монастырь доминиканцев, а Катажина Францкевич из рода Абрахамовичей в 1662 году пожертвовала на его обустройство 10 000 злотых. В 1706 году во время второй шведской войны в феврале в монастыре на некоторое время останавливался польский король Станислав Лещинский (в это время шведский король Карл XII находился в местечке Желудок). 1769—1832 — строительство каменного монастыря силами монахов. В 1773 в монастыре жило 11 монахов. 1769 начало строительства современного каменного костёла Иоанна Крестителя, а в 1790 году состоялось освещение костёла епископом Волозицким. В 1832 году монастырь был ликвидирован.

С 1921 года деревня входила в состав Польши. В 1939 году занята Красной Армией и вошла в состав БССР. В 1940—1954 годах был центром Василишковского района.

По переписи 1921 года в Василишках было около 275 дворов, жителей 1874. Из них православных: 9, католиков: 641, евреев: 1223, иных: 1.

Во время немецкой оккупации в 10-11 мая 1942 года в ходе холокоста нацисты убили в деревне 2159 евреев[1].

Достопримечательности

В посёлке находятся: костёл св. Иоанна Крестителя 1769 года, синагога начала XX века и еврейское кладбище.

Галерея

Напишите отзыв о статье "Василишки"

Примечания

  1. Черноглазова Р. А., Хеер Х. Трагедия евреев Белоруссии в 1941— 1944 гг.: сборник материалов и документов. — Изд. 2-е, испр. и доп. — Мн.: Э. С. Гальперин, 1997. — С. 128. — 398 с. — 1000 экз. — ISBN 985627902X.

См. также

Ссылки

  • [globus.tut.by/vasilishki/index.htm#sinag Globus.tut.by]


Отрывок, характеризующий Василишки

Четвертое направление было направление, которого самым видным представителем был великий князь, наследник цесаревич, не могший забыть своего аустерлицкого разочарования, где он, как на смотр, выехал перед гвардиею в каске и колете, рассчитывая молодецки раздавить французов, и, попав неожиданно в первую линию, насилу ушел в общем смятении. Люди этой партии имели в своих суждениях и качество и недостаток искренности. Они боялись Наполеона, видели в нем силу, в себе слабость и прямо высказывали это. Они говорили: «Ничего, кроме горя, срама и погибели, из всего этого не выйдет! Вот мы оставили Вильну, оставили Витебск, оставим и Дриссу. Одно, что нам остается умного сделать, это заключить мир, и как можно скорее, пока не выгнали нас из Петербурга!»
Воззрение это, сильно распространенное в высших сферах армии, находило себе поддержку и в Петербурге, и в канцлере Румянцеве, по другим государственным причинам стоявшем тоже за мир.
Пятые были приверженцы Барклая де Толли, не столько как человека, сколько как военного министра и главнокомандующего. Они говорили: «Какой он ни есть (всегда так начинали), но он честный, дельный человек, и лучше его нет. Дайте ему настоящую власть, потому что война не может идти успешно без единства начальствования, и он покажет то, что он может сделать, как он показал себя в Финляндии. Ежели армия наша устроена и сильна и отступила до Дриссы, не понесши никаких поражений, то мы обязаны этим только Барклаю. Ежели теперь заменят Барклая Бенигсеном, то все погибнет, потому что Бенигсен уже показал свою неспособность в 1807 году», – говорили люди этой партии.
Шестые, бенигсенисты, говорили, напротив, что все таки не было никого дельнее и опытнее Бенигсена, и, как ни вертись, все таки придешь к нему. И люди этой партии доказывали, что все наше отступление до Дриссы было постыднейшее поражение и беспрерывный ряд ошибок. «Чем больше наделают ошибок, – говорили они, – тем лучше: по крайней мере, скорее поймут, что так не может идти. А нужен не какой нибудь Барклай, а человек, как Бенигсен, который показал уже себя в 1807 м году, которому отдал справедливость сам Наполеон, и такой человек, за которым бы охотно признавали власть, – и таковой есть только один Бенигсен».
Седьмые – были лица, которые всегда есть, в особенности при молодых государях, и которых особенно много было при императоре Александре, – лица генералов и флигель адъютантов, страстно преданные государю не как императору, но как человека обожающие его искренно и бескорыстно, как его обожал Ростов в 1805 м году, и видящие в нем не только все добродетели, но и все качества человеческие. Эти лица хотя и восхищались скромностью государя, отказывавшегося от командования войсками, но осуждали эту излишнюю скромность и желали только одного и настаивали на том, чтобы обожаемый государь, оставив излишнее недоверие к себе, объявил открыто, что он становится во главе войска, составил бы при себе штаб квартиру главнокомандующего и, советуясь, где нужно, с опытными теоретиками и практиками, сам бы вел свои войска, которых одно это довело бы до высшего состояния воодушевления.
Восьмая, самая большая группа людей, которая по своему огромному количеству относилась к другим, как 99 к 1 му, состояла из людей, не желавших ни мира, ни войны, ни наступательных движений, ни оборонительного лагеря ни при Дриссе, ни где бы то ни было, ни Барклая, ни государя, ни Пфуля, ни Бенигсена, но желающих только одного, и самого существенного: наибольших для себя выгод и удовольствий. В той мутной воде перекрещивающихся и перепутывающихся интриг, которые кишели при главной квартире государя, в весьма многом можно было успеть в таком, что немыслимо бы было в другое время. Один, не желая только потерять своего выгодного положения, нынче соглашался с Пфулем, завтра с противником его, послезавтра утверждал, что не имеет никакого мнения об известном предмете, только для того, чтобы избежать ответственности и угодить государю. Другой, желающий приобрести выгоды, обращал на себя внимание государя, громко крича то самое, на что намекнул государь накануне, спорил и кричал в совете, ударяя себя в грудь и вызывая несоглашающихся на дуэль и тем показывая, что он готов быть жертвою общей пользы. Третий просто выпрашивал себе, между двух советов и в отсутствие врагов, единовременное пособие за свою верную службу, зная, что теперь некогда будет отказать ему. Четвертый нечаянно все попадался на глаза государю, отягченный работой. Пятый, для того чтобы достигнуть давно желанной цели – обеда у государя, ожесточенно доказывал правоту или неправоту вновь выступившего мнения и для этого приводил более или менее сильные и справедливые доказательства.
Все люди этой партии ловили рубли, кресты, чины и в этом ловлении следили только за направлением флюгера царской милости, и только что замечали, что флюгер обратился в одну сторону, как все это трутневое население армии начинало дуть в ту же сторону, так что государю тем труднее было повернуть его в другую. Среди неопределенности положения, при угрожающей, серьезной опасности, придававшей всему особенно тревожный характер, среди этого вихря интриг, самолюбий, столкновений различных воззрений и чувств, при разноплеменности всех этих лиц, эта восьмая, самая большая партия людей, нанятых личными интересами, придавала большую запутанность и смутность общему делу. Какой бы ни поднимался вопрос, а уж рой этих трутней, не оттрубив еще над прежней темой, перелетал на новую и своим жужжанием заглушал и затемнял искренние, спорящие голоса.