Васильев, Владимир Викторович
Поделись знанием:
Княжна Марья не была в Москве и вне опасности, как думал князь Андрей.
После возвращения Алпатыча из Смоленска старый князь как бы вдруг опомнился от сна. Он велел собрать из деревень ополченцев, вооружить их и написал главнокомандующему письмо, в котором извещал его о принятом им намерении оставаться в Лысых Горах до последней крайности, защищаться, предоставляя на его усмотрение принять или не принять меры для защиты Лысых Гор, в которых будет взят в плен или убит один из старейших русских генералов, и объявил домашним, что он остается в Лысых Горах.
Но, оставаясь сам в Лысых Горах, князь распорядился об отправке княжны и Десаля с маленьким князем в Богучарово и оттуда в Москву. Княжна Марья, испуганная лихорадочной, бессонной деятельностью отца, заменившей его прежнюю опущенность, не могла решиться оставить его одного и в первый раз в жизни позволила себе не повиноваться ему. Она отказалась ехать, и на нее обрушилась страшная гроза гнева князя. Он напомнил ей все, в чем он был несправедлив против нее. Стараясь обвинить ее, он сказал ей, что она измучила его, что она поссорила его с сыном, имела против него гадкие подозрения, что она задачей своей жизни поставила отравлять его жизнь, и выгнал ее из своего кабинета, сказав ей, что, ежели она не уедет, ему все равно. Он сказал, что знать не хочет о ее существовании, но вперед предупреждает ее, чтобы она не смела попадаться ему на глаза. То, что он, вопреки опасений княжны Марьи, не велел насильно увезти ее, а только не приказал ей показываться на глаза, обрадовало княжну Марью. Она знала, что это доказывало то, что в самой тайне души своей он был рад, что она оставалась дома и не уехала.
На другой день после отъезда Николушки старый князь утром оделся в полный мундир и собрался ехать главнокомандующему. Коляска уже была подана. Княжна Марья видела, как он, в мундире и всех орденах, вышел из дома и пошел в сад сделать смотр вооруженным мужикам и дворовым. Княжна Марья свдела у окна, прислушивалась к его голосу, раздававшемуся из сада. Вдруг из аллеи выбежало несколько людей с испуганными лицами.
Княжна Марья выбежала на крыльцо, на цветочную дорожку и в аллею. Навстречу ей подвигалась большая толпа ополченцев и дворовых, и в середине этой толпы несколько людей под руки волокли маленького старичка в мундире и орденах. Княжна Марья подбежала к нему и, в игре мелкими кругами падавшего света, сквозь тень липовой аллеи, не могла дать себе отчета в том, какая перемена произошла в его лице. Одно, что она увидала, было то, что прежнее строгое и решительное выражение его лица заменилось выражением робости и покорности. Увидав дочь, он зашевелил бессильными губами и захрипел. Нельзя было понять, чего он хотел. Его подняли на руки, отнесли в кабинет и положили на тот диван, которого он так боялся последнее время.
Привезенный доктор в ту же ночь пустил кровь и объявил, что у князя удар правой стороны.
В Лысых Горах оставаться становилось более и более опасным, и на другой день после удара князя, повезли в Богучарово. Доктор поехал с ними.
Когда они приехали в Богучарово, Десаль с маленьким князем уже уехали в Москву.
Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.
Оставаться в Вогучарове становилось опасным. Со всех сторон слышно было о приближающихся французах, и в одной деревне, в пятнадцати верстах от Богучарова, была разграблена усадьба французскими мародерами.
Доктор настаивал на том, что надо везти князя дальше; предводитель прислал чиновника к княжне Марье, уговаривая ее уезжать как можно скорее. Исправник, приехав в Богучарово, настаивал на том же, говоря, что в сорока верстах французы, что по деревням ходят французские прокламации и что ежели княжна не уедет с отцом до пятнадцатого, то он ни за что не отвечает.
Княжна пятнадцатого решилась ехать. Заботы приготовлений, отдача приказаний, за которыми все обращались к ней, целый день занимали ее. Ночь с четырнадцатого на пятнадцатое она провела, как обыкновенно, не раздеваясь, в соседней от той комнаты, в которой лежал князь. Несколько раз, просыпаясь, она слышала его кряхтенье, бормотанье, скрип кровати и шаги Тихона и доктора, ворочавших его. Несколько раз она прислушивалась у двери, и ей казалось, что он нынче бормотал громче обыкновенного и чаще ворочался. Она не могла спать и несколько раз подходила к двери, прислушиваясь, желая войти и не решаясь этого сделать. Хотя он и не говорил, но княжна Марья видела, знала, как неприятно было ему всякое выражение страха за него. Она замечала, как недовольно он отвертывался от ее взгляда, иногда невольно и упорно на него устремленного. Она знала, что ее приход ночью, в необычное время, раздражит его.
Но никогда ей так жалко не было, так страшно не было потерять его. Она вспоминала всю свою жизнь с ним, и в каждом слове, поступке его она находила выражение его любви к ней. Изредка между этими воспоминаниями врывались в ее воображение искушения дьявола, мысли о том, что будет после его смерти и как устроится ее новая, свободная жизнь. Но с отвращением отгоняла она эти мысли. К утру он затих, и она заснула.
Она проснулась поздно. Та искренность, которая бывает при пробуждении, показала ей ясно то, что более всего в болезни отца занимало ее. Она проснулась, прислушалась к тому, что было за дверью, и, услыхав его кряхтенье, со вздохом сказала себе, что было все то же.
– Да чему же быть? Чего же я хотела? Я хочу его смерти! – вскрикнула она с отвращением к себе самой.
Она оделась, умылась, прочла молитвы и вышла на крыльцо. К крыльцу поданы были без лошадей экипажи, в которые укладывали вещи.
Утро было теплое и серое. Княжна Марья остановилась на крыльце, не переставая ужасаться перед своей душевной мерзостью и стараясь привести в порядок свои мысли, прежде чем войти к нему.
Доктор сошел с лестницы и подошел к ней.
– Ему получше нынче, – сказал доктор. – Я вас искал. Можно кое что понять из того, что он говорит, голова посвежее. Пойдемте. Он зовет вас…
Сердце княжны Марьи так сильно забилось при этом известии, что она, побледнев, прислонилась к двери, чтобы не упасть. Увидать его, говорить с ним, подпасть под его взгляд теперь, когда вся душа княжны Марьи была переполнена этих страшных преступных искушений, – было мучительно радостно и ужасно.
– Пойдемте, – сказал доктор.
Княжна Марья вошла к отцу и подошла к кровати. Он лежал высоко на спине, с своими маленькими, костлявыми, покрытыми лиловыми узловатыми жилками ручками на одеяле, с уставленным прямо левым глазом и с скосившимся правым глазом, с неподвижными бровями и губами. Он весь был такой худенький, маленький и жалкий. Лицо его, казалось, ссохлось или растаяло, измельчало чертами. Княжна Марья подошла и поцеловала его руку. Левая рука сжала ее руку так, что видно было, что он уже давно ждал ее. Он задергал ее руку, и брови и губы его сердито зашевелились.
Она испуганно глядела на него, стараясь угадать, чего он хотел от нее. Когда она, переменя положение, подвинулась, так что левый глаз видел ее лицо, он успокоился, на несколько секунд не спуская с нее глаза. Потом губы и язык его зашевелились, послышались звуки, и он стал говорить, робко и умоляюще глядя на нее, видимо, боясь, что она не поймет его.
Княжна Марья, напрягая все силы внимания, смотрела на него. Комический труд, с которым он ворочал языком, заставлял княжну Марью опускать глаза и с трудом подавлять поднимавшиеся в ее горле рыдания. Он сказал что то, по нескольку раз повторяя свои слова. Княжна Марья не могла понять их; но она старалась угадать то, что он говорил, и повторяла вопросительно сказанные им слона.
– Гага – бои… бои… – повторил он несколько раз. Никак нельзя было понять этих слов. Доктор думал, что он угадал, и, повторяя его слова, спросил: княжна боится? Он отрицательно покачал головой и опять повторил то же…
– Душа, душа болит, – разгадала и сказала княжна Марья. Он утвердительно замычал, взял ее руку и стал прижимать ее к различным местам своей груди, как будто отыскивая настоящее для нее место.
– Все мысли! об тебе… мысли, – потом выговорил он гораздо лучше и понятнее, чем прежде, теперь, когда он был уверен, что его понимают. Княжна Марья прижалась головой к его руке, стараясь скрыть свои рыдания и слезы.
Он рукой двигал по ее волосам.
– Я тебя звал всю ночь… – выговорил он.
– Ежели бы я знала… – сквозь слезы сказала она. – Я боялась войти.
Он пожал ее руку.
– Не спала ты?
– Нет, я не спала, – сказала княжна Марья, отрицательно покачав головой. Невольно подчиняясь отцу, она теперь так же, как он говорил, старалась говорить больше знаками и как будто тоже с трудом ворочая язык.
– Душенька… – или – дружок… – Княжна Марья не могла разобрать; но, наверное, по выражению его взгляда, сказано было нежное, ласкающее слово, которого он никогда не говорил. – Зачем не пришла?
«А я желала, желала его смерти! – думала княжна Марья. Он помолчал.
– Спасибо тебе… дочь, дружок… за все, за все… прости… спасибо… прости… спасибо!.. – И слезы текли из его глаз. – Позовите Андрюшу, – вдруг сказал он, и что то детски робкое и недоверчивое выразилось в его лице при этом спросе. Он как будто сам знал, что спрос его не имеет смысла. Так, по крайней мере, показалось княжне Марье.
– Я от него получила письмо, – отвечала княжна Марья.
Он с удивлением и робостью смотрел на нее.
– Где же он?
– Он в армии, mon pere, в Смоленске.
Он долго молчал, закрыв глаза; потом утвердительно, как бы в ответ на свои сомнения и в подтверждение того, что он теперь все понял и вспомнил, кивнул головой и открыл глаза.
– Да, – сказал он явственно и тихо. – Погибла Россия! Погубили! – И он опять зарыдал, и слезы потекли у него из глаз. Княжна Марья не могла более удерживаться и плакала тоже, глядя на его лицо.
Он опять закрыл глаза. Рыдания его прекратились. Он сделал знак рукой к глазам; и Тихон, поняв его, отер ему слезы.
Потом он открыл глаза и сказал что то, чего долго никто не мог понять и, наконец, понял и передал один Тихон. Княжна Марья отыскивала смысл его слов в том настроении, в котором он говорил за минуту перед этим. То она думала, что он говорит о России, то о князе Андрее, то о ней, о внуке, то о своей смерти. И от этого она не могла угадать его слов.
– Надень твое белое платье, я люблю его, – говорил он.
Поняв эти слова, княжна Марья зарыдала еще громче, и доктор, взяв ее под руку, вывел ее из комнаты на террасу, уговаривая ее успокоиться и заняться приготовлениями к отъезду. После того как княжна Марья вышла от князя, он опять заговорил о сыне, о войне, о государе, задергал сердито бровями, стал возвышать хриплый голос, и с ним сделался второй и последний удар.
Княжна Марья остановилась на террасе. День разгулялся, было солнечно и жарко. Она не могла ничего понимать, ни о чем думать и ничего чувствовать, кроме своей страстной любви к отцу, любви, которой, ей казалось, она не знала до этой минуты. Она выбежала в сад и, рыдая, побежала вниз к пруду по молодым, засаженным князем Андреем, липовым дорожкам.
– Да… я… я… я. Я желала его смерти. Да, я желала, чтобы скорее кончилось… Я хотела успокоиться… А что ж будет со мной? На что мне спокойствие, когда его не будет, – бормотала вслух княжна Марья, быстрыми шагами ходя по саду и руками давя грудь, из которой судорожно вырывались рыдания. Обойдя по саду круг, который привел ее опять к дому, она увидала идущих к ней навстречу m lle Bourienne (которая оставалась в Богучарове и не хотела оттуда уехать) и незнакомого мужчину. Это был предводитель уезда, сам приехавший к княжне с тем, чтобы представить ей всю необходимость скорого отъезда. Княжна Марья слушала и не понимала его; она ввела его в дом, предложила ему завтракать и села с ним. Потом, извинившись перед предводителем, она подошла к двери старого князя. Доктор с встревоженным лицом вышел к ней и сказал, что нельзя.
– Идите, княжна, идите, идите!
Княжна Марья пошла опять в сад и под горой у пруда, в том месте, где никто не мог видеть, села на траву. Она не знала, как долго она пробыла там. Чьи то бегущие женские шаги по дорожке заставили ее очнуться. Она поднялась и увидала, что Дуняша, ее горничная, очевидно, бежавшая за нею, вдруг, как бы испугавшись вида своей барышни, остановилась.
– Пожалуйте, княжна… князь… – сказала Дуняша сорвавшимся голосом.
– Сейчас, иду, иду, – поспешно заговорила княжна, не давая времени Дуняше договорить ей то, что она имела сказать, и, стараясь не видеть Дуняши, побежала к дому.
– Княжна, воля божья совершается, вы должны быть на все готовы, – сказал предводитель, встречая ее у входной двери.
– Оставьте меня. Это неправда! – злобно крикнула она на него. Доктор хотел остановить ее. Она оттолкнула его и подбежала к двери. «И к чему эти люди с испуганными лицами останавливают меня? Мне никого не нужно! И что они тут делают? – Она отворила дверь, и яркий дневной свет в этой прежде полутемной комнате ужаснул ее. В комнате были женщины и няня. Они все отстранились от кровати, давая ей дорогу. Он лежал все так же на кровати; но строгий вид его спокойного лица остановил княжну Марью на пороге комнаты.
«Нет, он не умер, это не может быть! – сказала себе княжна Марья, подошла к нему и, преодолевая ужас, охвативший ее, прижала к щеке его свои губы. Но она тотчас же отстранилась от него. Мгновенно вся сила нежности к нему, которую она чувствовала в себе, исчезла и заменилась чувством ужаса к тому, что было перед нею. «Нет, нет его больше! Его нет, а есть тут же, на том же месте, где был он, что то чуждое и враждебное, какая то страшная, ужасающая и отталкивающая тайна… – И, закрыв лицо руками, княжна Марья упала на руки доктора, поддержавшего ее.
В присутствии Тихона и доктора женщины обмыли то, что был он, повязали платком голову, чтобы не закостенел открытый рот, и связали другим платком расходившиеся ноги. Потом они одели в мундир с орденами и положили на стол маленькое ссохшееся тело. Бог знает, кто и когда позаботился об этом, но все сделалось как бы само собой. К ночи кругом гроба горели свечи, на гробу был покров, на полу был посыпан можжевельник, под мертвую ссохшуюся голову была положена печатная молитва, а в углу сидел дьячок, читая псалтырь.
Как лошади шарахаются, толпятся и фыркают над мертвой лошадью, так в гостиной вокруг гроба толпился народ чужой и свой – предводитель, и староста, и бабы, и все с остановившимися испуганными глазами, крестились и кланялись, и целовали холодную и закоченевшую руку старого князя.
Богучарово было всегда, до поселения в нем князя Андрея, заглазное именье, и мужики богучаровские имели совсем другой характер от лысогорских. Они отличались от них и говором, и одеждой, и нравами. Они назывались степными. Старый князь хвалил их за их сносливость в работе, когда они приезжали подсоблять уборке в Лысых Горах или копать пруды и канавы, но не любил их за их дикость.
Последнее пребывание в Богучарове князя Андрея, с его нововведениями – больницами, школами и облегчением оброка, – не смягчило их нравов, а, напротив, усилило в них те черты характера, которые старый князь называл дикостью. Между ними всегда ходили какие нибудь неясные толки, то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят, то о царских листах каких то, то о присяге Павлу Петровичу в 1797 году (про которую говорили, что тогда еще воля выходила, да господа отняли), то об имеющем через семь лет воцариться Петре Феодоровиче, при котором все будет вольно и так будет просто, что ничего не будет. Слухи о войне в Бонапарте и его нашествии соединились для них с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле.
В окрестности Богучарова были всё большие села, казенные и оброчные помещичьи. Живущих в этой местности помещиков было очень мало; очень мало было также дворовых и грамотных, и в жизни крестьян этой местности были заметнее и сильнее, чем в других, те таинственные струи народной русской жизни, причины и значение которых бывают необъяснимы для современников. Одно из таких явлений было проявившееся лет двадцать тому назад движение между крестьянами этой местности к переселению на какие то теплые реки. Сотни крестьян, в том числе и богучаровские, стали вдруг распродавать свой скот и уезжать с семействами куда то на юго восток. Как птицы летят куда то за моря, стремились эти люди с женами и детьми туда, на юго восток, где никто из них не был. Они поднимались караванами, поодиночке выкупались, бежали, и ехали, и шли туда, на теплые реки. Многие были наказаны, сосланы в Сибирь, многие с холода и голода умерли по дороге, многие вернулись сами, и движение затихло само собой так же, как оно и началось без очевидной причины. Но подводные струи не переставали течь в этом народе и собирались для какой то новой силы, имеющей проявиться так же странно, неожиданно и вместе с тем просто, естественно и сильно. Теперь, в 1812 м году, для человека, близко жившего с народом, заметно было, что эти подводные струи производили сильную работу и были близки к проявлению.
Алпатыч, приехав в Богучарово несколько времени перед кончиной старого князя, заметил, что между народом происходило волнение и что, противно тому, что происходило в полосе Лысых Гор на шестидесятиверстном радиусе, где все крестьяне уходили (предоставляя казакам разорять свои деревни), в полосе степной, в богучаровской, крестьяне, как слышно было, имели сношения с французами, получали какие то бумаги, ходившие между ними, и оставались на местах. Он знал через преданных ему дворовых людей, что ездивший на днях с казенной подводой мужик Карп, имевший большое влияние на мир, возвратился с известием, что казаки разоряют деревни, из которых выходят жители, но что французы их не трогают. Он знал, что другой мужик вчера привез даже из села Вислоухова – где стояли французы – бумагу от генерала французского, в которой жителям объявлялось, что им не будет сделано никакого вреда и за все, что у них возьмут, заплатят, если они останутся. В доказательство того мужик привез из Вислоухова сто рублей ассигнациями (он не знал, что они были фальшивые), выданные ему вперед за сено.
Наконец, важнее всего, Алпатыч знал, что в тот самый день, как он приказал старосте собрать подводы для вывоза обоза княжны из Богучарова, поутру была на деревне сходка, на которой положено было не вывозиться и ждать. А между тем время не терпело. Предводитель, в день смерти князя, 15 го августа, настаивал у княжны Марьи на том, чтобы она уехала в тот же день, так как становилось опасно. Он говорил, что после 16 го он не отвечает ни за что. В день же смерти князя он уехал вечером, но обещал приехать на похороны на другой день. Но на другой день он не мог приехать, так как, по полученным им самим известиям, французы неожиданно подвинулись, и он только успел увезти из своего имения свое семейство и все ценное.
Лет тридцать Богучаровым управлял староста Дрон, которого старый князь звал Дронушкой.
Дрон был один из тех крепких физически и нравственно мужиков, которые, как только войдут в года, обрастут бородой, так, не изменяясь, живут до шестидесяти – семидесяти лет, без одного седого волоса или недостатка зуба, такие же прямые и сильные в шестьдесят лет, как и в тридцать.
Дрон, вскоре после переселения на теплые реки, в котором он участвовал, как и другие, был сделан старостой бурмистром в Богучарове и с тех пор двадцать три года безупречно пробыл в этой должности. Мужики боялись его больше, чем барина. Господа, и старый князь, и молодой, и управляющий, уважали его и в шутку называли министром. Во все время своей службы Дрон нн разу не был ни пьян, ни болен; никогда, ни после бессонных ночей, ни после каких бы то ни было трудов, не выказывал ни малейшей усталости и, не зная грамоте, никогда не забывал ни одного счета денег и пудов муки по огромным обозам, которые он продавал, и ни одной копны ужи на хлеба на каждой десятине богучаровских полей.
Этого то Дрона Алпатыч, приехавший из разоренных Лысых Гор, призвал к себе в день похорон князя и приказал ему приготовить двенадцать лошадей под экипажи княжны и восемнадцать подвод под обоз, который должен был быть поднят из Богучарова. Хотя мужики и были оброчные, исполнение приказания этого не могло встретить затруднения, по мнению Алпатыча, так как в Богучарове было двести тридцать тягол и мужики были зажиточные. Но староста Дрон, выслушав приказание, молча опустил глаза. Алпатыч назвал ему мужиков, которых он знал и с которых он приказывал взять подводы.
Дрон отвечал, что лошади у этих мужиков в извозе. Алпатыч назвал других мужиков, и у тех лошадей не было, по словам Дрона, одни были под казенными подводами, другие бессильны, у третьих подохли лошади от бескормицы. Лошадей, по мнению Дрона, нельзя было собрать не только под обоз, но и под экипажи.
Алпатыч внимательно посмотрел на Дрона и нахмурился. Как Дрон был образцовым старостой мужиком, так и Алпатыч недаром управлял двадцать лет имениями князя и был образцовым управляющим. Он в высшей степени способен был понимать чутьем потребности и инстинкты народа, с которым имел дело, и потому он был превосходным управляющим. Взглянув на Дрона, он тотчас понял, что ответы Дрона не были выражением мысли Дрона, но выражением того общего настроения богучаровского мира, которым староста уже был захвачен. Но вместе с тем он знал, что нажившийся и ненавидимый миром Дрон должен был колебаться между двумя лагерями – господским и крестьянским. Это колебание он заметил в его взгляде, и потому Алпатыч, нахмурившись, придвинулся к Дрону.
– Ты, Дронушка, слушай! – сказал он. – Ты мне пустого не говори. Его сиятельство князь Андрей Николаич сами мне приказали, чтобы весь народ отправить и с неприятелем не оставаться, и царский на то приказ есть. А кто останется, тот царю изменник. Слышишь?
– Слушаю, – отвечал Дрон, не поднимая глаз.
Алпатыч не удовлетворился этим ответом.
– Эй, Дрон, худо будет! – сказал Алпатыч, покачав головой.
– Власть ваша! – сказал Дрон печально.
– Эй, Дрон, оставь! – повторил Алпатыч, вынимая руку из за пазухи и торжественным жестом указывая ею на пол под ноги Дрона. – Я не то, что тебя насквозь, я под тобой на три аршина все насквозь вижу, – сказал он, вглядываясь в пол под ноги Дрона.
Дрон смутился, бегло взглянул на Алпатыча и опять опустил глаза.
– Ты вздор то оставь и народу скажи, чтобы собирались из домов идти в Москву и готовили подводы завтра к утру под княжнин обоз, да сам на сходку не ходи. Слышишь?
Дрон вдруг упал в ноги.
– Яков Алпатыч, уволь! Возьми от меня ключи, уволь ради Христа.
– Оставь! – сказал Алпатыч строго. – Под тобой насквозь на три аршина вижу, – повторил он, зная, что его мастерство ходить за пчелами, знание того, когда сеять овес, и то, что он двадцать лет умел угодить старому князю, давно приобрели ему славу колдуна и что способность видеть на три аршина под человеком приписывается колдунам.
Дрон встал и хотел что то сказать, но Алпатыч перебил его:
– Что вы это вздумали? А?.. Что ж вы думаете? А?
– Что мне с народом делать? – сказал Дрон. – Взбуровило совсем. Я и то им говорю…
– То то говорю, – сказал Алпатыч. – Пьют? – коротко спросил он.
– Весь взбуровился, Яков Алпатыч: другую бочку привезли.
– Так ты слушай. Я к исправнику поеду, а ты народу повести, и чтоб они это бросили, и чтоб подводы были.
– Слушаю, – отвечал Дрон.
Больше Яков Алпатыч не настаивал. Он долго управлял народом и знал, что главное средство для того, чтобы люди повиновались, состоит в том, чтобы не показывать им сомнения в том, что они могут не повиноваться. Добившись от Дрона покорного «слушаю с», Яков Алпатыч удовлетворился этим, хотя он не только сомневался, но почти был уверен в том, что подводы без помощи воинской команды не будут доставлены.
И действительно, к вечеру подводы не были собраны. На деревне у кабака была опять сходка, и на сходке положено было угнать лошадей в лес и не выдавать подвод. Ничего не говоря об этом княжне, Алпатыч велел сложить с пришедших из Лысых Гор свою собственную кладь и приготовить этих лошадей под кареты княжны, а сам поехал к начальству.
Х
После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. К двери подошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. (Это было еще до разговора Алпатыча с Дроном.) Княжна Марья приподнялась с дивана, на котором она лежала, и сквозь затворенную дверь проговорила, что она никуда и никогда не поедет и просит, чтобы ее оставили в покое.
Окна комнаты, в которой лежала княжна Марья, были на запад. Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор и которая выказалась во время болезни ее отца. Она хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором она находилась, обращаться к богу. Она долго лежала в этом положении.
Солнце зашло на другую сторону дома и косыми вечерними лучами в открытые окна осветило комнату и часть сафьянной подушки, на которую смотрела княжна Марья. Ход мыслей ее вдруг приостановился. Она бессознательно приподнялась, оправила волоса, встала и подошла к окну, невольно вдыхая в себя прохладу ясного, но ветреного вечера.
«Да, теперь тебе удобно любоваться вечером! Его уж нет, и никто тебе не помешает», – сказала она себе, и, опустившись на стул, она упала головой на подоконник.
Кто то нежным и тихим голосом назвал ее со стороны сада и поцеловал в голову. Она оглянулась. Это была m lle Bourienne, в черном платье и плерезах. Она тихо подошла к княжне Марье, со вздохом поцеловала ее и тотчас же заплакала. Княжна Марья оглянулась на нее. Все прежние столкновения с нею, ревность к ней, вспомнились княжне Марье; вспомнилось и то, как он последнее время изменился к m lle Bourienne, не мог ее видеть, и, стало быть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья в душе своей делала ей. «Да и мне ли, мне ли, желавшей его смерти, осуждать кого нибудь! – подумала она.
Княжне Марье живо представилось положение m lle Bourienne, в последнее время отдаленной от ее общества, но вместе с тем зависящей от нее и живущей в чужом доме. И ей стало жалко ее. Она кротко вопросительно посмотрела на нее и протянула ей руку. M lle Bourienne тотчас заплакала, стала целовать ее руку и говорить о горе, постигшем княжну, делая себя участницей этого горя. Она говорила о том, что единственное утешение в ее горе есть то, что княжна позволила ей разделить его с нею. Она говорила, что все бывшие недоразумения должны уничтожиться перед великим горем, что она чувствует себя чистой перед всеми и что он оттуда видит ее любовь и благодарность. Княжна слушала ее, не понимая ее слов, но изредка взглядывая на нее и вслушиваясь в звуки ее голоса.
– Ваше положение вдвойне ужасно, милая княжна, – помолчав немного, сказала m lle Bourienne. – Я понимаю, что вы не могли и не можете думать о себе; но я моей любовью к вам обязана это сделать… Алпатыч был у вас? Говорил он с вами об отъезде? – спросила она.
Княжна Марья не отвечала. Она не понимала, куда и кто должен был ехать. «Разве можно было что нибудь предпринимать теперь, думать о чем нибудь? Разве не все равно? Она не отвечала.
– Вы знаете ли, chere Marie, – сказала m lle Bourienne, – знаете ли, что мы в опасности, что мы окружены французами; ехать теперь опасно. Ежели мы поедем, мы почти наверное попадем в плен, и бог знает…
Княжна Марья смотрела на свою подругу, не понимая того, что она говорила.
– Ах, ежели бы кто нибудь знал, как мне все все равно теперь, – сказала она. – Разумеется, я ни за что не желала бы уехать от него… Алпатыч мне говорил что то об отъезде… Поговорите с ним, я ничего, ничего не могу и не хочу…
– Я говорила с ним. Он надеется, что мы успеем уехать завтра; но я думаю, что теперь лучше бы было остаться здесь, – сказала m lle Bourienne. – Потому что, согласитесь, chere Marie, попасть в руки солдат или бунтующих мужиков на дороге – было бы ужасно. – M lle Bourienne достала из ридикюля объявление на нерусской необыкновенной бумаге французского генерала Рамо о том, чтобы жители не покидали своих домов, что им оказано будет должное покровительство французскими властями, и подала ее княжне.
– Я думаю, что лучше обратиться к этому генералу, – сказала m lle Bourienne, – и я уверена, что вам будет оказано должное уважение.
Княжна Марья читала бумагу, и сухие рыдания задергали ее лицо.
– Через кого вы получили это? – сказала она.
– Вероятно, узнали, что я француженка по имени, – краснея, сказала m lle Bourienne.
Княжна Марья с бумагой в руке встала от окна и с бледным лицом вышла из комнаты и пошла в бывший кабинет князя Андрея.
– Дуняша, позовите ко мне Алпатыча, Дронушку, кого нибудь, – сказала княжна Марья, – и скажите Амалье Карловне, чтобы она не входила ко мне, – прибавила она, услыхав голос m lle Bourienne. – Поскорее ехать! Ехать скорее! – говорила княжна Марья, ужасаясь мысли о том, что она могла остаться во власти французов.
«Чтобы князь Андрей знал, что она во власти французов! Чтоб она, дочь князя Николая Андреича Болконского, просила господина генерала Рамо оказать ей покровительство и пользовалась его благодеяниями! – Эта мысль приводила ее в ужас, заставляла ее содрогаться, краснеть и чувствовать еще не испытанные ею припадки злобы и гордости. Все, что только было тяжелого и, главное, оскорбительного в ее положении, живо представлялось ей. «Они, французы, поселятся в этом доме; господин генерал Рамо займет кабинет князя Андрея; будет для забавы перебирать и читать его письма и бумаги. M lle Bourienne lui fera les honneurs de Богучарово. [Мадемуазель Бурьен будет принимать его с почестями в Богучарове.] Мне дадут комнатку из милости; солдаты разорят свежую могилу отца, чтобы снять с него кресты и звезды; они мне будут рассказывать о победах над русскими, будут притворно выражать сочувствие моему горю… – думала княжна Марья не своими мыслями, но чувствуя себя обязанной думать за себя мыслями своего отца и брата. Для нее лично было все равно, где бы ни оставаться и что бы с ней ни было; но она чувствовала себя вместе с тем представительницей своего покойного отца и князя Андрея. Она невольно думала их мыслями и чувствовала их чувствами. Что бы они сказали, что бы они сделали теперь, то самое она чувствовала необходимым сделать. Она пошла в кабинет князя Андрея и, стараясь проникнуться его мыслями, обдумывала свое положение.
Требования жизни, которые она считала уничтоженными со смертью отца, вдруг с новой, еще неизвестной силой возникли перед княжной Марьей и охватили ее. Взволнованная, красная, она ходила по комнате, требуя к себе то Алпатыча, то Михаила Ивановича, то Тихона, то Дрона. Дуняша, няня и все девушки ничего не могли сказать о том, в какой мере справедливо было то, что объявила m lle Bourienne. Алпатыча не было дома: он уехал к начальству. Призванный Михаил Иваныч, архитектор, явившийся к княжне Марье с заспанными глазами, ничего не мог сказать ей. Он точно с той же улыбкой согласия, с которой он привык в продолжение пятнадцати лет отвечать, не выражая своего мнения, на обращения старого князя, отвечал на вопросы княжны Марьи, так что ничего определенного нельзя было вывести из его ответов. Призванный старый камердинер Тихон, с опавшим и осунувшимся лицом, носившим на себе отпечаток неизлечимого горя, отвечал «слушаю с» на все вопросы княжны Марьи и едва удерживался от рыданий, глядя на нее.
Наконец вошел в комнату староста Дрон и, низко поклонившись княжне, остановился у притолоки.
Княжна Марья прошлась по комнате и остановилась против него.
– Дронушка, – сказала княжна Марья, видевшая в нем несомненного друга, того самого Дронушку, который из своей ежегодной поездки на ярмарку в Вязьму привозил ей всякий раз и с улыбкой подавал свой особенный пряник. – Дронушка, теперь, после нашего несчастия, – начала она и замолчала, не в силах говорить дальше.
– Все под богом ходим, – со вздохом сказал он. Они помолчали.
– Дронушка, Алпатыч куда то уехал, мне не к кому обратиться. Правду ли мне говорят, что мне и уехать нельзя?
– Отчего же тебе не ехать, ваше сиятельство, ехать можно, – сказал Дрон.
– Мне сказали, что опасно от неприятеля. Голубчик, я ничего не могу, ничего не понимаю, со мной никого нет. Я непременно хочу ехать ночью или завтра рано утром. – Дрон молчал. Он исподлобья взглянул на княжну Марью.
– Лошадей нет, – сказал он, – я и Яков Алпатычу говорил.
– Отчего же нет? – сказала княжна.
– Все от божьего наказания, – сказал Дрон. – Какие лошади были, под войска разобрали, а какие подохли, нынче год какой. Не то лошадей кормить, а как бы самим с голоду не помереть! И так по три дня не емши сидят. Нет ничего, разорили вконец.
| Владимир Васильев | ||||||||||||||||||
 | ||||||||||||||||||
| Имя при рождении: |
Владимир Викторович Васильев | |||||||||||||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Дата рождения: | ||||||||||||||||||
| Место рождения: | ||||||||||||||||||
| Профессия: |
артист балета, балетмейстер, хореограф, актёр, театральный режиссёр, балетный педагог, поэт, художник | |||||||||||||||||
| Гражданство: | ||||||||||||||||||
| Театр: | ||||||||||||||||||
| Награды: |
| |||||||||||||||||
| IMDb: | ||||||||||||||||||
| Сайт: |
[vasiliev.com v.com] | |||||||||||||||||
Влади́мир Ви́кторович Васи́льев (род. 18 апреля 1940, Москва, СССР) — советский и российский артист балета, балетмейстер, хореограф, театральный режиссёр, актёр, художник, поэт, педагог.
Народный артист СССР (1973). Лауреат Ленинской премии (1970), Государственной премии СССР (1977), Государственной премии РСФСР им. братьев Васильевых (1984), Государственной премии РСФСР имени М. И. Глинки (1991) и Премии Ленинского комсомола (1968).
Содержание
Биография
С 1947 года занимался в хореографическом кружке Дома пионеров.
В 1958 году окончил Московское хореографическое училище (ныне Московская государственная академия хореографии) по классу М. М. Габовича
С 1958 по 1988 год — ведущий солист балетной группы Большого театра. Дебютировал в 1959 году в партии Данилы («Каменный цветок» С.С. Прокофьева), год спустя стал первым исполнителем роли Иванушки в балете Р. К. Щедрина «Конёк-горбунок».
В совершенстве овладев искусством танца, за годы карьеры станцевал практически все ведущие партии классических и современных балетов, среди которых ― Базиль («Дон Кихот» Л. Ф. Минкуса, 1961), Петрушка (одноимённый балет И. Ф. Стравинского, 1964), Щелкунчик (одноимённый балет П. И. Чайковского, 1966), Спартак (одноимённый балет А. И. Хачатуряна, 1968), Ромео («Ромео и Джульетта» С. С. Прокофьева, 1973), принц Дезире («Спящая красавица» П. И. Чайковского, 1973) и многие другие. Выступал также в балетах зарубежных постановщиков ― Р. Пети, М. Бежара, Л. Ф. Мясина. Создал яркие, запоминающиеся образы, зачастую предлагая новое их прочтение. Артист обладает высочайшей техникой танца, даром пластического перевоплощения и большим актёрским мастерством.
С 1971 года выступает в качестве хореографа, поставил ряд балетов на советской и зарубежной сцене, а также телебалеты «Анюта» и «Дом у дороги» на музыку В. А. Гаврилина. Снимался в фильмах-балетах.
В 1982 году окончил балетмейстерское отделение ГИТИСа, в 1982—1995 годах преподавал там же хореографию, в 1985—1995 — заведующий кафедрой хореографии (с 1989 года — профессор).
В 1995—2000 годах работал художественным руководителем балетной труппы и директором Большого театра.
В 1999 году по инициативе и непосредственном участии В. Васильева была открыта балетная школа Большого театра в Жоинвилле (Бразилия).
В 2003 году был в составе жюри конкурса «Евровидение для молодых танцоров 2003» в Амстердаме.
В 2014 году выступил в партии Ильи Андреевича Ростова в мини-балете «Первый бал Наташи Ростовой» на сборную музыку (хореография Р. Поклитару), показанном на открытии Зимних Олимпийских игр 2014 в Сочи[1].
Семья
- Жена и постоянный сценический партнёр Екатерина Сергеевна Максимова (1939—2009), балерина, народная артистка СССР (1973).
Общественная деятельность
Почетный профессор МГУ (с 1995), действительный член Международной академии творчества (с 1989) и Академии российского искусства (с 1990), секретарь Союза театральных деятелей России, заместитель председателя исполкома Российского центра Международного совета танца при ЮНЕСКО (с 1990), член жюри Российской независимой премии в области высших достижений литературы и искусства «Триумф» (с 1992), президент Фонда Г. С. Улановой (с 1998).
В 1990—1995 годах — председатель жюри, с 1996 — художественный руководитель Открытого конкурса артистов балета «Арабеск» («Пермь»), с 2004 года — председатель жюри ежегодного Международного детского фестиваля «Танцолимп» («Берлин»)[2].
Арабеск
Вместе с женой Е. С. Максимовой приложил много усилий к проведению Открытого конкурса артистов балета «Арабеск». В 2008 году «Арабеск» совпал с пятидесятилетием творческой деятельности супружеской пары и поэтому X конкурс был посвящён им. Следующий, одиннадцатый, конкурс, посвящённый памяти Е. С. Максимовой, совпал с 70-летием Владимира Васильева. Вместе с Д. Хохловой он станцевал и выступил в роли хореографа-постановщика в хореографической миниатюре «Баллада» на музыку Ф. Шопена[3].
о В. В. Васильеве
«Уже в процессе работы над спектаклем („Каменный цветок“ — ред.) я полюбил дарование Васильева, его, я бы сказал, демократическую природу, раскрывшуюся в образе Данилы так неожиданно после „Вальпургиевой ночи“ и „Шопенианы“. Я ещё не знал, какой стороной повернётся его талант в диаметрально противоположном — героическом характере Спартака или наилиричнейшем Щелкунчике. Всё это было ещё впереди, но после премьеры „Каменного цветка“ Васильев уже стал Васильевым — танцовщиком редчайшего таланта. (…) Его Щелкунчик — идеальный сказочный герой. Трогательная кукла и поэтичный принц, мужественный и смелый, он, как и подобает истинному сказочному принцу, по-настоящему элегантен. В труднейшей вариации второго акта Васильев показал, как он умеет, если это необходимо, укрощать свой темперамент, организуя его в рамках чисто классического танца. Следующая моя личная встреча с Владимиром Васильевым — это Спартак. Не скрою, выбор исполнителя на главную роль сделан был не без колебаний, но я поверил, что Васильев — это как раз тот артист, который сможет раскрыть самые дорогие мне в образе Спартака качества. В первую очередь это олицетворение высокого античного духа, стремление к свободе, интеллект. Васильев понял, почувствовал дух спектакля, он стал не просто исполнителем моих предложений, но и единомышленником, процесс постановочной работы с которым доставил мне большое удовлетворение».
«Васильев ― не просто танцовщик редкого таланта, он буквально выдающийся феномен в истории балета. Он настоящий гений танца. К нимбу этого огромного художника надо добавить ещё чудесный характер, наблюдательность, пытливость и балетмейстерское дарование».
«Говоря слово „Бог“ применительно к Васильеву, я имею в виду чудо в искусстве, совершенство. Такого диапазона возможностей у предшественников не было. По разноликости он не идёт в сравнение ни с кем. Трагедия, драма, лирическая поэма, комедия ― всё подвластно Васильеву».
«Спартак Владимира Васильева… В 28 лет он сделал роль, которая сразу встала в тот избранный, имеющий общекультурное и вневременное значение ряд, где Лебедь Анны Павловой, Джульетта Галины Улановой, Кармен Майи Плисецкой. Та же в ней высота постигнуть мир и танцем, пластикой выразить это постижение. Васильев и на репетициях прекрасен и неистов. Он заражает, электризует окружающих своей духовной энергией, своей неистовой волей».
«Танец Васильева — как бы хореографическая мелодия — певучие движения, пластическая кантилена. Он, этот танец, может быть и страстно-зажигательным, и строгим, мужественно-героическим, и элегически-задумчивым. И всегда он несёт в себе глубину мысли, силу чувства».
«Вот когда „летит“ Владимир Васильев — это поэзия, ибо здесь порыв духа. Артист, обладающий совершенной техникой и ощущением музыки, подчиняет себе сценическое пространство, живописуя его своим свободным штрихом, как художник кистью. Умение вот так „разговаривать“ и есть смысл артиста».
«Обладая редким даром пластического перевоплощения, Васильев подчиняет танец стилистике образа. Носитель лучших традиций русского балета, Васильев постиг все тонкости и современной хореографии. Большая удача Васильева — партия Щелкунчика-принца. Вначале механические, резкие и отрывистые движения становятся по мере развития темы одухотворёнными, широкими, мужественными и певучими, чистота танцевального рисунка отражает чистоту души героя. Выдающаяся работа артиста — партия Спартака. Танец Спартака-Васильева кажется пластическим символом героических, светлых порывов и стремлений».
Творчество
Балетные партии
- 1958 — «Русалка» А. Даргомыжского, хореография Е. Долинской, Б. Холфина — цыганский танец
- 1958 — «Демон» А. Рубинштейна — танец «лезгинка»
- 1958 — хореографическая картина «Вальпургиева ночь» в опере «Фауст» Ш. Гуно, хореография Л. Лавровского — Пан
- 1958 — «Шопениана» на музыку Ф. Шопена, хореография М. Фокина — Солист
- 1959 — «Каменный цветок» С. Прокофьева в постановке Ю. Григоровича — Данила
- 1959 — «Золушка» С. Прокофьева, хореография Р. Захарова — Принц
- 1959 — «Танцевальная сюита» на музыку Д. Шостаковича в постановке А. Варламова — Солист — первый исполнитель
- 1960 — хореографическая миниатюра «Нарцисс» на музыку Н. Черепнина, хореография К. Голейзовского — Нарцисс — первый исполнитель («Вечер новых хореографических миниатюр»)
- 1960 — «Ромео и Джульетта» С. Прокофьева, хореография Л. Лавровского — Бенволио
- 1960 — «Шурале» Ф. Яруллина в постановке Л. Якобсона — Батыр
- 1960 — «Конёк-горбунок» Р. Щедрина в постановке А. Радунского — Иванушка — первый исполнитель
- 1961 — «Лесная песня» М. Скорульского, балетмейстеры О. Тарасова, А. Лапаури — Лукаш — первый исполнитель
- 1961 — «Страницы жизни» А. Баланчивадзе, хореография Л. Лавровского — Андрей
- 1962 — «Паганини» С. Рахманинова в постановке Л. Лавровского — Паганини
- 1962 — «Спартак» А. Хачатуряна в постановке Л. Якобсона — Раб — первый исполнитель
- 1962 — «Дон Кихот» Л. Минкуса, хореография А. Горского — Базиль
- 1963 — «Класс-концерт» на музыку А. Глазунова, А. Лядова, А. Рубинштейна, Д. Шостаковича в постановке А. Мессерера — Солист — был в числе первых исполнителей этого балета
- 1963 — «Лауренсия» А. Крейна, хореография В. Чабукиани — Фрондосо
- 1963 — «Спящая красавица» П. И. Чайковского, хореография М. Петипа в редакции Ю. Григоровича — Голубая птица
- 1964 — «Жизель» А. Адана, хореография Ж. Коралли, Ж. Перро и М. Петипа в редакции Л. Лавровского — Альберт
- 1964 — «Петрушка» И. Стравинского, хореография М. Фокина — Петрушка
- 1964 — «Лейли и Меджнун» С. Баласаняна, хореография К. Голейзовского — Меджнун — первый исполнитель
- 1966 — «Щелкунчик» П. И. Чайковского в постановке Ю. Григоровича — Щелкунчик-принц — первый исполнитель
- 1968 — «Спартак» А. Хачатуряна в постановке Ю. Григоровича — Спартак — первый исполнитель
- 1971 — «Икар» С. Слонимского в собственной постановке — Икар
- 1973 — «Ромео и Джульетта» С. Прокофьева, хореография Л. Лавровского — Ромео
- 1973 — «Спящая красавица» П. И. Чайковского, хореография М. Петипа во второй редакции Ю. Григоровича — Принц Дезире — первый исполнитель
- 1975 — «Иван Грозный» на музыку С. Прокофьева в постановке Ю. Григоровича — Иван Грозный
- 1976 — «Ангара» А. Эшпая в постановке Ю. Григоровича — Сергей — первый исполнитель
- 1976 — «Икар» С. Слонимского в собственной постановке (вторая редакция) — Икар — первый исполнитель
- 1979 — большое адажио из балета «Ромео и Юлия» Г. Берлиоза, хореография и постановка М. Бежара — Ромео — первый исполнитель в СССР
- 1980 — «Макбет» К. Молчанова в собственной постановке — Макбет — первый исполнитель
- 1986 — «Анюта» на музыку В. Гаврилина по А. Чехову в собственной постановке — Пётр Леонтьевич — первый исполнитель
- 1988 — концертный номер «Элегия» на музыку С. Рахманинова — Солист
- «Золотой век» Д. Шостаковича, хореография Ю. Григоровича — Борис
- На сценах других театров (первый исполнитель)
- 1977 — «Петрушка» И. Стравинского, хореография М. Бежара — Юноша (театр «Балет ХХ века», Брюссель)
- 1987 — «Голубой ангел» на музыку М. Констана, хореография Р. Пети — профессор Унрат (Марсельский балет, Франция)
- 1988 — «Грек Зорба» на музыку М. Теодоракиса, хореография Лорки Мясина — Зорба («Арена ди Верона», Италия)
- 1988 — «Парижское веселье» на музыку Ж. Оффенбаха, хореография Л. Мясина — Барон (Театр Сан-Карло, Неаполь, Италия)
- 1988 — «Пульчинелла» на музыку И. Стравинского, хореография Л. Мясина — Пульчинелла (Театр Сан-Карло)
- 1989 — «Нижинский», режиссёр Б. Менегатти — Нижинский (Театр Сан-Карло)
- 1994 — «Золушка» С. Прокофьева — хореограф и роль мачехи Золушки (Кремлёвский балет)
- 2000 — «Долгое путешествие в Рождественскую ночь» на музыку П. Чайковского и И. Стравинского, режиссёр Б. Менегатти — Маэстро (Римская опера)
- 2009 — «Дягилев Мусагет. Венеция, август 1929» на сборную музыку, режиссёр Б. Менегатти — Дягилев (Римская опера на сцене Муниципального театра)
- Гастроли
Будучи на гастролях, выступал после 1988 года в качестве приглашённого солиста в крупнейших театрах мира: Ла Скала (Италия), Арена ди Верона (Италия), театр Сан-Карло (Неаполь, Италия), Римская опера, театр Колон (Аргентина), Американский балетный театр, театр «Кремлёвский балет» (Москва), принимал участие в гастролях Ленинградского театра оперы и балета им. С. М. Кирова (ныне — Мариинский театр) в Париже, и др.
Постановки
- 1969 — «Принцесса и Дровосек», сказка-комедия Г. Волчек и М. Микаэлян (Театр «Современник»
- 1971 — «Икар», балет С. Слонимского (Большой театр, 1976 — вторая редакция)
- 1977 — «Тахир и Зухра», опера-балет Т. Джалилова (Государственный Академический Большой Театр имени Алишера Навои, Ташкент)
- 1978 — «Эти чарующие звуки…», балет на музыку А. Корелли, Дж. Торелли, В.-А. Моцарта, Ж.-Ф. Рамо (Большой театр)
- 1980 — «Макбет», балет К. Молчанова (Большой театр; 1981 — Новосибирский театр оперы и балета; 1984 — Немецкая государственная опера, Берлин; 1986 — Будапештская опера, Венгрия; 1990 — театр «Кремлёвский балет»)
- 1981 — «Юнона и Авось», рок-опера А. Рыбникова, режиссёр М. Захаров (Ленком)
- 1981 — вечер памяти «В честь Галины Улановой» / Hommage d’Oulanova (постановщик и один из исполнителей, концертный зал «Плейель», Париж)
- 1981 — «Я хочу танцевать» на музыку русских композиторов (Государственный центральный концертный зал «Россия»; 1990 — Большой театр)
- 1981 — «Фрагменты одной биографии» на музыку аргентинских композиторов (концертный зал «Россия»; 1990 — Большой театр)
- 1983 — хореографическая композиция на музыку П. Чайковского (Балет Елисейских полей, Париж; 1990 — Большой театр)
- 1986 — «Анюта», балет на музыку В. Гаврилина по рассказу А. Чехова (Большой театр, театр «Сан-Карло», Рижский театр оперы и балета; 1987 — Челябинский театр оперы и балета имени М. И. Глинки; 1990 — Татарский театр оперы и балета имени Мусы Джалиля, Казань; 1993 — Пермский театр оперы и балета имени П. И. Чайковского; 2008 — Омский музыкальный театр; Воронежский театр оперы и балета; 2009 — Красноярский театр оперы и балета; 2011 — Самарский театр оперы и балета)
- 1988 — «Элегия», концертный номер на музыку С. Рахманинова (Большой театр)
- 1988 — «Паганини», новая редакция балета Л. Лавровского на музыку С. Рахманинова (театр «Сан-Карло»; 1995 — Большой театр)
- 1989 — «Сказка о Попе и работнике его Балде», музыкально-драматическая композиция на музыку Д. Шостаковича (Концертный зал им. П. И. Чайковского, постановщик и сорежиссёр Ю. Борисова; первый исполнитель роли Балды)
- 1990 — «Ромео и Джульетта», балет С. Прокофьева (Московский музыкальный театр имени К. С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко; 1993 — Литовская национальная опера, Вильнюс; 1999 — Латвийская национальная опера, Рига; 2002 — Муниципальный театр Рио-де-Жанейро)
- 1991 — «Дон Кихот», балет Л. Минкуса (Американский театр балета; 1994 — «Кремлёвский балет»; 1995 — Литовская национальная опера; 2001 — «Токио-балет», Япония; 2007 — Национальный театр, Белград)
- 1993 — «Аида» Дж. Верди, хореографические сцены в опере (режиссёр Ф. Дзеффирелли (Римская опера; 2004 — Арена ди Верона; 2006 — театр «Ла Скала»)
- 1994 — «Золушка», балет С. Прокофьева («Кремлёвский балет», постановщик и первый исполнитель роли мачехи Золушки; 2002 — Челябинский театр оперы и балета; 2006 — Воронежский театр оперы и балета)
- 1994 — «Жизель», балет А. Адана, новая хореографическая редакция на основе хореографии Ж. Коралли, Ж. Перро, М. Петипа (Римская опера; 1997 — Большой театр)
- 1994 — «Ностальгия» на музыку русских композиторов (театр «Кремлёвский балет», постановщик и первый исполнитель главной партии)
- 1994 — «Художник читает Библию», музыкально-драматическая композиция (Музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина)
- 1995 — «О, Моцарт! Моцарт…», реквием на музыку В.-А. Моцарта, Н. Римского-Корсакова, А. Сальери («Новая опера», Москва)
- 1995 — «Хованщина» М. Мусоргского, хореографические сцены в опере (режиссёр Б. Покровский, Большой театр)
- 1996 — «Лебединое озеро», балет П. И. Чайковского, хореографическая редакция с использованием фрагментов хореографии Л. Иванова (Большой театр)
- 1996 — «Травиата» Дж. Верди (Большой театр)
- 1997 — хореографическая композиция на музыку увертюры к опере М. Глинки «Руслан и Людмила» (Большой театр)
- 1999 — «Балда», балет на музыку Д. Шостаковича (Большой театр; 2006 — Театр оперы и балета Санкт-петербургской консерватории)
- 2009 — «Заклятие рода Эшеров», балет на музыку Г. Гетти (Большой театр, новая сцена)
- 2015 — «Даруй нам мир», балет на музыку Мессы си минор И. С. Баха (Татарский театр оперы и балета имени Мусы Джалиля)
Кроме этого, поставил свыше 20 хореографических номеров и композиций на разных сценах мира («Двое», «Классическое па-де-де», «Русская», «Два немецких танца» и «Шесть немецких танцев», «Ария», «Менуэт», «Вальс», «Карузо», «Шут», «Петрушка», «Элегия», «Увертюра на еврейские темы», «Синкопы» и др.), а также хореографические композиции в многочисленных художественных кинофильмах.
Фильмография
- Видеозаписи балетных спектаклей
- 1970 — «Спартак» — Спартак (спектакль ГАБТа СССР, композитор А. И. Хачатурян, балетмейстер-постановщик Ю. Н. Григорович, дирижёр А. Жюрайтис)
- 1974 — «Ромео и Джульетта» — Ромео (спектакль ГАБТа СССР, композитор С. С. Прокофьев, балетмейстер-постановщик Л. М. Лавровский, дирижёр А. Жюрайтис)
- 1978 — «Щелкунчик» — Щелкунчик-принц (спектакль ГАБТа СССР, композитор П. И. Чайковский, балетмейстер-постановщик Ю. Н. Григорович, дирижёр А. Копылов)
- 1978 — «Каменный цветок» — Данила (спектакль ГАБТа СССР, композитор С. С. Прокофьев, балетмейстер-постановщик Ю. Н. Григорович, дирижёр А. Копылов)
- 1994 — «Золушка» — мачеха Золушки (спектакль Театра балета Государственного Кремлёвского Дворца, композитор С. С. Прокофьев, балетмейстер-постановщик В. В. Васильев, дирижёр М. Плетнёв)
- Художественные кинофильмы, фильмы-балеты
- 1961 — «СССР с открытым сердцем» (фильм-концерт), режиссёры В. Катанян, Л. Кристи) — солист
- 1962 — «Сказка о Коньке-горбунке» (режиссёры А. Радунский и З. Тулубьева) — Иванушка
- 1969 — «Москва в нотах» (музыкальный фильм)
- 1969 — «Похищение» (музыкальный фильм) — артист Васильев
- 1970 — «Трапеция» (режиссёры Ф. Слидовкер, В. Смирнов-Голованов) — Арлекин
- 1975 — «Спартак» — Спартак
- 1980 — «Большой балет» (фильм-концерт)
- 1980 — «Жиголо и Жиголетта» (хореограф и сорежиссёр А. Белинского) (короткометражный) — Сид Котмен
- 1981 — «50 лет театру кукол Сергея Образцова» (фильм-спектакль)
- 1982 — «Анюта» (хореограф и сорежиссёр А. Белинского) — Пётр Леонтьевич
- 1983 — «Травиата» (режиссёр Ф. Дзеффирелли) — матадор
- 1984 — «Ностальгия» на музыку русских композиторов, хореография В. Васильева — солист
- 1985 — «Фрагменты одной биографии» на музыку аргентинских композиторов, хореография В. Васильева — солист
- 1985 — «Дом у дороги» на музыку В. Гаврилина по поэме А. Твардовского (хореограф, сорежиссёр А. Белинского и исполнитель главной роли Андрея)
- 1986 — «Фуэте» (хореограф и сорежиссёр Б. В. Ермолаева) — Андрей Новиков / Мастер[14]
- 1988 — «Гран па в белую ночь» (музыкальный фильм)
- 1992 — «Евангелие для лукавого» (фильм-оратория) — центральные роли
- Документальное кино
- 1973 — «Дуэт» — фильм, посвящённый творчеству Е. Максимовой и В. Васильева
- 1981 — «Мир Улановой» (документальный) (режиссёр)
- 1989 — «Катя и Володя» (режиссёр Д. Делюш, производство Франции) — фильм, посвящённый творчеству Е. Максимовой и В. Васильева
- 1990 — «И осталось, как всегда, недосказанное что-то…» — фильм, посвящённый творчеству Е. Максимовой и В. Васильева
- 2000 — «Отражения» — фильм о творчестве В. Васильева — 2000 г., 52 мин., режиссёр Н. Тихонов[15]
- 2005 — «Владимир Васильев. Большой балет» — фильм, 2005 г., 4 серии по 26 мин., режиссёр Н. Тихонов
- Участие в фильмах
- 1970 — Парад аттракционов (документальный)
- 1985 — Анна Павлова (документальный) — комментарии к фильму
- 1987 — Балет от первого лица (документальный)
- 1991 — Откровения балетмейстера Федора Лопухова (документальный)
- 1999 — Катя (документальный)
- 2005 — Взлеты и падения Мариса Лиепы (документальный)
- 2006 — Арам Хачатурян (из цикла передач телеканала ДТВ «Как уходили кумиры») (документальный)
- 2007 — Марис Лиепа (из цикла передач телеканала ДТВ «Как уходили кумиры») (документальный)
- 2007 — Нериюс (Литва, документальный)
- 2009 — Савелий Ямщиков. Числюсь по России (документальный)
- 2009 — Синее море...белый пароход...Валерия Гаврилина (документальный)
- 2009 — Фуэте длиною в жизнь... (документальный)
- 2010 — Татьяна Вечеслова. Я - балерина (документальный)
- 2011 — Ия Саввина. Гремучая смесь с колокольчиком (документальный)
Живопись
Пишет картины. Десять персональных выставок его живописных работ прошли в Москве, Санкт-Петербурге, Перми и других городах.
Литература
Пишет стихи. В 2001 году в Москве был опубликован сборник его стихов «Цепочка дней».
Звания и награды
- Заслуженный артист РСФСР (1964)
- Народный артист РСФСР (1969)[16]
- Народный артист СССР (1973)
- Ленинская премия (1970) — за исполнение заглавной партии в балетном спектакле «Спартак» А. И. Хачатуряна
- Государственная премия СССР (1977) — за исполнение партии Сергея в балетном спектакле «Ангара» А. Я. Эшпая
- Государственная премия РСФСР имени братьев Васильевых (1984) — за участие в создании фильма-балета «Анюта» (1981)
- Государственная премия РСФСР имени М. И. Глинки (1991, в области музыкального искусства) — за концертные программы последних лет[17]
- Премия Ленинского комсомола (1968) — за высокое мастерство и создание образа народного героя в балетных спектаклях ГАБТ
- Премия Мэрии Москвы в области литературы и искусства (1997)
- Орден «За заслуги перед Отечеством» IV степени (2000) — за большой вклад в развитие отечественного хореографического искусства[18]
- Орден «За заслуги перед Отечеством» III степени (2008) — за большой вклад в развитие отечественного хореографического искусства, многолетнюю творческую и общественную деятельность[19]
- Орден Ленина (1976)
- Орден Дружбы народов (1981)
- Орден Трудового Красного Знамени (1986)
- Орден «За заслуги» (1999, Франция)
- Орден Риу-Бранку (2004, Бразилия)
- Рыцарь Международного орден Святого Константина Великого (Союз Святого Константина, 1998)
- Орден святого благоверного князя Даниила Московского III степени (РПЦ, 1999)
- Медаль Академии искусств Аргентины (1983)
- Почётная медаль Фонда Карины Ари (1998, Швеция)
- Медаль «За заслуги» принцессы Доны Франчески (2000, Бразилия)
- Медаль имени П. Пикассо (2000)
- Первая премия и золотая медаль на VII Всемирном фестивале молодежи и студентов в Вене (1959)
- Гран При и золотая медаль на 1-м на Международном конкурсе артистов балета в Варне (1964)
- Премия имени В. Нижинского — «Лучший танцовщик мира» (1964, Парижская академия танца) (1964)
- Специальная премия и золотая медаль Варненского горкома комсомола (1964, Болгария)
- Премия имени М. Петипа «Лучший дуэт мира» (совместно с Е. С. Максимовой, 1972, Парижская академия танца)
- Премия Римского муниципалитета «Европа-1972» (Италия)
- Приз «Интервидения» на Международном фестивале телефильмов «Злата Прага» (Прага, 1982, за телебалет «Анюта»)
- Большой приз по конкурсу музыкальных фильмов на Х Всесоюзном Фестивале телефильмов (Алма-Ата, 1983, за телебалет «Анюта»)
- Премия Академии Симба (1984, Италия)
- Приз «Интервидения» и приз за лучшее исполнение мужской роли на Международном фестивале телефильмов «Злата Прага» (Прага, 1985, за телебалет «Дом у дороги»)
- Приз за лучший спектакль сезона — балет «Анюта» в театре «Сан-Карло» (Неаполь, 1986)
- Приз за лучший чеховский спектакль на Чеховском фестивале (Таганрог, 1986)
- Премия «Вместе за мир» (1989, Италия)
- Премии имени Дж. Тани — «Лучший балетмейстер» и «Лучший дуэт» (совместно с Е. С. Максимовой, 1989, Италия)
- Премия ЮНЕСКО (1990)
- Премия имени С. П. Дягилева (1990)
- Театральная премия «Хрустальная Турандот» (1991 (совместно с Е. С. Максимовой), 2001 — «За честь и достоинство»)
- Премия города Террачина (1997, Италия)
- Премии «За высочайшие достижения в области хореографии» (США, 2003, Италия 2005)
- Премия «За жизнь в танце» (Италия, 2001)
- Приз журнала «Балет» «Душа танца» в номинации «Легенда балета» (2005)
- Российская премия Л. Э. Нобеля (2007, Фонд Людвига Нобеля, Санкт-Петербург)[20]
- Премия Свободы за выдающийся вклад в развитие российско-американских культурных связей (Нью-Йорк, 2010)
- Международная премия «За искусство танца имени Л. Мясина» [21]
Напишите отзыв о статье "Васильев, Владимир Викторович"
Примечания
- ↑ [www.bolshoi.ru/persons/people/1209/ Артисты и администрация]
- ↑ [www.bolshoi.ru/persons/people/1209/ Владимир Васильев]
- ↑ «Юбилейный Арабеск». Статья Н. Каменских в «Деловом Прикамье» № 14-15 (428—429) от 23 апреля 2010
- ↑ Ю. Григорович [vasiliev.com/premier_3.html ] // Советский артист. — 1973.
- ↑ К. Голейзовский [vasiliev.com/premier_3.html из письма к М. Франгопуло]. — 1964.
- ↑ К. Голейзовский [www.bolshoi.ru/persons/people/1209/ из письма к М. Франгопуло]. — 1964.
- ↑ Ф. Лопухов [vasiliev.com/premier_3.html Музыка и хореография современного балета]. — 1974.
- ↑ Ф. Лопухов [www.bolshoi.ru/persons/people/1209/ Музыка и хореография современного балета]. — 1974.
- ↑ А. Мессерер [vasiliev.com/premier_3.html Танец. Мысль. Время]. — 1990.
- ↑ А. Мессерер [www.bolshoi.ru/persons/people/1209/ Танец. Мысль. Время]. — 1990.
- ↑ А. Ермолаев [vasiliev.com/premier_3.html ] // Известия : газета. — 1964.
- ↑ И. Моисеев [vasiliev.com/premier_3.html ] // Правда : газета. — 1976.
- ↑ Б. Львов-Анохин // Русский балет. Энциклопедия. — БРЭ, Согласие, 1977.
- ↑ Pixi, [www.diary.ru/~pixi/p51676396.htm «Фуэте», фильм о балете] // diary.ru
- ↑ Pixi, [www.diary.ru/~pixi/p51676396.htm «Отражения», фильм о танцовщике и хореографе] // diary.ru
- ↑ [dic.academic.ru/dic.nsf/bse/73029/Васильев Васильев Владимир Викторович] — статья из Большой советской энциклопедии (3-е издание)
- ↑ Постановление Правительства Российской Федерации от 26 декабря 1991 г. № 66 «О присуждении Государственных премий РСФСР 1991 года в области литературы и искусства»
- ↑ [document.kremlin.ru/doc.asp?ID=001154 Указ Президента Российской Федерации от 18 апреля 2000 г. № 691]
- ↑ [document.kremlin.ru/doc.asp?ID=049272 Указ Президента Российской Федерации от 1 декабря 2008 г. № 1692]
- ↑ [ludvignobel.ru/laureate Российская Премия Людвига Нобеля]
- ↑ [old.rs.gov.ru/node/41475 Юрий Григорович удостоен Премии имени Леонида Мясина | Россотрудничество]
Библиография
 |
Этот раздел не завершён. Вы поможете проекту, исправив и дополнив его.
|
- Львов-Анохин Б.. Владимир Васильев. М.: Центрполиграф, 1998. — 430 с. — ISBN 5-218-00373-5
- Lazzarini R. Maximova & Vasiliev at the Bolshoi. L.: Dance Books, 1995
- Фетисова, Елена. Екатерина Максимова. Владимир Васильев: фотоальбом. М.: Терра, 1999 — 240 с., илл. — ISBN 5-300-02557-7
- Головицер, Валерий. Е.Максимова и В.Васильев: фотоальбом. М.; NY: Москва-Нью-Йорк, Балет, 2001.
Ссылки
-
На Викискладе есть медиафайлы по теме Владимир Васильев - [www.bolshoi.ru/persons/people/1209/ Владимир Васильев] — биография на сайте Большого театра
- [ru.rodovid.org/wk/Запись:751074 Владимир Васильев] на «Родоводе». Дерево предков и потомков
- [donbass.ua/news/culture/2010/10/04/vladimir-vasilev-v-donecke-tanceval-i-otkrovennichal-s-molodezhju.html Владимир Васильев] — интервью во время балетного фестиваля в Донецке
- [www.segodnya.ua/interview/14180442.html Владимир Васильев] — интервью украинской газете «Сегодня»
- [www.evening-kazan.ru/articles/vladimir-vasilev-ya-idiot-potomu-chto-otvechayu-na-eti-voprosy.html Владимир Васильев: „Я - идиот! Потому что отвечаю на эти вопросы“] // «Вечерняя Казань», 26 мая 2016.
- [vasiliev.com/premier_3.html Мастера о Васильеве]
- [vasiliev.com/index.html Фонд Галины Улановой (под руководством В. Васильева)]
- [gallery-mt.narod.ru/pages-b/vasiliev_v_v.html Фотогалерея Владимира Васильева на сайте «Мастера музыкального театра»]
| ||||||||
Отрывок, характеризующий Васильев, Владимир Викторович
Княжна Марья не была в Москве и вне опасности, как думал князь Андрей.
После возвращения Алпатыча из Смоленска старый князь как бы вдруг опомнился от сна. Он велел собрать из деревень ополченцев, вооружить их и написал главнокомандующему письмо, в котором извещал его о принятом им намерении оставаться в Лысых Горах до последней крайности, защищаться, предоставляя на его усмотрение принять или не принять меры для защиты Лысых Гор, в которых будет взят в плен или убит один из старейших русских генералов, и объявил домашним, что он остается в Лысых Горах.
Но, оставаясь сам в Лысых Горах, князь распорядился об отправке княжны и Десаля с маленьким князем в Богучарово и оттуда в Москву. Княжна Марья, испуганная лихорадочной, бессонной деятельностью отца, заменившей его прежнюю опущенность, не могла решиться оставить его одного и в первый раз в жизни позволила себе не повиноваться ему. Она отказалась ехать, и на нее обрушилась страшная гроза гнева князя. Он напомнил ей все, в чем он был несправедлив против нее. Стараясь обвинить ее, он сказал ей, что она измучила его, что она поссорила его с сыном, имела против него гадкие подозрения, что она задачей своей жизни поставила отравлять его жизнь, и выгнал ее из своего кабинета, сказав ей, что, ежели она не уедет, ему все равно. Он сказал, что знать не хочет о ее существовании, но вперед предупреждает ее, чтобы она не смела попадаться ему на глаза. То, что он, вопреки опасений княжны Марьи, не велел насильно увезти ее, а только не приказал ей показываться на глаза, обрадовало княжну Марью. Она знала, что это доказывало то, что в самой тайне души своей он был рад, что она оставалась дома и не уехала.
На другой день после отъезда Николушки старый князь утром оделся в полный мундир и собрался ехать главнокомандующему. Коляска уже была подана. Княжна Марья видела, как он, в мундире и всех орденах, вышел из дома и пошел в сад сделать смотр вооруженным мужикам и дворовым. Княжна Марья свдела у окна, прислушивалась к его голосу, раздававшемуся из сада. Вдруг из аллеи выбежало несколько людей с испуганными лицами.
Княжна Марья выбежала на крыльцо, на цветочную дорожку и в аллею. Навстречу ей подвигалась большая толпа ополченцев и дворовых, и в середине этой толпы несколько людей под руки волокли маленького старичка в мундире и орденах. Княжна Марья подбежала к нему и, в игре мелкими кругами падавшего света, сквозь тень липовой аллеи, не могла дать себе отчета в том, какая перемена произошла в его лице. Одно, что она увидала, было то, что прежнее строгое и решительное выражение его лица заменилось выражением робости и покорности. Увидав дочь, он зашевелил бессильными губами и захрипел. Нельзя было понять, чего он хотел. Его подняли на руки, отнесли в кабинет и положили на тот диван, которого он так боялся последнее время.
Привезенный доктор в ту же ночь пустил кровь и объявил, что у князя удар правой стороны.
В Лысых Горах оставаться становилось более и более опасным, и на другой день после удара князя, повезли в Богучарово. Доктор поехал с ними.
Когда они приехали в Богучарово, Десаль с маленьким князем уже уехали в Москву.
Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.
Оставаться в Вогучарове становилось опасным. Со всех сторон слышно было о приближающихся французах, и в одной деревне, в пятнадцати верстах от Богучарова, была разграблена усадьба французскими мародерами.
Доктор настаивал на том, что надо везти князя дальше; предводитель прислал чиновника к княжне Марье, уговаривая ее уезжать как можно скорее. Исправник, приехав в Богучарово, настаивал на том же, говоря, что в сорока верстах французы, что по деревням ходят французские прокламации и что ежели княжна не уедет с отцом до пятнадцатого, то он ни за что не отвечает.
Княжна пятнадцатого решилась ехать. Заботы приготовлений, отдача приказаний, за которыми все обращались к ней, целый день занимали ее. Ночь с четырнадцатого на пятнадцатое она провела, как обыкновенно, не раздеваясь, в соседней от той комнаты, в которой лежал князь. Несколько раз, просыпаясь, она слышала его кряхтенье, бормотанье, скрип кровати и шаги Тихона и доктора, ворочавших его. Несколько раз она прислушивалась у двери, и ей казалось, что он нынче бормотал громче обыкновенного и чаще ворочался. Она не могла спать и несколько раз подходила к двери, прислушиваясь, желая войти и не решаясь этого сделать. Хотя он и не говорил, но княжна Марья видела, знала, как неприятно было ему всякое выражение страха за него. Она замечала, как недовольно он отвертывался от ее взгляда, иногда невольно и упорно на него устремленного. Она знала, что ее приход ночью, в необычное время, раздражит его.
Но никогда ей так жалко не было, так страшно не было потерять его. Она вспоминала всю свою жизнь с ним, и в каждом слове, поступке его она находила выражение его любви к ней. Изредка между этими воспоминаниями врывались в ее воображение искушения дьявола, мысли о том, что будет после его смерти и как устроится ее новая, свободная жизнь. Но с отвращением отгоняла она эти мысли. К утру он затих, и она заснула.
Она проснулась поздно. Та искренность, которая бывает при пробуждении, показала ей ясно то, что более всего в болезни отца занимало ее. Она проснулась, прислушалась к тому, что было за дверью, и, услыхав его кряхтенье, со вздохом сказала себе, что было все то же.
– Да чему же быть? Чего же я хотела? Я хочу его смерти! – вскрикнула она с отвращением к себе самой.
Она оделась, умылась, прочла молитвы и вышла на крыльцо. К крыльцу поданы были без лошадей экипажи, в которые укладывали вещи.
Утро было теплое и серое. Княжна Марья остановилась на крыльце, не переставая ужасаться перед своей душевной мерзостью и стараясь привести в порядок свои мысли, прежде чем войти к нему.
Доктор сошел с лестницы и подошел к ней.
– Ему получше нынче, – сказал доктор. – Я вас искал. Можно кое что понять из того, что он говорит, голова посвежее. Пойдемте. Он зовет вас…
Сердце княжны Марьи так сильно забилось при этом известии, что она, побледнев, прислонилась к двери, чтобы не упасть. Увидать его, говорить с ним, подпасть под его взгляд теперь, когда вся душа княжны Марьи была переполнена этих страшных преступных искушений, – было мучительно радостно и ужасно.
– Пойдемте, – сказал доктор.
Княжна Марья вошла к отцу и подошла к кровати. Он лежал высоко на спине, с своими маленькими, костлявыми, покрытыми лиловыми узловатыми жилками ручками на одеяле, с уставленным прямо левым глазом и с скосившимся правым глазом, с неподвижными бровями и губами. Он весь был такой худенький, маленький и жалкий. Лицо его, казалось, ссохлось или растаяло, измельчало чертами. Княжна Марья подошла и поцеловала его руку. Левая рука сжала ее руку так, что видно было, что он уже давно ждал ее. Он задергал ее руку, и брови и губы его сердито зашевелились.
Она испуганно глядела на него, стараясь угадать, чего он хотел от нее. Когда она, переменя положение, подвинулась, так что левый глаз видел ее лицо, он успокоился, на несколько секунд не спуская с нее глаза. Потом губы и язык его зашевелились, послышались звуки, и он стал говорить, робко и умоляюще глядя на нее, видимо, боясь, что она не поймет его.
Княжна Марья, напрягая все силы внимания, смотрела на него. Комический труд, с которым он ворочал языком, заставлял княжну Марью опускать глаза и с трудом подавлять поднимавшиеся в ее горле рыдания. Он сказал что то, по нескольку раз повторяя свои слова. Княжна Марья не могла понять их; но она старалась угадать то, что он говорил, и повторяла вопросительно сказанные им слона.
– Гага – бои… бои… – повторил он несколько раз. Никак нельзя было понять этих слов. Доктор думал, что он угадал, и, повторяя его слова, спросил: княжна боится? Он отрицательно покачал головой и опять повторил то же…
– Душа, душа болит, – разгадала и сказала княжна Марья. Он утвердительно замычал, взял ее руку и стал прижимать ее к различным местам своей груди, как будто отыскивая настоящее для нее место.
– Все мысли! об тебе… мысли, – потом выговорил он гораздо лучше и понятнее, чем прежде, теперь, когда он был уверен, что его понимают. Княжна Марья прижалась головой к его руке, стараясь скрыть свои рыдания и слезы.
Он рукой двигал по ее волосам.
– Я тебя звал всю ночь… – выговорил он.
– Ежели бы я знала… – сквозь слезы сказала она. – Я боялась войти.
Он пожал ее руку.
– Не спала ты?
– Нет, я не спала, – сказала княжна Марья, отрицательно покачав головой. Невольно подчиняясь отцу, она теперь так же, как он говорил, старалась говорить больше знаками и как будто тоже с трудом ворочая язык.
– Душенька… – или – дружок… – Княжна Марья не могла разобрать; но, наверное, по выражению его взгляда, сказано было нежное, ласкающее слово, которого он никогда не говорил. – Зачем не пришла?
«А я желала, желала его смерти! – думала княжна Марья. Он помолчал.
– Спасибо тебе… дочь, дружок… за все, за все… прости… спасибо… прости… спасибо!.. – И слезы текли из его глаз. – Позовите Андрюшу, – вдруг сказал он, и что то детски робкое и недоверчивое выразилось в его лице при этом спросе. Он как будто сам знал, что спрос его не имеет смысла. Так, по крайней мере, показалось княжне Марье.
– Я от него получила письмо, – отвечала княжна Марья.
Он с удивлением и робостью смотрел на нее.
– Где же он?
– Он в армии, mon pere, в Смоленске.
Он долго молчал, закрыв глаза; потом утвердительно, как бы в ответ на свои сомнения и в подтверждение того, что он теперь все понял и вспомнил, кивнул головой и открыл глаза.
– Да, – сказал он явственно и тихо. – Погибла Россия! Погубили! – И он опять зарыдал, и слезы потекли у него из глаз. Княжна Марья не могла более удерживаться и плакала тоже, глядя на его лицо.
Он опять закрыл глаза. Рыдания его прекратились. Он сделал знак рукой к глазам; и Тихон, поняв его, отер ему слезы.
Потом он открыл глаза и сказал что то, чего долго никто не мог понять и, наконец, понял и передал один Тихон. Княжна Марья отыскивала смысл его слов в том настроении, в котором он говорил за минуту перед этим. То она думала, что он говорит о России, то о князе Андрее, то о ней, о внуке, то о своей смерти. И от этого она не могла угадать его слов.
– Надень твое белое платье, я люблю его, – говорил он.
Поняв эти слова, княжна Марья зарыдала еще громче, и доктор, взяв ее под руку, вывел ее из комнаты на террасу, уговаривая ее успокоиться и заняться приготовлениями к отъезду. После того как княжна Марья вышла от князя, он опять заговорил о сыне, о войне, о государе, задергал сердито бровями, стал возвышать хриплый голос, и с ним сделался второй и последний удар.
Княжна Марья остановилась на террасе. День разгулялся, было солнечно и жарко. Она не могла ничего понимать, ни о чем думать и ничего чувствовать, кроме своей страстной любви к отцу, любви, которой, ей казалось, она не знала до этой минуты. Она выбежала в сад и, рыдая, побежала вниз к пруду по молодым, засаженным князем Андреем, липовым дорожкам.
– Да… я… я… я. Я желала его смерти. Да, я желала, чтобы скорее кончилось… Я хотела успокоиться… А что ж будет со мной? На что мне спокойствие, когда его не будет, – бормотала вслух княжна Марья, быстрыми шагами ходя по саду и руками давя грудь, из которой судорожно вырывались рыдания. Обойдя по саду круг, который привел ее опять к дому, она увидала идущих к ней навстречу m lle Bourienne (которая оставалась в Богучарове и не хотела оттуда уехать) и незнакомого мужчину. Это был предводитель уезда, сам приехавший к княжне с тем, чтобы представить ей всю необходимость скорого отъезда. Княжна Марья слушала и не понимала его; она ввела его в дом, предложила ему завтракать и села с ним. Потом, извинившись перед предводителем, она подошла к двери старого князя. Доктор с встревоженным лицом вышел к ней и сказал, что нельзя.
– Идите, княжна, идите, идите!
Княжна Марья пошла опять в сад и под горой у пруда, в том месте, где никто не мог видеть, села на траву. Она не знала, как долго она пробыла там. Чьи то бегущие женские шаги по дорожке заставили ее очнуться. Она поднялась и увидала, что Дуняша, ее горничная, очевидно, бежавшая за нею, вдруг, как бы испугавшись вида своей барышни, остановилась.
– Пожалуйте, княжна… князь… – сказала Дуняша сорвавшимся голосом.
– Сейчас, иду, иду, – поспешно заговорила княжна, не давая времени Дуняше договорить ей то, что она имела сказать, и, стараясь не видеть Дуняши, побежала к дому.
– Княжна, воля божья совершается, вы должны быть на все готовы, – сказал предводитель, встречая ее у входной двери.
– Оставьте меня. Это неправда! – злобно крикнула она на него. Доктор хотел остановить ее. Она оттолкнула его и подбежала к двери. «И к чему эти люди с испуганными лицами останавливают меня? Мне никого не нужно! И что они тут делают? – Она отворила дверь, и яркий дневной свет в этой прежде полутемной комнате ужаснул ее. В комнате были женщины и няня. Они все отстранились от кровати, давая ей дорогу. Он лежал все так же на кровати; но строгий вид его спокойного лица остановил княжну Марью на пороге комнаты.
«Нет, он не умер, это не может быть! – сказала себе княжна Марья, подошла к нему и, преодолевая ужас, охвативший ее, прижала к щеке его свои губы. Но она тотчас же отстранилась от него. Мгновенно вся сила нежности к нему, которую она чувствовала в себе, исчезла и заменилась чувством ужаса к тому, что было перед нею. «Нет, нет его больше! Его нет, а есть тут же, на том же месте, где был он, что то чуждое и враждебное, какая то страшная, ужасающая и отталкивающая тайна… – И, закрыв лицо руками, княжна Марья упала на руки доктора, поддержавшего ее.
В присутствии Тихона и доктора женщины обмыли то, что был он, повязали платком голову, чтобы не закостенел открытый рот, и связали другим платком расходившиеся ноги. Потом они одели в мундир с орденами и положили на стол маленькое ссохшееся тело. Бог знает, кто и когда позаботился об этом, но все сделалось как бы само собой. К ночи кругом гроба горели свечи, на гробу был покров, на полу был посыпан можжевельник, под мертвую ссохшуюся голову была положена печатная молитва, а в углу сидел дьячок, читая псалтырь.
Как лошади шарахаются, толпятся и фыркают над мертвой лошадью, так в гостиной вокруг гроба толпился народ чужой и свой – предводитель, и староста, и бабы, и все с остановившимися испуганными глазами, крестились и кланялись, и целовали холодную и закоченевшую руку старого князя.
Богучарово было всегда, до поселения в нем князя Андрея, заглазное именье, и мужики богучаровские имели совсем другой характер от лысогорских. Они отличались от них и говором, и одеждой, и нравами. Они назывались степными. Старый князь хвалил их за их сносливость в работе, когда они приезжали подсоблять уборке в Лысых Горах или копать пруды и канавы, но не любил их за их дикость.
Последнее пребывание в Богучарове князя Андрея, с его нововведениями – больницами, школами и облегчением оброка, – не смягчило их нравов, а, напротив, усилило в них те черты характера, которые старый князь называл дикостью. Между ними всегда ходили какие нибудь неясные толки, то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят, то о царских листах каких то, то о присяге Павлу Петровичу в 1797 году (про которую говорили, что тогда еще воля выходила, да господа отняли), то об имеющем через семь лет воцариться Петре Феодоровиче, при котором все будет вольно и так будет просто, что ничего не будет. Слухи о войне в Бонапарте и его нашествии соединились для них с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле.
В окрестности Богучарова были всё большие села, казенные и оброчные помещичьи. Живущих в этой местности помещиков было очень мало; очень мало было также дворовых и грамотных, и в жизни крестьян этой местности были заметнее и сильнее, чем в других, те таинственные струи народной русской жизни, причины и значение которых бывают необъяснимы для современников. Одно из таких явлений было проявившееся лет двадцать тому назад движение между крестьянами этой местности к переселению на какие то теплые реки. Сотни крестьян, в том числе и богучаровские, стали вдруг распродавать свой скот и уезжать с семействами куда то на юго восток. Как птицы летят куда то за моря, стремились эти люди с женами и детьми туда, на юго восток, где никто из них не был. Они поднимались караванами, поодиночке выкупались, бежали, и ехали, и шли туда, на теплые реки. Многие были наказаны, сосланы в Сибирь, многие с холода и голода умерли по дороге, многие вернулись сами, и движение затихло само собой так же, как оно и началось без очевидной причины. Но подводные струи не переставали течь в этом народе и собирались для какой то новой силы, имеющей проявиться так же странно, неожиданно и вместе с тем просто, естественно и сильно. Теперь, в 1812 м году, для человека, близко жившего с народом, заметно было, что эти подводные струи производили сильную работу и были близки к проявлению.
Алпатыч, приехав в Богучарово несколько времени перед кончиной старого князя, заметил, что между народом происходило волнение и что, противно тому, что происходило в полосе Лысых Гор на шестидесятиверстном радиусе, где все крестьяне уходили (предоставляя казакам разорять свои деревни), в полосе степной, в богучаровской, крестьяне, как слышно было, имели сношения с французами, получали какие то бумаги, ходившие между ними, и оставались на местах. Он знал через преданных ему дворовых людей, что ездивший на днях с казенной подводой мужик Карп, имевший большое влияние на мир, возвратился с известием, что казаки разоряют деревни, из которых выходят жители, но что французы их не трогают. Он знал, что другой мужик вчера привез даже из села Вислоухова – где стояли французы – бумагу от генерала французского, в которой жителям объявлялось, что им не будет сделано никакого вреда и за все, что у них возьмут, заплатят, если они останутся. В доказательство того мужик привез из Вислоухова сто рублей ассигнациями (он не знал, что они были фальшивые), выданные ему вперед за сено.
Наконец, важнее всего, Алпатыч знал, что в тот самый день, как он приказал старосте собрать подводы для вывоза обоза княжны из Богучарова, поутру была на деревне сходка, на которой положено было не вывозиться и ждать. А между тем время не терпело. Предводитель, в день смерти князя, 15 го августа, настаивал у княжны Марьи на том, чтобы она уехала в тот же день, так как становилось опасно. Он говорил, что после 16 го он не отвечает ни за что. В день же смерти князя он уехал вечером, но обещал приехать на похороны на другой день. Но на другой день он не мог приехать, так как, по полученным им самим известиям, французы неожиданно подвинулись, и он только успел увезти из своего имения свое семейство и все ценное.
Лет тридцать Богучаровым управлял староста Дрон, которого старый князь звал Дронушкой.
Дрон был один из тех крепких физически и нравственно мужиков, которые, как только войдут в года, обрастут бородой, так, не изменяясь, живут до шестидесяти – семидесяти лет, без одного седого волоса или недостатка зуба, такие же прямые и сильные в шестьдесят лет, как и в тридцать.
Дрон, вскоре после переселения на теплые реки, в котором он участвовал, как и другие, был сделан старостой бурмистром в Богучарове и с тех пор двадцать три года безупречно пробыл в этой должности. Мужики боялись его больше, чем барина. Господа, и старый князь, и молодой, и управляющий, уважали его и в шутку называли министром. Во все время своей службы Дрон нн разу не был ни пьян, ни болен; никогда, ни после бессонных ночей, ни после каких бы то ни было трудов, не выказывал ни малейшей усталости и, не зная грамоте, никогда не забывал ни одного счета денег и пудов муки по огромным обозам, которые он продавал, и ни одной копны ужи на хлеба на каждой десятине богучаровских полей.
Этого то Дрона Алпатыч, приехавший из разоренных Лысых Гор, призвал к себе в день похорон князя и приказал ему приготовить двенадцать лошадей под экипажи княжны и восемнадцать подвод под обоз, который должен был быть поднят из Богучарова. Хотя мужики и были оброчные, исполнение приказания этого не могло встретить затруднения, по мнению Алпатыча, так как в Богучарове было двести тридцать тягол и мужики были зажиточные. Но староста Дрон, выслушав приказание, молча опустил глаза. Алпатыч назвал ему мужиков, которых он знал и с которых он приказывал взять подводы.
Дрон отвечал, что лошади у этих мужиков в извозе. Алпатыч назвал других мужиков, и у тех лошадей не было, по словам Дрона, одни были под казенными подводами, другие бессильны, у третьих подохли лошади от бескормицы. Лошадей, по мнению Дрона, нельзя было собрать не только под обоз, но и под экипажи.
Алпатыч внимательно посмотрел на Дрона и нахмурился. Как Дрон был образцовым старостой мужиком, так и Алпатыч недаром управлял двадцать лет имениями князя и был образцовым управляющим. Он в высшей степени способен был понимать чутьем потребности и инстинкты народа, с которым имел дело, и потому он был превосходным управляющим. Взглянув на Дрона, он тотчас понял, что ответы Дрона не были выражением мысли Дрона, но выражением того общего настроения богучаровского мира, которым староста уже был захвачен. Но вместе с тем он знал, что нажившийся и ненавидимый миром Дрон должен был колебаться между двумя лагерями – господским и крестьянским. Это колебание он заметил в его взгляде, и потому Алпатыч, нахмурившись, придвинулся к Дрону.
– Ты, Дронушка, слушай! – сказал он. – Ты мне пустого не говори. Его сиятельство князь Андрей Николаич сами мне приказали, чтобы весь народ отправить и с неприятелем не оставаться, и царский на то приказ есть. А кто останется, тот царю изменник. Слышишь?
– Слушаю, – отвечал Дрон, не поднимая глаз.
Алпатыч не удовлетворился этим ответом.
– Эй, Дрон, худо будет! – сказал Алпатыч, покачав головой.
– Власть ваша! – сказал Дрон печально.
– Эй, Дрон, оставь! – повторил Алпатыч, вынимая руку из за пазухи и торжественным жестом указывая ею на пол под ноги Дрона. – Я не то, что тебя насквозь, я под тобой на три аршина все насквозь вижу, – сказал он, вглядываясь в пол под ноги Дрона.
Дрон смутился, бегло взглянул на Алпатыча и опять опустил глаза.
– Ты вздор то оставь и народу скажи, чтобы собирались из домов идти в Москву и готовили подводы завтра к утру под княжнин обоз, да сам на сходку не ходи. Слышишь?
Дрон вдруг упал в ноги.
– Яков Алпатыч, уволь! Возьми от меня ключи, уволь ради Христа.
– Оставь! – сказал Алпатыч строго. – Под тобой насквозь на три аршина вижу, – повторил он, зная, что его мастерство ходить за пчелами, знание того, когда сеять овес, и то, что он двадцать лет умел угодить старому князю, давно приобрели ему славу колдуна и что способность видеть на три аршина под человеком приписывается колдунам.
Дрон встал и хотел что то сказать, но Алпатыч перебил его:
– Что вы это вздумали? А?.. Что ж вы думаете? А?
– Что мне с народом делать? – сказал Дрон. – Взбуровило совсем. Я и то им говорю…
– То то говорю, – сказал Алпатыч. – Пьют? – коротко спросил он.
– Весь взбуровился, Яков Алпатыч: другую бочку привезли.
– Так ты слушай. Я к исправнику поеду, а ты народу повести, и чтоб они это бросили, и чтоб подводы были.
– Слушаю, – отвечал Дрон.
Больше Яков Алпатыч не настаивал. Он долго управлял народом и знал, что главное средство для того, чтобы люди повиновались, состоит в том, чтобы не показывать им сомнения в том, что они могут не повиноваться. Добившись от Дрона покорного «слушаю с», Яков Алпатыч удовлетворился этим, хотя он не только сомневался, но почти был уверен в том, что подводы без помощи воинской команды не будут доставлены.
И действительно, к вечеру подводы не были собраны. На деревне у кабака была опять сходка, и на сходке положено было угнать лошадей в лес и не выдавать подвод. Ничего не говоря об этом княжне, Алпатыч велел сложить с пришедших из Лысых Гор свою собственную кладь и приготовить этих лошадей под кареты княжны, а сам поехал к начальству.
Х
После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. К двери подошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. (Это было еще до разговора Алпатыча с Дроном.) Княжна Марья приподнялась с дивана, на котором она лежала, и сквозь затворенную дверь проговорила, что она никуда и никогда не поедет и просит, чтобы ее оставили в покое.
Окна комнаты, в которой лежала княжна Марья, были на запад. Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор и которая выказалась во время болезни ее отца. Она хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором она находилась, обращаться к богу. Она долго лежала в этом положении.
Солнце зашло на другую сторону дома и косыми вечерними лучами в открытые окна осветило комнату и часть сафьянной подушки, на которую смотрела княжна Марья. Ход мыслей ее вдруг приостановился. Она бессознательно приподнялась, оправила волоса, встала и подошла к окну, невольно вдыхая в себя прохладу ясного, но ветреного вечера.
«Да, теперь тебе удобно любоваться вечером! Его уж нет, и никто тебе не помешает», – сказала она себе, и, опустившись на стул, она упала головой на подоконник.
Кто то нежным и тихим голосом назвал ее со стороны сада и поцеловал в голову. Она оглянулась. Это была m lle Bourienne, в черном платье и плерезах. Она тихо подошла к княжне Марье, со вздохом поцеловала ее и тотчас же заплакала. Княжна Марья оглянулась на нее. Все прежние столкновения с нею, ревность к ней, вспомнились княжне Марье; вспомнилось и то, как он последнее время изменился к m lle Bourienne, не мог ее видеть, и, стало быть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья в душе своей делала ей. «Да и мне ли, мне ли, желавшей его смерти, осуждать кого нибудь! – подумала она.
Княжне Марье живо представилось положение m lle Bourienne, в последнее время отдаленной от ее общества, но вместе с тем зависящей от нее и живущей в чужом доме. И ей стало жалко ее. Она кротко вопросительно посмотрела на нее и протянула ей руку. M lle Bourienne тотчас заплакала, стала целовать ее руку и говорить о горе, постигшем княжну, делая себя участницей этого горя. Она говорила о том, что единственное утешение в ее горе есть то, что княжна позволила ей разделить его с нею. Она говорила, что все бывшие недоразумения должны уничтожиться перед великим горем, что она чувствует себя чистой перед всеми и что он оттуда видит ее любовь и благодарность. Княжна слушала ее, не понимая ее слов, но изредка взглядывая на нее и вслушиваясь в звуки ее голоса.
– Ваше положение вдвойне ужасно, милая княжна, – помолчав немного, сказала m lle Bourienne. – Я понимаю, что вы не могли и не можете думать о себе; но я моей любовью к вам обязана это сделать… Алпатыч был у вас? Говорил он с вами об отъезде? – спросила она.
Княжна Марья не отвечала. Она не понимала, куда и кто должен был ехать. «Разве можно было что нибудь предпринимать теперь, думать о чем нибудь? Разве не все равно? Она не отвечала.
– Вы знаете ли, chere Marie, – сказала m lle Bourienne, – знаете ли, что мы в опасности, что мы окружены французами; ехать теперь опасно. Ежели мы поедем, мы почти наверное попадем в плен, и бог знает…
Княжна Марья смотрела на свою подругу, не понимая того, что она говорила.
– Ах, ежели бы кто нибудь знал, как мне все все равно теперь, – сказала она. – Разумеется, я ни за что не желала бы уехать от него… Алпатыч мне говорил что то об отъезде… Поговорите с ним, я ничего, ничего не могу и не хочу…
– Я говорила с ним. Он надеется, что мы успеем уехать завтра; но я думаю, что теперь лучше бы было остаться здесь, – сказала m lle Bourienne. – Потому что, согласитесь, chere Marie, попасть в руки солдат или бунтующих мужиков на дороге – было бы ужасно. – M lle Bourienne достала из ридикюля объявление на нерусской необыкновенной бумаге французского генерала Рамо о том, чтобы жители не покидали своих домов, что им оказано будет должное покровительство французскими властями, и подала ее княжне.
– Я думаю, что лучше обратиться к этому генералу, – сказала m lle Bourienne, – и я уверена, что вам будет оказано должное уважение.
Княжна Марья читала бумагу, и сухие рыдания задергали ее лицо.
– Через кого вы получили это? – сказала она.
– Вероятно, узнали, что я француженка по имени, – краснея, сказала m lle Bourienne.
Княжна Марья с бумагой в руке встала от окна и с бледным лицом вышла из комнаты и пошла в бывший кабинет князя Андрея.
– Дуняша, позовите ко мне Алпатыча, Дронушку, кого нибудь, – сказала княжна Марья, – и скажите Амалье Карловне, чтобы она не входила ко мне, – прибавила она, услыхав голос m lle Bourienne. – Поскорее ехать! Ехать скорее! – говорила княжна Марья, ужасаясь мысли о том, что она могла остаться во власти французов.
«Чтобы князь Андрей знал, что она во власти французов! Чтоб она, дочь князя Николая Андреича Болконского, просила господина генерала Рамо оказать ей покровительство и пользовалась его благодеяниями! – Эта мысль приводила ее в ужас, заставляла ее содрогаться, краснеть и чувствовать еще не испытанные ею припадки злобы и гордости. Все, что только было тяжелого и, главное, оскорбительного в ее положении, живо представлялось ей. «Они, французы, поселятся в этом доме; господин генерал Рамо займет кабинет князя Андрея; будет для забавы перебирать и читать его письма и бумаги. M lle Bourienne lui fera les honneurs de Богучарово. [Мадемуазель Бурьен будет принимать его с почестями в Богучарове.] Мне дадут комнатку из милости; солдаты разорят свежую могилу отца, чтобы снять с него кресты и звезды; они мне будут рассказывать о победах над русскими, будут притворно выражать сочувствие моему горю… – думала княжна Марья не своими мыслями, но чувствуя себя обязанной думать за себя мыслями своего отца и брата. Для нее лично было все равно, где бы ни оставаться и что бы с ней ни было; но она чувствовала себя вместе с тем представительницей своего покойного отца и князя Андрея. Она невольно думала их мыслями и чувствовала их чувствами. Что бы они сказали, что бы они сделали теперь, то самое она чувствовала необходимым сделать. Она пошла в кабинет князя Андрея и, стараясь проникнуться его мыслями, обдумывала свое положение.
Требования жизни, которые она считала уничтоженными со смертью отца, вдруг с новой, еще неизвестной силой возникли перед княжной Марьей и охватили ее. Взволнованная, красная, она ходила по комнате, требуя к себе то Алпатыча, то Михаила Ивановича, то Тихона, то Дрона. Дуняша, няня и все девушки ничего не могли сказать о том, в какой мере справедливо было то, что объявила m lle Bourienne. Алпатыча не было дома: он уехал к начальству. Призванный Михаил Иваныч, архитектор, явившийся к княжне Марье с заспанными глазами, ничего не мог сказать ей. Он точно с той же улыбкой согласия, с которой он привык в продолжение пятнадцати лет отвечать, не выражая своего мнения, на обращения старого князя, отвечал на вопросы княжны Марьи, так что ничего определенного нельзя было вывести из его ответов. Призванный старый камердинер Тихон, с опавшим и осунувшимся лицом, носившим на себе отпечаток неизлечимого горя, отвечал «слушаю с» на все вопросы княжны Марьи и едва удерживался от рыданий, глядя на нее.
Наконец вошел в комнату староста Дрон и, низко поклонившись княжне, остановился у притолоки.
Княжна Марья прошлась по комнате и остановилась против него.
– Дронушка, – сказала княжна Марья, видевшая в нем несомненного друга, того самого Дронушку, который из своей ежегодной поездки на ярмарку в Вязьму привозил ей всякий раз и с улыбкой подавал свой особенный пряник. – Дронушка, теперь, после нашего несчастия, – начала она и замолчала, не в силах говорить дальше.
– Все под богом ходим, – со вздохом сказал он. Они помолчали.
– Дронушка, Алпатыч куда то уехал, мне не к кому обратиться. Правду ли мне говорят, что мне и уехать нельзя?
– Отчего же тебе не ехать, ваше сиятельство, ехать можно, – сказал Дрон.
– Мне сказали, что опасно от неприятеля. Голубчик, я ничего не могу, ничего не понимаю, со мной никого нет. Я непременно хочу ехать ночью или завтра рано утром. – Дрон молчал. Он исподлобья взглянул на княжну Марью.
– Лошадей нет, – сказал он, – я и Яков Алпатычу говорил.
– Отчего же нет? – сказала княжна.
– Все от божьего наказания, – сказал Дрон. – Какие лошади были, под войска разобрали, а какие подохли, нынче год какой. Не то лошадей кормить, а как бы самим с голоду не помереть! И так по три дня не емши сидят. Нет ничего, разорили вконец.
Категории:
- Родившиеся 18 апреля
- Родившиеся в 1940 году
- Персоналии по алфавиту
- Родившиеся в Москве
- Артисты балета по алфавиту
- Артисты балета СССР
- Артисты балета России
- Артисты балета XX века
- Балетмейстеры по алфавиту
- Балетмейстеры СССР
- Балетмейстеры России
- Балетмейстеры XX века
- Хореографы по алфавиту
- Хореографы СССР
- Хореографы России
- Хореографы XX века
- Актёры по алфавиту
- Актёры СССР
- Актёры России
- Актёры XX века
- Театральные режиссёры по алфавиту
- Театральные режиссёры СССР
- Театральные режиссёры России
- Театральные режиссёры XX века
- Балетные педагоги по алфавиту
- Балетные педагоги СССР
- Балетные педагоги России
- Балетные педагоги XX века
- Поэты по алфавиту
- Поэты СССР
- Поэты России
- Поэты XX века
- Артисты балета Большого театра
- Кавалеры ордена «За заслуги перед Отечеством» 3 степени
- Кавалеры ордена «За заслуги перед Отечеством» 4 степени
- Кавалеры ордена Ленина
- Кавалеры ордена Трудового Красного Знамени
- Кавалеры ордена Дружбы народов
- Кавалеры французского Ордена «За заслуги»
- Кавалеры Большого креста ордена Риу-Бранку
- Народные артисты СССР
- Народные артисты РСФСР
- Заслуженные артисты РСФСР
- Лауреаты Ленинской премии
- Лауреаты Государственной премии СССР
- Лауреаты Государственной премии РСФСР имени братьев Васильевых
- Лауреаты Государственной премии РСФСР имени М. И. Глинки
- Лауреаты премии Ленинского комсомола
- Кавалеры ордена РПЦ святого благоверного князя Даниила Московского III степени
- Выпускники Московского хореографического училища
- Лауреаты премии «Хрустальная Турандот»
- Выпускники ГИТИСа
- Педагоги ГИТИСа
- Балетмейстеры Большого театра
- Художники СССР
- Художники России
- Руководители балетной труппы Большого театра
