Васиньчук, Антон Климентьевич

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Васильчук.
Антон Климентьевич Васиньчук
укр. Антін Климентійович Васиньчук
Дата рождения:

21 ноября 1885(1885-11-21)

Место рождения:

Хелм, Царство Польское, Российская империя (ныне Люблинское воеводство, Польша)

Дата смерти:

13 мая 1935(1935-05-13) (49 лет)

Место смерти:

Хелм, Польская Республика

Гражданство:

Российская империя Российская империя
Польская Республика (1918—1939)

Образование:

Холмская духовная семинария, Киевский политехнический институт

Вероисповедание:

греко-католичество (УГКЦ)

Партия:

Украинская партия социалистов-федералистов

Род деятельности:

политик

Отец:

Климентий Васиньчук

Мать:

Мария Джаман

Супруга:

Стефания Галинская

Дети:

Клеменс (1917—1992)
Ирена (род. 1918)
Людмила Кристина (1919—2001)
Мария (1921—1945)
Мирослав (1923—1944)
Евгений (род. 1925)
Леон (род. 1925)

Анто́н Климе́нтьевич Васиньчу́к (Васильчу́к[1] или Васинчу́к[2], польск. Antoni Wasyńczuk, Antin Wasyńczuk, Antin Wasylczuk, укр. Антін Климентійович Васиньчук, 21 ноября 1885, Хелм, Царство Польское, Российская империя — 13 мая 1935, там же, Польская Республика) — украинский общественный деятель, политик, агроном. В 1918—1919 годах — уполномоченный правительства Украинской Народной Республики по делам репатриации населения Холмщины и Подляшья. В 1920 году основал общество «Родная хата»[pl] (укр. Рідна хата) и газету «Наша жизнь» (укр. Наше жiття) в Хелме.

С 1922 по 1927 год был депутатом Сейма Польской Республики I созыва, где возглавлял в 1922—1923 годах Украинское парламентское представительство (УПП). Организовал на Холмщине украинское кооперативное движение. Выступал за широкую автономию для украинского населения в пределах польского государства и стремился к взаимопониманию с властями межвоенной Польской Республики. Боролся против распространения среди украинцев, проживавших в современных ему границах Польши, как коммунистических, так и крайних националистических взглядов.





Ранние годы жизни

Украинский греко-католический род Васиньчуков происходил из села Илова[pl] на Холмщине. В 1810 году Николай Васиньчук (1765—1845), прапрадед Антона, поселился в Хелме. С тех пор семья Васиньчуков проживала в этом городе[3].

Антон Васиньчук был первенцем в семье мещан-земледельцев Климентия (Клеменса) и Марии (девичья фамилия Джаман). У него были братья Павел[uk] (1893—1944), Николай (род. 1897) и сестра Мария (1905—1945)[3].

В различных материалах об Антоне и о его брате Павле их фамилия часто встречается в форме Васильчук (особенно в кириллической записи)[4]. Как указывает биограф Васиньчука доктор Мирослав Шумило (польск. Mirosław Szumiło), в 1917 году Антон, Павел и их кузен Ежи сменили фамилию на вышеупомянутую (в начале 20-х годов XX века у Антона были личные документы на фамилию Васильчук). К первоначальному варианту они вернулись в 1923 году. Однако, украинская пресса продолжала употреблять форму Васильчук[5].

В большинстве изданий, посвящённых личности Васиньчука, значится ошибочная дата его рождения — 16 июля[6]. Однако на дату 21 ноября 1885 года указывают данные актов гражданского состояния, хранящихся в Хелме, а также запись в паспорте самого Васиньчука, на которую ссылается Мирослав Шумило[3]. Антон был крещён в православном кафедральном соборе в Хелме (в мае 1919 года переданном польскими властями римско-католической церкви и по сей день являющимся римско-католической Базиликой Рождества Пресвятой Богородицы). Первые годы он провёл в семейном доме, расположенном на улице Пивоваренной[3].

Образование

В 1894 году Антон Васиньчук пошёл в одноклассную школу, действовавшую при Холмской православной духовной семинарии. С 1895 года он учился в духовной школе, где учащихся готовили к поступлению в духовную семинарию. Учился он хорошо, но к религиозным дисциплинам относился без энтузиазма. Тем не менее, в 1900 году Антон поступил в Холмскую православную духовную семинарию. Обучение в семинарии проходило в канве политики русификации, ученикам прививали антикатолические[en] и антипольские мировоззрения. На Васиньчука эта идеологическая обработка подействовала противоположным образом. После революционных событий 1905 года он присоединился к нелегальной культурно-образовательной организации — хелмской «Общине» (укр. Громада)[7]. Когда об этом стало известно, Васиньчуку пришлось покинуть семинарию. Он переехал в Симферополь в Крыму, где продолжал обучение в местной семинарии. Там же он получил аттестат зрелости[8].

В 1905 году Васиньчук переехал в Киев, где учился на факультете агрономии Киевского политехнического института Императора Александра ІІ. Там он участвовал в деятельности украинских студенческих обществ — независимых организаций социалистического толка. Тогда же он установил контакты с поляками, занимавшимися схожей деятельностью, в частности с Корпорацией поляков — студентов университета и политеха (польск. Korporacja studentów Polaków Uniwersytetu i Politechniki). В 1909 или 1910 году Васиньчук переехал в Новую Александрию, где учился в Институте сельского хозяйства и лесоводства. Закончил обучение в 1911 году и получил звание учёного агронома 1 категории[9].

Дальнейшее образование Васиньчука и его первый трудовой опыт точно не известны. Вероятнее всего, он учился в политехническом институте где-то в России в качестве ассистента, затем работал в полтавском земстве и губернским инженером в Гродно. В 1915—1916 годах был слушателем экономического факультета Киевского торгового института. По некоторым источникам, он также учился в Гейдельберге, где и познакомился со своей будущей женой, полячкой римско-католического вероисповедания Стефанией Галинской (польск. Stefania Galińska). Вероятно, они поженились в 1916 году. 11 ноября 1917 года у них родился сын Клеменс, а 28 июня 1918 года в Нежине — дочь Ирэна[9].

Политическая деятельность

По данным из отдельных источников[10][11], в начале 1917 года Васиньчук пошёл в Русскую императорскую армию, чтобы проводить среди солдат украинского происхождения пропагандистскую деятельность, направленную на повышение их национального самосознания. В ходе Февральской революции он принял участие в ликвидации царской администрации в Киеве, возглавив восставших телеграфистов и телефонистов. Впоследствии он был членом исполнительного комитета представителей рабочих и солдат, возглавил провинциальную комиссию, ответственную за обеспечение военного округа продовольствием и, наконец, стал членом городского совета Киева. Однако Мирославу Шумило не удалось проверить эти данные[12].

27—28 марта 1917 года Васиньчук был делегатом на кооперативном съезде Киевской губернии. Тогда же он стал членом Союза украинских автономистов-федералистов[uk] (впоследствии переименован в Украинскую партию социалистов-федералистов). Союз поддерживал Временное правительство России и выступал за широкую автономию для украинцев в рамках федеративной России. Вероятнее всего, Васиньчук также входил в состав Украинской Центральной Рады[13].

Полномочный министр УНР по делам репатриации

После Октябрьского переворота, издания Центральной Радой Третьего Универсала[uk] и провозглашения Украинской Народной Республики 20 ноября 1917 года Васиньчук получил предложение войти в состав социалистического правительства Владимира Винниченко в качестве вице-министра сельского хозяйства или главы департамента министерства внутренних дел. Однако он отклонил эти предложения из-за радикальной позиции правительства, которое пыталось конкурировать с большевиками, предлагая среди прочего ликвидировать частную собственность на землю)[14]. Вместе с тем после подписания 9 февраля 1918 года Брестского мира между УНР и Центральными державами, по которому к Украинской Народной Республике отходили территории Холмщины и часть Подляшья[uk], Васиньчук возглавил делегацию, выехавшую в эти земли с инспекцией. В конце марта 1918 года он прибыл в Брест[15].

Вероятнее всего в апреле 1918 года Антон Васиньчук стал уполномоченным правительства УНР по делам репатриации[16]. Его задачей было сделать возможным возвращение на вышеупомянутые территории православного населения, принудительно эвакуированного летом 1915 года вместе с отступающей российской армией. В это время Васиньчук проживал в Ровно, а для выполнения возложенных на него обязанностей сотрудничал с представителями Германской империи, Австро-Венгрии, польского Регентского совета[pl] и Международным комитетом Красного Креста. Он создал межгосударственную репатриационную комиссию со штаб-квартирой в Ковеле и несколько меньших комиссий в других городах на Волыни и в Полесье. В своей работе он не разделял репатриантов по национальности, относясь одинаково и к украинцам, и к полякам. В то время Васиньчук сотрудничал среди прочего с национал-демократом Станиславом Москалевским[pl], начальником районного управления Центрального гражданского комитета на Украине (польск. Zarząd Rejonowy Komitetu Centralnego Obywatelskiego na Ukrainie), который занимался репатриацией поляков Царства Польского. Он выступал за украинско-польское сотрудничество, направленное против русских[17].

Общественно-политическая деятельность на Холмщине

На рубеже 1918—1919 годов Антон Васиньчук вернулся с семьей в Хелм. Там он сосредоточился на общественной деятельности, ориентированной на православных украинцев, проживающих в Польше. В начале 1919 года в доме Васиньчука действовал Украинский комитет призрения, который он и возглавлял[18]. Организация сосредоточилась на материальной помощи и культурно-образовательной деятельности среди украинского населения Холмщины[19]. Вскоре комитет был реорганизован в благотворительное общество «Родная хата»[20]. Антон Васиньчук тажке активно участвовал в деятельности Украинского педагогического общества, основанного в феврале 1919 года[21]. Эту организацию возглавлял его кузен Ежи Васиньчук, а её целью было развитие украинского школьного образования[22].

Осенью 1919 года Васиньчук опубликовал «Мемориал о положении украинского населения на Холмщине» (польск. Memoriał w sprawie sytuacji ukraińskiej ludności na Chełmszczyźnie), в котором чётко выступил за лояльность к польской власти. В документе он описал положение украинцев на этих землях и призвал уравнять их в правах с прочими гражданами II Речи Посполитой, отметив, что украинцы исполняют все соответствующие гражданские обязанности. Кроме того, он утверждал, что украинцы, как и поляки, враждебно настроены к большевикам. В мемориале также было выдвинуто предложение открыть украинские народные школы, частную гимназию в Хелме, разрешить использование украинского языка в судах и органах власти, упорядочить церковные вопросы и организовать в Хелме Украинский комитет с совещательной (для польской власти) функцией[23][24]. 7 октября 1919 года Васиньчук во главе делегации подал документ в Министерство внутренних дел Польши, а 8 октября — в Канцелярию Председателя Совета министров. Польская власть неодобрительно отреагировала на текст; сам документ остался без официального ответа[25][26][27]. Также не удалось официально зарегистрировать «Родную хату», которая, однако, продолжала действовать[20].

Осенью 1919 года Васиньчук возглавил Украинскую делегатуру, межпартийный политический совет, который объединил представителей всех украинских партий, действовавших на тех территориях в составе Второй Речи Посполитой, которые после разделов Польши отошли России[21]. Также 26 февраля 1920 года он возглавил делегацию, которая встретилась с люблинским воеводой Станиславом Москалевским и выдвинула предложения, подобные опубликованным в Мемориале о положении украинского населения на Холмщине. Хотя польский чиновник и пообещал изучить положение украинского населения, этот визит так и не принес никаких реальных результатов[28][29]. В то время Васиньчук уже наладил контакты с Польской социалистической партией) и львовскими социал-демократами. 9 июня 1920 года он принял участие в конференции польских и украинских политических формирований, состоявшейся по инициативе левых и центристских фракций польского Сейма. На этом мероприятии были представлены украинцы с Холмщины, Подляшья, западного Полесья и Волыни (в этой делегации сопредседательствовали Васиньчук и Марко Луцкевич[pl]) и представители Польской социалистической партии, ПНП «Пяст»[pl], ПНП «Освобожение»[pl], ПНП «Левица»[pl] и Национальной рабочей партии[pl]. Результатом встречи стал мемориал с проектом национально-территориальной автономии украинцев в Польше. В документе подробно рассматривались вопросы администрации, школьного образования, языка, самоуправления и религии[30]. Мемориал должен был стать предметом обсуждения в Сейме Речи Посполитой, но отставка правительства Леопольда Скулского[pl] этому помешала[31].

В июне 1920 года Антон Васиньчук получил концессию на публикацию газеты «Наша жизнь» — первого украинского периодического издания на тех территориях в составе Второй Речи Посполитой, которые после разделов Польши отошли к России. Издательство находилось в доме Васиньчука, а ответственным редактором был его брат Павел. 27 июня при финансовой поддержке львовской Украинской социал-демократической партии вышел первый номер издания. В газете поднимались социальные, политические, культурные и экономические вопросы, с акцентом на потребности и устремления украинцев. Авторы, печатавшиеся в «Нашей жизни», декларировали одновременно и лояльность к польскому государству, и стремление к равноправному сотрудничеству с поляками[32].

11 августа 1920 года Антон Васиньчук и его брат были арестованы полицией и заключены в Люблинскую военную тюрьму. Польская власть признала их политически неблагонадёжными, поскольку приближалась Красная армия, а в «Нашей жизни» была опубликована статья с критикой восточной политики правительства и призывами к подписанию мира с большевиками. В августе 1920 года польские власти закрыли газету, запретила деятельность Украинского педагогического общества и «Родной хаты» (последняя, однако, продолжала действовать подпольно). Васиньчук оспорил это решение, воспользовавшись поддержкой (в том числе в Сейме) депутата от Польской социалистической партии Марьяна Малиновского[pl]. В начале 1921 года братья Васиньчуки вышли из-под ареста, но остались под полицейскими надзором. 4 мая 1921 года Антон Васиньчук руководил президиумом съезда представителей украинского населения Холмщины и Подляшья, на котором был выработан документ с требованием соблюдения конституционных прав национальных меньшинств. В июне 1921 года Васиньчук во главе делегации передал требование Мацею Ратаю, министру духовных дел и народного просвещения. Когда это не принесло результатов, Васиньчук обратился в парламентские фракции Польской народной партии и Польской социалистической партии. В ответ на эти обращения Сейм отправил депутатов Станислава Тугутта[uk] и Евгения Смяровского[pl] в Хелм, куда они прибыли 2 июля 1921 года для изучения положения украинского населения этой местности[33].

Депутат Сейма

Весной 1922 года Васиньчук выступил за участие украинских политиков, действовавших в Польше, в выборах в Сейм[pl]. Он сделал это вопреки бойкоту, объявленному премьером ЗУНР в эмиграции Евгением Петрушевичем. Своё решение Васиньчук мотивировал тем, что «лучше иметь в Сейме не только друзей, но и своих собственных представителей… чтобы потребности нашего языка, веры и культуры принимались во внимание»[34]. Тем не менее он также высказывал опасения относительно честности выборов и опасался их фальсификации[34]. В апреле Васиньчук возглавил Украинский избирательный комитет Холмщины и Подляшья, а также занял должность зампредседателя Украинского избирательного комитета Холмщины, Подляшья, Волыни и Полесья[35]. Сначала он планировал тесно сотрудничать с Польской социалистической партией и ПНП «Освобождение», но в конце концов стал одним из соучредителей Блока национальных меньшинств (БНМ); таким образом украинские силы стали равноправным партнером для других партий национальных меньшинств Польши. Сотрудничество с польскими партиями такого статуса бы не гарантировала[36].

12 июня 1922 года удалось зарегистрировать благотворительное общество «Родная хата». Его легальность подтвердил и люблинский воевода[37]. 5 сентября была возобновлена публикация еженедельника «Наша жизнь». В октябре 1922 года Васиньчук возглавил «Родную хату» (Марек Шумило приводит дату 1 октября[38], а Ежи Дорошевский — 15 октября[39]). Параллельно с этим он проводил свою избирательную кампанию. В общегосударственном списке его кандидатура оказалась на достаточно высоком месте; по округу № 28, охватывающему Янув-Любельский, Красныстав и Грубешов[40], Васиньчук был выдвинут первым номером списка БНМ.

Председатель Украинского парламентского представительства

В результате выборов, прошедших 5 и 12 ноября 1922 года, Васиньчук прошёл в Сейм по общегосударственному списку. Он также прошёл по округу № 28, но от этого мандата отказался в пользу Семёна Любарского[pl], выдвигавшегося вторым номером в окружном списке[41]. 22 ноября 1922 года Васиньчук был единогласно избран украинскими депутатами председателем украинского депутатского клуба. Также он был избран председателем Украинского парламентского представительства (УПП), в состав которого вошли как депутаты Сейма, так и сенаторы украинского происхождения. Во фракции он возглавил аграрно-экономический комитет и выступал в качестве референта УПП по этим вопросам[42]. В своей парламентской деятельности Васиньчук выступал за сотрудничество с польскими силами левого толка и с представителями других национальных меньшинств Польши. В составе УПП входил во фракцию умеренных социалистов-федералистов[43]. В польском Сейме Васиньчук входил в состав комитета по иностранных делам и аграрного комитета[44].

Васиньчук призвал к поддержке украинскими депутатами вотума доверия правительству Владислава Сикорского[pl], созданному после убийства президента Габриэля Нарутовича в декабре 1922. В обмен на это премьер согласился на определённые уступки украинцам (в частности, относительно закрытия школ и православных церквей)[45]. Васиньчук как член аграрного комитета особенно интересовался вопросом осадничества на Восточных кресах. Он считал поддержку польских осадников и дискриминацию украинских крестьян на этих территориях серьёзной помехой установлению взаимопонимания между поляками и украинцами в сельской местности. Политик также был очень активен в вопросах школьного образования, призывал к внедрению украинского языка как языка преподавания во всех школах Холмщины, Подляшья и Полесья[46]. Несмотря на это, его критиковала часть украинских деятелей, требовавших оппозиции польскому государству. Когда украинские депутаты с небольшим перевесом проголосовали за отказ от участия в заседаниях Сейма, несогласный с этим решением Васиньчук 16 мая 1923 года сложил полномочия председателя Украинского парламентского представительства[47].

Автономист-федералист

После сложения полномочий руководителя УПП Васиньчук решил образовать во фракции собственное объединение, которое было бы противовесом для просоветских революционных социалистов и правых сил, связанных с Украинской народной трудовой партией. К его группе присоединились депутат Семён Любарский и сенаторы Александр Карпинский, Демьян Герштанский и Иван Пастернак[uk]. Целью группы было:

…добиться получения украинской этнографической территорией в границах Польши широкой политически-национальной автономии с собственным Сеймом, судебной системой, администрацией, школьным образованием и армией, считая такую автономию уместной переходной формой до момента воплощения идеи Великой Соборной Украины

28 мая 1923 года во время съезда украинцев из Холмщины и Подляшья в Хелме Васиньчук представил программные тезисы своей группы. Среди прочего он тогда сказал:

Требуем территориальной автономии для Галиции, Волыни, Полесья, Холмщины и Подляшья с отдельным Сеймом во Львове, Луцке или Хелме, который принимал бы законы и решения по школьным и административным вопросам и устанавливал бы административно-территориальное деление. Более того — требую создания украинских полков в польской армии, в качестве примера укажу Австрию, Швейцарию. Украинские полки должны нести службу на украинских землях — за оборону Польши перед врагами мы должны получить полагающиеся нам права. Требую, чтобы на польских деньгах были надписи на украинском языке
.

В то время в Сейме он занимался преимущественно аграрными вопросами (выступал против политики польского правительства по заселению польскими осадниками Кресов) и территориальным самоуправлением. В то же время он не прекращал деятельность в качестве руководителя «Родной хаты»[50].

Во второй половине 1923 года возник конфликт между братьями Васиньчуками. Павел стремился к конфронтации с правительством Винцента Витоса[pl], тогда как Антон выступал за проведение диалога с польским правительством[51]. В начале 1924 года в Украинском парламентском представительстве произошел раскол. Несмотря на попытки Антона Васиньчука сохранить единство среди украинских политиков 22 февраля была образована отдельная фракция украинских социал-демократов, к которой присоединились члены УПП левого толка. Затем в марте 1924 года Павел Васиньчук вместе с Андреем Братуном[pl], Максимом Чучмаем[pl] и Степаном Макивкою[pl] начал создание новой группы — Украинского социалистического объединения Крестьянский Союз (Сель-Союз)[uk][52]. Прогрессирующий распад УПП привёл к тому, что программа автономистов-федералистов стала совершенно невыполнимой. Однако Антон Васиньчук остался верен своим взглядам, вследствие чего среди украинских депутатов и сенаторов прослыл под прозвищем «Антономия»[53].

В течение весны 1924 года Васиньчук участвовал в кооперативном движении украинцев Холмщины. 13 апреля по его инициативе в Хелме был создан потребительский кооператив «Благополучие»[54]. Васиньчук стал членом Ревизионной комиссии этого кооператива. 11 мая он открыл кооперативный съезд Холмщины, Подляшья, Полесья и Волыни, во время которого предложил образовать Украинской народный банк. 7 июня он занял пост заместителя председателя правления Экономического совета Волыни, Холмщины, Подляшья и Полесья[55].

В конце июля 1924 года Васиньчук подал заявление о выходе из Украинского парламентского представительства. Руководство УПП через Василия Дмитриюка[uk] пыталось убедить его вернуться, но безрезультатно. Наконец 23 октября президиум УПП опубликовал заявление, в котором сообщалось, что Васиньчук больше не является членом этого формирования[56]. Он оказался в политической изоляции, что стало следствием, среди прочего, растущей популярности Сель-Союза и усиливающегося влияния нелегальной Коммунистической партии Западной Украины (КПЗУ) на украинское население. Эта ситуация не улучшилась с возникновением 11 июля 1925 года Украинского национально-демократического объединения[uk] (УНДО), в состав которого вошла часть фракции автономистов-федералистов с УПП[57].

Вследствие роста влияния Сель-Союза и КПЗУ в «Родной хате» 23 ноября 1924 года Васиньчук отказался от должности председателя этой организации. Его заменил Иван Пастернак. 17 мая 1925 года Васиньчук также был исключён из правления этого общества[57].

10 октября в результате слияния большей части волынско-холмского Сель-Союза и галицкой группы «Народная воля» во Львове возникло Украинское крестьянско-рабочее социалистическое объединение (Сель-Роб). Эта политическая и общественная организация была близка КПЗУ[58].

Борьба за возвращение политического статуса

В ноябре 1925 года Васиньчук начал работать над возвращением утраченного влияния и прежнего статуса. Среди прочего он организовал уездный экономический съезд в Хелме. Майский переворот встретил с надеждой на улучшение положения украинцев в Польше; предыдущие действия маршала Юзефа Пилсудского он поддерживал[59]. В то время он имел тесные контакты с пилсудистом Тадеушем Голувко. Новая власть не оправдала его надежд и не проявила желания к изменению ассимиляционной политики[54]. Осенью 1926 года по инициативе Васиньчука в Хелме был основан Клуб мещан-крестьян. Эта организация, с которой он связывал надежды на возвращение прежнего политического статуса, состояла из поляков и украинцев и имела целью обеспечение малоземельных и безземельных жителей Хелма землёй после разделения одного из хелмских имений. Этого результата ей, однако, достичь не удалось[60].

15 января 1927 года в Хелме был основан крестьянско-торговый кооператив «Украинское хозяйственное объединение» (укр. Українське господарське об'єднання (УГО)), а Васиньчук стал председателем его наблюдательного совета. Сначала организация развивалась достаточно резво, ей удалось открыть несколько магазинов и пунктов оказания услуг[61].

Тем временем внутри Сель-Роба нарастал конфликт, который закончился расколом. Павел Васиньчук, высказывавший антисоветские взгляды, был исключен из партии. Похожая судьба постигла весь хелмский окружной комитет Сель-Роба. Павел восстановил отношения с братом и 17 апреля 1927 года возродил отделение Сель-Союза в Хелме. Братья вместе пытались высвободить «Родную хату» из-под влияния Сель-Роба и КПЗУ[62].

22 мая 1927 года в кинотеатре «Оазис» в Хелме состоялся организованный Антоном Васиньчуком и группой его сторонников «чрезвычайный национальный съезд представителей украинского населения Люблинского воеводства». Его целью было избрание нового Украинского национального комитета Холмщины и Подляшья. Сель-Роб назвал этот съезд «самозванным». Во время съезда Антон Васиньчук высказался за лояльность польской власти, сотрудничество украинского народа с Польшей и против просоветского уклона. Его взгляды были жёстко раскритикованы депутатами Сергеем Хруцким[pl] и Степаном Куполом, которые назвали его «доносчиком», «провокатором польской власти» и «предателем украинских депутатов»[63]. В конце концов Антона Васиньчука избрали руководителем Украинского национального комитета Холмщины и Подляшья подавляющим большинством голосов[63]. Комитет призвал к образованию крестьянско-торговых, производственных, кредитных и потребительских кооперативов, Украинского народного банка в Хелме, а также к мобилизации украинского населения перед скорыми выборами в органы местного самоуправления[63]. 9 октября 1927 года был основан Украинский народный банк. Антон Васиньчук стал членом его наблюдательного совета[64].

После Сейма

Перед выборами 1928 года[pl] между Сель-Союзом и Сель-Робом шла острая борьба за поддержку украинского населения Холмщины и Подляшья. Чтобы усилить свои позиции Сель-Союз начал сотрудничество с УНДО. Вместе с тем, Васиньчук выступил против союза с еврейскими партиями и против входа в Блок национальных меньшинств (БНМ). Такая позиция была следствием парижского процесса[en] над убийцей атамана Симона Петлюры, Самуилом Шварцбардом[65]. Он также вёл переговоры с польскими проправительственными партиями. В конце концов Антон Васиньчук согласился на вхождение в Блок национальных меньшинств, но поставил условие: именно он должен был оказаться на 1 месте в списке кандидатов в Сенат. Ему отказали. Несмотря на это, Сель-Союз вошел в состав БНМ. В ответ на это Антон Васиньчук прекратил сотрудничество со своим братом Павлом и начал свою собственную избирательную кампанию, создав Украинский национальный экономический список (УНЭС) (польск. Ukraińska Narodowa Lista Gospodarcza). Списку достался номер 36[66].

8 февраля 1928 года Антон Васиньчук добился прекращению издания газеты «Наша жизнь», поскольку Сель-Роб начал публиковать в ней статьи с нападками на Васиньчука. Редакция издательства переехала в Брест, где возобновила деятельность: газета выходила тиражом около 1000 экземпляров и распространялась на предвыборных мероприятиях УНЭС[67].

На парламентских выборах УНЭС потерпел сокрушительное поражение, не получив ни одного мандата[68]. На выборах в Сейм в 27-м округе он набрал лишь 389 голосов, а на Полесье — 525. На выборах в Сенат список получил только 343 и 50 голосов соответственно[69].

После этого поражения Антон Васиньчук отошёл от политической деятельности, продолжив работу в области экономики и самоуправления. Сперва возглавленный им Украинский экономический союз (УЭС) достаточно хорошо работал. Но вскоре в результате ухудшения экономической ситуации он был вынужден набрать кредитов под высокие проценты. В начале 1930 года оказалось, что УЭЗ не способен их вернуть. В феврале 1933 года общее собрание членов кооператива приняло решение о его ликвидации. Васиньчука вместе с шестью другими членами УЭС обязали оплатить задолженность в рассрочку, что очень плохо сказалось на его материальном положении[70].

Последние годы

Под конец жизни Антон Васиньчук старался участвовать в общественной жизни: в сентябре 1932 года он возглавил чрезвычайный комитет, созванный в Хелме в связи со вскрывшимися нарушениями в управлении городским хозяйством и добивавшийся отставки членов городского совета. 15 ноября 1932 года городской совет был распущен[71].

Васиньчук планировал баллотироваться на выборах в городской совет Хелма в мае 1934 года как представитель украинцев по списку Беспартийного блока сотрудничества с правительством. Однако руководство ББСП не приняло его кандидатуру. Тогда он попытался заручиться поддержкой Клуба мещан-крестьян и Общества крестьян. Когда и этот вариант оказался невозможным, призвал к бойкоту выборов[71].

В апреле 1935 года Антон Васиньчук заболел фурункулёзом — вследствие гнойного воспаления волосяных фолликул с некрозом и случайной травмы произошло острое заражение крови. Больного прооперировали в хелмском госпитале, но его состояние не улучшилось. В связи с этим его перевезли в университетскую клинику в Варшаве, где он лечился в течение месяца. Во время одной из операций ему очистили кожу, но наркоз и прогрессирующий сахарный диабет ослабили сердце политика. Его близкие, не видя улучшения, решили перевезти его в родной город[68]. Антон Васиньчук умер 13 мая 1935 года во время возвращения поездом из Варшавы в Хелм. «Польско-украинский бюллетень» так описал его похороны[72]:

Торжественное погребение светлой памяти украинского деятеля состоялось 14 мая на местном православном кладбище после панихиды в местной православной церкви. На вечный покой светлой памяти А. Васиньчука провожало множество людей всех национальностей: украинцы, поляки, евреи. Они также приняли участие в панихиде: покойный снискал симпатии множества своих земляков. На свежую могилу возложили множество венков. В похоронной процессии приняли участие ученицы и ученики местной гимназии, также окружившие ревностной заботой детей умершего — своих подруг и друзей.

Политические взгляды

Антон Васиньчук был сторонником политического взаимопонимания между украинцами и поляками. В своих текстах и речах он упоминал антибольшевистский союз Юзефа Пилсудского и Семена Петлюры, заключённый в 1920 году. Васиньчук был противником коммунизма и галицкого сепаратизма, пропагандировал умеренные взгляды и выступал против различных форм радикализма — как политического, так и социального[73].

Он стремился к повышению национального самосознания украинцев Холмщины и Подляшья, призывая их развивать экономику, культуру, образование и самоуправление в сотрудничестве с польской властью. Выступал за активное вовлечение украинцев в кооперативное движение. Он утверждал, что добиваться удовлетворения чаяний украинцев лучше всего участием в политической жизни Польши, пользоваться своим активным и пассивным избирательным правом. На протяжении большей части своей политической деятельности Васиньчук был автономистом-федералистом. Он хотел путём переговоров с властями Польши добиться образования на территории проживания украинцев национально-политической автономии с собственным Сеймом (во Львове, Хелме или Луцке), судебной системой, администрацией, школьным образованием и армией. Такое образование, по его представлению, должно было стать переходной формой на пути к независимой Украине (соединенной с Польшей в федерации), в состав которой со временем вошли бы и земли Украинской Советской Социалистической Республики. Средством достижения этой цели, по мнению Васиньчука, должен был стать антисоветский польско-украинский союз[74]. Как он сам заявлял[75]:

Сперва следует добиться автономии и наладить сотрудничетво украинского и польского народов, и лишь потом будет видно, дорос ли уже украинский народ, пора ли ему думать о создании независимой Украины. Но для этого нужно ещё много времени.

В 1927 году, видя низкую популярность концепции автономии как среди украинцев, находящихся под влиянием националистов и коммунистов, так и среди польских организаций левого толка, Васиньчук пересмотрел свои взгляды, смягчив требования до таких: украинизация Польской Православной Церкви[pl], открытие польской властью закрытых храмов, образование на Холмщине и в Подляшье украинских школ, повышение активности украинцев в сферах самоуправления и кооперации[76].

Семья и личная жизнь

Был женат на Стефании Галинской (род. 1898 — ум. 1975). В браке с ней родились семеро детей:

  • Клеменс (род. 11 октября 1917 — ум. 1992) — выпускник Школы Подхорунжих в Зегже[pl], участник Сентябрьской кампании. Попал в немецкий плен, потом оказался в американской оккупационной зоне, уехал в США и поселился в Калифорнии. Как специалист по спутниковой связи работал в NASA (среди прочего участвовал в строительстве двигателей шаттла Колумбия[77].
  • Ирэна (род. 28 июня 1918 в Нежине) — во время Варшавского восстания работала в госпитале, потом попала в лагерь для беженцев из Варшавы в Прушкуве, впоследствии жила в Сулеюве и Живеце[78].
  • Людмила Кристина (род. 22 ноября 1919 в Хелме — ум. 2001) — с 1944 года жила в Варшаве, затем в лагере в Прушкуве, вместе с матерью была вывезена в Германию. Оказалась в американской оккупационной зоне. Эмигрировала в США, где заключила брак с поляком Яном Яблоновским (польск. Jan Jabłonowski)[78].
  • Мария (Марина[79]; род. 9 ноября 1921 в Холме — ум. 18 апреля 1945) — во время войны находилась в Хелме. Убита вместе с Павлом Васиньчуком в 1945 году (по разным источникам, исполнителями убийства были представители польского движения сопротивления, польские коммунистические службы безопасности или НКВД)[80].
  • Мирослав (род. 10 августа 1923 в Хелме — ум. 1944) — во время Второй мировой войны был привлечен немцами к труду сторожа на железной дороге, застрелен польскими партизанами[80].
  • Евгений (брат-близнец Леона, род. 24 марта 1925) — вывезен во время войны на принудительный труд в Германию, оказался в американской оккупационной зоне и эмигрировал в США[78].
  • Леон (брат-близнец Евгения, род. 24 марта 1925) — вывезен во время войны на принудительный труд в Германию, оказался в американской оккупационной зоне и эмигрировал в США. Участвовал в Корейской войне в качестве военного инженера[78].

Дети воспитывались в атмосфере мультикультурности — в семье говорили как на украинском, так и на польском языке. Сам Васиньчук иногда разговаривал с детьми по-немецки. Семья праздновала и католические, и православные праздники[81].

Современники описывали Антона Васиньчука как уравновешенного, обязательного, рационального и пунктуального человека. Он был не слишком эмоционален, зато обладал энергичностью, амбициозностью, живым умом и, вместе с тем, осторожностью и благоразумием. Был хорошим оратором и организатором, имел лидерские черты характера. Своей рассудительностью он отличался от брата Павла, который был склонен к резким реакциям. По этому поводу братья часто конфликтовали. Антон Васиньчук увлекался географией, коллекционировал разнообразные атласы и профессиональную литературу. Имел дружеские отношения с известным географом, профессором Евгением Ромером. Хорошо владел латынью. Также интересовался итальянской живописью[82].

В 1919 году Антон Васиньчук приобрел в Хелме земельный участок по улице Любельский, 80, где на средства от депутатской деятельности в 1924 году построил трёхэтажный каменный дом. Он также руководил собственной торговой конторой, занимавшейся посредничеством в торговле продукцией сельского хозяйства[83].

Генеалогическое дерево

Степан Васиньчук
(1827-?) 		Анна Пачоса
(род. ? — ум. ?) 		Матеуш Джаман
(род. ? — ум. ?) 		Юлианна Кутина
(род. ? — ум. ?)
Климентий Васиньчук
(род. 1 февраля 1860 — ум. 27 октября 1940) 		Мария Джаман
(род. 18 апреля 1864 — ум. 27 августа 1942)
Антон Васиньчук
род. 21 ноября 1885 — ум. 13 мая 1935

Напишите отзыв о статье "Васиньчук, Антон Климентьевич"

Примечания

  1. ↑ [www.pwin.pl/teczki/t104/podpisy.pdf Podpisy zdjęć] // Teczka 104. — Południowo-Wschodni Instytut Naukowy. [www.webcitation.org/6Zzl1vfAS Архивировано] из первоисточника 13 июля 2015.
  2. ↑ Юрій Перга [irbis-nbuv.gov.ua/cgi-bin/irbis_nbuv/cgiirbis_64.exe?C21COM=2&I21DBN=UJRN&P21DBN=UJRN&IMAGE_FILE_DOWNLOAD=1&Image_file_name=PDF/ChasUkr_2014_30_16.pdf Діяльність українського товариства доброчинощі «Рідна Хата» (1919–1930 рр.)] // Часопис української історії. — 2014. — № 30. — С. 95-100. [www.webcitation.org/6ZzlDigVd Архивировано] из первоисточника 13 июля 2015.
  3. ↑ 1 2 3 4 Szumiło, 2006, s. 13.
  4. ↑ Dubaj, 1995, s. 245.
  5. ↑ Szumiło, 2006, s. 11.
  6. ↑ Majchrowski, 1994, s. 464.
  7. ↑ Dubaj, 1995, s. 246.
  8. ↑ Szumiło, 2006, s. 19.
  9. ↑ 1 2 Szumiło, 2006, s. 22.
  10. ↑ I.M., 1935, s. 257.
  11. ↑ Dubaj, 1995, s. 247.
  12. ↑ Szumiło, 2006, s. 23.
  13. ↑ Szumiło, 2006, s. 25.
  14. ↑ Szumiło, 2006, s. 26.
  15. ↑ Szumiło, 2006, s. 27.
  16. ↑ Олександер Колянчук. [nadbuhom.pl/art_0025.html І вони будували українську державність]. Над Бугом і Нарвою[uk]. Проверено 28 января 2016. [www.webcitation.org/6ZzlLZY6t Архивировано из первоисточника 13 июля 2015].
  17. ↑ Szumiło, 2006, s. 28.
  18. ↑ Dubaj, 1995, s. 248.
  19. ↑ Szumiło, 2006, s. 37—38.
  20. ↑ 1 2 Doroszewski, 1997, s. 82.
  21. ↑ 1 2 Dubaj, 1995, s. 249.
  22. ↑ Szumiło, 2006, s. 38.
  23. ↑ Kuprianowicz, 1997, s. 334.
  24. ↑ Szumiło, 1999, s. 176—177.
  25. ↑ Szumiło, 2006, s. 40—41.
  26. ↑ Kuprianowicz, 1997, s. 335.
  27. ↑ Szumiło, 1999, s. 178.
  28. ↑ Szumiło, 2006, s. 43.
  29. ↑ Szumiło, 1999, s. 179.
  30. ↑ Szumiło, 2011, s. 107—109.
  31. ↑ Szumiło, 2006, s. 46—48.
  32. ↑ Szumiło, 2006, s. 49—50.
  33. ↑ Szumiło, 2006, s. 51—54.
  34. ↑ 1 2 Szumiło, 2006, s. 55.
  35. ↑ Szumiło, 2006, s. 55—56.
  36. ↑ Szumiło, 2006, s. 56—57.
  37. ↑ Doroszewski, 1997, s. 83.
  38. ↑ Szumiło, 2006, s. 57.
  39. ↑ Doroszewski, 1997, s. 84.
  40. ↑ Szumiło, 2006, s. 59.
  41. ↑ Szumiło, 2006, s. 60.
  42. ↑ Szumiło, 2006, s. 61—62.
  43. ↑ Szumiło, 2006, s. 62.
  44. ↑ Szumiło, 2006, s. 64.
  45. ↑ Szumiło, 2006, s. 68.
  46. ↑ Szumiło, 2006, s. 70—71.
  47. ↑ Szumiło, 2006, s. 75.
  48. ↑ Szumiło, 2006, s. 77.
  49. ↑ Szumiło, 2006, s. 79.
  50. ↑ Szumiło, 2006, s. 80—82.
  51. ↑ Szumiło, 2006, s. 82—83.
  52. ↑ Szumiło, 2006, s. 89.
  53. ↑ Singer, 1990, s. 75.
  54. ↑ 1 2 Dubaj, 1995, s. 255.
  55. ↑ Szumiło, 2006, s. 91.
  56. ↑ Szumiło, 2006, s. 94.
  57. ↑ 1 2 Szumiło, 2006, s. 96.
  58. ↑ Cimek, 2000, s. 148—149.
  59. ↑ Szumiło, 2006, s. 99.
  60. ↑ Szumiło, 2006, s. 100.
  61. ↑ Szumiło, 2006, s. 101.
  62. ↑ Szumiło, 2006, s. 102.
  63. ↑ 1 2 3 Szumiło, 2006, s. 104.
  64. ↑ Szumiło, 2006, s. 108.
  65. ↑ Szumiło, 2006, s. 110.
  66. ↑ Szumiło, 2006, s. 112.
  67. ↑ Szumiło, 2006, s. 114.
  68. ↑ 1 2 Dubaj, 1995, s. 256.
  69. ↑ Szumiło, 2006, s. 116.
  70. ↑ Szumiło, 2006, s. 117.
  71. ↑ 1 2 Szumiło, 2006, s. 118.
  72. ↑ [mbc.cyfrowemazowsze.pl/dlibra/doccontent?id=20545&from=FBC Zgon działacza ukraińskiego] // Biuletyn Polsko-Ukraiński[pl]. [www.webcitation.org/6ZzlefogB Архивировано] из первоисточника 13 июля 2015.
  73. ↑ Szumiło, 2006, s. 125.
  74. ↑ Szumiło, 2006, s. 86—125.
  75. ↑ Szumiło, 2011, s. 113.
  76. ↑ Szumiło, 2006, s. 126—127.
  77. ↑ Szumiło, 2006, s. 122.
  78. ↑ 1 2 3 4 Szumiło, 2006, s. 121—122.
  79. ↑ [www.unwla.org/ourlife/pdf/Our_Life_1957-08.pdf Для Енциклопедії Українознавства] // Наша Жизнь. — 1957. — № 8. — С. 14. [www.webcitation.org/6ZzlkMFSC Архивировано] из первоисточника 13 июля 2015.
  80. ↑ 1 2 Szumiło, 2006, s. 121.
  81. ↑ Szumiło, 2006, s. 30—31.
  82. ↑ Szumiło, 2006, s. 30.
  83. ↑ Szumiło, 2006, s. 31.

Литература

  • Henryk Cimek[pl] [echaprzeszlosci.pl/wp-content/uploads/2013/07/echa1.pdf Sel-Rob na Lubelszczyźnie (1926—1932)] // Echa Przeszłości. — Olsztyn: Wydawnictwo Uniwersytetu Warmińsko-Mazurskiego w Olsztynie[pl], 2000. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=509-9873&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 509-9873]. [www.webcitation.org/6a14ztspf Архивировано] из первоисточника 14 июля 2015.
  • Jerzy Doroszewski Ukraińskie organizacje oświatowe na Lubelszczyźnie w latach 1918—1939 // Rozprawy z dziejów oświaty[pl]. — 1997. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0080-4754&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0080-4754].
  • Stanisław Dubaj [cyfrowa.chbp.chelm.pl/dlibra/doccontent?id=64&dirids=1 Antoni Wasyńczuk (1885-1935). Chełmianin, działacz pogranicza polsko-ukraińskiego] // Rocznik Chełmski. — Chełm: Wojewódzka Biblioteka Publiczna w Chełmie, 1995. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=509-9873&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 509-9873]. [www.webcitation.org/6a16C41bE Архивировано] из первоисточника 14 июля 2015.
  • [litopys.org.ua/encycl/euii01.htm Енциклопедія українознавства: Словникова частина] / гол. ред. проф., д-р Володимир Кубійович. — Львів: «Наукове товариство ім. Т. Шевченка», 1993. — Т. 1. — С. 217. — 400 с. — ISBN 5-7707-4049-3.
  • I.M. Z niedawnej przeszłości // Biuletyn Polsko-Ukraiński. — Warszawa, 1935.
  • Grzegorz Kuprianowicz[pl] [dlibra.umcs.lublin.pl/dlibra/doccontent?id=3524&from=FBC "Memoriał w sprawie sytuacji ukraińskiej ludności na Chełmszczyźnie"] // Res Historica. — Lublin: Uniwersytet Marii Curie-Skłodowskiej, 1997. — ISBN 83-227-1036-4. [www.webcitation.org/6a17EHUMf Архивировано] из первоисточника 14 июля 2015.
  • Jacek Majchrowski[pl]. Kto był kim w drugiej Rzeczypospolitej. — Warszawa: Polska Oficyna Wydawnicza „BGW”, 1994. — Т. II. — ISBN 83-7066-569-1.
  • Bernard Singer[pl]. Od Witosa do Sławka. — Łódź: Verum, 1990. — ISBN 83-7066-569-1.
  • Mirosław Szumiło[pl]. Antoni Wasyńczuk 1883—1935. Ukraiński działacz narodowy i polityk. — Lublin: Wydawnictwo Uniwersytetu Marii Curie-Skłodowskiej, 2006. — ISBN 83-227-2507-8.
  • Mirosław Szumiło [cyfrowa.chbp.chelm.pl/dlibra/doccontent?id=198&dirids=1 Działalność Antoniego Wasyńczuka w ukraińskim ruchu narodowym na Ziemi Chełmskiej i Podlasiu w latach 1919—1922] // Rocznik Chełmski. — Chełm: Wojewódzka Biblioteka Publiczna w Chełmie, 1999. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=1425-6665&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 1425-6665]. [www.webcitation.org/6a1ErYs6S Архивировано] из первоисточника 14 июля 2015.
  • Mirosław Szumiło [roczniklubelski.umcs.lublin.pl/wp-content/themes/roczniklubelski/rocznik37_2011_druk.pdf Ukraińskie koncepcje autonomii terytorialnej w ramach Drugiej Rzeczypospolitej] // Rocznik Lubelski[pl]. — Lublin: Polskie Towarzystwo Historyczne Oddział w Lublinie, 2011. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=00803510&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 00803510]. [www.webcitation.org/6a1FBZ06b Архивировано] из первоисточника 14 июля 2015.


 Эта статья выставлена на рецензию.
Пожалуйста, выскажите своё мнение о ней на подстранице рецензии.
</div>

Отрывок, характеризующий Васиньчук, Антон Климентьевич

Остатки нашего полка, бывшего в деле, поспешно строясь, отходили вправо; из за них, разгоняя отставших, подходили стройно два баталиона 6 го егерского. Они еще не поровнялись с Багратионом, а уже слышен был тяжелый, грузный шаг, отбиваемый в ногу всею массой людей. С левого фланга шел ближе всех к Багратиону ротный командир, круглолицый, статный мужчина с глупым, счастливым выражением лица, тот самый, который выбежал из балагана. Он, видимо, ни о чем не думал в эту минуту, кроме того, что он молодцом пройдет мимо начальства.
С фрунтовым самодовольством он шел легко на мускулистых ногах, точно он плыл, без малейшего усилия вытягиваясь и отличаясь этою легкостью от тяжелого шага солдат, шедших по его шагу. Он нес у ноги вынутую тоненькую, узенькую шпагу (гнутую шпажку, не похожую на оружие) и, оглядываясь то на начальство, то назад, не теряя шагу, гибко поворачивался всем своим сильным станом. Казалось, все силы души его были направлены на то,чтобы наилучшим образом пройти мимо начальства, и, чувствуя, что он исполняет это дело хорошо, он был счастлив. «Левой… левой… левой…», казалось, внутренно приговаривал он через каждый шаг, и по этому такту с разно образно строгими лицами двигалась стена солдатских фигур, отягченных ранцами и ружьями, как будто каждый из этих сотен солдат мысленно через шаг приговаривал: «левой… левой… левой…». Толстый майор, пыхтя и разрознивая шаг, обходил куст по дороге; отставший солдат, запыхавшись, с испуганным лицом за свою неисправность, рысью догонял роту; ядро, нажимая воздух, пролетело над головой князя Багратиона и свиты и в такт: «левой – левой!» ударилось в колонну. «Сомкнись!» послышался щеголяющий голос ротного командира. Солдаты дугой обходили что то в том месте, куда упало ядро; старый кавалер, фланговый унтер офицер, отстав около убитых, догнал свой ряд, подпрыгнув, переменил ногу, попал в шаг и сердито оглянулся. «Левой… левой… левой…», казалось, слышалось из за угрожающего молчания и однообразного звука единовременно ударяющих о землю ног.
– Молодцами, ребята! – сказал князь Багратион.
«Ради… ого го го го го!…» раздалось по рядам. Угрюмый солдат, шедший слева, крича, оглянулся глазами на Багратиона с таким выражением, как будто говорил: «сами знаем»; другой, не оглядываясь и как будто боясь развлечься, разинув рот, кричал и проходил.
Велено было остановиться и снять ранцы.
Багратион объехал прошедшие мимо его ряды и слез с лошади. Он отдал казаку поводья, снял и отдал бурку, расправил ноги и поправил на голове картуз. Голова французской колонны, с офицерами впереди, показалась из под горы.
«С Богом!» проговорил Багратион твердым, слышным голосом, на мгновение обернулся к фронту и, слегка размахивая руками, неловким шагом кавалериста, как бы трудясь, пошел вперед по неровному полю. Князь Андрей чувствовал, что какая то непреодолимая сила влечет его вперед, и испытывал большое счастие. [Тут произошла та атака, про которую Тьер говорит: «Les russes se conduisirent vaillamment, et chose rare a la guerre, on vit deux masses d'infanterie Mariecher resolument l'une contre l'autre sans qu'aucune des deux ceda avant d'etre abordee»; а Наполеон на острове Св. Елены сказал: «Quelques bataillons russes montrerent de l'intrepidite„. [Русские вели себя доблестно, и вещь – редкая на войне, две массы пехоты шли решительно одна против другой, и ни одна из двух не уступила до самого столкновения“. Слова Наполеона: [Несколько русских батальонов проявили бесстрашие.]
Уже близко становились французы; уже князь Андрей, шедший рядом с Багратионом, ясно различал перевязи, красные эполеты, даже лица французов. (Он ясно видел одного старого французского офицера, который вывернутыми ногами в штиблетах с трудом шел в гору.) Князь Багратион не давал нового приказания и всё так же молча шел перед рядами. Вдруг между французами треснул один выстрел, другой, третий… и по всем расстроившимся неприятельским рядам разнесся дым и затрещала пальба. Несколько человек наших упало, в том числе и круглолицый офицер, шедший так весело и старательно. Но в то же мгновение как раздался первый выстрел, Багратион оглянулся и закричал: «Ура!»
«Ура а а а!» протяжным криком разнеслось по нашей линии и, обгоняя князя Багратиона и друг друга, нестройною, но веселою и оживленною толпой побежали наши под гору за расстроенными французами.


Атака 6 го егерского обеспечила отступление правого фланга. В центре действие забытой батареи Тушина, успевшего зажечь Шенграбен, останавливало движение французов. Французы тушили пожар, разносимый ветром, и давали время отступать. Отступление центра через овраг совершалось поспешно и шумно; однако войска, отступая, не путались командами. Но левый фланг, который единовременно был атакован и обходим превосходными силами французов под начальством Ланна и который состоял из Азовского и Подольского пехотных и Павлоградского гусарского полков, был расстроен. Багратион послал Жеркова к генералу левого фланга с приказанием немедленно отступать.
Жерков бойко, не отнимая руки от фуражки, тронул лошадь и поскакал. Но едва только он отъехал от Багратиона, как силы изменили ему. На него нашел непреодолимый страх, и он не мог ехать туда, где было опасно.
Подъехав к войскам левого фланга, он поехал не вперед, где была стрельба, а стал отыскивать генерала и начальников там, где их не могло быть, и потому не передал приказания.
Командование левым флангом принадлежало по старшинству полковому командиру того самого полка, который представлялся под Браунау Кутузову и в котором служил солдатом Долохов. Командование же крайнего левого фланга было предназначено командиру Павлоградского полка, где служил Ростов, вследствие чего произошло недоразумение. Оба начальника были сильно раздражены друг против друга, и в то самое время как на правом фланге давно уже шло дело и французы уже начали наступление, оба начальника были заняты переговорами, которые имели целью оскорбить друг друга. Полки же, как кавалерийский, так и пехотный, были весьма мало приготовлены к предстоящему делу. Люди полков, от солдата до генерала, не ждали сражения и спокойно занимались мирными делами: кормлением лошадей в коннице, собиранием дров – в пехоте.
– Есть он, однако, старше моего в чином, – говорил немец, гусарский полковник, краснея и обращаясь к подъехавшему адъютанту, – то оставляяй его делать, как он хочет. Я своих гусар не могу жертвовать. Трубач! Играй отступление!
Но дело становилось к спеху. Канонада и стрельба, сливаясь, гремели справа и в центре, и французские капоты стрелков Ланна проходили уже плотину мельницы и выстраивались на этой стороне в двух ружейных выстрелах. Пехотный полковник вздрагивающею походкой подошел к лошади и, взлезши на нее и сделавшись очень прямым и высоким, поехал к павлоградскому командиру. Полковые командиры съехались с учтивыми поклонами и со скрываемою злобой в сердце.
– Опять таки, полковник, – говорил генерал, – не могу я, однако, оставить половину людей в лесу. Я вас прошу , я вас прошу , – повторил он, – занять позицию и приготовиться к атаке.
– А вас прошу не мешивайтся не свое дело, – отвечал, горячась, полковник. – Коли бы вы был кавалерист…
– Я не кавалерист, полковник, но я русский генерал, и ежели вам это неизвестно…
– Очень известно, ваше превосходительство, – вдруг вскрикнул, трогая лошадь, полковник, и делаясь красно багровым. – Не угодно ли пожаловать в цепи, и вы будете посмотрейть, что этот позиция никуда негодный. Я не хочу истребить своя полка для ваше удовольствие.
– Вы забываетесь, полковник. Я не удовольствие свое соблюдаю и говорить этого не позволю.
Генерал, принимая приглашение полковника на турнир храбрости, выпрямив грудь и нахмурившись, поехал с ним вместе по направлению к цепи, как будто всё их разногласие должно было решиться там, в цепи, под пулями. Они приехали в цепь, несколько пуль пролетело над ними, и они молча остановились. Смотреть в цепи нечего было, так как и с того места, на котором они прежде стояли, ясно было, что по кустам и оврагам кавалерии действовать невозможно, и что французы обходят левое крыло. Генерал и полковник строго и значительно смотрели, как два петуха, готовящиеся к бою, друг на друга, напрасно выжидая признаков трусости. Оба выдержали экзамен. Так как говорить было нечего, и ни тому, ни другому не хотелось подать повод другому сказать, что он первый выехал из под пуль, они долго простояли бы там, взаимно испытывая храбрость, ежели бы в это время в лесу, почти сзади их, не послышались трескотня ружей и глухой сливающийся крик. Французы напали на солдат, находившихся в лесу с дровами. Гусарам уже нельзя было отступать вместе с пехотой. Они были отрезаны от пути отступления налево французскою цепью. Теперь, как ни неудобна была местность, необходимо было атаковать, чтобы проложить себе дорогу.
Эскадрон, где служил Ростов, только что успевший сесть на лошадей, был остановлен лицом к неприятелю. Опять, как и на Энском мосту, между эскадроном и неприятелем никого не было, и между ними, разделяя их, лежала та же страшная черта неизвестности и страха, как бы черта, отделяющая живых от мертвых. Все люди чувствовали эту черту, и вопрос о том, перейдут ли или нет и как перейдут они черту, волновал их.
Ко фронту подъехал полковник, сердито ответил что то на вопросы офицеров и, как человек, отчаянно настаивающий на своем, отдал какое то приказание. Никто ничего определенного не говорил, но по эскадрону пронеслась молва об атаке. Раздалась команда построения, потом визгнули сабли, вынутые из ножен. Но всё еще никто не двигался. Войска левого фланга, и пехота и гусары, чувствовали, что начальство само не знает, что делать, и нерешимость начальников сообщалась войскам.
«Поскорее, поскорее бы», думал Ростов, чувствуя, что наконец то наступило время изведать наслаждение атаки, про которое он так много слышал от товарищей гусаров.
– С Богом, г'ебята, – прозвучал голос Денисова, – г'ысыо, маг'ш!
В переднем ряду заколыхались крупы лошадей. Грачик потянул поводья и сам тронулся.
Справа Ростов видел первые ряды своих гусар, а еще дальше впереди виднелась ему темная полоса, которую он не мог рассмотреть, но считал неприятелем. Выстрелы были слышны, но в отдалении.
– Прибавь рыси! – послышалась команда, и Ростов чувствовал, как поддает задом, перебивая в галоп, его Грачик.
Он вперед угадывал его движения, и ему становилось все веселее и веселее. Он заметил одинокое дерево впереди. Это дерево сначала было впереди, на середине той черты, которая казалась столь страшною. А вот и перешли эту черту, и не только ничего страшного не было, но всё веселее и оживленнее становилось. «Ох, как я рубану его», думал Ростов, сжимая в руке ефес сабли.
– О о о а а а!! – загудели голоса. «Ну, попадись теперь кто бы ни был», думал Ростов, вдавливая шпоры Грачику, и, перегоняя других, выпустил его во весь карьер. Впереди уже виден был неприятель. Вдруг, как широким веником, стегнуло что то по эскадрону. Ростов поднял саблю, готовясь рубить, но в это время впереди скакавший солдат Никитенко отделился от него, и Ростов почувствовал, как во сне, что продолжает нестись с неестественною быстротой вперед и вместе с тем остается на месте. Сзади знакомый гусар Бандарчук наскакал на него и сердито посмотрел. Лошадь Бандарчука шарахнулась, и он обскакал мимо.
«Что же это? я не подвигаюсь? – Я упал, я убит…» в одно мгновение спросил и ответил Ростов. Он был уже один посреди поля. Вместо двигавшихся лошадей и гусарских спин он видел вокруг себя неподвижную землю и жнивье. Теплая кровь была под ним. «Нет, я ранен, и лошадь убита». Грачик поднялся было на передние ноги, но упал, придавив седоку ногу. Из головы лошади текла кровь. Лошадь билась и не могла встать. Ростов хотел подняться и упал тоже: ташка зацепилась за седло. Где были наши, где были французы – он не знал. Никого не было кругом.
Высвободив ногу, он поднялся. «Где, с какой стороны была теперь та черта, которая так резко отделяла два войска?» – он спрашивал себя и не мог ответить. «Уже не дурное ли что нибудь случилось со мной? Бывают ли такие случаи, и что надо делать в таких случаях?» – спросил он сам себя вставая; и в это время почувствовал, что что то лишнее висит на его левой онемевшей руке. Кисть ее была, как чужая. Он оглядывал руку, тщетно отыскивая на ней кровь. «Ну, вот и люди, – подумал он радостно, увидав несколько человек, бежавших к нему. – Они мне помогут!» Впереди этих людей бежал один в странном кивере и в синей шинели, черный, загорелый, с горбатым носом. Еще два и еще много бежало сзади. Один из них проговорил что то странное, нерусское. Между задними такими же людьми, в таких же киверах, стоял один русский гусар. Его держали за руки; позади его держали его лошадь.
«Верно, наш пленный… Да. Неужели и меня возьмут? Что это за люди?» всё думал Ростов, не веря своим глазам. «Неужели французы?» Он смотрел на приближавшихся французов, и, несмотря на то, что за секунду скакал только затем, чтобы настигнуть этих французов и изрубить их, близость их казалась ему теперь так ужасна, что он не верил своим глазам. «Кто они? Зачем они бегут? Неужели ко мне? Неужели ко мне они бегут? И зачем? Убить меня? Меня, кого так любят все?» – Ему вспомнилась любовь к нему его матери, семьи, друзей, и намерение неприятелей убить его показалось невозможно. «А может, – и убить!» Он более десяти секунд стоял, не двигаясь с места и не понимая своего положения. Передний француз с горбатым носом подбежал так близко, что уже видно было выражение его лица. И разгоряченная чуждая физиономия этого человека, который со штыком на перевес, сдерживая дыханье, легко подбегал к нему, испугала Ростова. Он схватил пистолет и, вместо того чтобы стрелять из него, бросил им в француза и побежал к кустам что было силы. Не с тем чувством сомнения и борьбы, с каким он ходил на Энский мост, бежал он, а с чувством зайца, убегающего от собак. Одно нераздельное чувство страха за свою молодую, счастливую жизнь владело всем его существом. Быстро перепрыгивая через межи, с тою стремительностью, с которою он бегал, играя в горелки, он летел по полю, изредка оборачивая свое бледное, доброе, молодое лицо, и холод ужаса пробегал по его спине. «Нет, лучше не смотреть», подумал он, но, подбежав к кустам, оглянулся еще раз. Французы отстали, и даже в ту минуту как он оглянулся, передний только что переменил рысь на шаг и, обернувшись, что то сильно кричал заднему товарищу. Ростов остановился. «Что нибудь не так, – подумал он, – не может быть, чтоб они хотели убить меня». А между тем левая рука его была так тяжела, как будто двухпудовая гиря была привешана к ней. Он не мог бежать дальше. Француз остановился тоже и прицелился. Ростов зажмурился и нагнулся. Одна, другая пуля пролетела, жужжа, мимо него. Он собрал последние силы, взял левую руку в правую и побежал до кустов. В кустах были русские стрелки.


Пехотные полки, застигнутые врасплох в лесу, выбегали из леса, и роты, смешиваясь с другими ротами, уходили беспорядочными толпами. Один солдат в испуге проговорил страшное на войне и бессмысленное слово: «отрезали!», и слово вместе с чувством страха сообщилось всей массе.
– Обошли! Отрезали! Пропали! – кричали голоса бегущих.
Полковой командир, в ту самую минуту как он услыхал стрельбу и крик сзади, понял, что случилось что нибудь ужасное с его полком, и мысль, что он, примерный, много лет служивший, ни в чем не виноватый офицер, мог быть виновен перед начальством в оплошности или нераспорядительности, так поразила его, что в ту же минуту, забыв и непокорного кавалериста полковника и свою генеральскую важность, а главное – совершенно забыв про опасность и чувство самосохранения, он, ухватившись за луку седла и шпоря лошадь, поскакал к полку под градом обсыпавших, но счастливо миновавших его пуль. Он желал одного: узнать, в чем дело, и помочь и исправить во что бы то ни стало ошибку, ежели она была с его стороны, и не быть виновным ему, двадцать два года служившему, ни в чем не замеченному, примерному офицеру.
Счастливо проскакав между французами, он подскакал к полю за лесом, через который бежали наши и, не слушаясь команды, спускались под гору. Наступила та минута нравственного колебания, которая решает участь сражений: послушают эти расстроенные толпы солдат голоса своего командира или, оглянувшись на него, побегут дальше. Несмотря на отчаянный крик прежде столь грозного для солдата голоса полкового командира, несмотря на разъяренное, багровое, на себя не похожее лицо полкового командира и маханье шпагой, солдаты всё бежали, разговаривали, стреляли в воздух и не слушали команды. Нравственное колебание, решающее участь сражений, очевидно, разрешалось в пользу страха.
Генерал закашлялся от крика и порохового дыма и остановился в отчаянии. Всё казалось потеряно, но в эту минуту французы, наступавшие на наших, вдруг, без видимой причины, побежали назад, скрылись из опушки леса, и в лесу показались русские стрелки. Это была рота Тимохина, которая одна в лесу удержалась в порядке и, засев в канаву у леса, неожиданно атаковала французов. Тимохин с таким отчаянным криком бросился на французов и с такою безумною и пьяною решительностью, с одною шпажкой, набежал на неприятеля, что французы, не успев опомниться, побросали оружие и побежали. Долохов, бежавший рядом с Тимохиным, в упор убил одного француза и первый взял за воротник сдавшегося офицера. Бегущие возвратились, баталионы собрались, и французы, разделившие было на две части войска левого фланга, на мгновение были оттеснены. Резервные части успели соединиться, и беглецы остановились. Полковой командир стоял с майором Экономовым у моста, пропуская мимо себя отступающие роты, когда к нему подошел солдат, взял его за стремя и почти прислонился к нему. На солдате была синеватая, фабричного сукна шинель, ранца и кивера не было, голова была повязана, и через плечо была надета французская зарядная сумка. Он в руках держал офицерскую шпагу. Солдат был бледен, голубые глаза его нагло смотрели в лицо полковому командиру, а рот улыбался.Несмотря на то,что полковой командир был занят отданием приказания майору Экономову, он не мог не обратить внимания на этого солдата.
– Ваше превосходительство, вот два трофея, – сказал Долохов, указывая на французскую шпагу и сумку. – Мною взят в плен офицер. Я остановил роту. – Долохов тяжело дышал от усталости; он говорил с остановками. – Вся рота может свидетельствовать. Прошу запомнить, ваше превосходительство!
– Хорошо, хорошо, – сказал полковой командир и обратился к майору Экономову.
Но Долохов не отошел; он развязал платок, дернул его и показал запекшуюся в волосах кровь.
– Рана штыком, я остался во фронте. Попомните, ваше превосходительство.

Про батарею Тушина было забыто, и только в самом конце дела, продолжая слышать канонаду в центре, князь Багратион послал туда дежурного штаб офицера и потом князя Андрея, чтобы велеть батарее отступать как можно скорее. Прикрытие, стоявшее подле пушек Тушина, ушло, по чьему то приказанию, в середине дела; но батарея продолжала стрелять и не была взята французами только потому, что неприятель не мог предполагать дерзости стрельбы четырех никем не защищенных пушек. Напротив, по энергичному действию этой батареи он предполагал, что здесь, в центре, сосредоточены главные силы русских, и два раза пытался атаковать этот пункт и оба раза был прогоняем картечными выстрелами одиноко стоявших на этом возвышении четырех пушек.
Скоро после отъезда князя Багратиона Тушину удалось зажечь Шенграбен.
– Вишь, засумятились! Горит! Вишь, дым то! Ловко! Важно! Дым то, дым то! – заговорила прислуга, оживляясь.
Все орудия без приказания били в направлении пожара. Как будто подгоняя, подкрикивали солдаты к каждому выстрелу: «Ловко! Вот так так! Ишь, ты… Важно!» Пожар, разносимый ветром, быстро распространялся. Французские колонны, выступившие за деревню, ушли назад, но, как бы в наказание за эту неудачу, неприятель выставил правее деревни десять орудий и стал бить из них по Тушину.
Из за детской радости, возбужденной пожаром, и азарта удачной стрельбы по французам, наши артиллеристы заметили эту батарею только тогда, когда два ядра и вслед за ними еще четыре ударили между орудиями и одно повалило двух лошадей, а другое оторвало ногу ящичному вожатому. Оживление, раз установившееся, однако, не ослабело, а только переменило настроение. Лошади были заменены другими из запасного лафета, раненые убраны, и четыре орудия повернуты против десятипушечной батареи. Офицер, товарищ Тушина, был убит в начале дела, и в продолжение часа из сорока человек прислуги выбыли семнадцать, но артиллеристы всё так же были веселы и оживлены. Два раза они замечали, что внизу, близко от них, показывались французы, и тогда они били по них картечью.
Маленький человек, с слабыми, неловкими движениями, требовал себе беспрестанно у денщика еще трубочку за это , как он говорил, и, рассыпая из нее огонь, выбегал вперед и из под маленькой ручки смотрел на французов.
– Круши, ребята! – приговаривал он и сам подхватывал орудия за колеса и вывинчивал винты.
В дыму, оглушаемый беспрерывными выстрелами, заставлявшими его каждый раз вздрагивать, Тушин, не выпуская своей носогрелки, бегал от одного орудия к другому, то прицеливаясь, то считая заряды, то распоряжаясь переменой и перепряжкой убитых и раненых лошадей, и покрикивал своим слабым тоненьким, нерешительным голоском. Лицо его всё более и более оживлялось. Только когда убивали или ранили людей, он морщился и, отворачиваясь от убитого, сердито кричал на людей, как всегда, мешкавших поднять раненого или тело. Солдаты, большею частью красивые молодцы (как и всегда в батарейной роте, на две головы выше своего офицера и вдвое шире его), все, как дети в затруднительном положении, смотрели на своего командира, и то выражение, которое было на его лице, неизменно отражалось на их лицах.
Вследствие этого страшного гула, шума, потребности внимания и деятельности Тушин не испытывал ни малейшего неприятного чувства страха, и мысль, что его могут убить или больно ранить, не приходила ему в голову. Напротив, ему становилось всё веселее и веселее. Ему казалось, что уже очень давно, едва ли не вчера, была та минута, когда он увидел неприятеля и сделал первый выстрел, и что клочок поля, на котором он стоял, был ему давно знакомым, родственным местом. Несмотря на то, что он всё помнил, всё соображал, всё делал, что мог делать самый лучший офицер в его положении, он находился в состоянии, похожем на лихорадочный бред или на состояние пьяного человека.
Из за оглушающих со всех сторон звуков своих орудий, из за свиста и ударов снарядов неприятелей, из за вида вспотевшей, раскрасневшейся, торопящейся около орудий прислуги, из за вида крови людей и лошадей, из за вида дымков неприятеля на той стороне (после которых всякий раз прилетало ядро и било в землю, в человека, в орудие или в лошадь), из за вида этих предметов у него в голове установился свой фантастический мир, который составлял его наслаждение в эту минуту. Неприятельские пушки в его воображении были не пушки, а трубки, из которых редкими клубами выпускал дым невидимый курильщик.
– Вишь, пыхнул опять, – проговорил Тушин шопотом про себя, в то время как с горы выскакивал клуб дыма и влево полосой относился ветром, – теперь мячик жди – отсылать назад.
– Что прикажете, ваше благородие? – спросил фейерверкер, близко стоявший около него и слышавший, что он бормотал что то.
– Ничего, гранату… – отвечал он.
«Ну ка, наша Матвевна», говорил он про себя. Матвевной представлялась в его воображении большая крайняя, старинного литья пушка. Муравьями представлялись ему французы около своих орудий. Красавец и пьяница первый номер второго орудия в его мире был дядя ; Тушин чаще других смотрел на него и радовался на каждое его движение. Звук то замиравшей, то опять усиливавшейся ружейной перестрелки под горою представлялся ему чьим то дыханием. Он прислушивался к затиханью и разгоранью этих звуков.
– Ишь, задышала опять, задышала, – говорил он про себя.
Сам он представлялся себе огромного роста, мощным мужчиной, который обеими руками швыряет французам ядра.
– Ну, Матвевна, матушка, не выдавай! – говорил он, отходя от орудия, как над его головой раздался чуждый, незнакомый голос:
– Капитан Тушин! Капитан!
Тушин испуганно оглянулся. Это был тот штаб офицер, который выгнал его из Грунта. Он запыхавшимся голосом кричал ему:
– Что вы, с ума сошли. Вам два раза приказано отступать, а вы…
«Ну, за что они меня?…» думал про себя Тушин, со страхом глядя на начальника.
– Я… ничего… – проговорил он, приставляя два пальца к козырьку. – Я…
Но полковник не договорил всего, что хотел. Близко пролетевшее ядро заставило его, нырнув, согнуться на лошади. Он замолк и только что хотел сказать еще что то, как еще ядро остановило его. Он поворотил лошадь и поскакал прочь.
– Отступать! Все отступать! – прокричал он издалека. Солдаты засмеялись. Через минуту приехал адъютант с тем же приказанием.
Это был князь Андрей. Первое, что он увидел, выезжая на то пространство, которое занимали пушки Тушина, была отпряженная лошадь с перебитою ногой, которая ржала около запряженных лошадей. Из ноги ее, как из ключа, лилась кровь. Между передками лежало несколько убитых. Одно ядро за другим пролетало над ним, в то время как он подъезжал, и он почувствовал, как нервическая дрожь пробежала по его спине. Но одна мысль о том, что он боится, снова подняла его. «Я не могу бояться», подумал он и медленно слез с лошади между орудиями. Он передал приказание и не уехал с батареи. Он решил, что при себе снимет орудия с позиции и отведет их. Вместе с Тушиным, шагая через тела и под страшным огнем французов, он занялся уборкой орудий.
– А то приезжало сейчас начальство, так скорее драло, – сказал фейерверкер князю Андрею, – не так, как ваше благородие.
Князь Андрей ничего не говорил с Тушиным. Они оба были и так заняты, что, казалось, и не видали друг друга. Когда, надев уцелевшие из четырех два орудия на передки, они двинулись под гору (одна разбитая пушка и единорог были оставлены), князь Андрей подъехал к Тушину.
– Ну, до свидания, – сказал князь Андрей, протягивая руку Тушину.
– До свидания, голубчик, – сказал Тушин, – милая душа! прощайте, голубчик, – сказал Тушин со слезами, которые неизвестно почему вдруг выступили ему на глаза.


Ветер стих, черные тучи низко нависли над местом сражения, сливаясь на горизонте с пороховым дымом. Становилось темно, и тем яснее обозначалось в двух местах зарево пожаров. Канонада стала слабее, но трескотня ружей сзади и справа слышалась еще чаще и ближе. Как только Тушин с своими орудиями, объезжая и наезжая на раненых, вышел из под огня и спустился в овраг, его встретило начальство и адъютанты, в числе которых были и штаб офицер и Жерков, два раза посланный и ни разу не доехавший до батареи Тушина. Все они, перебивая один другого, отдавали и передавали приказания, как и куда итти, и делали ему упреки и замечания. Тушин ничем не распоряжался и молча, боясь говорить, потому что при каждом слове он готов был, сам не зная отчего, заплакать, ехал сзади на своей артиллерийской кляче. Хотя раненых велено было бросать, много из них тащилось за войсками и просилось на орудия. Тот самый молодцоватый пехотный офицер, который перед сражением выскочил из шалаша Тушина, был, с пулей в животе, положен на лафет Матвевны. Под горой бледный гусарский юнкер, одною рукой поддерживая другую, подошел к Тушину и попросился сесть.
– Капитан, ради Бога, я контужен в руку, – сказал он робко. – Ради Бога, я не могу итти. Ради Бога!
Видно было, что юнкер этот уже не раз просился где нибудь сесть и везде получал отказы. Он просил нерешительным и жалким голосом.
– Прикажите посадить, ради Бога.
– Посадите, посадите, – сказал Тушин. – Подложи шинель, ты, дядя, – обратился он к своему любимому солдату. – А где офицер раненый?
– Сложили, кончился, – ответил кто то.
– Посадите. Садитесь, милый, садитесь. Подстели шинель, Антонов.
Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мертвого офицера. На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова.
– Что, вы ранены, голубчик? – сказал Тушин, подходя к орудию, на котором сидел Ростов.
– Нет, контужен.
– Отчего же кровь то на станине? – спросил Тушин.
– Это офицер, ваше благородие, окровянил, – отвечал солдат артиллерист, обтирая кровь рукавом шинели и как будто извиняясь за нечистоту, в которой находилось орудие.
Насилу, с помощью пехоты, вывезли орудия в гору, и достигши деревни Гунтерсдорф, остановились. Стало уже так темно, что в десяти шагах нельзя было различить мундиров солдат, и перестрелка стала стихать. Вдруг близко с правой стороны послышались опять крики и пальба. От выстрелов уже блестело в темноте. Это была последняя атака французов, на которую отвечали солдаты, засевшие в дома деревни. Опять всё бросилось из деревни, но орудия Тушина не могли двинуться, и артиллеристы, Тушин и юнкер, молча переглядывались, ожидая своей участи. Перестрелка стала стихать, и из боковой улицы высыпали оживленные говором солдаты.
– Цел, Петров? – спрашивал один.
– Задали, брат, жару. Теперь не сунутся, – говорил другой.
– Ничего не видать. Как они в своих то зажарили! Не видать; темь, братцы. Нет ли напиться?
Французы последний раз были отбиты. И опять, в совершенном мраке, орудия Тушина, как рамой окруженные гудевшею пехотой, двинулись куда то вперед.
В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи – это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто то проехал со свитой на белой лошади и что то сказал, проезжая. Что сказал? Куда теперь? Стоять, что ль? Благодарил, что ли? – послышались жадные расспросы со всех сторон, и вся движущаяся масса стала напирать сама на себя (видно, передние остановились), и пронесся слух, что велено остановиться. Все остановились, как шли, на середине грязной дороги.
Засветились огни, и слышнее стал говор. Капитан Тушин, распорядившись по роте, послал одного из солдат отыскивать перевязочный пункт или лекаря для юнкера и сел у огня, разложенного на дороге солдатами. Ростов перетащился тоже к огню. Лихорадочная дрожь от боли, холода и сырости трясла всё его тело. Сон непреодолимо клонил его, но он не мог заснуть от мучительной боли в нывшей и не находившей положения руке. Он то закрывал глаза, то взглядывал на огонь, казавшийся ему горячо красным, то на сутуловатую слабую фигуру Тушина, по турецки сидевшего подле него. Большие добрые и умные глаза Тушина с сочувствием и состраданием устремлялись на него. Он видел, что Тушин всею душой хотел и ничем не мог помочь ему.
Со всех сторон слышны были шаги и говор проходивших, проезжавших и кругом размещавшейся пехоты. Звуки голосов, шагов и переставляемых в грязи лошадиных копыт, ближний и дальний треск дров сливались в один колеблющийся гул.
Теперь уже не текла, как прежде, во мраке невидимая река, а будто после бури укладывалось и трепетало мрачное море. Ростов бессмысленно смотрел и слушал, что происходило перед ним и вокруг него. Пехотный солдат подошел к костру, присел на корточки, всунул руки в огонь и отвернул лицо.
– Ничего, ваше благородие? – сказал он, вопросительно обращаясь к Тушину. – Вот отбился от роты, ваше благородие; сам не знаю, где. Беда!
Вместе с солдатом подошел к костру пехотный офицер с подвязанной щекой и, обращаясь к Тушину, просил приказать подвинуть крошечку орудия, чтобы провезти повозку. За ротным командиром набежали на костер два солдата. Они отчаянно ругались и дрались, выдергивая друг у друга какой то сапог.
– Как же, ты поднял! Ишь, ловок, – кричал один хриплым голосом.
Потом подошел худой, бледный солдат с шеей, обвязанной окровавленною подверткой, и сердитым голосом требовал воды у артиллеристов.
– Что ж, умирать, что ли, как собаке? – говорил он.
Тушин велел дать ему воды. Потом подбежал веселый солдат, прося огоньку в пехоту.
– Огоньку горяченького в пехоту! Счастливо оставаться, землячки, благодарим за огонек, мы назад с процентой отдадим, – говорил он, унося куда то в темноту краснеющуюся головешку.
За этим солдатом четыре солдата, неся что то тяжелое на шинели, прошли мимо костра. Один из них споткнулся.
– Ишь, черти, на дороге дрова положили, – проворчал он.
– Кончился, что ж его носить? – сказал один из них.
– Ну, вас!
И они скрылись во мраке с своею ношей.
– Что? болит? – спросил Тушин шопотом у Ростова.
– Болит.
– Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину.
– Сейчас, голубчик.
Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов.
– Как я увидал, ваше сиятельство, что первый батальон расстроен, я стал на дороге и думаю: «пропущу этих и встречу батальным огнем»; так и сделал.
Полковому командиру так хотелось сделать это, так он жалел, что не успел этого сделать, что ему казалось, что всё это точно было. Даже, может быть, и в самом деле было? Разве можно было разобрать в этой путанице, что было и чего не было?
– Причем должен заметить, ваше сиятельство, – продолжал он, вспоминая о разговоре Долохова с Кутузовым и о последнем свидании своем с разжалованным, – что рядовой, разжалованный Долохов, на моих глазах взял в плен французского офицера и особенно отличился.
– Здесь то я видел, ваше сиятельство, атаку павлоградцев, – беспокойно оглядываясь, вмешался Жерков, который вовсе не видал в этот день гусар, а только слышал о них от пехотного офицера. – Смяли два каре, ваше сиятельство.
На слова Жеркова некоторые улыбнулись, как и всегда ожидая от него шутки; но, заметив, что то, что он говорил, клонилось тоже к славе нашего оружия и нынешнего дня, приняли серьезное выражение, хотя многие очень хорошо знали, что то, что говорил Жерков, была ложь, ни на чем не основанная. Князь Багратион обратился к старичку полковнику.
– Благодарю всех, господа, все части действовали геройски: пехота, кавалерия и артиллерия. Каким образом в центре оставлены два орудия? – спросил он, ища кого то глазами. (Князь Багратион не спрашивал про орудия левого фланга; он знал уже, что там в самом начале дела были брошены все пушки.) – Я вас, кажется, просил, – обратился он к дежурному штаб офицеру.
– Одно было подбито, – отвечал дежурный штаб офицер, – а другое, я не могу понять; я сам там всё время был и распоряжался и только что отъехал… Жарко было, правда, – прибавил он скромно.
Кто то сказал, что капитан Тушин стоит здесь у самой деревни, и что за ним уже послано.
– Да вот вы были, – сказал князь Багратион, обращаясь к князю Андрею.
– Как же, мы вместе немного не съехались, – сказал дежурный штаб офицер, приятно улыбаясь Болконскому.
– Я не имел удовольствия вас видеть, – холодно и отрывисто сказал князь Андрей.
Все молчали. На пороге показался Тушин, робко пробиравшийся из за спин генералов. Обходя генералов в тесной избе, сконфуженный, как и всегда, при виде начальства, Тушин не рассмотрел древка знамени и спотыкнулся на него. Несколько голосов засмеялось.
– Каким образом орудие оставлено? – спросил Багратион, нахмурившись не столько на капитана, сколько на смеявшихся, в числе которых громче всех слышался голос Жеркова.
Тушину теперь только, при виде грозного начальства, во всем ужасе представилась его вина и позор в том, что он, оставшись жив, потерял два орудия. Он так был взволнован, что до сей минуты не успел подумать об этом. Смех офицеров еще больше сбил его с толку. Он стоял перед Багратионом с дрожащею нижнею челюстью и едва проговорил:
– Не знаю… ваше сиятельство… людей не было, ваше сиятельство.
– Вы бы могли из прикрытия взять!
Что прикрытия не было, этого не сказал Тушин, хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.
Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, что сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались.
– Ваше сиятельство, – прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, – вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого.
Князь Багратион и Тушин одинаково упорно смотрели теперь на сдержанно и взволнованно говорившего Болконского.
– И ежели, ваше сиятельство, позволите мне высказать свое мнение, – продолжал он, – то успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой, – сказал князь Андрей и, не ожидая ответа, тотчас же встал и отошел от стола.
Князь Багратион посмотрел на Тушина и, видимо не желая выказать недоверия к резкому суждению Болконского и, вместе с тем, чувствуя себя не в состоянии вполне верить ему, наклонил голову и сказал Тушину, что он может итти. Князь Андрей вышел за ним.
– Вот спасибо: выручил, голубчик, – сказал ему Тушин.
Князь Андрей оглянул Тушина и, ничего не сказав, отошел от него. Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся.

«Кто они? Зачем они? Что им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, – это они то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтобы избавиться от них, он закрыл глаза.
Он забылся на одну минуту, но в этот короткий промежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он видел свою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смех Наташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниным и Богданычем. Вся эта история была одно и то же, что этот солдат с резким голосом, и эта то вся история и этот то солдат так мучительно, неотступно держали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраняться от них, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы не болело, оно было бы здорово, ежели б они не тянули его; но нельзя было избавиться от них.
Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой то солдатик сидел теперь голый по другую сторону огня и грел свое худое желтое тело.
«Никому не нужен я! – думал Ростов. – Некому ни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда то дома, сильный, веселый, любимый». – Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.
– Ай болит что? – спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: – Мало ли за день народу попортили – страсть!
Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.



Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Васиньчук,_Антон_Климентьевич&oldid=81515796»