Васми, Рихард Рудольфович

Рихард Васми
Имя при рождении:	Рихард Рудольфович Васми
Род деятельности:	Художник
Дата рождения:	1929(1929)
Место рождения:	Ленинград
Гражданство:	СССР СССР → Россия Россия
Дата смерти:	1998(1998)
Место смерти:	Санкт-Петербург

Рихард Рудольфович Васми (1929, Ленинград — 1998, Санкт-Петербург) — советский и российский художник.

Биография

Рихард Васми родился в 1929 году в Ленинграде в семье архитектора. Родители его были из семей обрусевших шведов и финнов. Отец, архитектор, в предвоенные годы работал в антикварном магазине, был известным филокартистом. В одной квартире с семьёй Васми (набережная реки Мойки, д. 64, кв. 32) жил также художник Николай Лапшин, умерший в первую блокадную зиму, но в детстве учивший Рихарда Васми рисованию. Впоследствии художник считал Лапшина своим главным учителем.

В блокаду потерял родителей, остался сиротой и в 1942 году был вывезен в эвакуацию с детским домом, в Ростов в Ярославскую область. В 1945 году вернулся в Ленинград.

В 1948-50 гг. учился в Ленинградском архитектурном техникуме.

В 1951 году вошёл в группу художников-нонконформистов. В 1948 году скульптор Михаил Войцеховский (р. 1931), учившийся в СХШ вместе с А. Арефьевым и А. Трауготом, остроумно назвал круг близких ему художников «Орденом нищенствующих живописцев», по аналогии с основанным в Иерусалиме в 1118 году «Орденом нищенствующих рыцарей», более известным как орден тамплиеров или храмовников. Позднее, через 20 лет это название было подхвачено художником Александром Арефьевым, относившим его уже к себе и своим друзьям. . В круг входили А. Арефьев,В. Шагин, Ш. Шварц, Вадим Преловский, в круг входил также поэт Роальд Мандельштам.

В 1950-е гг. был женат на художнице Ревекке Модлиной.

С 1965 года участвует в квартирных выставках. В 1965-67 гг. живёт в городе Нарве..

В 1960-х гг. принимает католичество, под влиянием художника Родиона Гудзенко.

В 1978 году участвует в выставке в Музее современного искусства в Ереване.

В 1991 году вступает в Творческий союз художников (IFA).

Творческая манера Васми характеризуется упрощенной трактовкой форм, подчеркнутой жестким линеарным рисунком и декоративным цветом. Работал в жанрах пейзажа, портрета, натюрморта, создавал исторические композиции. На формирование художника оказали влияние ленинградские художники Николай Лапшин и Александр Ведерников.

Темы, поднятые художником — от бытовых сцен до евангельских сюжетов. Преобладают городские пейзажи.

«Средством выразительности становится неразвеществлённая геометрия в виде трамвайных линий, или линий тротуаров, брандмауэры... Ракурсы, охват пространства таковы, что представляется, будто бродивший по улицам художник — великан... Художник рисует не карандашом или кистью, а всей своей человеческой сущностью».

—

Умер в Санкт-Петербурге в 1998 году. Похоронен на Красненьком кладбище, в общей могиле с поэтом Р. Мандельштамом (ум. в 1961 году) и художником А. Арефьевым (ум. в 1978 году). В мае 2012 года на общей могиле был поставлен памятник.

В 2009 году прошла персональная выставка Рихарда Васми в Государственном Эрмитаже (в залах Главного штаба).

Источники

• Арефьевский круг. Сост. Л. Гуревич. — СПб.: ООО «ПРП», 2002.
• Лапшин Николай Федорович. М.: Скорпион, 2005
• Рихард Васми. Рисунки из собрания музея. Авторы статей:Е. Андреева, Л. Гуревич, А. Хлобыстин. СПб.: Издание Государственного музея "Царскосельская коллекция". 2009.
• Рихард Васми. Каталог выставки. Молодёжный центр Государственного Эрмитажа.2009.
• Беспутные праведники, или Орден нищенствующих живописцев. Каталог выставки. СПб, 2010.
• Альбом Рихарда Васми в Интернете www.facebook.com/photo.php?fbid=427295867342281&set=a.427295840675617.101920.136189906452880&type=1&theater

Отрывок, характеризующий Васми, Рихард Рудольфович

Ветер стих, черные тучи низко нависли над местом сражения, сливаясь на горизонте с пороховым дымом. Становилось темно, и тем яснее обозначалось в двух местах зарево пожаров. Канонада стала слабее, но трескотня ружей сзади и справа слышалась еще чаще и ближе. Как только Тушин с своими орудиями, объезжая и наезжая на раненых, вышел из под огня и спустился в овраг, его встретило начальство и адъютанты, в числе которых были и штаб офицер и Жерков, два раза посланный и ни разу не доехавший до батареи Тушина. Все они, перебивая один другого, отдавали и передавали приказания, как и куда итти, и делали ему упреки и замечания. Тушин ничем не распоряжался и молча, боясь говорить, потому что при каждом слове он готов был, сам не зная отчего, заплакать, ехал сзади на своей артиллерийской кляче. Хотя раненых велено было бросать, много из них тащилось за войсками и просилось на орудия. Тот самый молодцоватый пехотный офицер, который перед сражением выскочил из шалаша Тушина, был, с пулей в животе, положен на лафет Матвевны. Под горой бледный гусарский юнкер, одною рукой поддерживая другую, подошел к Тушину и попросился сесть.
– Капитан, ради Бога, я контужен в руку, – сказал он робко. – Ради Бога, я не могу итти. Ради Бога!
Видно было, что юнкер этот уже не раз просился где нибудь сесть и везде получал отказы. Он просил нерешительным и жалким голосом.
– Прикажите посадить, ради Бога.
– Посадите, посадите, – сказал Тушин. – Подложи шинель, ты, дядя, – обратился он к своему любимому солдату. – А где офицер раненый?
– Сложили, кончился, – ответил кто то.
– Посадите. Садитесь, милый, садитесь. Подстели шинель, Антонов.
Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мертвого офицера. На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова.
– Что, вы ранены, голубчик? – сказал Тушин, подходя к орудию, на котором сидел Ростов.
– Нет, контужен.
– Отчего же кровь то на станине? – спросил Тушин.
– Это офицер, ваше благородие, окровянил, – отвечал солдат артиллерист, обтирая кровь рукавом шинели и как будто извиняясь за нечистоту, в которой находилось орудие.
Насилу, с помощью пехоты, вывезли орудия в гору, и достигши деревни Гунтерсдорф, остановились. Стало уже так темно, что в десяти шагах нельзя было различить мундиров солдат, и перестрелка стала стихать. Вдруг близко с правой стороны послышались опять крики и пальба. От выстрелов уже блестело в темноте. Это была последняя атака французов, на которую отвечали солдаты, засевшие в дома деревни. Опять всё бросилось из деревни, но орудия Тушина не могли двинуться, и артиллеристы, Тушин и юнкер, молча переглядывались, ожидая своей участи. Перестрелка стала стихать, и из боковой улицы высыпали оживленные говором солдаты.
– Цел, Петров? – спрашивал один.
– Задали, брат, жару. Теперь не сунутся, – говорил другой.
– Ничего не видать. Как они в своих то зажарили! Не видать; темь, братцы. Нет ли напиться?
Французы последний раз были отбиты. И опять, в совершенном мраке, орудия Тушина, как рамой окруженные гудевшею пехотой, двинулись куда то вперед.
В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи – это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто то проехал со свитой на белой лошади и что то сказал, проезжая. Что сказал? Куда теперь? Стоять, что ль? Благодарил, что ли? – послышались жадные расспросы со всех сторон, и вся движущаяся масса стала напирать сама на себя (видно, передние остановились), и пронесся слух, что велено остановиться. Все остановились, как шли, на середине грязной дороги.
Засветились огни, и слышнее стал говор. Капитан Тушин, распорядившись по роте, послал одного из солдат отыскивать перевязочный пункт или лекаря для юнкера и сел у огня, разложенного на дороге солдатами. Ростов перетащился тоже к огню. Лихорадочная дрожь от боли, холода и сырости трясла всё его тело. Сон непреодолимо клонил его, но он не мог заснуть от мучительной боли в нывшей и не находившей положения руке. Он то закрывал глаза, то взглядывал на огонь, казавшийся ему горячо красным, то на сутуловатую слабую фигуру Тушина, по турецки сидевшего подле него. Большие добрые и умные глаза Тушина с сочувствием и состраданием устремлялись на него. Он видел, что Тушин всею душой хотел и ничем не мог помочь ему.
Со всех сторон слышны были шаги и говор проходивших, проезжавших и кругом размещавшейся пехоты. Звуки голосов, шагов и переставляемых в грязи лошадиных копыт, ближний и дальний треск дров сливались в один колеблющийся гул.
Теперь уже не текла, как прежде, во мраке невидимая река, а будто после бури укладывалось и трепетало мрачное море. Ростов бессмысленно смотрел и слушал, что происходило перед ним и вокруг него. Пехотный солдат подошел к костру, присел на корточки, всунул руки в огонь и отвернул лицо.
– Ничего, ваше благородие? – сказал он, вопросительно обращаясь к Тушину. – Вот отбился от роты, ваше благородие; сам не знаю, где. Беда!
Вместе с солдатом подошел к костру пехотный офицер с подвязанной щекой и, обращаясь к Тушину, просил приказать подвинуть крошечку орудия, чтобы провезти повозку. За ротным командиром набежали на костер два солдата. Они отчаянно ругались и дрались, выдергивая друг у друга какой то сапог.
– Как же, ты поднял! Ишь, ловок, – кричал один хриплым голосом.
Потом подошел худой, бледный солдат с шеей, обвязанной окровавленною подверткой, и сердитым голосом требовал воды у артиллеристов.
– Что ж, умирать, что ли, как собаке? – говорил он.
Тушин велел дать ему воды. Потом подбежал веселый солдат, прося огоньку в пехоту.
– Огоньку горяченького в пехоту! Счастливо оставаться, землячки, благодарим за огонек, мы назад с процентой отдадим, – говорил он, унося куда то в темноту краснеющуюся головешку.
За этим солдатом четыре солдата, неся что то тяжелое на шинели, прошли мимо костра. Один из них споткнулся.
– Ишь, черти, на дороге дрова положили, – проворчал он.
– Кончился, что ж его носить? – сказал один из них.
– Ну, вас!
И они скрылись во мраке с своею ношей.
– Что? болит? – спросил Тушин шопотом у Ростова.
– Болит.
– Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину.
– Сейчас, голубчик.
Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.