Ваханцы

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Ваханцы
Численность и ареал

Всего: 50 - 70 тыс. чел
Пакистан Пакистан:
10 — 40 тыс. чел
КНР КНР:
15 тыс. чел
Афганистан Афганистан:
13 тыс. чел
Таджикистан Таджикистан:
11,9 тыс. чел

Язык

"khikwor zik", таджикский, русский, дари, урду, фарси (диалект порси)

Религия

Ислам исмаилитского толка

Родственные народы

памирцы

Ваха́нцы (самоназвание: khik, вахи) — один из памирских народов. Верующие — мусульмане-исмаилиты в основном низаритского толка.





Территория проживания

Ваханцы расселены на территориях ряда стран[2]:

Численность

Общая численность ваханцев составляет от 50 — 70 тыс. чел.[3]

В Таджикистане — 11,9 тысяч человек назвали родным ваханский язык (по переписи 1989 года).[4][5] Сегодня их число может достигать в ГБАО 15 — 20 тыс. чел.

В Афганистане — до 13 тыс. чел.[6]

В Пакистане — 10 — 40 тыс. чел.

В СУАР КНР — до 15 тыс. чел. из 41 тыс. горных «таджиков», отмеченных именно так по переписи населения 2000 г. в КНР (остальные в СУАР КНР — сарыкольцы).

Язык

Говорят на ваханском языке восточной группы иранской ветви индоевропейской семьи языков. Также распространены таджикский, русский, дари, урду. Практически все говорят на бадахшанском говоре таджикского языка.

Традиционные занятия

Принадлежат к хозяйственно-культурному типу оседлых пашенных земледельцев и скотоводов высокогорных зон Западного Памира, Гиндукуша, Северных Гималаев и Каракорума. Ваханская семья, проживающая в одном доме, состоит обычно не более чем из 15 человек. Мужчины занимаются земледелием, выпасом скота, различными домашними промыслами и ремеслами. Дети помогают старшим пасти скот и собирают хворост и помет скота, который в высушенном виде идет на топливо. Дойкой скота и обработкой молока занимаются женщины. Техника подготовки полей к орошению аналогична ишкашимской, основными способами были валиковый и струйчато-бороздковый. Удельный вес скотоводства в хозяйстве увеличивался с увеличением высоты расположения селений. Как и у других памирцев, было распространено ткачество (мужское занятие), ткали шерсть мелкого рогатого скота, а из шерсти коз и яков — на вертикальных ткацких станах — полосатые безворсовые ковры (палес). На горизонтальных ткацких станах ткали шерстяные ткани для традиционной одежды. Мужчины пряли шерсть коз и яков, а женщины — шерсть овец и верблюдов. Большого развития достигло женское ручное гончарство[7].

Одежда

Женщины вязали шерстяные (до колен) носки с богатым цветным орнаментом, которые надевали под сапоги на мягкой подошве. Летом ходили в обуви типа сандалий, как шугнанцы. Головные уборы — у женщин большое покрывало, теперь косынки, а у мужчин — тюбетейка (круглой формы с прямым околышем и плоским верхом). Некоторые женщины также носили тюбетейки, как и ишкашимки. С 1950-х годов повсеместно вошла в быт одежда современного городского покроя, фабричного изготовления. У женщин — региональное среднеазиатское платье на кокетке из среднеазиатского шёлка, сатина, бархата, фабричного изготовления шерстяные вязаные кофты, свитера, носки, чулки, обувь. Шерстяные халаты, овчинные шубы, шерстяные узорные носки без пяток и сапоги на мягкой подошве главным образом носят чабаны[8].

Обычаи и ритуальная пища

Повседневная жизнь ваханцев, сопровождающаяся употреблением достаточно однообразной пищи, скрашивается всевозможными праздничными обрядами и обычаями:

Шогун — навруз (праздник дня весеннего равноденствия). В шогун пекут большие хлеба — кумоч. Кумоч печется из пресного теста прямо на углях в очаге. Во время шогуна в кумоч обычно кладут солод. Мука с солодом получается очень сладкой. Специфически новогодним блюдом является шушп. Шушп получается из смеси солода со льдом, которую греют 5-6 часов на медленном огне. Когда шушп сварится, то сверху его поливают молоком и маслом. Макыт делают из толченых и молотых ядрышек абрикосовых косточек, которые замешивают с мукой и пекут на медленном огне.

Пахота и сев. Во время сева пшеницы делают кочи — густую кашу, сваренную на воде из поджаренной муки. Если есть молоко, то кочи варят на молоке. Во время сева бобов варят бобовый боч. Бобы разваривают так, что они становятся вязкими, как тесто. В них добавляют солёную воду. Считается, что бобовый боч помогает от солитеров. Во время сева гороха варят боч из гороха. Перед началом пахоты волам дают бобовой муки, замешанной на воде, и смазывают им рога маслом.

Уборка урожая. Во время празднования начала уборки урожая делают чнир. Колосья ячменя или пшеницы связывают и ставят в тлеющие угли. Затем, когда зерна размягчатся, их растирают между ладонями, очищают и едят.

Подъем на летовку. Накануне подъема на летовку варят бат (пшеничный кисель). Батом очень легко и быстро насытиться, поэтому в Вахане существует поговорка: «Достаточно только после бата».

Пребывание на летовке. Когда женщины из селения переселяются на летовку, то при подходе к летовке они высылают вперед женщину, кормящую ребёнка. Эта женщина первой приходит на летовку и возжигает ритуальное благовоние. Затем она идет за водой. В это время на священном месте — мазаре, режут овцу и поливают мазар её кровью. Потом женщины готовят бат, а мужчины в это время занимаются починкой загонов для скота. Когда бат готов, то его едят совместно, и мужчины, и женщины, возле мазара. Наутро мужчины спускаются в селение, и в течение семи дней им запрещается посещать летовку. На седьмой день вечером происходит размахивание над головой горящими кустами колючек. Женщины готовят бат, который опять едят все вместе около мазара. С этого дня мужчинам разрешается посещать летовку в любое время. На летовке часто едят толокно из зерен ячменя или пшеницы. Если приходит гость из селения, то для него из толокна деляют пэст — толокно с водой или с молоком. На летовке пекут нечто вроде блинов — шапик. Замешивают тесто, иногда в него добавляют молотого с мукой лука. Пекут а очаге на раскаленном плоской камне.

Спуск с летовки. В Среднем Вахане с летовок обычно спускаются в начале октября. В день спуска в селении угощают друг друга паниром и другими молочными продуктами. Вечером готовят алвошир (бат на молоке), блины или рисовую кашу. Кашу едят на лепешке руками.

Рождение ребёнка. По случаю перврй стрижки и обрезания устраивают пиршество, на которое созывают соседей и родственников. Для гостей готовят плов, который делают обычным среднеазиатским способом, но часто без моркови и лука. По случаю рождения девочки никакого угощения обычно не устраивается. Чаще плова готовят шавлю — рисовую кашу с мясом, сваренную на мясном бульоне. Шавлю раскладывают и подают на лепешках, а плов на подносах.

Первый вынос ребёнка на двор. Весной, когда начинают спать на улице, для детей, которых первый раз выносят на двор, поджаривают зерна пшеницы. Едят жареные зерна взрослые, а детям просто посыпают ими голову. Зерна жарят на сковороде до тех пор, пока они не растрескаются. Жареные зерна нельзя есть по одному, их можно класть в рот только попарно. Поэтому и жарят, как правило, не одну, а две или четыре сковороды зёрен. Зерна пшеницы поджаривают также для людей, заболевших цингой. Раскаленные зерна прикладывают к голове больного. Во время еды на жареных зернах иногда гадают. Зажав в ладони горсть зёрен, загадывают, окажется ли их четное или нечетное количество. Затем едят зерна по два. Если зерен окажется то количество, которое было загадано, то тогда будто бы исполнится какое-нибудь желание загадавшего.

Свадьба. Во время сватовства произносится ритуальная фраза, обращенная к отцу предполагаемой невесты: «Мы пришли к вам попросить у вас омывальщицу мертвецов». Считается, что жена сына будет мыть тела его умерших родителей. После сватовства происходит помолвка, во время которой отец жениха приносит в дом невесты яхни и маленькие ритуальные хлебцы — пток. Пток пекут из чистой пшеничной муки, замешанной с маслом. Из неподнявшегося теста лепят маленькие круглые лепёшки, на которых накалывают дырочки веничком из перьев. Пток пекут точно также, как и обычный хлеб, прикрепляя их к внутренним стенкам раскаленного очага. Пток полгается считать девятками, так же, как и многие другие свадебные предметы. Во время помолвки выпекают девять девяток пток. Вечером накануне дня совершения обряда бракосочетания и в доме жениха, и в доме невесты совершается обряд «бросания сковороды». Для этого обряда выпекают тонкие пшеничные лепешки — дэрахтов. Обряд «бросания сковороды» совершается следующим образом: на плоский камень кладут три дэрахтова, а поверх них сахар, бусы, масло, кусок материи. Один из стариков, обычно тот, у которого больше всего потомства, поднимает этот камень с помощью двух палочек и три раза подносит его попеременно то к основанию, то к верху очага. Затем бусы, сахар и масло заворачивают в дэрахтов и выбрасывают на крышу через отверстие над очагом, где все это подбирают дети. После совершения обряда режут овцу и варят плов или шавлю, которые раздают гостям. Если женщина выходит замуж вторично, то этого обряда не совершают. Вместо него через отверстие в потолке поднимают на крышу ведро с пловом или шавлей перед тем, как раздать угощение гостям. Обряд бракосочетания происходит на следующий день. Когда гости соберутся, им подают кусочки масла и размельченный сахар на лепешке или дэрахтове и чёрный чай. Затем халифа совершает обряд бракосочетания, прочитав молитву над пиалой с водой и дав её выпить жениху и невесте. Жениха сажают рядом с невестой и раздают всем угощение — плов или шавлю. За совершение обряда халифа получает миску с мясным бульоном, который называется «похлебка судьи». Иногда во время бракосочетания подают гостям и жениху с невестой горячее молоко с маслом. На седьмой день после переселения в дом жениха молодой жене смазывают руки маслом и она печёт пток.

Похороны. В случае смерти в доме умершего три дня не разводят огня, а всю еду для многочисленных гостей готовят в домах родственников и соседей. На третий день режут одного-двух баранов и готовят боч (похлебку из растолченных зерен пшеницы и мяса). Этой ночью, которая называется «ночь светильника», зажигают светильники и халифа читает коран. Боч варят в течение всей ночи и раздают утром. В Вахане существует бранная поговорка: «Чтоб я похлебал боча по тебе». После боча подают рисовую кашу, плов или бат. Затем следует чёрный чай и гости расходятся.

Худойи. Устраивается во избежание всевозможных несчастий и болезней. Ягненка предназначенного для худойи нельзя зарезать по какому-либо другому поводу. В четверг размачивают ведро пшеничного зерна и толкут его в ступе. Вечером режут животное, предназначенное для худойи, и варят его вместе со всеми потрохами с растолченной пшеницей. Ночью в доме, где устраивается худойи, собираются люди, разговаривают на различные религиозные темы или поют гимны религиозного содержания. Когда светает, то созывают соседей и раздают сваренный боч. Кости от боча нельзя бросать собакам, так как над ними была прочитана молитва. Кости оставляют на крыше, и их растаскивают птицы.

Курбан. Курбан празднуется на десятый день последнего месяца (курбан) мусульманского лунного года. За двадцать дней до наступления курбана не полагается веселиться, устраивать празднества, надевать новую одежду, стричься. Накануне десятого дня пекут ритуальные хлебцы — пток. Из года в год в одном их хозяйств селения резали барана. все жители разбирали себе кровь этого животного, а дети делали ею на лице отметины в виде птичьих лапок.

Рождение скота. Только что окотившейся овце дают в миске горячий хэшпай. Козе обычно ничего не дают. Ягнят и телят в первые дни после рождения зимой содержат в доме. По случаю первого выноса на двор ягненка поджаривают зерна пшеницы.

Постройка дома. Для закладки фундамента и постройки стен созывают родственников и соседей. Им подают угощение. В это время одна из старух приносит огонь из старого дома и возжигает ритуальное благовоние на плоском камне. Затем один из стариков читает молитву: «Да будет благословенным для вас новый дом. Цветущая основа, долгая жизнь пусть достанется хозяину дома. Аллах велик». Постройку стен с основном заканчивают в тот же день Вечером всем подают бат. Во время укладки основной балки потолка тоже созывают народ. Когда балка уложена, то приводят барана и отрезают ему голову, положив животное на эту балку с той стороны, где предполагают сделать очаг. Затем укладывают остальные балки, а вечером из зарезанного барана готовится какое-нибудь угощение. Когда постройка дома полностью закончена, хозяин переносит из старого дома в новый всю домашнюю утварь. Одна из женщин посыпает столбы и потолок мукой. Из старого дома в мисочке приносят горящие уголья. С их помощью зажигают ритуальное благовоние и огонь в очаге. В новом доме пекут хлеб, созывают гостей и угощают всех батом.

Прием гостей. Ваханцы отличаются большим гостеприимством. Гостя стараются угостить каким-нибудь мясным блюдом. Если гостей поят ширчаем, то масло к нему подается в отдельном сосуде, чтобы гость мог положить столько, сколько захочет. Считается неприличным подавать гостю не целую лепешку. Гостей обычно уговаривают остаться переночевать, предоставляя им в таком случае специальные комнаты для гостей, которые имеются в каждом доме.

Отъезд из дома. В дорогу ваханцы часто берут с собой кумоч, иногда пекут печенье из теста, жарящегося в масле. Если кто-нибудь из семьи уезжает, то после его отъезда до наступления следующего дня нельзя выносить из дома воду, чай и другие жидкости, так как с уехавшим будто бы может случиться какое-нибудь несчастье.

С пищей у ваханцев связано много различных примет и суеверий. Многие из этих примет, такие как, например, чаинка, вертикально плавающая в чае, означающая прибытие гостя, известны и в других районах Средней Азии. Приметы и суеверия у народов, находящихся в постоянном контакте, часто бывают общими[9].

Взаимоотношения

Как и у других памирских народов, жизнь кишлачной общины и сосуществующей с ней патронимии основывалась во многом на обычном праве. У ваханцев вплоть до настоящего времени сохраняется много неразделённых семей. И малые, и неразделённые семьи входят в патронимию (тухм) и связаны агнатным родством. Характерна взаимная помощь в хозяйственных работах и при различных семейных событиях. Большую роль играл дядя — брат матери. В годы советской власти продолжался процесс ассимиляции ваханцев таджиками, но ваханцы сохраняют своё этнонациональное самосознание; параллельно со 2-й половины XX века идёт процесс консолидации всех памирских народов в одну этническую общность[10].

Напишите отзыв о статье "Ваханцы"

Примечания

  1. [www.sphinxfineart.com/Sir-Thomas-Edward-Gordon-Aberdeen-Scotland-1832-1914-Lake-Victoria-Great-Pamir-May-2nd-1874-DesktopDefault.aspx?tabid=6&tabindex=5&objectid=143219 Sir Thomas Edward Gordon (1832—1914), «Lake Victoria, Great Pamir, May 2nd, 1874»]
  2. www.pamirian.ru/Wakhi_language_transition.pdf
  3. [pamirian.ru/42.html Памирцы в России]
  4. [www.demoscope.ru/weekly/2005/0191/analit05.php Итоги переписи населения Таджикистана 2000 года: национальный, возрастной, половой, семейный и образовательный составы]
  5. Или свыше 7 тысяч человек (в пределах бывшего СССР, перепись 1959 года)
  6. [www.rkabuli.20m.com/index_3.html Badakhshan March 20, 2003] Численность населения района Вахан (в провинции Бадахшан) — 13 тыс. чел. в 2003 г.
  7. Бобринский 1908:35-36
  8. Бобринский 1908:24-26
  9. Стеблин-Каменский 1975:192-202
  10. Камалиддинов 1996:47

Источники

  • Бобринский А. Горцы верховьев Пянджа. Ваханцы и ишкаимцы. М.,1908.
  • Большая советская энциклопедия: в 30 т. / гл. ред. А. М. Прохоров. — М.: Сов. энцикл., 1970—1981.
  • Камалиддинов Ш. С. Историческая география Южного Согда и Тохаристана по арабоязычным источникам IX — начала XIII вв. — Ташкент: Узбекистон, 1996.
  • Стеблин-Каменский И. Н. Повседневная и ритуальная пища ваханцев / Страны Востока. Вып.16. Памир. — М., 1975. — С.192-202.

Ссылки

  • [www.kyrgyz.ru/forum/index.php?showtopic=907 Ваханцы. Центральноазиатский исторический сервер]

Отрывок, характеризующий Ваханцы

Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.
– Дуняша! – прошептала она. – Дуняша! – вскрикнула она диким голосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней няне и девушкам.


17 го августа Ростов и Ильин, сопутствуемые только что вернувшимся из плена Лаврушкой и вестовым гусаром, из своей стоянки Янково, в пятнадцати верстах от Богучарова, поехали кататься верхами – попробовать новую, купленную Ильиным лошадь и разузнать, нет ли в деревнях сена.
Богучарово находилось последние три дня между двумя неприятельскими армиями, так что так же легко мог зайти туда русский арьергард, как и французский авангард, и потому Ростов, как заботливый эскадронный командир, желал прежде французов воспользоваться тем провиантом, который оставался в Богучарове.
Ростов и Ильин были в самом веселом расположении духа. Дорогой в Богучарово, в княжеское именье с усадьбой, где они надеялись найти большую дворню и хорошеньких девушек, они то расспрашивали Лаврушку о Наполеоне и смеялись его рассказам, то перегонялись, пробуя лошадь Ильина.
Ростов и не знал и не думал, что эта деревня, в которую он ехал, была именье того самого Болконского, который был женихом его сестры.
Ростов с Ильиным в последний раз выпустили на перегонку лошадей в изволок перед Богучаровым, и Ростов, перегнавший Ильина, первый вскакал в улицу деревни Богучарова.
– Ты вперед взял, – говорил раскрасневшийся Ильин.
– Да, всё вперед, и на лугу вперед, и тут, – отвечал Ростов, поглаживая рукой своего взмылившегося донца.
– А я на французской, ваше сиятельство, – сзади говорил Лаврушка, называя французской свою упряжную клячу, – перегнал бы, да только срамить не хотел.
Они шагом подъехали к амбару, у которого стояла большая толпа мужиков.
Некоторые мужики сняли шапки, некоторые, не снимая шапок, смотрели на подъехавших. Два старые длинные мужика, с сморщенными лицами и редкими бородами, вышли из кабака и с улыбками, качаясь и распевая какую то нескладную песню, подошли к офицерам.
– Молодцы! – сказал, смеясь, Ростов. – Что, сено есть?
– И одинакие какие… – сказал Ильин.
– Развесе…oo…ооо…лая бесе… бесе… – распевали мужики с счастливыми улыбками.
Один мужик вышел из толпы и подошел к Ростову.
– Вы из каких будете? – спросил он.
– Французы, – отвечал, смеючись, Ильин. – Вот и Наполеон сам, – сказал он, указывая на Лаврушку.
– Стало быть, русские будете? – переспросил мужик.
– А много вашей силы тут? – спросил другой небольшой мужик, подходя к ним.
– Много, много, – отвечал Ростов. – Да вы что ж собрались тут? – прибавил он. – Праздник, что ль?
– Старички собрались, по мирскому делу, – отвечал мужик, отходя от него.
В это время по дороге от барского дома показались две женщины и человек в белой шляпе, шедшие к офицерам.
– В розовом моя, чур не отбивать! – сказал Ильин, заметив решительно подвигавшуюся к нему Дуняшу.
– Наша будет! – подмигнув, сказал Ильину Лаврушка.
– Что, моя красавица, нужно? – сказал Ильин, улыбаясь.
– Княжна приказали узнать, какого вы полка и ваши фамилии?
– Это граф Ростов, эскадронный командир, а я ваш покорный слуга.
– Бе…се…е…ду…шка! – распевал пьяный мужик, счастливо улыбаясь и глядя на Ильина, разговаривающего с девушкой. Вслед за Дуняшей подошел к Ростову Алпатыч, еще издали сняв свою шляпу.
– Осмелюсь обеспокоить, ваше благородие, – сказал он с почтительностью, но с относительным пренебрежением к юности этого офицера и заложив руку за пазуху. – Моя госпожа, дочь скончавшегося сего пятнадцатого числа генерал аншефа князя Николая Андреевича Болконского, находясь в затруднении по случаю невежества этих лиц, – он указал на мужиков, – просит вас пожаловать… не угодно ли будет, – с грустной улыбкой сказал Алпатыч, – отъехать несколько, а то не так удобно при… – Алпатыч указал на двух мужиков, которые сзади так и носились около него, как слепни около лошади.
– А!.. Алпатыч… А? Яков Алпатыч!.. Важно! прости ради Христа. Важно! А?.. – говорили мужики, радостно улыбаясь ему. Ростов посмотрел на пьяных стариков и улыбнулся.
– Или, может, это утешает ваше сиятельство? – сказал Яков Алпатыч с степенным видом, не заложенной за пазуху рукой указывая на стариков.
– Нет, тут утешенья мало, – сказал Ростов и отъехал. – В чем дело? – спросил он.
– Осмелюсь доложить вашему сиятельству, что грубый народ здешний не желает выпустить госпожу из имения и угрожает отпречь лошадей, так что с утра все уложено и ее сиятельство не могут выехать.
– Не может быть! – вскрикнул Ростов.
– Имею честь докладывать вам сущую правду, – повторил Алпатыч.
Ростов слез с лошади и, передав ее вестовому, пошел с Алпатычем к дому, расспрашивая его о подробностях дела. Действительно, вчерашнее предложение княжны мужикам хлеба, ее объяснение с Дроном и с сходкою так испортили дело, что Дрон окончательно сдал ключи, присоединился к мужикам и не являлся по требованию Алпатыча и что поутру, когда княжна велела закладывать, чтобы ехать, мужики вышли большой толпой к амбару и выслали сказать, что они не выпустят княжны из деревни, что есть приказ, чтобы не вывозиться, и они выпрягут лошадей. Алпатыч выходил к ним, усовещивая их, но ему отвечали (больше всех говорил Карп; Дрон не показывался из толпы), что княжну нельзя выпустить, что на то приказ есть; а что пускай княжна остается, и они по старому будут служить ей и во всем повиноваться.
В ту минуту, когда Ростов и Ильин проскакали по дороге, княжна Марья, несмотря на отговариванье Алпатыча, няни и девушек, велела закладывать и хотела ехать; но, увидав проскакавших кавалеристов, их приняли за французов, кучера разбежались, и в доме поднялся плач женщин.
– Батюшка! отец родной! бог тебя послал, – говорили умиленные голоса, в то время как Ростов проходил через переднюю.
Княжна Марья, потерянная и бессильная, сидела в зале, в то время как к ней ввели Ростова. Она не понимала, кто он, и зачем он, и что с нею будет. Увидав его русское лицо и по входу его и первым сказанным словам признав его за человека своего круга, она взглянула на него своим глубоким и лучистым взглядом и начала говорить обрывавшимся и дрожавшим от волнения голосом. Ростову тотчас же представилось что то романическое в этой встрече. «Беззащитная, убитая горем девушка, одна, оставленная на произвол грубых, бунтующих мужиков! И какая то странная судьба натолкнула меня сюда! – думал Ростов, слушяя ее и глядя на нее. – И какая кротость, благородство в ее чертах и в выражении! – думал он, слушая ее робкий рассказ.
Когда она заговорила о том, что все это случилось на другой день после похорон отца, ее голос задрожал. Она отвернулась и потом, как бы боясь, чтобы Ростов не принял ее слова за желание разжалобить его, вопросительно испуганно взглянула на него. У Ростова слезы стояли в глазах. Княжна Марья заметила это и благодарно посмотрела на Ростова тем своим лучистым взглядом, который заставлял забывать некрасивость ее лица.
– Не могу выразить, княжна, как я счастлив тем, что я случайно заехал сюда и буду в состоянии показать вам свою готовность, – сказал Ростов, вставая. – Извольте ехать, и я отвечаю вам своей честью, что ни один человек не посмеет сделать вам неприятность, ежели вы мне только позволите конвоировать вас, – и, почтительно поклонившись, как кланяются дамам царской крови, он направился к двери.
Почтительностью своего тона Ростов как будто показывал, что, несмотря на то, что он за счастье бы счел свое знакомство с нею, он не хотел пользоваться случаем ее несчастия для сближения с нею.
Княжна Марья поняла и оценила этот тон.
– Я очень, очень благодарна вам, – сказала ему княжна по французски, – но надеюсь, что все это было только недоразуменье и что никто не виноват в том. – Княжна вдруг заплакала. – Извините меня, – сказала она.
Ростов, нахмурившись, еще раз низко поклонился и вышел из комнаты.


– Ну что, мила? Нет, брат, розовая моя прелесть, и Дуняшей зовут… – Но, взглянув на лицо Ростова, Ильин замолк. Он видел, что его герой и командир находился совсем в другом строе мыслей.
Ростов злобно оглянулся на Ильина и, не отвечая ему, быстрыми шагами направился к деревне.
– Я им покажу, я им задам, разбойникам! – говорил он про себя.