Вашкевич, Владимир Романович

	Владимир Романович Вашкевич
Дата рождения	17 (30) марта 1900
Место рождения	мест. Зембин, Борисовский уезд, Минская губерния, Российская Империя (ныне — Борисовский район Минской области)
Дата смерти	10 июня 1970 (70 лет)
Место смерти	Москва
Принадлежность	СССР
Род войск	кавалерия, пехота
Годы службы	1918—1961
Звание	<imagemap>: неверное или отсутствующее изображениеГенерал-полковник
Сражения/войны	Гражданская война: Западный фронт; Юго-Западный фронт; Великая Отечественная война: Западный фронт; Калининский фронт; Орловская операция (1943); Вторая Ржевско-Сычёвская операция; Псковско-Островская операция; Тартуская операция; Рижская операция (1944);

В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Вашкевич.

Влади́мир Рома́нович Вашке́вич (17 [30] марта 1900, мест. Зембин Борисовского уезда Минской губернии (ныне — Борисовского района Минской области) — 10 июня 1970, Москва) — советский военачальник, генерал-полковник (1954).

Биография

Гражданская война

С 1918 года — в РККА. С 1919 года — член КПСС. В 1920 году окончил 2-е Петроградские кавалерийские курсы, в 1923 году — Высшую кавалерийскую школу.

В Гражданскую войну участвовал в боях на Западном и Юго-Западном фронтах, пройдя путь от командира взвода до помощника комиссара кавалерийского полка. В период 1923 по 1925 год был командиром эскадрона, начальником штаба кавалерийского полка, начальником оперативной части кавалерийской дивизии.

В 1928 году окончил Военную академию имени М. В. Фрунзе и до 1931 года служил начальником штаба отдельной кавалерийской бригады. В 1931—35 — в адъюнктуре и на преподавательской и командной работе в Военной академия имени М. В. Фрунзе.

В 1935-37 годах — командир и комиссар кавалерийской дивизии, с 1937-го — начальник штаба кавалерийского корпуса.

С 1939 года — вновь на преподавательской работе.

Великая Отечественная война

С июля 1941 по май 1945 года находился в действующей армии.

Командовал 2-й дивизией народного ополчения Сталинского района Москвы (с сентября 1941 года — 2-я стрелковая дивизия), затем 5-й и 359-й стрелковыми дивизиями (1941—42) на Западном и Калининском фронтах.

В 1942—44 годах — начальник штаба 20-й армии, управлял действиями армии в Орловской и 2-й Ржевско-Сычёвской операциях.

Будучи начальником штаба 3-го Прибалтийского фронта (с апреля 1944 года) принимал активное участие в разработке и проведении Псковско-Островской, Тартуской и Рижской операций, проделал большую работу по совершенствованию управления войсками фронта при освобождении Прибалтики.

Послевоенные годы

Начальник штаба Прибалтийского (1945—51) и Закавказского (1953—54) военных округов.

В 1952 году окончил Высшие Академические курсы при Военной академии Генштаба ВС СССР.

С 1954 года — на военно-дипломатической работе в ПНР.

С 1955 года по 1956 год — начальник кафедры в Академии Генштаба. С 1956 года на научной работе^[1].

С 1961 года — в отставке.

Награды

Напишите отзыв о статье "Вашкевич, Владимир Романович"

Примечания

↑ Памяць: Гіст.-дакум. хроніка г. Барысава і Барысаўскага р-на / Рэдкал. Г. П. Пашкоў (гал. рэд.) [і інш.]. — Мн., 1997. — С. 707. — ISBN 985-11-0077-3.

Ссылки

[victory.mil.ru/people/01/01/vashkevich.html]

Отрывок, характеризующий Вашкевич, Владимир Романович

Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.

Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.

[1] Памяць: Гіст.-дакум. хроніка г. Барысава і Барысаўскага р-на / Рэдкал. Г. П. Пашкоў (гал. рэд.) [і інш.]. — Мн., 1997. — С. 707. — ISBN 985-11-0077-3.

[1]