Введение во храм Пресвятой Богородицы

Статья — о церковном праздновании. О славянской обрядности см. статью Введенье (праздник)

Введе́ние во храм Пресвято́й Богоро́дицы (греч. Εἴσοδος τῆς ῾Υπεραγίας Θεοτόκου ἐν τῷ Ναῷ, лат. Praesentatio S. Mariae in templo) — христианский праздник, основанный на поздних апокрифах о том, что родители Богородицы святой Иоаким и святая Анна, исполняя обет посвятить своего ребёнка Богу, в трёхлетнем возрасте привели свою дочь Марию в Иерусалимский храм, при котором она жила до своего обручения с праведным Иосифом.

В Православной церкви принадлежит к числу двунадесятых праздников. Иерусалимская, Русская, Грузинская, Сербская православные церкви, а также Украинская грекокатолическая церковь (в пределах Украины), старообрядцы и некоторые иные празднуют Введение 21 ноября (4 декабря) по юлианскому календарю (в XX—XXI веках 21 ноября по юлианскому календарю соответствует 4 декабря по григорианскому).

В Католической церкви в настоящее время данный праздник имеет ранг «memoria» (память) и отмечается 21 ноября по григорианскому календарю; в Коптской церкви — 29 ноября.

Описание события

О событиях, послуживших основой для праздника, сообщают апокрифы: «Протоевангелие Иакова» (вторая половина II века) и латинское «Евангелие псевдо-Матфея» (IX век). Данные источники отличаются в деталях.

Есть также более поздний рассказ о Введении, очень кратко пересказывающий Протоевангелие Иакова, в Минологии Василия II (конец X века) и в Синаксаре Константинопольской церкви (X век). Начиная с IX века появляется ряд сочинений христианских авторов, повествующих о данном событии. Это сочинения Георгия Никомидийского, Феофилакта Болгарского, сочинение неизвестного автора (в разных рукописях подписанное разными именами: Андрей Критский, Георгий Никомидийский, Евфимий патриарх Терновский), сочинение, подписанное именем Германа архиепископа Константинопольского, сочинение, подписанное именем Тарасия архиепископа Константинопольского, а также сочинение неизвестного, автора, помещенное в Великий Синаксарь. Перечисленные сочинения были к середине XVI века, не только переведены на славянский, но и собраны в одной книге. Они помещены митрополитом Макарием в Великих Четье Минеях. Кроме того, две омилии на Введение написал Григорий Палама, но эти сочинения переведены в более позднее время на русский язык.

Согласно данным источникам, когда перед зачатием Богородицы её матери святой Анне явился ангел с вестью о предстоящем рождении ею ребёнка, то она дала обет: «Если я рожу дитя мужского или женского пола, отдам его в дар Господу моему, и оно будет служить Ему всю свою жизнь».

Когда Пресвятой Деве исполнилось три года, родители решили выполнить своё обещание:

И вот исполнилось Ребёнку три года, и сказал Иоаким: Позовите непорочных дочерей иудейских, и пусть они возьмут светильники и будут стоять с зажжёнными [светильниками], чтобы Дитя не воротилось назад и чтобы полюбила Она в сердце своём храм Господнен.

В Храме Марию встретил первосвященник (православное предание считает, что это был Захария, отец Иоанна Предтечи) со множеством священников. Родители поставили Марию на первую ступень лестницы, которая вела ко входу в Храм. Согласно «Евангелию Псевдо-Матфея»:

…когда Она была поставлена перед храмом Господа, Она поднялась бегом на пятнадцать ступеней, не оборачиваясь назад и не зовя родителей своих, как это обыкновенно делают дети. И все были исполнены удивления при виде этого, и священники храма были в изумлении.

Затем, по преданию, первосвященник, по внушению свыше, ввёл Деву Марию в Святая святых, куда из всех людей только раз в году входил первосвященник с очистительной жертвенной кровью. Все присутствовавшие в храме дивились необыкновенному событию.

Согласно Протоевангелию Иакова, в Храме Мария находилась до двенадцати лет, когда по указанию ангела священник Захария устроил смотр женихов, на котором по чудесно расцветшему посоху в мужья Марии был выбран вдовец Иосиф.

У христианских вышеперечисленных авторов сообщаются подробности жизни Девы Марии: Мария живёт в самом Храме, во Святая Святых, и здесь ей пищу и питье с небес, до конца её пребывания в Храме, приносит архангел Гавриил; когда Деве Марии исполняется 12 лет архангел Гавриил приносит Благовещение Марии, и Дева Богородица покидает Храм. Данное описание пересказано в греческих текстах Минеи, которые переведены на церковно-славянский и по которым совершают богослужение в греческих и православных церквах до настоящего времени.

Апокрифическое сочинение «Евангелие Псевдо-Матфея» сообщает, что "во время пребывания Пречистой Девы в Иерусалимском храме она воспитывалась до 14 лет в обществе благочестивых дев, в помещении вне Храма, прилежно читала Священное Писание, занималась рукоделием и постоянно молилась и возрастала в любви к Богу". «Евангелие Псевдо-Матфея» сообщает, что Мария с утра до третьего часа дня проводила время в молитве, затем до девятого часа занималась рукоделием, а потом вновь молилась, пока ей не являлся ангел с пищей.

Димитрий Ростовский в конце XVII века составил собственное оригинальное сочинение «Сказание о Входе во храм Пресвятой Богородицы и Приснодевы Марии», описывающее данное событие и поместил его в Жития святых, согласно этому сочинению Мария жила в неком помещении внутри Храма вместе с девами; девицы более взрослые учили Марию рукоделию и с ними она изучала Священное Писание; жизнь Марии была строго по расписанию: с раннего утра до 9 часов утра Мария молилась во Святая Святых; с 9 часов утра до 15 часов упражнялась в рукоделии или чтении книг; с 15 часов снова начинала свою молитву, и не прекращала её до тех пор, пока не являлся ей ангел, из рук которого она обыкновенно принимала пищу. Димитрий также приводит рассказ Григория Никомидийского о посещении Марии в Храме ангелом: «Она пребывала в общении с Ангелами. Это и Захария узнал; ибо когда он, по обычаю священническому, был в алтаре, то увидел, что кто-то необычайного вида, беседует с Девою и подаёт Ей пищу. Это был явившийся Ангел; и удивился Захария, размышляя в себе: что это за новое и необычайное явление?».

Иероним Стридонский, упоминая посещение Марии ангелом, однако указывает: «Если бы кто спросил меня: как проводила время юности Пресвятая Дева, я бы ответил ему: то известно Самому Богу и Архангелу Гавриилу, неотступному хранителю Её».

Богословское толкование

Наиболее полно богословское толкование введения Богородицы во Храм дано у Григория Паламы в его Слове «На Введение во храм Пресвятой Богородицы». В нём святитель рассказывает историю праздника, приводит своё мнение о причинах избрания Богом Марии матерью Иисуса Христа, а в заключении объясняет причину введения её в Святая святых Иерусалимского храма:

…почему Избранная с начала века среди избранных оказалась Святою из святых. Имевшая Своё тело чище самих очищенных добродетелью духов, так что оно могло принять Само Ипостасное Слово Пребезначального Отца, — Приснодева Мария, как Сокровище Божие, по достоянию ныне помещена была во Святое святых, чтобы в надлежащее время, как и было, послужить к обогащению и к премирному украшению.

Установление празднования

Введение во храм наиболее поздний двунадесятый праздник. Некоторые исследователи предполагают его появление с построением Юстинианом новой Богородичной церкви в Иерусалиме в 543 году. Но эта версия является лишь гипотезой, не имеющей никаких документальных подтверждений.

Первые документальные свидетельства появления праздника Введения это некоторые месяцесловы VIII века, в которых он обозначен. Существуют также две гомилии на этот праздник, приписанные патриарху Герману.

Православная церковь

Праздник указан в некоторых месяцесловах VIII века, но краткое его описание свидетельствует об отсутствии особой торжественности его совершения. Первые гомилии, посвящённые этому празднику были приписаны константинопольскому патриарху Герману († 733 год), более поздние гомилии написаны патриархом Тарасием († 806 год).

Широкое распространение праздник получил только с IX века, стихиры на литии которого написаны Георгием Никомидийским, появляются и два канона праздника: Георгия Никомидийского и Василия Пагариота, архиепископа Кесарийского. Однако до XIV века не входил в число двунадесятых. Об этом свидетельствуют указания Феодора Продрома (XII век) и Никифора Каллиста (XIV век). При этом согласно студийским и иерусалимским Типиконам XI—XIV веков введение Богородицы во Храм отмечалось почти так же торжественно, как и прочие двунадесятые праздники. Но всё же даже в Типиконах XVII века ряд особенностей службы Введения показывают, что статус этого праздника несколько уступает статусу других двунадесятых праздников.

Христианские храмы, освящённые в честь этого праздника, именуются Введенскими. В частности, в Москве имеется Введенское кладбище.

Тропарь, кондак и задостойник на Введение во храм Пресвятой Богородицы.

	На греческом	На церковнославянском(транслитерация)	На русском
Тропарь праздника, глас 4 (Ἦχος δ')	Σήμερον τῆς εὐδοκίας Θεοῦ τὸ προοίμιον, καὶ τῆς τῶν ἀνθρώπων σωτηρίας ἡ προκήρυξις· Ἐν Ναῷ τοῦ Θεοῦ τρανῶς ἡ Παρθένος δείκνυται, καὶ τὸν Χριστὸν τοῖς πᾶσι προκαταγγέλλεται. Αὐτῇ καὶ ἡμεῖς μεγαλοφώνως βοήσωμεν· Χαῖρε τῆς οἰκονομίας τοῦ Κτίστου ἡ ἐκπλήρωσις.	Днесь благово́ления Бо́жия предображе́ние и человеко́в спасе́ния пропове́дание в хра́ме Бо́жии я́сно Де́ва явля́ется и Христа́ всем предвозвеща́ет. Той и мы велегла́сно возопии́м: ра́дуйся, смотре́ния Зижди́телева исполне́ние.	В сей день – предзнаменование Божия благоволения и спасения людей предвестие: в храме Божием Дева открыто является и Христа всем предвозвещает. Ей и мы громогласно воззовем: "Радуйся, предначертанного Создателем исполнение!"
Кондак праздника, глас 4 (Ἦχος δ')	Ὁ καθαρώτατος ναὸς τοῦ Σωτῆρος, ἡ πολυτίμητος παστὰς καὶ Παρθένος, τὸ ἱερὸν θησαύρισμα τῆς δόξης τοῦ Θεοῦ, σήμερον εἰσάγεται, ἐν τῷ οἴκῳ Κυρίου, τὴν χάριν συνεισάγουσα, τὴν ἐν Πνευματι Θείῳ· ἣν ἀνυμνοῦσιν Ἄγγελοι Θεοῦ· Αὕτη ὑπάρχει σκηνὴ ἐπουράνιος.	Пречи́стый храм Спа́сов, многоце́нный черто́г и Де́ва, свяще́нное сокро́вище сла́вы Бо́жия, днесь вво́дится в дом Госпо́день, благода́ть совводя́щи, Я́же в Ду́се Боже́ственном, Ю́же воспева́ют А́нгели Бо́жии: Сия́ есть селе́ние Небе́сное.	Чистейший храм Спасителя, многоценный чертог и Дева, священное сокровище славы Божией, в сей день вводится в дом Господень, вводя благодать с Собою, ту, что в Духе Божественном. Её воспевает Ангелы Божии; Она – скиния Небесная.
Задостойник праздника, глас 4 (Ἦχος δ')	«Ὡς ἐμψύχῳ Θεοῦ κιβωτῷ, ψαυέτω μηδαμῶς χεὶρ ἀμυήτων, χείλη δὲ πιστῶν, τῇ Θεοτόκῳ ἀσιγήτως, φωνὴν τοῦ Ἀγγέλου ἀναμέλποντα, ἐν ἀγαλλιάσει βοάτω· Ὄντως ἀνωτέρα πάντων, ὑπάρχεις Παρθένε ἁγνή».	Я́ко одуше́вленному Бо́жию киво́ту да ника́коже ко́снется рука́ скве́рных, устне́ же ве́рных Богоро́дице немо́лчно, глас А́нгела воспева́юще, с ра́достию да вопию́т: и́стинно вы́шши всех еси́, Де́во Чи́стая.	Пусть одушевленного Божия Ковчега отнюдь не касается рука непосвященных, но уста верных не умолкая, воспевая возглас Ангела, в радости Богородице да взывают: "Истинно выше всех Ты, Дева чистая!"

Католическая церковь

На Западе праздник был известен с IX века в Сицилии, где проживало много православных греков. В XI веке, захватившие остров норманны, принесли этот праздник в Англию. Широкое распространение в Европе праздник Введения получил только во второй половине XIV века. В 1340 году в ответ на обращение Филиппа де Мезьера, канцлера иерусалимского короля, ввести этот праздник в Католической церкви по примеру греков папа Григорий XI разрешил совершение службы Введения только в качестве вотивной.

Во Франции праздник получил распространение в XV веке благодаря королю Карлу V, который в XIV веке повелел совершать службу Введения в своей придворной часовне в Париже. В общий календарь Римско-католической церкви праздник Введения включил папа Сикст V в 1585 году.

Иконография

Центром композиции введения Богородицы во храм является фигура Марии, которая изображается значительно меньше других фигур, но при этом она одета в мафорий, являющийся традиционной одеждой замужних женщин. Рядом с Марией изображаются её родители, приведшие её в храм. За ними может изображаться процессия дев, сопровождавших Марию по дороге из Назарета в Иерусалим. В храме, символически изображаемом в виде кивория, Деву Марию встречает священник Захария. Трёхлетняя Мария обычно ведёт себя как маленькая рассудительная женщина — уверенно преодолевает 15 больших ступеней лестницы, не оборачиваясь назад и вызывая восхищённое изумление первосвященника, который радостно раскрывает ей объятья. Ступеней 15 — как и псалмов, которые называются восходящими, их произносили паломники, поднимающиеся в храм.

Согласно апокрифическому рассказу изображается лестница, по которой трёхлетняя Мария самостоятельно вошла в Храм. Дополнительно может присутствовать изображение Марии, питаемой ангелом в храме. На иконах данная композиция изображается отдельным клеймом.

В Ерминии Дионисия Фурноаграфиота приводятся следующие указания по написанию икон, посвящённых данному празднику:

В глубине храма в дверях с тремя ступенями стоит пророк Захария в иерейской одежде, протянув руки к пресвятой Марии, которая, будучи трёх лет, восходит по ступеням, протянув одну ручку к Захарии, а в другой держа свечу. Позади Неё Иоаким и Анна смотрят друг на друга и указывают на Неё, а подле них стоят девицы со свечами. В одной горнице храма под благолепною сению сидит Пресвятая и принимает хлеб от архангела Гавриила, который, подавая Ей эту снедь, благословляет Её.

Литература

• [www.biblioteka3.ru/biblioteka/pravoslavnaja-bogoslovskaja-jenciklopedija/tom-3/vvedenie.html Введение во храм Пресвятой Богородицы] // Православная Богословская Энциклопедия. Том 3. Издание Петроград. Приложение к духовному журналу «Странник» за 1902 г.
• [www.pravenc.ru/text/149979.html Введение во храм Пресвятой Богородицы] // Православная энциклопедия. Том VII. — М.: Церковно-научный центр «Православная энциклопедия», 2004. — С. 343-348. — 752 с. — 39 000 экз. — ISBN 5-89572-010-2
• [itunes.apple.com/us/book/vvedenie-vo-hram-presvatoj/id529773680?ls=1 Введение во храм Пресвятой Богородицы. Богослужебные указания для священнослужителей.] (Составитель протоиерей Виталий Грищук) – СПб.: Санкт-Петербургская православная духовная академия, 2013г. (в формате iBooks).
• Минологий Василия II 21 ноября ([books.google.ru/books?id=68YUAAAAQAAJ&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q&f=false PG 117 col. 172])
• [commons.wikimedia.org/w/index.php?title=File:%D0%92%D0%95%D0%9B%D0%98%D0%9A%D0%98%D0%95_%D0%9C%D0%98%D0%9D%D0%95%D0%98_%D0%A7%D0%95%D0%A2%D0%AC%D0%98,_%D1%81%D0%BE%D0%B1%D1%80%D0%B0%D0%BD%D0%BD%D1%8B%D0%B5_%D0%B2%D1%81%D0%B5%D1%80%D0%BE%D1%81%D1%81%D0%B8%D0%B9%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%BC_%D0%BC%D0%B8%D1%82%D1%80%D0%BE%D0%BF%D0%BE%D0%BB%D0%B8%D1%82%D0%BE%D0%BC_%D0%9C%D0%B0%D0%BA%D0%B0%D1%80%D0%B8%D0%B5%D0%BC._%D0%9D%D0%BE%D1%8F%D0%B1%D1%80%D1%8C,_%D0%B4%D0%BD%D0%B8_17-22._%D0%9C%D0%BE%D1%81%D0%BA%D0%B2%D0%B0.,_1914.djvu&page=166 ВЕЛИКИЕ МИНЕИ ЧЕТЬИ, собранные всероссийским митрополитом Макарием. Ноябрь, дни 17-22. Москва., 1914. стр. 166]
• [books.google.ru/books?id=eTYRAAAAYAAJ&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q&f=false PG 126 col. 130 Феофилакт Болгарский «Λόγος εἰς τὴν ἑορτὴν τὴν Εἴσοδος τῆς ῾Υπεραγίας Δεσποίνης ἡμῶν Θεοτόκου» («Слово на праздник Введения Пресвятой Госпожи нашей Богородицы»)]

Ссылки

• [days.pravoslavie.ru/design/canon.php?id=587 Введение во храм Пресвятой Богородицы. Святоотеческое и литургическое освещение праздника] на сайте Православие.Ru
• [rus-icons.narod.ru/part6/part62/photo65.html Введение во храм Пресвятой Богородицы (галерея икон)]
• [www.saint.gr/2497/saint.aspx Ορθόδοξος συναξαριστής. Εισόδια της Θεοτόκου]
• [commons.wikimedia.org/w/index.php?title=File%3ADownloaded_(3).pdf&page=195 Θησαυρός Δαμασκηνού, υποδιακόνου και Στουδίτου, του Θεσσαλονικέως : Μετά της προσθήκης εν τω τέλει και ετέρων επτά Λόγων ψυχοφελεστάτων, και της εξηγήσεως του Πάτερ ημών. σελ. 195]
• [old.stsl.ru/manuscripts/medium.php?col=1&manuscript=670&pagefile=670-0520 670. (406.) Минея четья мес. ноябрь, полууст. крупный, ХVІ века л. 519. Мес. тогоже в 21, иже в святых отца нашего Германа, архиеп. Костянтинаграда бывшаго, Похвала пресв. госпоже Владычици нашей Богородици, егда внесена бысть в церковь родителема своима, треми леты сущи. Там же. л. 525. В тойже день, св. Еуфимия инока тръновскаго на Внос церковный пресв. Богородица, егда от родителю трею лет вдана бысть. Там же. л. 533 об. В тойже день, иже в святых отца нашего Тарасиа, архиеп. Коньстантинаграда, Слово о пресв. Владычице нашей Богородици, егда приведена бысть в церковь. Нач. Светлое и преславное настоящее тържество. (Лист 517)]
• [books.google.ru/books?id=KrPeq1GEi4AC&pg=PA240&dq=De+probatis+sanctorum+historiis&hl=ru&sa=X&ei=1KqlVLr7DqPnygPa2IKICw&ved=0CDUQ6AEwAw#v=onepage&q=De%20probatis%20sanctorum%20historiis&f=false De probatis sanctorum historiis. Laurentius Surius. т. 6, 1581. p. 517]

Отрывок, характеризующий Введение во храм Пресвятой Богородицы

– Папенька, он мерзавец и вор, я знаю. И что сделал, то сделал. А ежели вы не хотите, я ничего не буду говорить ему.
– Нет, моя душа (граф был смущен тоже. Он чувствовал, что он был дурным распорядителем имения своей жены и виноват был перед своими детьми но не знал, как поправить это) – Нет, я прошу тебя заняться делами, я стар, я…
– Нет, папенька, вы простите меня, ежели я сделал вам неприятное; я меньше вашего умею.
«Чорт с ними, с этими мужиками и деньгами, и транспортами по странице, думал он. Еще от угла на шесть кушей я понимал когда то, но по странице транспорт – ничего не понимаю», сказал он сам себе и с тех пор более не вступался в дела. Только однажды графиня позвала к себе сына, сообщила ему о том, что у нее есть вексель Анны Михайловны на две тысячи и спросила у Николая, как он думает поступить с ним.
– А вот как, – отвечал Николай. – Вы мне сказали, что это от меня зависит; я не люблю Анну Михайловну и не люблю Бориса, но они были дружны с нами и бедны. Так вот как! – и он разорвал вексель, и этим поступком слезами радости заставил рыдать старую графиню. После этого молодой Ростов, уже не вступаясь более ни в какие дела, с страстным увлечением занялся еще новыми для него делами псовой охоты, которая в больших размерах была заведена у старого графа.


Уже были зазимки, утренние морозы заковывали смоченную осенними дождями землю, уже зелень уклочилась и ярко зелено отделялась от полос буреющего, выбитого скотом, озимого и светло желтого ярового жнивья с красными полосами гречихи. Вершины и леса, в конце августа еще бывшие зелеными островами между черными полями озимей и жнивами, стали золотистыми и ярко красными островами посреди ярко зеленых озимей. Русак уже до половины затерся (перелинял), лисьи выводки начинали разбредаться, и молодые волки были больше собаки. Было лучшее охотничье время. Собаки горячего, молодого охотника Ростова уже не только вошли в охотничье тело, но и подбились так, что в общем совете охотников решено было три дня дать отдохнуть собакам и 16 сентября итти в отъезд, начиная с дубравы, где был нетронутый волчий выводок.
В таком положении были дела 14 го сентября.
Весь этот день охота была дома; было морозно и колко, но с вечера стало замолаживать и оттеплело. 15 сентября, когда молодой Ростов утром в халате выглянул в окно, он увидал такое утро, лучше которого ничего не могло быть для охоты: как будто небо таяло и без ветра спускалось на землю. Единственное движенье, которое было в воздухе, было тихое движенье сверху вниз спускающихся микроскопических капель мги или тумана. На оголившихся ветвях сада висели прозрачные капли и падали на только что свалившиеся листья. Земля на огороде, как мак, глянцевито мокро чернела, и в недалеком расстоянии сливалась с тусклым и влажным покровом тумана. Николай вышел на мокрое с натасканной грязью крыльцо: пахло вянущим лесом и собаками. Чернопегая, широкозадая сука Милка с большими черными на выкате глазами, увидав хозяина, встала, потянулась назад и легла по русачьи, потом неожиданно вскочила и лизнула его прямо в нос и усы. Другая борзая собака, увидав хозяина с цветной дорожки, выгибая спину, стремительно бросилась к крыльцу и подняв правило (хвост), стала тереться о ноги Николая.
– О гой! – послышался в это время тот неподражаемый охотничий подклик, который соединяет в себе и самый глубокий бас, и самый тонкий тенор; и из за угла вышел доезжачий и ловчий Данило, по украински в скобку обстриженный, седой, морщинистый охотник с гнутым арапником в руке и с тем выражением самостоятельности и презрения ко всему в мире, которое бывает только у охотников. Он снял свою черкесскую шапку перед барином, и презрительно посмотрел на него. Презрение это не было оскорбительно для барина: Николай знал, что этот всё презирающий и превыше всего стоящий Данило всё таки был его человек и охотник.
– Данила! – сказал Николай, робко чувствуя, что при виде этой охотничьей погоды, этих собак и охотника, его уже обхватило то непреодолимое охотничье чувство, в котором человек забывает все прежние намерения, как человек влюбленный в присутствии своей любовницы.
– Что прикажете, ваше сиятельство? – спросил протодиаконский, охриплый от порсканья бас, и два черные блестящие глаза взглянули исподлобья на замолчавшего барина. «Что, или не выдержишь?» как будто сказали эти два глаза.
– Хорош денек, а? И гоньба, и скачка, а? – сказал Николай, чеша за ушами Милку.
Данило не отвечал и помигал глазами.
– Уварку посылал послушать на заре, – сказал его бас после минутного молчанья, – сказывал, в отрадненский заказ перевела, там выли. (Перевела значило то, что волчица, про которую они оба знали, перешла с детьми в отрадненский лес, который был за две версты от дома и который был небольшое отъемное место.)
– А ведь ехать надо? – сказал Николай. – Приди ка ко мне с Уваркой.
– Как прикажете!
– Так погоди же кормить.
– Слушаю.
Через пять минут Данило с Уваркой стояли в большом кабинете Николая. Несмотря на то, что Данило был не велик ростом, видеть его в комнате производило впечатление подобное тому, как когда видишь лошадь или медведя на полу между мебелью и условиями людской жизни. Данило сам это чувствовал и, как обыкновенно, стоял у самой двери, стараясь говорить тише, не двигаться, чтобы не поломать как нибудь господских покоев, и стараясь поскорее всё высказать и выйти на простор, из под потолка под небо.
Окончив расспросы и выпытав сознание Данилы, что собаки ничего (Даниле и самому хотелось ехать), Николай велел седлать. Но только что Данила хотел выйти, как в комнату вошла быстрыми шагами Наташа, еще не причесанная и не одетая, в большом, нянином платке. Петя вбежал вместе с ней.
– Ты едешь? – сказала Наташа, – я так и знала! Соня говорила, что не поедете. Я знала, что нынче такой день, что нельзя не ехать.
– Едем, – неохотно отвечал Николай, которому нынче, так как он намеревался предпринять серьезную охоту, не хотелось брать Наташу и Петю. – Едем, да только за волками: тебе скучно будет.
– Ты знаешь, что это самое большое мое удовольствие, – сказала Наташа.
– Это дурно, – сам едет, велел седлать, а нам ничего не сказал.
– Тщетны россам все препоны, едем! – прокричал Петя.
– Да ведь тебе и нельзя: маменька сказала, что тебе нельзя, – сказал Николай, обращаясь к Наташе.
– Нет, я поеду, непременно поеду, – сказала решительно Наташа. – Данила, вели нам седлать, и Михайла чтоб выезжал с моей сворой, – обратилась она к ловчему.
И так то быть в комнате Даниле казалось неприлично и тяжело, но иметь какое нибудь дело с барышней – для него казалось невозможным. Он опустил глаза и поспешил выйти, как будто до него это не касалось, стараясь как нибудь нечаянно не повредить барышне.


Старый граф, всегда державший огромную охоту, теперь же передавший всю охоту в ведение сына, в этот день, 15 го сентября, развеселившись, собрался сам тоже выехать.
Через час вся охота была у крыльца. Николай с строгим и серьезным видом, показывавшим, что некогда теперь заниматься пустяками, прошел мимо Наташи и Пети, которые что то рассказывали ему. Он осмотрел все части охоты, послал вперед стаю и охотников в заезд, сел на своего рыжего донца и, подсвистывая собак своей своры, тронулся через гумно в поле, ведущее к отрадненскому заказу. Лошадь старого графа, игреневого меренка, называемого Вифлянкой, вел графский стремянной; сам же он должен был прямо выехать в дрожечках на оставленный ему лаз.
Всех гончих выведено было 54 собаки, под которыми, доезжачими и выжлятниками, выехало 6 человек. Борзятников кроме господ было 8 человек, за которыми рыскало более 40 борзых, так что с господскими сворами выехало в поле около 130 ти собак и 20 ти конных охотников.
Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение. Как только вышли за ограду, все без шуму и разговоров равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведшими к отрадненскому лесу.
Как по пушному ковру шли по полю лошади, изредка шлепая по лужам, когда переходили через дороги. Туманное небо продолжало незаметно и равномерно спускаться на землю; в воздухе было тихо, тепло, беззвучно. Изредка слышались то подсвистыванье охотника, то храп лошади, то удар арапником или взвизг собаки, не шедшей на своем месте.
Отъехав с версту, навстречу Ростовской охоте из тумана показалось еще пять всадников с собаками. Впереди ехал свежий, красивый старик с большими седыми усами.
– Здравствуйте, дядюшка, – сказал Николай, когда старик подъехал к нему.
– Чистое дело марш!… Так и знал, – заговорил дядюшка (это был дальний родственник, небогатый сосед Ростовых), – так и знал, что не вытерпишь, и хорошо, что едешь. Чистое дело марш! (Это была любимая поговорка дядюшки.) – Бери заказ сейчас, а то мой Гирчик донес, что Илагины с охотой в Корниках стоят; они у тебя – чистое дело марш! – под носом выводок возьмут.
– Туда и иду. Что же, свалить стаи? – спросил Николай, – свалить…
Гончих соединили в одну стаю, и дядюшка с Николаем поехали рядом. Наташа, закутанная платками, из под которых виднелось оживленное с блестящими глазами лицо, подскакала к ним, сопутствуемая не отстававшими от нее Петей и Михайлой охотником и берейтором, который был приставлен нянькой при ней. Петя чему то смеялся и бил, и дергал свою лошадь. Наташа ловко и уверенно сидела на своем вороном Арабчике и верной рукой, без усилия, осадила его.
Дядюшка неодобрительно оглянулся на Петю и Наташу. Он не любил соединять баловство с серьезным делом охоты.
– Здравствуйте, дядюшка, и мы едем! – прокричал Петя.
– Здравствуйте то здравствуйте, да собак не передавите, – строго сказал дядюшка.
– Николенька, какая прелестная собака, Трунила! он узнал меня, – сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.
«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
– Я сам… с усам, – сказал Настасья Ивановна.
– Шшшш! – зашикал граф и обратился к Семену.
– Наталью Ильиничну видел? – спросил он у Семена. – Где она?
– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.
– Так точно с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, – говорил Семен, зная, чем угодить барину.
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.
Граф оглянулся и направо увидал Митьку, который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал ему вперед, на другую сторону.
– Береги! – закричал он таким голосом, что видно было, что это слово давно уже мучительно просилось у него наружу. И поскакал, выпустив собак, по направлению к графу.
Граф и Семен выскакали из опушки и налево от себя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.
Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, повернул свою лобастую голову к собакам, и также мягко переваливаясь прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешника и показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине ее комочком, валясь вперед, сидел Данила без шапки с седыми, встрепанными волосами над красным, потным лицом.
– Улюлюлю, улюлю!… – кричал он. Когда он увидал графа, в глазах его сверкнула молния.
– Ж… – крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
– Про…ли волка то!… охотники! – И как бы не удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было: он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник не перехватил его.


Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.
«Нет, не будет этого счастья, думал Ростов, а что бы стоило! Не будет! Мне всегда, и в картах, и на войне, во всем несчастье». Аустерлиц и Долохов ярко, но быстро сменяясь, мелькали в его воображении. «Только один раз бы в жизни затравить матерого волка, больше я не желаю!» думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо и прислушиваясь к малейшим оттенкам звуков гона. Он взглянул опять направо и увидал, что по пустынному полю навстречу к нему бежало что то. «Нет, это не может быть!» подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек при совершении того, что было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье – и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперед и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седою спиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал не торопливо, очевидно убежденный, что никто не видит его. Ростов не дыша оглянулся на собак. Они лежали, стояли, не видя волка и ничего не понимая. Старый Карай, завернув голову и оскалив желтые зубы, сердито отыскивая блоху, щелкал ими на задних ляжках.
– Улюлюлю! – шопотом, оттопыривая губы, проговорил Ростов. Собаки, дрогнув железками, вскочили, насторожив уши. Карай почесал свою ляжку и встал, насторожив уши и слегка мотнул хвостом, на котором висели войлоки шерсти.
– Пускать – не пускать? – говорил сам себе Николай в то время как волк подвигался к нему, отделяясь от леса. Вдруг вся физиономия волка изменилась; он вздрогнул, увидав еще вероятно никогда не виданные им человеческие глаза, устремленные на него, и слегка поворотив к охотнику голову, остановился – назад или вперед? Э! всё равно, вперед!… видно, – как будто сказал он сам себе, и пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким, редким, вольным, но решительным скоком.
– Улюлю!… – не своим голосом закричал Николай, и сама собою стремглав понеслась его добрая лошадь под гору, перескакивая через водомоины в поперечь волку; и еще быстрее, обогнав ее, понеслись собаки. Николай не слыхал своего крика, не чувствовал того, что он скачет, не видал ни собак, ни места, по которому он скачет; он видел только волка, который, усилив свой бег, скакал, не переменяя направления, по лощине. Первая показалась вблизи зверя чернопегая, широкозадая Милка и стала приближаться к зверю. Ближе, ближе… вот она приспела к нему. Но волк чуть покосился на нее, и вместо того, чтобы наддать, как она это всегда делала, Милка вдруг, подняв хвост, стала упираться на передние ноги.