Введение в истинную физическую химию

Введение в истинную физическую химию
лат. Prodromus ad verum Chimium Physicam
Автор:	М. В. Ломоносов
Жанр:	рукопись
Язык оригинала:	латинский
Оригинал издан:	1752
Переводчик:	Б. Н. Меншуткин
Следующая:	Опыт физической химии, часть первая, эмпирическая
Электронная версия в Викитеке

«Введение в истинную физическую химию» (лат. «Prodromus ad verum Chimium Physicam») — рукопись М. В. Ломоносова, написанная на латинском языке в 1752 году во время чтения курса физической химии студентам Академии наук. Работа представляет собой первую часть учебника по физической химии, который планировал написать Ломоносов, однако вторая часть была не дописана, а третья — даже не начата. Сохранившийся текст работы содержит 5 первых законченных глав, 6 главу, обрывающуюся на 138 параграфе и несколько непронумерованных параграфов 9 главы.

История написания

Михаил Васильевич Ломоносов написал «Введение в истинную физическую химию» в то время, когда читал курс физической химии студентам Академии наук в 1752 году. Данная работа представляет собой рукописи этого курса.

15 мая 1752 года в Канцелярию Академии наук поступило отношение конференции, согласно которому Ломоносов «письменно собранию представил, какие лекции химические он студентам давать и опыты химические делать намерен». Когда именно начался курс неизвестно. В мае Михаил Васильевич еще собирался его начать, а в отчете о своих занятиях за сентябрь 1752 года он пишет, что «читал химические лекции для студентов, показывая при том химические эксперименты». В своей монографии «Жизнеописание Михаила Васильевича Ломоносова» советский химик и историк химии Б. Н. Меншуткин предполагает, что, возможно, начало лекций совпало с началом нового учебного года — 11 июля. По словам Ломоносова, он диктовал студентам и толковал сочиненные им к физической химии «пролегомены на латинском языке, которые содержатся на 13 листах в 150 параграфах со многими фигурами на шести полулистах». Лекции Ломоносова в академии продолжались до 1753 года, как писал сам Михаил Васильевич, «имеют оные быть окончены около майя месяца сего 1753 года».

«Введение в истинную физическую химию» — это первая часть учебника, который намеревался написать М. В. Ломоносов. Перед началом работы над текстом ученым был составлен план курса, согласно которому должно было быть три части: «Введение», «Физической химии часть опытная» и «Физической химии часть теоретическая». По плану, в первой части предусмотрено изложение общих вопросов курса. Опытная часть рассматривает опыты над различными видами веществ (тела соляные, смешанные воспламеняющиеся, соки, металлы, полуметаллы, земли и камни). Теоретическая часть посвящена вопросам о свойствах и изменениях смешанных тел (химических соединений), атомистики и рассмотрению на этой основе теоретических вопросов химии основных классов веществ. Вторая часть учебника, названная «Опыт физической химии, часть первая, эмпирическая», представляет собой недописанный труд Ломоносова 1754 года и состоит из конспективного наброска двух первых глав. Третья часть о теоретической физической химии так и не была написана.

Структура и содержание

Сохранившийся текст работы содержит 5 первых законченных глав, 6 главу, обрывающуюся на 138 параграфе и несколько непронумерованных параграфов 9 главы:

1. О физической химии и ее назначении (§ 1—8)

2. О частных качествах смешанных тел (§ 9—30)

3. О средствах, которыми изменяются смешанные тела (§ 31—51)

4. О химических операциях (§ 52—107)

5. О родах смешанных тел (§ 108—129)

6. О химической лаборатории и посуде (§ 130—137)

9. О способе изложения физической химии

Физическая химия есть наука, объясняющая на основании положений и опытов физики то, что происходит в смешанных телах при химических операциях.

Глава 1. «О физической химии и ее назначении». § 1

Первая глава «О физической химии и ее назначении» начинается с определения физической химии. Именно в данном своем труде Ломоносов впервые дал определение этому термину, хотя в более ранних своих работах он писал о необходимости соединения физики и химии: «возможно соединить физические истины с химическими и тем самым успешнее познать сокрытую природу тел». Далее ученый разделяет понятия физической и технической химии, в которую входит «все, относящееся к наукам экономическим, фармации, металлургии, стекольному делу и т. д.». В этой же главе он, согласно Роберту Бойлю, разделяет качества тел на «общие» и «частные». К общим Михаил Васильевич относит массу, фигуру, движение или покой, местоположение каждого ощутимого тела, а к частным — цвет, вкус, целебные силы, сцепление частей. В 5—7 параграфах Ломоносов дает определение терминам «смешанное тело», «составляющие», «начало», «частицы начала» и другим. Последний параграф главы дает объяснение задачи химии, которая заключается в исследовании состава тел и выделении начал.

Вторая глава «О частных качествах смешанных тел», описывает частные качества тел и показывает их зависимость от сочетания частиц, входящих в состав корпускул тела. Затем Ломоносов дает определения твердого и жидкого тел, отмечая, что в зависимости от различия в сцеплении частиц первые могут быть жесткими или ковкими, а вторые — густыми или тонкими. Другие свойства тел зависят от того, как они воспринимаются зрением — это прозрачность, полупрозрачность и непрозрачность, блеск и цвет. При этом все цвета, как считал Ломоносов, состоят из красного, желтого, и синего и различаются по вкусу и запаху.

В третьей главе «О средствах, которыми изменяются смешанные тела» рассматриваются средства, с помощью которых можно изменять состав и свойства смешанных тел, уничтожая сцепление между частицами. Наилучшим таким средством, по мнению Михаила Васильевича, является огонь: «нет ни одного тела в природе, которого внутренние части были бы недоступны ему и взаимную связь которого он не мог бы разрушить». Далее Ломоносов пишет, что вода и воздух, в отличие от огня, могут «изменять сцепление между частицами».

В четвертой главе «Введения...» автор дает систематику химических операций, в которой он, в отличие от своих предшественников, характеризует операции не по внешним признакам или средствам воздействия, а по изменениям совершающимся с «составными частями тел», приводя перечень общих химических операций, в состав которых входят разрыхление, уплотнение, растворение, осаждение, дигерирование и возгонка.

В пятой главе «О родах смешанных тел» Ломоносов дает характеристику тел и их разнообразных классов. Так, он делит тела на органические и неорганические и классифицирует смешанные тела по родам: состоящих из солей и соляных спиртов, сернистых тел, соков, металлов, полуметаллов, земель и камней.

В неоконченной шестой главе Ломоносов описывает типичные химическую лабораторию и лабораторную посуду, а в девятой — дает указания о способе изложения курса физической химии.

Критика

А. Е. Арбузов в своей книге «Краткий очерк развития органической химии в России» (1948) пишет, что программа курса, которую составил Ломоносов «так основательна и широка, что, пожалуй, даже при современном состоянии физической химии, первый концентр можно прочитать по этой программе».

Н. А. Фигуровский в статье «Труды М. В. Ломоносова по физике и химии» пишет, что «Введение в истинную физическую химию» представляет собой «весьма обстоятельный труд, содержащий изложение основных вводных положений теоретической (физической) химии, предназначенный для учащихся к глубокому изучению химии», а сам Ломоносов «выступает здесь как новатор науки, убежденный материалист и противник всякой мистики и фантазии». В книге «Очерк общей истории химии» (1969) Фигуровский, опираясь на текст «Введения...», отмечает, что Ломоносов, «считал основной задачей химии теоретическое объяснение явлений, а под физической химией понимал теоретическую химию, т. е. именно то, что мы понимаем под этим названием в настоящее время».

Издания

Рукопись на латинском языке хранится в Архиве Академии наук вместе с конспектом лекций одного из студентов — В. И. Клементьева. В 1904 году был впервые опубликован перевод «Введения в истинную физическую химию» на русский, выполненный Б. Н. Меншуткиным. В 1910 году «Введение...» и ряд других работ Ломоносова были переведены на немецкий и опубликованы в серии «Классики точных наук» Оствальда под номером 178. В 1970 году рукопись также была переведена на английский язык и вошла в книгу «Mikhail Vasil'evich Lomonosov on the Corpuscular Theory» Генри Лестера</span>^ru_de.

Литература

В Викитеке есть полный текст «Введения в истинную физическую химию»

• Ломоносов М. В. Физико-химические работы / под ред. Меншуткина Б. Н.. — М.—Пг.: Госиздат, 1923. — 124 с.
• Ломоносов М. В. [books.e-heritage.ru/book/10078406 Полное собрание сочинений]. — М.—Л.: АН СССР, 1951. — Т. 2. — 726 с.
• Ломоносов М. В. Избранные труды по химии и физике / под ред. Топчиева А. В.. — М.: АН СССР, 1961. — 563 с.
• Меншуткин Б. Н. [books.e-heritage.ru/book/10081506 Жизнеописание Михаила Васильевича Ломоносова]. — М.—Л.: АН СССР, 1947. — 295 с.
• Фигуровский Н.А. Труды М.В.Ломоносова по физике и химии // Ломоносов М.В. Избранные труды по химии и физике. — М.: Издательство АН СССР, 1961.
• Карпеев Э. П. [karpeev.com/pdf/dictionary.pdf Ломоносов. Краткий энциклопедический словарь]. — СПб., 2012. — 218 с.
• Арбузов А. Е. [books.e-heritage.ru/book/10081403 Краткий очерк развития органической химии в России]. — М.—Л.: АН СССР, 1948. — 223 с.

• Чугаев Л. А. [books.e-heritage.ru/book/10079956 Избранные труды]. — М.: АН СССР, 1962. — Т. 3. — 491 с.
• Герасимов Я. И. Курс физической химии. — М.: Химия, 1964. — Т. 1. — 626 с.
• Фигуровский Н. А. Очерк общей истории химии. С древнейших времен до начала XIX в.. — М.: Наука, 1969. — 454 с.
• Lomonosov M. V., Menšutkin B. N., Speter M.</span>^ru_en. Physikalisch-chemische Abhandlungen M. W. Lomonossows, 1741-1752. — Leipzig: Engelmann, 1910. — 60 с.
• Leicester H. M.</span>^ru_de. Mikhail Vasil'evich Lomonosov on the Corpuscular Theory. — Cambridge, MA: HUP, 1970. — 289 с. — ISBN 978-0-674-42424-1.

Отрывок, характеризующий Введение в истинную физическую химию

– Разве можно забыть? – сказала она.
– Мне так хорошо было нынче рассказать все; и тяжело, и больно, и хорошо. Очень хорошо, – сказала Наташа, – я уверена, что он точно любил его. От этого я рассказала ему… ничего, что я рассказала ему? – вдруг покраснев, спросила она.
– Пьеру? О нет! Какой он прекрасный, – сказала княжна Марья.
– Знаешь, Мари, – вдруг сказала Наташа с шаловливой улыбкой, которой давно не видала княжна Марья на ее лице. – Он сделался какой то чистый, гладкий, свежий; точно из бани, ты понимаешь? – морально из бани. Правда?
– Да, – сказала княжна Марья, – он много выиграл.
– И сюртучок коротенький, и стриженые волосы; точно, ну точно из бани… папа, бывало…
– Я понимаю, что он (князь Андрей) никого так не любил, как его, – сказала княжна Марья.
– Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины, когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него не похож ничем?
– Да, и чудесный.
– Ну, прощай, – отвечала Наташа. И та же шаловливая улыбка, как бы забывшись, долго оставалась на ее лице.


Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что то трудное, вдруг пожимая плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.
Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть часов утра, а он все ходил по комнате.
«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», – сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.
«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, – надо сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», – сказал он себе.
Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.
«Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? – невольно, хотя и про себя, спросил он. – Да, что то такое давно, давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем то собирался ехать в Петербург, – вспомнил он. – Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как все помнит! – подумал он, глядя на старое лицо Савельича. – И какая улыбка приятная!» – подумал он.
– Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? – спросил Пьер.
– Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видим.
– Ну, а дети?
– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, – можете себе представить кого? – Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.
– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.
Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтобы уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.
Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.
– Да, я и хотел сказать вам, – сказал он, отвечая, как на слова, на ее взгляд. – Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не хочу.. я не могу…
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.
– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.


В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.