Павел (Введенский)

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Введенский, Павел Андреевич»)
Перейти к: навигация, поиск
Епископ Павел
Епископ Моршанский,
викарий Тамбовской епархии
17 апреля 1935 — 9 февраля 1937
Предшественник: Петр (Савельев)
Преемник: Аполлос (Ржаницын)
Епископ Оренбургский
29 ноября 1928 — 30 декабря 1931
Предшественник: Дионисий (Прозоровский)
Преемник: Арсений (Соколовский)
Епископ Калужский и Боровский
12 августа — 12 декабря 1928
Предшественник: Стефан (Знамировский)
Преемник: Сильвестр (Братановский)
2-й Епископ Златоустовский
29 сентября 1927 — 30 июля 1928
Предшественник: Николай (Ипатов)
Преемник: Симеон (Михайлов)
2-й Викарий Бузулукский
14 февраля 1924 — 16 сентября 1927
Предшественник: Павел (Гальковский)
Преемник: Митрофан (Поликарпов)
3-й Викарий Бугульминский
1 февраля — апрель 1924
Предшественник: Алексий (Буй)
Преемник: Никита (Делекторский)
1-й Епископ Мелекесский,
викарий Самарской епархии
6 сентября 1923 — 13 июля 1927
Предшественник: должность учреждена
Преемник: Николай (Ипатов)
2-й Епископ Никольско-Уссурийский, викарий Владивостокской епархии
4 декабря 1922 — 6 сентября 1923
Предшественник: Павел (Ивановский)
Преемник: Герман (Коккель)
 
Образование: Самарская духовная семинария
Имя при рождении: Павел Андреевич Введенский
Рождение: 4 (16) марта 1866(1866-03-16)
Смерть: 9 февраля 1937(1937-02-09) (70 лет)
Моршанск, Тамбовская область
Похоронен: Базевская Никольская церковь, Моршанск
Епископская хиротония: 21 ноября (4 декабря1922

Епископ Павел (в миру Павел Андреевич Введенский; 4 [16] марта 1866 — 9 февраля 1937, Моршанск, Тамбовская область) — епископ Русской православной церкви, епископ Моршанский, викарий Тамбовской епархии.



Биография

В 1887 году окончил Самарскую духовную семинарию.

В 1888 году рукоположён в сан иерея и до 1914 года служил в приходах Самарской епархии.

В 1914—1918 годах — ключарь Самарского кафедрального собора.

С 1919 года — ключарь Владивостокского кафедрального собора[1].

3 декабря в Токийском Воскресенском соборе возведён в сан во архимандрита.

21 ноября/4 декабря 1922 года там же хиротонисан во епископа Никольско-Уссурийского, викария Владивостокской епархии. Рукоположение было совершено архиепископом Токийским Сергием (Тихомировым), епископом Владивостокским Михаилом (Богдановым) и епископом Камчатским Нестором (Анисимовым)[1].

В том же году временно управлял Владивостокской епархией[1].

С 6 сентября 1923 года по 13 июля 1927 года — епископ Мелекесский, викарий Самарской епархии[1].

С 1923 по 1926 год отбывал ссылку на Соловецких островах.

В 1926 году был освобожден из лагеря и отправлен в ссылку в Уфу без права выезда[1].

С 16 (29) сентября 1927 года — епископ Златоустовский с пребыванием в Уфе.

30 июля (12 августа) 1928 года назначен епископом Калужским и Боровским[1].

С 29 ноября (12 декабря1928 года — епископ Оренбургский[1].

В 1931 году был участником летней сессии Временного Патриаршего Священного Синода, а 30 сентября 1931 года уволен от присутствия в Синоде во вверенную ему Оренбургскую епархию.

В том же году в Оренбурге владыка был арестован и 23 октября осужден тройкой при ПП ОГПУ СССР по Средне-Волжскому краю на три года высылки[1].

30 августа 1933 года — уволен на покой[1].

24 мая 1934 года направил Заместителю Патриаршего Местоблюстителя митрополиту Сергию (Страгородскому) рапорт, в котором поздравлял его с возведением в достоинство митрополита Московского и Коломенского[2]

С 17 апреля 1935 года — епископ Моршанский, викарий Тамбовской епархии[1].

В Моршанске жил тихо и скромно на квартире, гостей не принимал. Редко служил в Базевской церкви Моршанска[1].

Согласно посмертной записи архива загса администрации г. Моршанска, «Архиерей Базевской церкви Введенский Павел Андреевич умер 27 января 1937 года в возрасте 70 лет, проживая по улице Рабочей, дом 3, квартира 2, в результате паралича сердца после сердечного приступа»[1][3].

Отпевали епископа Павла в кафедральной церкви Николая Чудотворца в Базеве, а погребли за алтарем в десятке метров в восточную сторону[1].

Напишите отзыв о статье "Павел (Введенский)"

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 [www.pstbi.ru/bin/nkws.exe/ans/newmr/?HYZ9EJxGHoxITYZCF2JMTdG6XbuDc88Zem*cUe8Zd8KhsOeceG0Dc88Zem0*fOHUdOKWeCQd** Павел (Введенский Павел Андреевич)] // База данных «Новомученики и исповедники Русской Православной Церкви XX века»
  2. [www.sedmitza.ru/data/2011/04/03/1233680879/08_dokumenty_mp.pdf Документы Московской Патриархии: 1934 год]. / Публ. и коммент. А. К. Галкина // Вестник церковной истории. — 2010. — № 3/4 (19/20). — С. 207.
  3. [www.tambovdoc.ru/litsa/pavel-vvedenskiy-pavel-andreevich-episkop-morshanskiy.php Павел (Введенский Павел Андреевич), епископ Моршанский] на сайте tambovdoc.ru

Отрывок, характеризующий Павел (Введенский)

– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.