Вебер, Готфрид
Готфрид Вебер (нем. Jacob Gottfried Weber; 1 марта 1779, Фрайнсхайм — 21 сентября 1839, Бад-Кройцнах) — немецкий теоретик, критик и композитор.
Хотя Вебер был юристом по профессии и достиг довольно высокого служебного положения, но его деятельность не помешала ему посвятить себя специально музыкальным занятиям, благодаря которым имя его стало в Германии весьма известным.
В музыкальном отношении Вебера можно назвать автодидактом. Изучая теоретически сочинения по музыке и видя в них противоречия, Вебер дошёл до отрицания всего установленного в теории и до признания практического изучения образцовых композиций чуть ли не единственным способом к познанию тайн искусства сочинения. Из его трудов особенный успех имело благодаря оригинальности взглядов сочинение «Versuch einer geordneten Theorie der Tonsetzkunst zum Selbstunterricht, mit Anmerkungen für Gelehrte» (Майнц, 1817—1821). Укажем ещё следующие творения:
- «Generalbasslehre zum Selbstunterricht» (Майнц, 1833),
- «Über chronometrische Tempobezeichnung, nebst Vergleichungstafel der Grade des Maelzsehen Metronome» (Майнц, 1817),
- «Versuch einer praktischen Akustik der Blasinstrumente» (Энциклопедия Эрша и Грубера),
- «Die menschliche Stimme. Eine physiologisch-akustische Hypothese»,
- «Über Tonmalerei»,
- «Skizzen zur Lehre vom doppelten Contrapuncte».
Вебер к каждому рассматриваемому вопросу относился весьма своеобразно и скептически. С особенным скептицизмом он отнёсся к подлинности «Реквиема» Моцарта, доказывая, что он сочинён Зюсмейером по черновым наброскам и эскизам, найденным после смерти Моцарта. Этот взгляд он высказал в «Ergebnisse der bisherigen Forschungen über die Echtheit des Mozart’schen Requiem» (Майнц, 1826) и «Weitere Ergebnisse der weiteren Forschungen über die Echtheit des Mozart’schen Requiem» (Майнц, 1827).
Ввёл в музыкально-теоретический обиход ступеневое обозначение аккордов с помощью римских цифр.[1]
В 1824 году Вебер предпринял в Майнце издание музыкального журнала «Цецилия» («Caecilia, eine Zeitschrift für die musikalische Welt»). После его смерти это издание продолжил З. Ф. Ден в Берлине.
Кроме критической, следует указать ещё на композиторскую деятельность Вебера. Он писал мессы, светские хоры, песни для одного голоса и пьесы для отдельных инструментов, как то: флейты, гитары, фортепиано и прочее.
Напишите отзыв о статье "Вебер, Готфрид"
Ссылки
- ↑ Бычков Ю. Н. Из истории учений о ладе и гармонии. Учебное пособие. / Российская академия музыки им. Гнесиных. М., 1993, с. 15.
|
Это заготовка статьи о композиторе. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
 |
Эту статью следует викифицировать. Пожалуйста, оформите её согласно правилам оформления статей.
|
Отрывок, характеризующий Вебер, Готфрид
Приезжавший в этот день доктор осмотрел Наташу и велел продолжать те последние порошки, которые он прописал две недели тому назад.– Непременно продолжать – утром и вечером, – сказал он, видимо, сам добросовестно довольный своим успехом. – Только, пожалуйста, аккуратнее. Будьте покойны, графиня, – сказал шутливо доктор, в мякоть руки ловко подхватывая золотой, – скоро опять запоет и зарезвится. Очень, очень ей в пользу последнее лекарство. Она очень посвежела.
Графиня посмотрела на ногти и поплевала, с веселым лицом возвращаясь в гостиную.
В начале июля в Москве распространялись все более и более тревожные слухи о ходе войны: говорили о воззвании государя к народу, о приезде самого государя из армии в Москву. И так как до 11 го июля манифест и воззвание не были получены, то о них и о положении России ходили преувеличенные слухи. Говорили, что государь уезжает потому, что армия в опасности, говорили, что Смоленск сдан, что у Наполеона миллион войска и что только чудо может спасти Россию.
11 го июля, в субботу, был получен манифест, но еще не напечатан; и Пьер, бывший у Ростовых, обещал на другой день, в воскресенье, приехать обедать и привезти манифест и воззвание, которые он достанет у графа Растопчина.
В это воскресенье Ростовы, по обыкновению, поехали к обедне в домовую церковь Разумовских. Был жаркий июльский день. Уже в десять часов, когда Ростовы выходили из кареты перед церковью, в жарком воздухе, в криках разносчиков, в ярких и светлых летних платьях толпы, в запыленных листьях дерев бульвара, в звуках музыки и белых панталонах прошедшего на развод батальона, в громе мостовой и ярком блеске жаркого солнца было то летнее томление, довольство и недовольство настоящим, которое особенно резко чувствуется в ясный жаркий день в городе. В церкви Разумовских была вся знать московская, все знакомые Ростовых (в этот год, как бы ожидая чего то, очень много богатых семей, обыкновенно разъезжающихся по деревням, остались в городе). Проходя позади ливрейного лакея, раздвигавшего толпу подле матери, Наташа услыхала голос молодого человека, слишком громким шепотом говорившего о ней:
– Это Ростова, та самая…
– Как похудела, а все таки хороша!
Она слышала, или ей показалось, что были упомянуты имена Курагина и Болконского. Впрочем, ей всегда это казалось. Ей всегда казалось, что все, глядя на нее, только и думают о том, что с ней случилось. Страдая и замирая в душе, как всегда в толпе, Наташа шла в своем лиловом шелковом с черными кружевами платье так, как умеют ходить женщины, – тем спокойнее и величавее, чем больнее и стыднее у ней было на душе. Она знала и не ошибалась, что она хороша, но это теперь не радовало ее, как прежде. Напротив, это мучило ее больше всего в последнее время и в особенности в этот яркий, жаркий летний день в городе. «Еще воскресенье, еще неделя, – говорила она себе, вспоминая, как она была тут в то воскресенье, – и все та же жизнь без жизни, и все те же условия, в которых так легко бывало жить прежде. Хороша, молода, и я знаю, что теперь добра, прежде я была дурная, а теперь я добра, я знаю, – думала она, – а так даром, ни для кого, проходят лучшие годы». Она стала подле матери и перекинулась с близко стоявшими знакомыми. Наташа по привычке рассмотрела туалеты дам, осудила tenue [манеру держаться] и неприличный способ креститься рукой на малом пространстве одной близко стоявшей дамы, опять с досадой подумала о том, что про нее судят, что и она судит, и вдруг, услыхав звуки службы, ужаснулась своей мерзости, ужаснулась тому, что прежняя чистота опять потеряна ею.
