Вебер, Карл Мария фон

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Вебер, Карл Мария»)
Перейти к: навигация, поиск
Карл Мария фон Вебер

Барон Карл Мария Фридрих Август (Эрнст) фон Вебер (нем. Carl Maria von Weber; 18 или 19 Ноября 1786, Гольштиния Эйтина — 5 июня 1826, Лондон) — немецкий композитор, дирижёр, пианист, музыкальный писатель, основоположник немецкой романтической оперы, предшественник Вагнера.





Биография

Один из первых композиторов-романтиков, создатель немецкой романтической. оперы, организатор национального музыкального театра. Музыкальные способности Вебер унаследовал от отца, оперного капельмейстера и антрепренёра, игравшего на многих инструментах. {{Источник: Музыкальная энциклопедия. Москва. 1873 (главный редактор Ю. В. Келдыш). }. Детство и юность прошли в странствиях по городам Германии. Нельзя сказать, чтобы он в молодости прошёл систематическую и строгую музыкальную школу.

Чуть ли не первым учителем игры на фортепиано, у которого Вебер занимался более или менее продолжительное время, был Иоганн Петер Хойшкель, затем по теории — Михаэль Гайдн, брались уроки и у Г. Фоглера.

В 1798 году  появились первые произведения Вебера — маленькие фуги. Затем Вебер был учеником органиста Кальхера в Мюнхене. Более основательно теорию композиции Вебер впоследствии прошёл с аббатом Фоглером, имея товарищами по занятиям Мейербера и Готфрида Вебера; одновременно он занимался на фортепиано у Франца Лауски. Первым сценическим опытом Вебера была опера «Die Macht der Liebe und des Weins». Хотя он в ранней молодости и писал много, но первый успех выпал на его оперу «Das Waldmädchen» (1800). Опера 14-летнего композитора была дана на многих сценах Европы и даже в Петербурге. Впоследствии Вебер переработал эту оперу, которая, под названием «Сильвана», долго держалась на многих оперных германских сценах.

Написав оперу «Peter Schmoll und seine Nachbarn» (1802), симфонии, фортепианные сонаты, кантату «Der erste Ton», оперу «Абу Гассан» (1811), он дирижировал оркестром в разных городах и концертировал.

1804 — работал как дирижёр оперных театров (Бреславль, Бад Карлсруэ, Штутгарт, Мангейм, Дармштадт, Франкфурт, Мюнхен, Берлин).

1805 — написал оперу «Рюбецаль» по сказке И. Музеуса.

1810 — опера «Сильвана».

1811 — опера «Абу-Гассан».

1813 — возглавил оперный театр в Праге.

1814 — становится популярным после сочинения воинственных песен на стихи Теодора Кернера: «Lützows wilde Jagd», «Schwertlied» и кантаты «Kampf und Sieg» («Битва и победа») (1815) на текст Вольбрука по случаю битвы при Ватерлоо. Написанные затем в Дрездене юбилейная увертюра, мессы в es и g, кантаты имели гораздо меньший успех.

1817 — возглавил и до конца жизни руководил немецким музыкальным театром в Дрездене.

1819 — ещё в 1810 году Вебер обратил внимание на сюжет «Фрейшютца» («Вольный стрелок»); но только в этом году он начал писать оперу на этот сюжет, обработанный Иоганном Фридрихом Киндом. «Фрейшютц», поставленный в 1821 г. в Берлине под управлением автора, вызвал положительный фурор, и слава Вебера достигла своего апогея. «Наш стрелок попал прямо в цель» — писал Вебер либреттисту Кинду. Бетховен, удивлённый произведением Вебера, говорил, что он не ожидал этого от столь мягкого человека и что Веберу следует писать одну оперу за другой.

До «Фрейшютца» в том же году была поставлена «Прециоза» Вольфа, с музыкой Вебера.

В 1821 году давал уроки по теории композиции Юлиусу Бенедикту, которому королева Виктория, за его талант, позднее пожалует дворянский титул[1].

1822 — по предложению Венской оперы композитор написал «Эврианту» (в 18 месяцев). Но успех оперы был уже не столь блестящий, как «Фрейшютца».

Последним произведением Вебера была опера «Оберон», для представления которой он отправился в Лондон, уже будучи больным туберкулезом, и умер в доме дирижёра Джорджа Смарта вскоре после премьеры.

Вебер по справедливости считается чисто германским композитором, глубоко понимавшим склад национальной музыки и доведший немецкую мелодию до высокого художественного совершенства. Он в течение всей своей деятельности остался верен национальному направлению, и в его операх лежит тот фундамент, на котором Вагнер построил «Тангейзера» и «Лоэнгрина». В особенности в «Эврианте» охватывает слушателя именно та музыкальная атмосфера, которую он ощущает в произведениях Вагнера среднего периода. Вебер является блестящим представителем романтического оперного направления, которое в двадцатых годах XIX столетия было в такой силе и которое в позднейшее время нашло последователя в Вагнере.

Даровитость Вебера бьёт ключом в его трёх последних операх: «Вольном стрелке», «Эврианте» и «Обероне». Она чрезвычайно разнообразна. Драматические моменты, любовные, тонкие черты музыкального выражения, фантастический элемент — все было доступно широкому дарованию композитора. Самые различные образы очерчены этим музыкальным поэтом с большой чуткостью, редким выражением, с большой мелодичностью. Патриот в душе, он не только разрабатывал народные мелодии, но и создавал свои в чисто народном духе. Изредка его вокальная мелодия в скором темпе страдает некоторой инструментальностью: она как будто написана не для голоса, а для инструмента, которому технические трудности более доступны. Как симфонист, Вебер владел оркестровой палитрой в совершенстве. Его оркестровая живопись полна воображения и отличается своеобразным колоритом. Вебер — по преимуществу композитор оперный; симфонические произведения, писанные им для концертной эстрады, далеко уступают его оперным увертюрам. В области песни и инструментальной камерной музыки, а именно фортепианных сочинений, этот композитор оставил замечательные образцы.

Веберу также принадлежат неоконченная опера «Три Пинто» (1821, завершена Г. Малером в 1888).

1861 — Веберу воздвигнут памятник в Дрездене, работы Эрнста Ритшеля.

Макс Вебер, его сын, написал биографию своего знаменитого отца.

Сочинения

  • «Hinterlassene Schriften», изд. Геллем (Дрезден, 1828);
  • «Karl Maria von Weber Ein Lebensbild», Макса Марии фон В. (1864);
  • «Webergedenkbuch» Кохута (1887);
  • «Reisebriefe von Karl Maria von Weber an seine Gattin» (Лейпциг, 1886);
  • «Chronol. thematischer Katalog der Werke von Karl Maria von Weber» (Берлин, 1871).

Из произведений Вебера, кроме вышеупомянутых, укажем на концерты для фортепиано и оркестра, op. 11, op. 32; «Concert-stück», op. 79; струнный квартет, струнное трио, шесть сонат для фортепиано и скрипки, ор. 10; большой концертный дуэт для кларнета и ф-но, ор. 48; сонаты ор. 24, 49, 70; полонезы, рондо, вариации для фортепиано, 2 концерта для кларнета с оркестром, Вариации для кларнета и фортепиано, Концертино для кларнета с оркестром; andante и rondo для фагота и оркестра, концерт для фагота, «Aufforderung zum Tanz» («Invitation à la danse») и др.

Фортепианные произведения

  • Вариации «Шьоне Mинка»(нем. Schöne Minka), op. 40 J. 179 (1815) на тему украинской народной песни "Їхав козак за Дунай"

Оперы

В астрономии

  • В честь главной героини оперы Карла Вебера «Эврианта» назван астероид (527) Эврианта, открытый в 1904 году.
  • В честь героини оперы Карла Вебера «Оберон» назван астероид (528) Реция, открытый в 1904 году
  • В честь героини оперы Карла Вебера «Прециоза» назван астероид (529) Прециоза, открытый в 1904 году.
  • В честь героинь оперы Карла Вебера «Абу Гасан» названы астероиды (865) Зубаида (англ.) и (866) Фатме (англ.), открытые в 1917 году.

Библиография

  • Ферман В. Оперный театр. — М., 1961.
  • Хохловкина А. Западноевропейская опера. — М., 1962.
  • Кенигсберг А. Карл-Мария Вебер. — М.; Л., 1965.
  • Бялик М. Г. Оперное творчество Вебера в России // Ф. Мендельсон-Бартольди и традиции музыкального профессионализма: Сборник научных трудов / Сост. Г. И. Ганзбург. — Харьков, 1995. — C. 90 — 103.
  • Laux К. С. М. von Weber. — Leipzig, 1966.
  • Moser H. J. С. М. von Weber: Leben und Werk. — 2. Aufl. — Leipzig, 1955.

Напишите отзыв о статье "Вебер, Карл Мария фон"

Примечания

Ссылки

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Вебер, Карл Мария фон

– Здесь. Какова молния! – переговаривались они.


В покинутой корчме, перед которою стояла кибиточка доктора, уже было человек пять офицеров. Марья Генриховна, полная белокурая немочка в кофточке и ночном чепчике, сидела в переднем углу на широкой лавке. Муж ее, доктор, спал позади ее. Ростов с Ильиным, встреченные веселыми восклицаниями и хохотом, вошли в комнату.
– И! да у вас какое веселье, – смеясь, сказал Ростов.
– А вы что зеваете?
– Хороши! Так и течет с них! Гостиную нашу не замочите.
– Марьи Генриховны платье не запачкать, – отвечали голоса.
Ростов с Ильиным поспешили найти уголок, где бы они, не нарушая скромности Марьи Генриховны, могли бы переменить мокрое платье. Они пошли было за перегородку, чтобы переодеться; но в маленьком чуланчике, наполняя его весь, с одной свечкой на пустом ящике, сидели три офицера, играя в карты, и ни за что не хотели уступить свое место. Марья Генриховна уступила на время свою юбку, чтобы употребить ее вместо занавески, и за этой занавеской Ростов и Ильин с помощью Лаврушки, принесшего вьюки, сняли мокрое и надели сухое платье.
В разломанной печке разложили огонь. Достали доску и, утвердив ее на двух седлах, покрыли попоной, достали самоварчик, погребец и полбутылки рому, и, попросив Марью Генриховну быть хозяйкой, все столпились около нее. Кто предлагал ей чистый носовой платок, чтобы обтирать прелестные ручки, кто под ножки подкладывал ей венгерку, чтобы не было сыро, кто плащом занавешивал окно, чтобы не дуло, кто обмахивал мух с лица ее мужа, чтобы он не проснулся.
– Оставьте его, – говорила Марья Генриховна, робко и счастливо улыбаясь, – он и так спит хорошо после бессонной ночи.
– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
Ложка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому. Ростов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.
– Да ведь вы без сахара? – сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
– Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
– Да я вестового пошлю… двух! – сказал Ростов. – Полноте, доктор.
– Я сам стану на часы! – сказал Ильин.
– Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, – сказал доктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры.
Глядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену, офицерам стало еще веселей, и многие не могла удерживаться от смеха, которому они поспешно старались приискивать благовидные предлоги. Когда доктор ушел, уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме, укрывшись мокрыми шинелями; но долго не спали, то переговариваясь, вспоминая испуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, что делалось в кибиточке. Несколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотел заснуть; но опять чье нибудь замечание развлекало его, опять начинался разговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот.


В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.
Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.
Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.
Только что солнце показалось на чистой полосе из под тучи, как ветер стих, как будто он не смел портить этого прелестного после грозы летнего утра; капли еще падали, но уже отвесно, – и все затихло. Солнце вышло совсем, показалось на горизонте и исчезло в узкой и длинной туче, стоявшей над ним. Через несколько минут солнце еще светлее показалось на верхнем крае тучи, разрывая ее края. Все засветилось и заблестело. И вместе с этим светом, как будто отвечая ему, раздались впереди выстрелы орудий.