Ведизм
|
|
Вайшнавизм · Шиваизм · |
|
Дхарма · Артха · Кама |
|
Веды · Упанишады |
|
Родственные темы
Индуизм по странам · Календарь · Праздники · Креационизм · Монотеизм · Атеизм · Обращение в индуизм · Аюрведа · Джьотиша |
|
|
Ведизм или ведийская религия — религиозная система, предшествовавшая брахманизму и фактически являющаяся первой стадией формирования индуизма.
История
Своё название ведизм получил от слова «Веды». Базой для развития ведизма послужили верования праиндоевропейцев. Предположительно, ведизм возник в среде индоарийских племён (регион Восточного Пенджаба)[1] и принесён последними на территорию индийского субконтинента на рубеже II—I тысячелетия до н. э., впитав в себя остатки религии дравидов. Ведизм постепенно перешёл в брахманизм; жрецы стали доминирующим классом, что повлекло за собой трансформацию идеологии.
Описание
Характерная черта ведизма — обожествление сил природы, часто в мифологических образах, а также генотеизм. Большое значение имеют магические обряды. Была хорошо развита ритуалистика, существовали различные типы жрецов.
Наиболее почитаемыми богами ведийского пантеона были Варуна, Индра, Агни и Сома. Объективное изучение ведизма в чистом виде практически невозможно. Единственным документом для изучения ведийской религии являются ранние части Вед. Чёткой иерархии богов также не существует.
- Агни — бог огня, доставлявший жертву небесным богам. В силу важности для ритуалов, занимал центральное место в ведийских гимнах. Огненные жертвоприношения (хома, агни-хотра и др.) играли ключевую роль в ведийской религии.
- Индра — бог-воитель. Важное место в Ригведе занимает мотив космического подвига Индры — убийства змея Вритры, «сковавшего воды».
- Рудра — разрушитель мира, позже стал именоваться Шивой. Согласно Ведам, является вечносуществующим создателем вселенной.
- Вишну — помощник Индры, совершивший «три шага», укрепивших мироздание.
- Пуруша — гигантский первочеловек. Пуруша был принесён в жертву богами древности (садхьями), а из частей его тела была создана Вселенная (см. Пуруша-сукта). Поэтому основа ведийского культа — жертвоприношения, сопровождавшиеся сложным ритуалом, который выполнялся брахманами.
- Варуна — бог вод, охранитель истины и правосудия, карающий за грехи.
- Митра — брат Варуны, солнечный бог договора и дружелюбия.
- Ашвины — божественные близнецы, связанные с утренними и вечерними сумерками.
- Сома — божество, равное Агни. Бог-напиток, приготовленный из сока растения. Подобный опьяняющий напиток возливается в огонь в процессе жертвоприношения.
- Яма — солнечный бог смерти. Первый умерший человек, проложивший путь в царство мёртвых и ставший его царём. Обитает в жилище из света, куда после смерти попадают праведники и сами становятся богами[2]. Как следствие, в ведизме широкое распространение получил культ предков, питаров.
Концепция Кёйпера
Одну из оригинальных концепций понимания ведийской религии предложил голландский индолог Ф. Б. Я. Кёйпер. По его мнению, основную часть Ригведы составляют гимны, исполнявшиеся во время ритуалов встречи Нового года. Именно поэтому, как считает Кёйпер, в Ригведе так часто упоминается сюжет о победе Индры над Вритрой. Этот миф он считает космогоническим и потому задающим всю структуру ведийской религии. Трактуется им этот миф следующим образом. В начале не было ничего, кроме первичных вод хаоса, по которым плавал холм, содержащий в себе всё мироздание в потенциальном, ещё недифференцированном состоянии. Основным свойством этого холма была инертность, поэтому он и назывался вритра («сопротивление»). Индра, будучи демиургом, своим космогоническим актом преодолел это сопротивление, и пронзил первичный холм насквозь, сделав его неподвижным и обозначив таким образом Центр. Из расколотого холма вырывается жизнь в виде двух сил — воды и огня, а сам холм разрастается и становится землёй. Вторая часть космогонического деяния Индры заключается в том, что он разъединил небо и землю, выступив в роли космического столба или Мирового древа. Старые боги, асуры, остаются в подземном мире, в котором сохраняются воды хаоса. В верхнем, небесном мире им на смену приходят молодые боги — девы. Таким образом, творение мира заключается в разделении первичного хаоса на противоположности, бинарные оппозиции.
Важное место Кёйпер уделял образу Вишну, помощника Индры. По его мнению, Вишну сохранял центральное положение между девами и асурами. Сделав свои знаменитые три шага, он укрепил созданные Индрой два мира. Особое место занимает третий шаг Вишну, относящийся к верхнему, недосягаемому миру. Этим шагом он преодолел двойственность Вселенной, вернув в неё единство, но уже не в виде хаоса, а на качественно новом уровне трансцендентности.
Каждый Новый год является ритуальным отражением и воспоминанием космогонического мифа, поэтому его обряды нацелены на то, чтобы помочь Вселенной обновиться, чтобы уничтожить старый обветшавший мир, вернуться к первичному хаосу, а затем сотворить мир заново. Чтобы «помочь» Индре преодолеть сопротивление хаоса, в Новый год проводились состязания колесниц и словесные поединки. Самого Индру символизировал устанавливавшийся на время праздника столб.[3]
Напишите отзыв о статье "Ведизм"
Примечания
Литература
- В. Г. Эрман. Ведийская религия // Древо индуизма / Отв. ред. И. П. Глушкова. — М.: Издательская фирма «Восточная литература» РАН, 1999. — С. 22-40. — 559 с. — (Культура народов Востока). — 2500 экз. — ISBN 5-02-018032-7.
Отрывок, характеризующий Ведизм
После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
