Вестготы

История Испании

Доисторическая Иберия

Завоевание Испании Римом

Римская Испания

Средневековая Испания

Вестготы

Королевство Галисия

Византийская Испания

аль-Андалус

Реконкиста

Испанская империя

Католические короли

Габсбургская Испания

Испания эпохи Просвещения

Испания нового и новейшего времени

Революция в Испании

Первая Испанская Республика

Испанская реставрация

Вторая Испанская Республика

Гражданская война в Испании

Франкистская Испания

Современная Испания

См. также

Искусство Испании

Портал «Испания»

Вестго́ты (лат. Visigothi, Wisigothi, Vesi, Visi, Wesi, Wisi — «визиготы» или лат. Tervingi, Thervingi, Thoringi — «тервинги») — древнегерманское племя, составлявшее западную ветвь готского племенного союза, распавшегося к середине III века на две ветви: вестготов и остготов.

С 370 г. н.э. участвовали в Великом переселении народов. После падения Западной Римской империи играли ключевую роль в западноевропейской истории. Наряду со свевами вестготы считаются одними из далеких предков современных испанцев и португальцев.

Происхождение названия

Происхождение названия племени точно не установлено. Вероятно, оно происходит от индоевропейского слова weise (мудрый), равно как и название остготов может брать корни от индоевропейского слова austr (блестящий). Впрочем, австрийский историк Гервиг Вольфрам в своей книге History of the Goths) пишет о том, что Vesi означало на языке готов «добропорядочный», «знатный». В то время, как Ostrogoth означало «Готы восходящего солнца», то есть Восточные Готы.

Первые упоминания о разделении готов появляются около 270 года во время правления императора Клавдия II. Затем, около 291 года, Мамертин в «Панегирике» в честь императора Максимиана упоминает «тервингов, часть племени готов» (лат. Tervingi pars alia Gothorum), которые вступили в союз с тайфалами для нападения на вандалов и гепидов. Тервинги, то есть «люди лесов», — раннее название вестготов (ср. с ранним названием остготов — гревтунги, «жители степей и грубых песков»).

Эти племенные названия сохранялись примерно до начала V века, затем после переселения части готских племён за Дунай на территорию Римской империи и их перемешивания в источниках используется обобщённый этноним готы. К началу VI века две главные ветви готов стали упоминаться в исторических источниках как везиготы и остроготы. В начале VI века Кассиодор, автор объёмной «Истории готов», которую позднее в своём труде «О происхождении и деяниях гетов» переложил и сократил Иордан, переосмыслил эти названия и ввёл в обиход новые, обусловленные географией — «восточные готы» и «западные готы». Эти новые названия отражали фактическое положение дел — во времена Кассиодора вестготы контролировали большую часть Пиренейского полуострова и Галлии, а остготы правили Апеннинским полуостровом.

Ранняя история

Самостоятельная история племени вестготов началась в 256 г., когда они, в числе готов, переправились через нижний Дунай и, наводнив Балканский полуостров, вторглись на территорию Римской империи. Исидор Севильский сообщает, что «почти пятнадцать лет они держали в своей власти Иллирик и Македонию», пока в сентябре 268 г. император Клавдий II не нанёс вестготам поражение в битве при Нише — местности на территории современной Сербии, — а император Аврелиан не изгнал их из Фракии и Иллирии. В 270 г. римляне покинули провинцию Дакию, и вестготы расселились на оставленных территориях.

В 322 г. между Константином Великим и вестготами был заключён договор, предоставляющий племени статус федератов (союзников) — это была обычная римская политика по отношению к варварским племенам. Согласно договору вестготы за ежегодную плату были обязаны охранять границы империи и предоставлять людей для службы в императорских войсках. Иордан сообщает, что вестготы направили под римские знамёна около сорока тысяч своих воинов. Кроме того, по его словам, в армии Константина вместе со своими отрядами служили вестготские вожди Ариарих и Аорих.

Готская война в 377—382 гг

В 376 году вестготы, всё сильнее притесняемые гуннами, во главе со своим предводителем Фритигерном обратились к императору Валенту с просьбой разрешить им обосноваться во Фракии, на южной стороне Дуная. Валент ответил согласием, и осенью того же года вестготы переправились через Дунай у Силистрии.

Из-за произвола римских наместников, которые задерживали доставку продовольствия или отпускали его по завышенным ценам, переселенцы испытывали большие лишения. Римский историк Аммиан Марцеллин писал, что многие вестготы, «мучимые голодом, продавали себя за глоток скверного вина или за жалкий кусок хлеба». Такое положение дел привело сначала к единичным стычкам между вестготами и римлянами, а зимой 377 г. разразилось открытое восстание.

Желая отомстить за дурное обращение, вестготы принялись разорять и грабить римские территории. В главе «Восстание готов и рабов» Марцеллин описывает картину настоящего бедствия:

Не разбирали они в своих убийствах ни пола, ни возраста, все предавали на своём пути страшным пожарам; отрывая от груди матери младенцев и убивая их, брали в плен матерей, забирали вдов, зарезав на их глазах мужей, через трупы отцов тащили подростков и юношей, уводили, наконец, и много стариков, кричавших, что они довольно уж пожили на свете.

— Аммиан Марцеллин. [thelib.ru/books/marcellin_a/31_kniga_proshlih_sobitiy_otrivki-read.html 31 книга прошлых событий]

Валент выступил против восставших, и 10 августа 378 г. в битве под Адрианополем (современный город Эдирне в Турции) римляне потерпели одно из тяжелейших поражений в своей истории. Император Валент и его военачальники были убиты, а остатки разгромленной армии обратились в бегство. Победа вестготов стала ключевым моментом в истории падения Римской империи, северные границы кототрые теперь были открыты, а армия более не могла претендовать на звание непобедимой.

После разгрома римлян восстание готов не закончилось. Они продолжали разорять римские поселения вплоть до 382 г., когда между императором Феодосием Великим и вождём вестготов Атанарихом — преемником умершего в 380 г. Фритигерна, с которым Атанарих враждовал и соперничал на протяжении всей жизни — было заключено мирное соглашение, которое по многим пунктам повторяло предыдущий договор 322 г. В обмен на земли для поселения и ежегодные выплаты, вестготы обязывались охранять границы и снабжать ослабевшую римскую армию воинами из числа своих соплеменников. При императоре Феодосии многие вестготы занимали высокие посты в составе имперской армии.

Аларих I

Между 391 и 394 гг. вестготы избрали вождём своего соплеменника Алариха — первого короля вестготов, который сконцентрировал в своих руках власть над всем племенем. В 394 г. вестготы, выполняя обязательства федератов, выступили в составе войска Феодосия Великого против узурпатора Евгения и понесли в боях особенно тяжёлые потери, в результате чего в готской части войска вспыхнул мятеж под предводительством Алариха.

Поход в Грецию

Сначала Аларих направил вестготов к Константинополю, но город был слишком хорошо защищён, поэтому мятежники устремились в Грецию. Опустошив Аттику, вестготы направились на полуостров Пелопоннес, где разграбили его самые богатые города — Коринф, Спарту и Аргос — и угнали многих их жителей в рабство. Афинам, чтобы избежать той же участи, пришлось выплатить значительную контрибуцию.

Вскоре после разорения Пелопоннеса удача изменила Алариху. В 397 г., находясь на границе между Элидой и Аркадией, вестготы были окружены армией римского полководца Стилихона — который фактически управлял Западной Римской империей при императоре Гонории — и с большим трудом смогли вырваться из окружения. Затем Аларих двинулся с армией на север и вторгся в Эпир. Вестготы прекратили военные действия только после того, как Аркадий, император Восточной Римской империи, откупился от Алариха, наградив его высоким званием магистра армии (лат. magister militum) Иллирика.

Походы в Италию и завоевание Рима

Около 400 г. Аларих предпринял первый поход в Италию, где, добравшись с разорительными набегами до Асти, столкнулся с препятствием в лице Стилихона и его армии. 6 апреля 402 года в день Пасхи между римлянами и вестготами состоялась битва при Полленции (территория современного Пьемонта). Ни одна из сторон не получила в битве решительного перевеса, но Стилихону удалось заключить с вестготами договор, согласно которому они отступили в Иллирик.

После того, как в 408 г. Стилихон был убит — а вместе с его смертью прекратилась политика сотрудничества с вестготами, — Аларих вновь вторгся в Италию и осадил Рим. Вскоре город из-за нехватки продовольствия сдался, и Аларих запросил выплаты тяжёлой контрибуции рабами и ценностями. В декабре 408 г., получив в числе прочего 5000 фунтов золота, 35 000 фунтов серебра, 4000 шёлковых платьев, 3000 шкур, окрашенных пурпуром, и 3000 фунтов перца, вестготы покинули город. Сверх того, римляне должны были отпустить к Алариху всех рабов, находившихся на тот момент в городе, которых он принял в своё войско.

Помимо дани, Аларих потребовал от Гонория новые земли для поселения. Император ответил отказом, в результате чего Аларих снова двинулся на Рим и 24 августа 410 г. вошёл в город. Несмотря на свою репутацию беспощадных воинов, вестготы проявили милосердие и не причинили городу особых повреждений — Иордан сообщает, что «они только грабят, но не поджигают, как в обычае у варваров, и вовсе не допускают совершать какое-либо надругательство над святыми местами».

Покинув истощённый и разграбленный Рим, Аларих направился в Южную Италию с намерением перебраться на побережье Африки, однако подготовленный для переправы флот был уничтожен во время бури в Мессинском проливе. Вскоре после этого Аларих, победоносный король вестготов, умер и был погребён на дне реки Бусенто близ города Козенца в Калабрии. Иордан так описывает его гибель:

Аларих <…> был внезапно застигнут преждевременной смертью и удалился от дел человеческих. Готы оплакивали его по своей огромной любви к нему; они отвели из русла реку Бузент около города Консенции, а река эта, ниспадая от подножия горы, течёт целебной струёй как раз близ того города; посередине русла этого потока они, собрав толпу пленных, вырыли место для погребения и туда, в лоно этой могилы, опустили Алариха со множеством сокровищ, а затем вернули воды обратно в их русло. Но, чтобы никто никогда не узнал того места, землекопы были все умерщвлены.

— Иордан. О происхождении и деяниях гетов

В середине XVIII в. в Козенце проводились археологические работы, однако могилу Алариха, обнаружение которой могло бы стать крупным открытием, найти не удалось.

Вестготы в Аквитании

После смерти Алариха королём вестготов стал Атаульф (правил в 410—415 гг.). Атаульф пытался утвердиться в Италии, но потерпел неудачу и в 412 г. вместе со своим народом удалился в Южную Галлию. 1 января 414 г. Атаульф взял в жены римлянку Галлу Плацидию, дочь императора Феодосия Великого, которая была захвачена в плен Аларихом при взятии Рима. Осенью 415 г. он был убит — вероятно по причине того, что стремился к мирным отношениям с римлянами. Ему наследовал Сигерих, который правил всего семь дней, а после разделил судьбу предшественника также, как пишет историк Орозий, из-за «склонности к миру» (лат. ad pacem pronus esset). Сигериху наследовал Валия (правил в 415—418 гг.). По поручению императора Гонория он успешно боролся с вандалами, аланами и свевами, полчища которых в 407—409 гг. наводнили Пиренейский полуостров. В 418 г. Гонорий вознаградил вестготов, пожаловав им статус федератов и обширные земли для поселения в Аквитании.

С этого момента началось формирование первого полноценного и независимого вестготского королевства с центром в Тулузе — Тулузского королевства. Это событие было важным этапом начала колонизации германскими племенами территорий Римской империи.

Преемником Валии был выбран Теодорих I (правил в 419—451 гг.), внебрачный сын Алариха. Теодорих значительно раздвинул границы Тулузского королевства. В 422 и 427 гг. он совершал попытки захватить Арль, но оба раза получал отпор от римского полководца Аэция. Однако вскоре угроза нападения гуннов, предводителем которых был в то время знаменитый Аттила, заставила вестготов и римлян временно объединиться и 20 июня 451 г. дать гуннам бой — по словам Иордана, «правое крыло держал Теодерид с везеготами, левое — Аэций с римлянами; в середине поставили Сангибана, <…> который предводительствовал аланами». В битве при Каталаунских полях Аттила потерпел поражение. Победители тоже понесли потери — король вестготов Теодорих погиб. Прямо на поле битвы вестготы провозгласили королём Торисмонда (правил в 451—453 гг.), сына Теодориха. Иордан так описывает обстоятельства смерти старого короля:

… король Теодорид, объезжая войска для их ободрения, был сшиблен с коня и растоптан ногами своих же; он завершил свою жизнь, находясь в возрасте зрелой старости. Некоторые говорят, что был он убит копьём Андагиса, со стороны остроготов, которые тогда подчинялись правлению Аттилы. <…> Во время задержки с осадой везеготы стали искать короля, сыновья — отца, дивясь его отсутствию, как раз когда наступил успех. Весьма долго длились поиски; нашли его в самом густом завале трупов, как и подобает мужам отважным, и вынесли оттуда, почтённого песнопениями на глазах у врагов. Виднелись толпы готов, которые воздавали почести мертвецу неблагозвучными, нестройными голосами тут же в шуме битвы. Проливались слезы, но такие, которые приличествуют сильным мужам, потому что, хотя это и была смерть, но смерть — сам гунн тому свидетель — славная. Даже вражеское высокомерие, казалось, склонится, когда проносили тело великого короля со всеми знаками величия. — Иордан. О происхождении и деяниях гетов

— Иордан. О происхождении и деяниях гетов

Вестготы на Пиренейском полуострове

В 453 г. Торисмонд был убит старшими братьями Фредерихом и Теодорихом II, который после занял трон (правил до 467 г.) и на протяжении своего царствования был приверженцем проримской политики. В 456 г. он разгромив свевов (своих недавних союзников) покорил большую часть Иберийского полуострова. В 467 г. Теодорих II погиб — в прошлом братоубийца, он тоже пал от руки брата, нового короля Эвриха (правил до 485 гг.). В царствование Эвриха государство вестготов достигло высшей степени могущества — их королевство занимало теперь всю Южную и Среднюю Галлию (до Луары на севере и Роны на востоке) и почти всю Испанию (только северо-западная часть Пиренейского полуострова находилась под властью свевов), и таким образом являлось самым большим из варварских государств, образовавшихся на развалинах Римской империи. Около 475 г. Эврихом были составлены первые своды законов вестготов. Как сообщает Исидор Севильский, «готы начали записывать свои законы, которые прежде были известны только как традиции и обычаи». Преемники Эвриха непрерывно дополняли и развивали этот правовой кодекс, сформировав таким образом Вестготскую правду, изданную в 654 г. королём Реккесвинтом и вошедшую наряду с Салической, Бургундской, Тюрингской и другими в число первых варварских правд.

Потеря Аквитании

Преемник Эвриха, его сын Аларих II (правил в 485—507 гг.) столкнулся во время правления с новыми врагами — франками, которые с 486 г., после победы Хлодвига I над Сиагрием, последним римским наместником в Галлии, стали ближайшими соседями вестготов на Луаре.

В 490 г. Аларих II выступал в поход против Хлодвига в поддержку Теодориха Великого, короля остготов, дочь которого, Тиудигота, была отдана Алариху в жены. В последующие годы вестготы ещё несколько раз сталкивались с франками, пока в 502 г. между двумя народами не был подписан мир. В 507 г. Хлодвиг нарушил мирное соглашение, и занял часть вестготской территории. В разгоревшемся затем сражении — битве при Вуйе — вестготы потерпели сокрушительное поражение. Аларих II пал на поле битвы, и вестготы навсегда потеряли большую часть своих владений в Аквитании, переданных им по договору 418 г.

Ввиду того, что законный наследник престола Амаларих был ещё ребёнком, преемником Алариха стал его внебрачный сын Гезалех (правил в 507—511 гг.). Гезалех практически не проявил себя как правитель. Когда бургунды, объединившись с франками, захватили вестготский город Нарбонн, он предпочёл не сопротивляться и бежал в Барселону. Этим он восстановил против себя остготского короля Теодориха Великого. Теодорих остановил наступление франков и спас часть вестготских владений в Южной Галлии, а затем изгнал Гезалеха и правил вестготами до самой своей смерти на протяжении пятнадцати лет (в 511—526 г.).

После королём стал его внук и сын Алариха II — Амаларих (правил до 531 г.) Стремясь наладить союзнические отношения с франками, Амаларих женился на Хлодехильде, дочери Хлодвига. Хлодехильда придерживалась Никейского Символа веры, и Амаларих препятствовал ей в отправлении обрядов — «когда она шла в святую церковь, он приказывал бросать в неё навоз и различные нечистоты и наконец, говорят, он так её жестоко избил, что она переслала брату платок, пропитанный её кровью». Религиозные разногласия между супругами дали её брату, Хильдеберту I, повод для нападения. В 531 г. вестготы потерпели поражение в сражении под Нарбонном, а Амаларих был убит в Барселоне.

Затем королём вестготов стал остгот Теода (правил в до 548 гг.), оруженосец и приближённый Теодориха Великого, которому ранее была поручена опека над малолетним Амаларихом. Он продолжал борьбу с франками, безуспешно боролся с Византией и был убит в 548 г. При Теоде столица вестготского королевства была перенесена из Нарбонна в Барселону.

Преемником Теоды стал Тевдегизил, который уже в 549 г. был убит, а затем королём стал Агила I (правил до 554 г.) Во времена Агилы против него активно интриговал Атанагильд — сначала он поднял восстание в Севилье, затем заключил договор против действующего короля с императором Византийской империи Юстинианом, а после того, как Агила в 554 г. был убит, узурпировал трон. Атанагильд тоже стремился обезопасить королевство от нападения франков — он выдал своих дочерей Брунгильду и Галсвинту за франкских королей Сигиберта и Хильперика. Вскоре Атанагильду пришлось пожалеть, что ранее он обратился к Юстиниану за военной помощью — византийская армия не желала покидать пределы вестготского королевства и к моменту его смерти в 567 г. занимала побережье от Картахены до Малаги.

Возрождение могущества

После пяти месяцев междуцарствия вестготы избрали королём Лиуву I, который вскоре назначил соправителем своего брата Леовигильда и фактически полностью передал ему власть. В то время положение королевства было незавидным. Вестготов со всех сторон теснили враги — франки, свевы и византийцы. Леовигильд с самого начала царствования проявил себя энергичным и решительным правителем. Он захватил некоторые союзные Византии города, подчинил племена саппов и кантавров в Северной Испании, делал попытки завоевать территории свевов и басков. Когда против короля поднял восстание его сын Герменгильд (женившись в 580 г. на франкской принцессе-кафоличке Ингунде, дочери Сигиберта, Герменгильд принял её веру, поэтому природа мятежа носила религиозный характер), Леовигильд выступил против сына и казнил его в 585 г. В том же году Леовигильду наконец удалось подчинить себе свевов.

Внутренняя политика короля также была успешной — он первым из вестготских королей начал чеканить золотые монеты с собственным именем и изображением, вводил новые законы и упразднял старые (например, снял запрет на браки между вестготами и римлянами), сумел сократить влияние богатой знати и восстановить престиж королевской власти. В 580 г. Леовигильд перенёс столицу королевства в Толедо, что стало началом новой эпохи — эпохи Толедского королевства. Исидор Севильский пишет о Леовигильде с неодобрением, однако не может не признать того, что впервые за долгое время вестготами управлял сильный король:

... он стал расширять королевство и обогащать казну войнами. Благодаря своей армии и сопутствующему ей успеху, он достиг великих результатов. Он захватил Кантабрию и взял Арегию. Сабария была завоёвана целиком. Множество мятежных городов Испании сдалось его войскам. Он осадил собственного сына Херменгильда, который восстал против власти отца, и победил его. <…> Леовигильд был безжалостен к некоторым из своих людей, если он видел кого-то выдающегося знатностью и могуществом, то либо обезглавливал его, либо отправлял в ссылку. Он был первым, кто увеличил поборы и первым, кто наполнил казну, грабя граждан и обирая врагов. <…> Что касается законов, то он исправил те, что были введены Эврихом, добавив те, которых не было, и удалив лишние. 

— Исидор Севильский. [www.vostlit.info/Texts/rus/Isidor_S_II/frametext1.htm История готов]

Толедское королевство

Леовигильд умер в 586 г., назначив преемником своего сына Реккареда (правил в 586—601 гг.). Реккаред в 587 г. принял никейскую версию христианства, а в 589 г. созвал в Толедо собор, на котором состоялось обращение вестготов в кафолическую веру (при этом арианские священники сохраняли свой сан). Григорий Турский сообщает об обращении Реккареда в «Истории франков» — «Реккаред прекратил спор, принял кафолическое вероисповедание и чрез осенение священным крестом и миропомазание уверовал в Иисуса Христа». Установление конфессиального единства уничтожило разногласия между вестготами и римлянами и обеспечило Реккареду и последующим правителям поддержку католической церкви.

После Реккареда быстро сменялись короли — Лиува II (правил в 601—603 гг., был убит), Виттерих (правил в 603—610 гг., был убит), Гундемар (правил в 610—612 гг., воевал с басками и византийцами), Сисебут (правил в 612—621 гг., подчинил племена астурийцев и рукконов, также в его царствование в вестготском государстве начались преследования иудеев), Реккаред II (правил несколько дней в 621 г.) Преемником Реккареда стал Свинтила (правил в 621—631 гг.), талантливый военачальник при короле Сисебуте. Свинтила удачно выступил против византийцев и около 625 г. окончательно изгнал их из пределов вестготского королевства. Исидор Севильский отзывался о нём с восхищением:

После возведения в королевское достоинство, он начал новую войну и захватил все города, которые Римская армия удерживала в Испании. По чудесному стечению обстоятельств он справил такой триумф, какого до него не справлял ни один король. Он был первым королём, владевшим всей Испанией к северу от пролива. <…> Кроме воинской славы, у Свинтилы было много других истинно королевских достоинств: вера, благоразумие, трудолюбие, глубокие познания в юридических делах и решительность в управлении. В своей щедрости он был великодушен ко всем, и милосерден к бедным и нуждающимся.

— Исидор Севильский. [www.vostlit.info/Texts/rus/Isidor_S_II/frametext1.htm История готов]

В 631 г. в результате заговора знати Свинтила был свергнут с престола. Новым королём стал предводитель заговорщиков Сисенанд (правил в 631—636 гг.). В 633 г. под председательством Исидора Севильского состоялся 4-й Толедский собор, на котором было принято решение, что отныне короли вестготов должны избираться на собрании духовенства и знати. Это положение отражало сложившееся распределение сил в королевстве вестготов — королевская власть была ослаблена, а фактическими хозяевами государства были представители знати и церковь.

После мало проявивших себя правителей Хинтилы (правил в 636—640 гг.) и Тульги (правил в 640—641 гг.) королём в 642 г. был провозглашён 79-летний Хиндасвинт (правил до 652 г.). Несмотря на возраст, он не превратился в марионетку в руках знати — напротив, на протяжении своего царствования Хиндасвинт беспощадно боролся с непокорными аристократами, покарав по словам историков в общей сложности 700 членов знатных семей. То был последний сильный король государства вестготов, могущество которого постепенно приходило в упадок.

Преемником Хиндасвинта был его сын Реккесвинт (правил в 649—672 гг.), который дополнил светское законодательство постановлениями соборов и издал его. После его смерти королём был избран Вамба (правил в 672—680 гг., при нём ненадолго произошло усиление светской власти). Вамба был свергнут довольно хитроумным способом. Получив из рук Эрвига (сына византийца Ардабаста и родственницы короля Хиндасвинта) напиток из саротамнуса, Вамба отравился и потерял сознание. Думая, что король вот-вот умрёт, приближённые соборовали его и обрядили по обычаю вестготов в монашеские одежды — таким образом король переходил в духовное звание и лишался власти. Когда Вамба пришёл в себя, он был вынужден подписать отречение и удалиться в монастырь.

21 октября 680 г. королём стал вероломный Эрвиг (правил до 687 г.). За время своего правления он примирился с духовенством, издал несколько законов, ограничивающих права иудеев, и отразил несколько нападений франков. Затем Эрвиг отдал свою дочь Киксилону в жены Эгике, родственнику Вамбы, который после смерти Эрвига 15 ноября 687 г. стал его преемником. На протяжении царствования Эгик самым жестоким образом преследовал евреев — по решению 17-го Толедского собора евреи были лишены всех прав и состояний и выселены со своих мест. Их дети в семилетнем возрасте отлучались от родителей и передавались на воспитание в христианские семьи. Король также получал право продавать евреев в рабство.

Вторжение арабов и падение государства вестготов

В 698 г. Эгика назначил соправителем своего сына Витицу (правил самостоятельно в 701—709 гг.), преемником которого был Родерих. Во время правления Родериха вестготы столкнулись с новым врагом — арабами. Летом 711 г. арабы под предводительством Тарика ибн Зияда переправились через Гибралтарский пролив и 19 июля того же года разбили вестготов в битве при Гвадалете. В этом сражении погиб Родерих. Вскоре арабы завоевали весь полуостров, образовав Кордовский эмират, и с этого времени имя вестготов исчезает из истории. Некоторое время они продолжали удерживать свои земли на северо-востоке (там даже был провозглашён новый король Агила II, правивший до 714 г.)

В 718 г. вестгот Пелайо поднял на севере восстание и между 721 и 725 гг. победил арабов в битве при Ковадонге, в результате чего на отвоёванных территориях образовалось христианское королевство Астурия, а затем начался длительный — более 700 лет — период Реконкисты.

Социальное устройство

Институт власти

В ранние времена вожди вестготов не обладали централизованной властью надо всем племенем. Племя было раздроблено на ряд мелких родов, у каждого из которых был свой предводитель, а объединялось под властью одного вождя только в особых ситуациях. Некоторые вестготы состояли с вождями в вассальных отношениях. Из кодекса Эвриха, который входит в состав Вестготской правды, известно о существовании буццеллариев (buccellarii), которые получали от вождей земельные наделы и оружие, и сайонов (saiones), которые получали только оружие.

Первым наиболее полновластным правителем вестготов, вероятно, был Атанарих (правил после 364 г.), которого Аммиан Марцеллин называет «судьёй тервингов» (лат. iudex Theruingorum). Такое именование Атанариха отражает суть германского института вождя-судьи, который обладал преимуществом над другими вождями племени и имел полномочия быть по отношению к ним высшим арбитром. Власть Атанариха, тем не менее, распространялась не на весь вестготский народ, а только на большую его часть. Остальная часть племени признавала власть другого вождя — Фритигерна.

Первоначально вестготы выбирали вождей, затем, по мере упрочнения королевской власти, право наследования престола членами одного рода вытеснило выборное право. После царствования короля Теоды вестготы вновь начали выбирать правителей из числа представителей разных родов, а во второй половине VII в. снова вернулась традиция передавать корону по наследству.

В те периоды, когда вестготами управляли сильные правители, их власть была практически неограниченна — короли строили политику по своему усмотрению и ожидали от подчинённых беспрекословного повиновения. При короле состояла верная ему воинская дружина, т. н. «верные короля» (лат. fideles reges).

Военная организация

Армия вестготов представляла собой довольно упорядоченную организацию. Наименьшей войсковой единицей была десятка, которой управлял декан. Десятка входила в состав сотни во главе с центенарием. Самой крупной единицей была тысяча, которая подчинялась милленарию. Милленарии никогда не выступали в роли самостоятельных военачальников, подчиняясь на поле битвы самому королю либо назначенным им воинам (в случае если король не вёл сам войско) — дукам (duces). Известно, что вестготы были прославленными конниками.

Культура и искусство

Архитектура

Из архитектурных сооружений вестготов до наших дней сохранилось только несколько церквей в Северной Испании. Самая значительная из них — основанная королём Реккесвинтом церковь Сан-Хуан-де-Баньос (исп. San Juan de Baños) в провинции Паленсия. Характерные черты вестготской архитектуры — это подковообразные арки, прямоугольные в плане апсиды, кладка из тёсаного камня, использование растительного и животного орнамента. Кроме того архитектура и скульптура вестготов испытала на себе влияние византийского искусства.

Другие известные церкви вестготов:

• Сан-Педро-де-ла-Наве (исп. San Pedro de la Nave) в провинции Сарагоса
• Санта-Комба (исп. Santa Comba) в провинции Оренсе
• Санта-Мария-де-Кинтанилле-де-лас-Виньяс (исп. Santa María de Quintanilla de las Viñas) в провинции Бургос

• SanPedroNave1.jpg

  Сан-Педро-де-ла-Наве

• Wisig Quintanilla de las Vignas b.jpg

  Санта-Мария-де-Кинтанилле

• Wisi San Juan Bautista de Banos a.jpg

  Сан-Хуан-де-Баньос

Прикладное искусство

Ярким примером прикладного искусства вестготов являются сокровища вестготских королей из знаменитого клада в Гуарразаре, обнаруженного между 1858 и 1861 гг. на месте старинного кладбища в километре от Толедо. Клад содержал преподнесённые Церкви дары: нагрудные и подвесные кресты, золотые диадемы и самую важную находку — пять вотивных корон, две из которых содержали имена дарителей, королей Реккесвинта и Свинтилы (корона Свинтилы была украдена в 1921 г. и сейчас её местонахождение неизвестно). Все находки были выполнены из золота и обильно инкрустированы драгоценными камнями — агатами, сапфирами, жемчугом и кусками горного хрусталя.

Корона Реккесвинта представляет собой широкий золотой обруч с двадцатью двумя подвесками из драгоценных камней и золотых букв, которые составляют фразу — (R)ECCESVINTUVS REX DEFERET, то есть Дар короля Реккесвинта. Корона подвешена на четырёх золотых цепях, скреплённых сверху замком в форме стилизованного цветка. Из центра крепления спускается длинная цепь, оканчивающаяся массивным золотым крестом, украшенным жемчугом и сапфирами. Кроме этого в ходе археологических работ в захоронениях вестготов на территории Испании были обнаружены другие изделия из металла — пряжки, фибулы, броши (а также большое количество стеклянных и янтарных бус).

Изделия раннего периода выполнены из бронзы и украшены в полихромном стиле, определяющими чертами которого являются цветные вставки из полудрагоценных красных камней, стекла и эмали. Для изделий позднего периода характерна другая техника, распространившаяся под влиянием византийского искусства. Вместо инкрустации используется резной или чернёный орнамент внутри пластины, а абстрактные геометрические узоры сменяются растительными или животными мотивами либо изображениями на религиозные темы.

Религия

Первоначально вестготы, как и другие германские племена, были язычниками. Около 341 г. вождь вестготов Фритигерн обратился к императору Констанцию II и константинопольскому архиепископу Евсевию Никомедийскому с просьбой прислать в его земли христианского епископа. Евсевий направил к вестготам их соплеменника — священника Вульфилу (Ульфилу), который в 332 г. принял в Константинополе христианство, а точнее стал приверженцем арианского течения христианской религии. Вульфила обратил часть вестготов в арианство, кроме того он известен тем, что составил готский алфавит и перевёл на готский язык Библию. Священное писание в переводе Вульфилы, т. н. «Серебряный Кодекс» Вульфилы — основное дошедшее до наших дней письменное свидетельство языка готов.

Вестготы оставались арианами вплоть до 589 г. — как пишет Исидор Севильский, «они установили это злобное богохульство на долгие времена и придерживались его на протяжении правления королей в течение 213 лет», — а после король Реккаред I ввёл в качестве основной религии католицизм. На закате истории вестготов духовенство в государстве обладало большими правами и привилегиями.

См. также

• Короли вестготов
• Готский язык
• Вестготская правда

Литература

• Нессельштраус Ц. Искусство раннего Средневековья (Новая история искусства). — СПб.: Азбука, 2000. — 384 с. — ISBN 5-267-00300-X.
• Вольфрам Х. Готы. — СПб.: Ювента, 2003. — 656 с. — ISBN 5-87399-142-1.
• Клауде Д. [enoth.narod.ru/Medieval/Westgoth.htm(недоступная ссылка) История вестготов]. — СПб.: Издательская группа «Евразия», 2002. — 288 с. — ISBN 5-8071-0115-4.  (Проверено 22 февраля 2009)
• Корсунский А. Р. [www.krotov.info/history/05/korsuns/korsu_00.html Готская Испания. Очерки социально-экономической и политической истории]. — М.: Издательство Московского университета, 1969.  (Проверено 22 февраля 2009)
• Щукин М. Б. Готский путь. — СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2005. — 517 с. — ISBN 5-8465-0137-0.
• Циркин Ю. Б. [elar.uniyar.ac.ru/jspui/handle/123456789/1347(недоступная ссылка) Античные и раннесредневековые источники по истории Испании]. — СПб., 2006. — ISBN 5846505163.
• Mussot-Goulard R. Les Goths. — Biarritz: Atlantica, 1999. — ISBN 2-84394-140-7.

Ссылки

Исторические документы

• [www.vostlit.info/Texts/rus9/Chron_vest_kor/frametext.htm Хроника вестготских королей].  (Проверено 22 февраля 2009)
• [www.vostlit.info/Texts/rus/Isidor_S/frametext.htm Исидор Севильский. История готов].  (Проверено 22 февраля 2009)
• [www.vostlit.info/Texts/rus12/Ioann_Biklar_II/text.phtml?id=1123 Иоанн Бикларский. Хроника].  (Проверено 22 февраля 2009)
• [libro.uca.edu/vcode/visigoths.htm The Visigothic code]  (англ.) — Вестготская правда.  (Проверено 22 февраля 2009)
• [www.vostlit.info/haupt-Dateien/index-Dateien/I.phtml Иордан. О происхождении и деяниях гетов] (Проверено 22 февраля 2009)

Современные работы

• [centant.pu.ru/centrum/publik/confcent/1996-11/lavrov.htm Лавров В. В. О характере власти у готов в IV в.](недоступная ссылка)  (Проверено 22 февраля 2009)
• [centant.pu.ru/centrum/publik/confcent/1995-11/lavrov.htm Лавров В. В. Епископ Ульфила и развитие готской литературы](недоступная ссылка)  (Проверено 22 февраля 2009)
• [manybooks.net/support/g/gissingg/gissinggetext03bythn10.exp.html George Gissing. By the Ionian Sea]  (англ.) — Джордж Гиссинг. У Ионического моря. См. главу III — The grave of Alaric  (Проверено 22 февраля 2009)
• [www.wulfila.be/ Project Wulfila]  (англ.) — онлайн-библиотека, посвящённая готскому языку  (Проверено 22 февраля 2009)

Музеи

Экспонаты эпохи вестготов в музеях мира.

• [www.britishmuseum.org/explore/highlights.aspx Коллекция Британского музея]  (англ.) (недоступная ссылка)  (Проверено 22 февраля 2009)
• [www.metmuseum.org/toah/ht/06/eusi/ht06eusi.htm Коллекция Метрополитен-музея]  (англ.) (недоступная ссылка)  (Проверено 22 февраля 2009)
• [www.musee-moyenage.fr/pages/page_id18361_u1l2.htm Вотивная корона из клада в Гуарразаре в Музее Клюни]  (фр.) (недоступная ссылка)  (Проверено 22 февраля 2009)

Отрывок, характеризующий Вестготы

– Что, вы ранены, голубчик? – сказал Тушин, подходя к орудию, на котором сидел Ростов.
– Нет, контужен.
– Отчего же кровь то на станине? – спросил Тушин.
– Это офицер, ваше благородие, окровянил, – отвечал солдат артиллерист, обтирая кровь рукавом шинели и как будто извиняясь за нечистоту, в которой находилось орудие.
Насилу, с помощью пехоты, вывезли орудия в гору, и достигши деревни Гунтерсдорф, остановились. Стало уже так темно, что в десяти шагах нельзя было различить мундиров солдат, и перестрелка стала стихать. Вдруг близко с правой стороны послышались опять крики и пальба. От выстрелов уже блестело в темноте. Это была последняя атака французов, на которую отвечали солдаты, засевшие в дома деревни. Опять всё бросилось из деревни, но орудия Тушина не могли двинуться, и артиллеристы, Тушин и юнкер, молча переглядывались, ожидая своей участи. Перестрелка стала стихать, и из боковой улицы высыпали оживленные говором солдаты.
– Цел, Петров? – спрашивал один.
– Задали, брат, жару. Теперь не сунутся, – говорил другой.
– Ничего не видать. Как они в своих то зажарили! Не видать; темь, братцы. Нет ли напиться?
Французы последний раз были отбиты. И опять, в совершенном мраке, орудия Тушина, как рамой окруженные гудевшею пехотой, двинулись куда то вперед.
В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи – это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто то проехал со свитой на белой лошади и что то сказал, проезжая. Что сказал? Куда теперь? Стоять, что ль? Благодарил, что ли? – послышались жадные расспросы со всех сторон, и вся движущаяся масса стала напирать сама на себя (видно, передние остановились), и пронесся слух, что велено остановиться. Все остановились, как шли, на середине грязной дороги.
Засветились огни, и слышнее стал говор. Капитан Тушин, распорядившись по роте, послал одного из солдат отыскивать перевязочный пункт или лекаря для юнкера и сел у огня, разложенного на дороге солдатами. Ростов перетащился тоже к огню. Лихорадочная дрожь от боли, холода и сырости трясла всё его тело. Сон непреодолимо клонил его, но он не мог заснуть от мучительной боли в нывшей и не находившей положения руке. Он то закрывал глаза, то взглядывал на огонь, казавшийся ему горячо красным, то на сутуловатую слабую фигуру Тушина, по турецки сидевшего подле него. Большие добрые и умные глаза Тушина с сочувствием и состраданием устремлялись на него. Он видел, что Тушин всею душой хотел и ничем не мог помочь ему.
Со всех сторон слышны были шаги и говор проходивших, проезжавших и кругом размещавшейся пехоты. Звуки голосов, шагов и переставляемых в грязи лошадиных копыт, ближний и дальний треск дров сливались в один колеблющийся гул.
Теперь уже не текла, как прежде, во мраке невидимая река, а будто после бури укладывалось и трепетало мрачное море. Ростов бессмысленно смотрел и слушал, что происходило перед ним и вокруг него. Пехотный солдат подошел к костру, присел на корточки, всунул руки в огонь и отвернул лицо.
– Ничего, ваше благородие? – сказал он, вопросительно обращаясь к Тушину. – Вот отбился от роты, ваше благородие; сам не знаю, где. Беда!
Вместе с солдатом подошел к костру пехотный офицер с подвязанной щекой и, обращаясь к Тушину, просил приказать подвинуть крошечку орудия, чтобы провезти повозку. За ротным командиром набежали на костер два солдата. Они отчаянно ругались и дрались, выдергивая друг у друга какой то сапог.
– Как же, ты поднял! Ишь, ловок, – кричал один хриплым голосом.
Потом подошел худой, бледный солдат с шеей, обвязанной окровавленною подверткой, и сердитым голосом требовал воды у артиллеристов.
– Что ж, умирать, что ли, как собаке? – говорил он.
Тушин велел дать ему воды. Потом подбежал веселый солдат, прося огоньку в пехоту.
– Огоньку горяченького в пехоту! Счастливо оставаться, землячки, благодарим за огонек, мы назад с процентой отдадим, – говорил он, унося куда то в темноту краснеющуюся головешку.
За этим солдатом четыре солдата, неся что то тяжелое на шинели, прошли мимо костра. Один из них споткнулся.
– Ишь, черти, на дороге дрова положили, – проворчал он.
– Кончился, что ж его носить? – сказал один из них.
– Ну, вас!
И они скрылись во мраке с своею ношей.
– Что? болит? – спросил Тушин шопотом у Ростова.
– Болит.
– Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину.
– Сейчас, голубчик.
Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов.
– Как я увидал, ваше сиятельство, что первый батальон расстроен, я стал на дороге и думаю: «пропущу этих и встречу батальным огнем»; так и сделал.
Полковому командиру так хотелось сделать это, так он жалел, что не успел этого сделать, что ему казалось, что всё это точно было. Даже, может быть, и в самом деле было? Разве можно было разобрать в этой путанице, что было и чего не было?
– Причем должен заметить, ваше сиятельство, – продолжал он, вспоминая о разговоре Долохова с Кутузовым и о последнем свидании своем с разжалованным, – что рядовой, разжалованный Долохов, на моих глазах взял в плен французского офицера и особенно отличился.
– Здесь то я видел, ваше сиятельство, атаку павлоградцев, – беспокойно оглядываясь, вмешался Жерков, который вовсе не видал в этот день гусар, а только слышал о них от пехотного офицера. – Смяли два каре, ваше сиятельство.
На слова Жеркова некоторые улыбнулись, как и всегда ожидая от него шутки; но, заметив, что то, что он говорил, клонилось тоже к славе нашего оружия и нынешнего дня, приняли серьезное выражение, хотя многие очень хорошо знали, что то, что говорил Жерков, была ложь, ни на чем не основанная. Князь Багратион обратился к старичку полковнику.
– Благодарю всех, господа, все части действовали геройски: пехота, кавалерия и артиллерия. Каким образом в центре оставлены два орудия? – спросил он, ища кого то глазами. (Князь Багратион не спрашивал про орудия левого фланга; он знал уже, что там в самом начале дела были брошены все пушки.) – Я вас, кажется, просил, – обратился он к дежурному штаб офицеру.
– Одно было подбито, – отвечал дежурный штаб офицер, – а другое, я не могу понять; я сам там всё время был и распоряжался и только что отъехал… Жарко было, правда, – прибавил он скромно.
Кто то сказал, что капитан Тушин стоит здесь у самой деревни, и что за ним уже послано.
– Да вот вы были, – сказал князь Багратион, обращаясь к князю Андрею.
– Как же, мы вместе немного не съехались, – сказал дежурный штаб офицер, приятно улыбаясь Болконскому.
– Я не имел удовольствия вас видеть, – холодно и отрывисто сказал князь Андрей.
Все молчали. На пороге показался Тушин, робко пробиравшийся из за спин генералов. Обходя генералов в тесной избе, сконфуженный, как и всегда, при виде начальства, Тушин не рассмотрел древка знамени и спотыкнулся на него. Несколько голосов засмеялось.
– Каким образом орудие оставлено? – спросил Багратион, нахмурившись не столько на капитана, сколько на смеявшихся, в числе которых громче всех слышался голос Жеркова.
Тушину теперь только, при виде грозного начальства, во всем ужасе представилась его вина и позор в том, что он, оставшись жив, потерял два орудия. Он так был взволнован, что до сей минуты не успел подумать об этом. Смех офицеров еще больше сбил его с толку. Он стоял перед Багратионом с дрожащею нижнею челюстью и едва проговорил:
– Не знаю… ваше сиятельство… людей не было, ваше сиятельство.
– Вы бы могли из прикрытия взять!
Что прикрытия не было, этого не сказал Тушин, хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.
Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, что сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались.
– Ваше сиятельство, – прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, – вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого.
Князь Багратион и Тушин одинаково упорно смотрели теперь на сдержанно и взволнованно говорившего Болконского.
– И ежели, ваше сиятельство, позволите мне высказать свое мнение, – продолжал он, – то успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой, – сказал князь Андрей и, не ожидая ответа, тотчас же встал и отошел от стола.
Князь Багратион посмотрел на Тушина и, видимо не желая выказать недоверия к резкому суждению Болконского и, вместе с тем, чувствуя себя не в состоянии вполне верить ему, наклонил голову и сказал Тушину, что он может итти. Князь Андрей вышел за ним.
– Вот спасибо: выручил, голубчик, – сказал ему Тушин.
Князь Андрей оглянул Тушина и, ничего не сказав, отошел от него. Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся.

«Кто они? Зачем они? Что им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, – это они то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтобы избавиться от них, он закрыл глаза.
Он забылся на одну минуту, но в этот короткий промежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он видел свою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смех Наташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниным и Богданычем. Вся эта история была одно и то же, что этот солдат с резким голосом, и эта то вся история и этот то солдат так мучительно, неотступно держали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраняться от них, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы не болело, оно было бы здорово, ежели б они не тянули его; но нельзя было избавиться от них.
Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой то солдатик сидел теперь голый по другую сторону огня и грел свое худое желтое тело.
«Никому не нужен я! – думал Ростов. – Некому ни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда то дома, сильный, веселый, любимый». – Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.
– Ай болит что? – спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: – Мало ли за день народу попортили – страсть!
Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.



Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
То, что князь Василий называл с «рязанского», было несколько тысяч оброка, которые князь Василий оставил у себя.
В Петербурге, так же как и в Москве, атмосфера нежных, любящих людей окружила Пьера. Он не мог отказаться от места или, скорее, звания (потому что он ничего не делал), которое доставил ему князь Василий, а знакомств, зовов и общественных занятий было столько, что Пьер еще больше, чем в Москве, испытывал чувство отуманенности, торопливости и всё наступающего, но не совершающегося какого то блага.
Из прежнего его холостого общества многих не было в Петербурге. Гвардия ушла в поход. Долохов был разжалован, Анатоль находился в армии, в провинции, князь Андрей был за границей, и потому Пьеру не удавалось ни проводить ночей, как он прежде любил проводить их, ни отводить изредка душу в дружеской беседе с старшим уважаемым другом. Всё время его проходило на обедах, балах и преимущественно у князя Василия – в обществе толстой княгини, его жены, и красавицы Элен.
Анна Павловна Шерер, так же как и другие, выказала Пьеру перемену, происшедшую в общественном взгляде на него.
Прежде Пьер в присутствии Анны Павловны постоянно чувствовал, что то, что он говорит, неприлично, бестактно, не то, что нужно; что речи его, кажущиеся ему умными, пока он готовит их в своем воображении, делаются глупыми, как скоро он громко выговорит, и что, напротив, самые тупые речи Ипполита выходят умными и милыми. Теперь всё, что ни говорил он, всё выходило charmant [очаровательно]. Ежели даже Анна Павловна не говорила этого, то он видел, что ей хотелось это сказать, и она только, в уважение его скромности, воздерживалась от этого.
В начале зимы с 1805 на 1806 год Пьер получил от Анны Павловны обычную розовую записку с приглашением, в котором было прибавлено: «Vous trouverez chez moi la belle Helene, qu'on ne se lasse jamais de voir». [у меня будет прекрасная Элен, на которую никогда не устанешь любоваться.]
Читая это место, Пьер в первый раз почувствовал, что между ним и Элен образовалась какая то связь, признаваемая другими людьми, и эта мысль в одно и то же время и испугала его, как будто на него накладывалось обязательство, которое он не мог сдержать, и вместе понравилась ему, как забавное предположение.
Вечер Анны Павловны был такой же, как и первый, только новинкой, которою угощала Анна Павловна своих гостей, был теперь не Мортемар, а дипломат, приехавший из Берлина и привезший самые свежие подробности о пребывании государя Александра в Потсдаме и о том, как два высочайшие друга поклялись там в неразрывном союзе отстаивать правое дело против врага человеческого рода. Пьер был принят Анной Павловной с оттенком грусти, относившейся, очевидно, к свежей потере, постигшей молодого человека, к смерти графа Безухого (все постоянно считали долгом уверять Пьера, что он очень огорчен кончиною отца, которого он почти не знал), – и грусти точно такой же, как и та высочайшая грусть, которая выражалась при упоминаниях об августейшей императрице Марии Феодоровне. Пьер почувствовал себя польщенным этим. Анна Павловна с своим обычным искусством устроила кружки своей гостиной. Большой кружок, где были князь Василий и генералы, пользовался дипломатом. Другой кружок был у чайного столика. Пьер хотел присоединиться к первому, но Анна Павловна, находившаяся в раздраженном состоянии полководца на поле битвы, когда приходят тысячи новых блестящих мыслей, которые едва успеваешь приводить в исполнение, Анна Павловна, увидев Пьера, тронула его пальцем за рукав.
– Attendez, j'ai des vues sur vous pour ce soir. [У меня есть на вас виды в этот вечер.] Она взглянула на Элен и улыбнулась ей. – Ma bonne Helene, il faut, que vous soyez charitable pour ma рauvre tante, qui a une adoration pour vous. Allez lui tenir compagnie pour 10 minutes. [Моя милая Элен, надо, чтобы вы были сострадательны к моей бедной тетке, которая питает к вам обожание. Побудьте с ней минут 10.] А чтоб вам не очень скучно было, вот вам милый граф, который не откажется за вами следовать.
Красавица направилась к тетушке, но Пьера Анна Павловна еще удержала подле себя, показывая вид, как будто ей надо сделать еще последнее необходимое распоряжение.
– Не правда ли, она восхитительна? – сказала она Пьеру, указывая на отплывающую величавую красавицу. – Et quelle tenue! [И как держит себя!] Для такой молодой девушки и такой такт, такое мастерское уменье держать себя! Это происходит от сердца! Счастлив будет тот, чьей она будет! С нею самый несветский муж будет невольно занимать самое блестящее место в свете. Не правда ли? Я только хотела знать ваше мнение, – и Анна Павловна отпустила Пьера.
Пьер с искренностью отвечал Анне Павловне утвердительно на вопрос ее об искусстве Элен держать себя. Ежели он когда нибудь думал об Элен, то думал именно о ее красоте и о том не обыкновенном ее спокойном уменьи быть молчаливо достойною в свете.
Тетушка приняла в свой уголок двух молодых людей, но, казалось, желала скрыть свое обожание к Элен и желала более выразить страх перед Анной Павловной. Она взглядывала на племянницу, как бы спрашивая, что ей делать с этими людьми. Отходя от них, Анна Павловна опять тронула пальчиком рукав Пьера и проговорила:
– J'espere, que vous ne direz plus qu'on s'ennuie chez moi, [Надеюсь, вы не скажете другой раз, что у меня скучают,] – и взглянула на Элен.
Элен улыбнулась с таким видом, который говорил, что она не допускала возможности, чтобы кто либо мог видеть ее и не быть восхищенным. Тетушка прокашлялась, проглотила слюни и по французски сказала, что она очень рада видеть Элен; потом обратилась к Пьеру с тем же приветствием и с той же миной. В середине скучливого и спотыкающегося разговора Элен оглянулась на Пьера и улыбнулась ему той улыбкой, ясной, красивой, которой она улыбалась всем. Пьер так привык к этой улыбке, так мало она выражала для него, что он не обратил на нее никакого внимания. Тетушка говорила в это время о коллекции табакерок, которая была у покойного отца Пьера, графа Безухого, и показала свою табакерку. Княжна Элен попросила посмотреть портрет мужа тетушки, который был сделан на этой табакерке.
– Это, верно, делано Винесом, – сказал Пьер, называя известного миниатюриста, нагибаясь к столу, чтоб взять в руки табакерку, и прислушиваясь к разговору за другим столом.
Он привстал, желая обойти, но тетушка подала табакерку прямо через Элен, позади ее. Элен нагнулась вперед, чтобы дать место, и, улыбаясь, оглянулась. Она была, как и всегда на вечерах, в весьма открытом по тогдашней моде спереди и сзади платье. Ее бюст, казавшийся всегда мраморным Пьеру, находился в таком близком расстоянии от его глаз, что он своими близорукими глазами невольно различал живую прелесть ее плеч и шеи, и так близко от его губ, что ему стоило немного нагнуться, чтобы прикоснуться до нее. Он слышал тепло ее тела, запах духов и скрып ее корсета при движении. Он видел не ее мраморную красоту, составлявшую одно целое с ее платьем, он видел и чувствовал всю прелесть ее тела, которое было закрыто только одеждой. И, раз увидав это, он не мог видеть иначе, как мы не можем возвратиться к раз объясненному обману.
«Так вы до сих пор не замечали, как я прекрасна? – как будто сказала Элен. – Вы не замечали, что я женщина? Да, я женщина, которая может принадлежать всякому и вам тоже», сказал ее взгляд. И в ту же минуту Пьер почувствовал, что Элен не только могла, но должна была быть его женою, что это не может быть иначе.
Он знал это в эту минуту так же верно, как бы он знал это, стоя под венцом с нею. Как это будет? и когда? он не знал; не знал даже, хорошо ли это будет (ему даже чувствовалось, что это нехорошо почему то), но он знал, что это будет.
Пьер опустил глаза, опять поднял их и снова хотел увидеть ее такою дальнею, чужою для себя красавицею, какою он видал ее каждый день прежде; но он не мог уже этого сделать. Не мог, как не может человек, прежде смотревший в тумане на былинку бурьяна и видевший в ней дерево, увидав былинку, снова увидеть в ней дерево. Она была страшно близка ему. Она имела уже власть над ним. И между ним и ею не было уже никаких преград, кроме преград его собственной воли.
– Bon, je vous laisse dans votre petit coin. Je vois, que vous y etes tres bien, [Хорошо, я вас оставлю в вашем уголке. Я вижу, вам там хорошо,] – сказал голос Анны Павловны.
И Пьер, со страхом вспоминая, не сделал ли он чего нибудь предосудительного, краснея, оглянулся вокруг себя. Ему казалось, что все знают, так же как и он, про то, что с ним случилось.
Через несколько времени, когда он подошел к большому кружку, Анна Павловна сказала ему:
– On dit que vous embellissez votre maison de Petersbourg. [Говорят, вы отделываете свой петербургский дом.]
(Это была правда: архитектор сказал, что это нужно ему, и Пьер, сам не зная, зачем, отделывал свой огромный дом в Петербурге.)
– C'est bien, mais ne demenagez pas de chez le prince Ваsile. Il est bon d'avoir un ami comme le prince, – сказала она, улыбаясь князю Василию. – J'en sais quelque chose. N'est ce pas? [Это хорошо, но не переезжайте от князя Василия. Хорошо иметь такого друга. Я кое что об этом знаю. Не правда ли?] А вы еще так молоды. Вам нужны советы. Вы не сердитесь на меня, что я пользуюсь правами старух. – Она замолчала, как молчат всегда женщины, чего то ожидая после того, как скажут про свои года. – Если вы женитесь, то другое дело. – И она соединила их в один взгляд. Пьер не смотрел на Элен, и она на него. Но она была всё так же страшно близка ему. Он промычал что то и покраснел.
Вернувшись домой, Пьер долго не мог заснуть, думая о том, что с ним случилось. Что же случилось с ним? Ничего. Он только понял, что женщина, которую он знал ребенком, про которую он рассеянно говорил: «да, хороша», когда ему говорили, что Элен красавица, он понял, что эта женщина может принадлежать ему.
«Но она глупа, я сам говорил, что она глупа, – думал он. – Что то гадкое есть в том чувстве, которое она возбудила во мне, что то запрещенное. Мне говорили, что ее брат Анатоль был влюблен в нее, и она влюблена в него, что была целая история, и что от этого услали Анатоля. Брат ее – Ипполит… Отец ее – князь Василий… Это нехорошо», думал он; и в то же время как он рассуждал так (еще рассуждения эти оставались неоконченными), он заставал себя улыбающимся и сознавал, что другой ряд рассуждений всплывал из за первых, что он в одно и то же время думал о ее ничтожестве и мечтал о том, как она будет его женой, как она может полюбить его, как она может быть совсем другою, и как всё то, что он об ней думал и слышал, может быть неправдою. И он опять видел ее не какою то дочерью князя Василья, а видел всё ее тело, только прикрытое серым платьем. «Но нет, отчего же прежде не приходила мне в голову эта мысль?» И опять он говорил себе, что это невозможно; что что то гадкое, противоестественное, как ему казалось, нечестное было бы в этом браке. Он вспоминал ее прежние слова, взгляды, и слова и взгляды тех, кто их видал вместе. Он вспомнил слова и взгляды Анны Павловны, когда она говорила ему о доме, вспомнил тысячи таких намеков со стороны князя Василья и других, и на него нашел ужас, не связал ли он уж себя чем нибудь в исполнении такого дела, которое, очевидно, нехорошо и которое он не должен делать. Но в то же время, как он сам себе выражал это решение, с другой стороны души всплывал ее образ со всею своею женственной красотою.


В ноябре месяце 1805 года князь Василий должен был ехать на ревизию в четыре губернии. Он устроил для себя это назначение с тем, чтобы побывать заодно в своих расстроенных имениях, и захватив с собой (в месте расположения его полка) сына Анатоля, с ним вместе заехать к князю Николаю Андреевичу Болконскому с тем, чтоб женить сына на дочери этого богатого старика. Но прежде отъезда и этих новых дел, князю Василью нужно было решить дела с Пьером, который, правда, последнее время проводил целые дни дома, т. е. у князя Василья, у которого он жил, был смешон, взволнован и глуп (как должен быть влюбленный) в присутствии Элен, но всё еще не делал предложения.
«Tout ca est bel et bon, mais il faut que ca finisse», [Всё это хорошо, но надо это кончить,] – сказал себе раз утром князь Василий со вздохом грусти, сознавая, что Пьер, стольким обязанный ему (ну, да Христос с ним!), не совсем хорошо поступает в этом деле. «Молодость… легкомыслие… ну, да Бог с ним, – подумал князь Василий, с удовольствием чувствуя свою доброту: – mais il faut, que ca finisse. После завтра Лёлины именины, я позову кое кого, и ежели он не поймет, что он должен сделать, то уже это будет мое дело. Да, мое дело. Я – отец!»
Пьер полтора месяца после вечера Анны Павловны и последовавшей за ним бессонной, взволнованной ночи, в которую он решил, что женитьба на Элен была бы несчастие, и что ему нужно избегать ее и уехать, Пьер после этого решения не переезжал от князя Василья и с ужасом чувствовал, что каждый день он больше и больше в глазах людей связывается с нею, что он не может никак возвратиться к своему прежнему взгляду на нее, что он не может и оторваться от нее, что это будет ужасно, но что он должен будет связать с нею свою судьбу. Может быть, он и мог бы воздержаться, но не проходило дня, чтобы у князя Василья (у которого редко бывал прием) не было бы вечера, на котором должен был быть Пьер, ежели он не хотел расстроить общее удовольствие и обмануть ожидания всех. Князь Василий в те редкие минуты, когда бывал дома, проходя мимо Пьера, дергал его за руку вниз, рассеянно подставлял ему для поцелуя выбритую, морщинистую щеку и говорил или «до завтра», или «к обеду, а то я тебя не увижу», или «я для тебя остаюсь» и т. п. Но несмотря на то, что, когда князь Василий оставался для Пьера (как он это говорил), он не говорил с ним двух слов, Пьер не чувствовал себя в силах обмануть его ожидания. Он каждый день говорил себе всё одно и одно: «Надо же, наконец, понять ее и дать себе отчет: кто она? Ошибался ли я прежде или теперь ошибаюсь? Нет, она не глупа; нет, она прекрасная девушка! – говорил он сам себе иногда. – Никогда ни в чем она не ошибается, никогда она ничего не сказала глупого. Она мало говорит, но то, что она скажет, всегда просто и ясно. Так она не глупа. Никогда она не смущалась и не смущается. Так она не дурная женщина!» Часто ему случалось с нею начинать рассуждать, думать вслух, и всякий раз она отвечала ему на это либо коротким, но кстати сказанным замечанием, показывавшим, что ее это не интересует, либо молчаливой улыбкой и взглядом, которые ощутительнее всего показывали Пьеру ее превосходство. Она была права, признавая все рассуждения вздором в сравнении с этой улыбкой.
Она обращалась к нему всегда с радостной, доверчивой, к нему одному относившейся улыбкой, в которой было что то значительней того, что было в общей улыбке, украшавшей всегда ее лицо. Пьер знал, что все ждут только того, чтобы он, наконец, сказал одно слово, переступил через известную черту, и он знал, что он рано или поздно переступит через нее; но какой то непонятный ужас охватывал его при одной мысли об этом страшном шаге. Тысячу раз в продолжение этого полутора месяца, во время которого он чувствовал себя всё дальше и дальше втягиваемым в ту страшившую его пропасть, Пьер говорил себе: «Да что ж это? Нужна решимость! Разве нет у меня ее?»
Он хотел решиться, но с ужасом чувствовал, что не было у него в этом случае той решимости, которую он знал в себе и которая действительно была в нем. Пьер принадлежал к числу тех людей, которые сильны только тогда, когда они чувствуют себя вполне чистыми. А с того дня, как им владело то чувство желания, которое он испытал над табакеркой у Анны Павловны, несознанное чувство виноватости этого стремления парализировало его решимость.
В день именин Элен у князя Василья ужинало маленькое общество людей самых близких, как говорила княгиня, родные и друзья. Всем этим родным и друзьям дано было чувствовать, что в этот день должна решиться участь именинницы.
Гости сидели за ужином. Княгиня Курагина, массивная, когда то красивая, представительная женщина сидела на хозяйском месте. По обеим сторонам ее сидели почетнейшие гости – старый генерал, его жена, Анна Павловна Шерер; в конце стола сидели менее пожилые и почетные гости, и там же сидели домашние, Пьер и Элен, – рядом. Князь Василий не ужинал: он похаживал вокруг стола, в веселом расположении духа, подсаживаясь то к тому, то к другому из гостей. Каждому он говорил небрежное и приятное слово, исключая Пьера и Элен, которых присутствия он не замечал, казалось. Князь Василий оживлял всех. Ярко горели восковые свечи, блестели серебро и хрусталь посуды, наряды дам и золото и серебро эполет; вокруг стола сновали слуги в красных кафтанах; слышались звуки ножей, стаканов, тарелок и звуки оживленного говора нескольких разговоров вокруг этого стола. Слышно было, как старый камергер в одном конце уверял старушку баронессу в своей пламенной любви к ней и ее смех; с другой – рассказ о неуспехе какой то Марьи Викторовны. У середины стола князь Василий сосредоточил вокруг себя слушателей. Он рассказывал дамам, с шутливой улыбкой на губах, последнее – в среду – заседание государственного совета, на котором был получен и читался Сергеем Кузьмичем Вязмитиновым, новым петербургским военным генерал губернатором, знаменитый тогда рескрипт государя Александра Павловича из армии, в котором государь, обращаясь к Сергею Кузьмичу, говорил, что со всех сторон получает он заявления о преданности народа, и что заявление Петербурга особенно приятно ему, что он гордится честью быть главою такой нации и постарается быть ее достойным. Рескрипт этот начинался словами: Сергей Кузьмич! Со всех сторон доходят до меня слухи и т. д.