Везиров, Гамбай Мамед оглы

Гамбай Мамед оглы Везиров
азерб. Qambay Məmməd oğlu Vəzirov
Г. М. оглы Везиров
Дата рождения	19 августа 1899(1899-08-19)
Место рождения	Гюмри, Эриванская губерния, Российская империя
Дата смерти	13 октября 1937(1937-10-13) (38 лет)
Место смерти	СССР
Принадлежность	Российская империя Российская империя, Азербайджанская Демократическая Республика, СССР СССР
Род войск	горные войска
Годы службы	до 1937
Звание
Командовал	77-я горнострелковая дивизия
Сражения/войны	Борьба с басмачеством
Награды и премии

Гамбай Мамед оглы Везиров (азерб. Qambay Məmməd oğlu Vəzirov) — советский и азербайджанский военный деятель, комдив, командир 77-й горнострелковой дивизии.

Биография

Гамбай Мамед оглы Везиров родился 19 августа 1899 года в семье мелкого чиновника в городе Нахичевань Эриванской губернии, по другим данным — в г. Александрополь (ныне город Гюмри в Армении). Азербайджанец. Окончив семилетку в Эриванской гимназии, Гамбай в 1918 году был мобилизован и шесть месяцев проработал в Турции. В 1919 году, окончивший военное училище Гамбай, служит в национальной армии Азербайджанской Демократической Республики. С 1920 года член ВКП(б). С 1920 по 1922 год участвует в боях против дашнаков, ведущих борьбу против большевиков в Казахе, Джебраиле и Карабахе.

В 1924 году окончил Военную Академию РККА. В ноябре 1930 года как лучший боевой офицер Гамбай Везиров назначается командиром 111-го стрелкового полка Белорусского военного округа и одновременно начальником гарнизона города Жиздра.

С 1932 по 1937 год командир 77-й азербайджанской горнострелковой дивизии. В соответствии с постановлением ЦИК и СНК СССР от 22 сентября 1935 года «О введении персональных военных званий начальствующего состава РККА» Гамбаю Везирову 26 ноября этого же года было присвоено звание комдива.

Арестован 29 июля 1937 года. Расстрелян 13 октября 1937 года. Постановлением Военной коллегии Верховного Суда СССР от 28 июля 1956 года посмертно реабилитирован.

Звания

• комдив (26 ноября 1935).

Награды

• Орден Красного Знамени Азербайджанской ССР (1922);
• Орден Трудового Красного Знамени Азербайджанской ССР (1930);
• Орден Трудового Красного Знамени ЗСФСР (1932);
• Орден Красной Звезды (1936).

Репрессии

Арестован поздно ночью 27 июля 1937 на его квартире по адресу Большая Краснопресненская, 15, затем был обыск на даче в Аджикенде. Был обыск и в служебном кабинете, вскрыт сейф, согласно акту в сейфе были золотые наградные часы, бинокль, пистолет марки "Маузер", 70 патронов, фотоаппарат "Фэд", пистолет марки "Браунинг", книжки члена ЦИК СССР, члена АзЦИК, члена ЗакЦИК и Баксовета, орденские книжки "Красной Звезды" и "Трудового Красного знамени ЗСФСР". Также было арестовано и привлечено к уголовной ответственности около 40 старших офицеров дивизии и около 20 работников военкоматов. Обвинялся как член контрреволюционной националистической организации Азербайджана, член "Азербайджанской национальной партии", якобы изобличён показаниями ряда подследственных, как один из руководителей подготовки вооружённого восстания для отторжения Азербайджана от СССР. Привлечён к уголовной ответственности по ст. ст. 72, 73, 21-6. Следствие вёл начальник 5-го отдела УГБ НКВД АзССР Аванесьян. На первом предварительном допросе уверенно и категорически опроверг все предъявленные обвинения. Однако протокол об этом в дело не подшивается, и после применения мер незаконного воздействия получены признательные показания. Дальнейшие отказы от показаний к делу не подшивались.

Обвинительное заключение утвердил комиссар государственной безопасности 3-го ранга, Ю. Д. Сумбатов-Топуридзе. Дело передаётся на рассмотрение выездной сессии Военной коллегии Верховного суда СССР под председательством И. О. Матулевич, который подписал смертный приговор почти всем "обвиняемым" по ст. ст. 64, 70, 73 УК АзССР. Дело слушалось в закрытом судебном заседании, без участия защиты, обвинения и без вызова свидетелей.

Одновременно с Гамбаем Мамед оглы Везировым были арестованы его родной брат, доцент университета Садраддин (Садретдин) Мамед оглы Везиров и двоюродный брат, народный комиссар земледелия Гейдар Садык оглы Везиров. Его супруга Иззет ханум Гиясбейли была арестована 2 ноября 1937 и осуждена как член семьи "врага народа" на 8 лет с отбыванием наказания в исправительно-трудовом лагере "АЛЖИР" ("Акмолинский лагерь жён изменников Родины") в Акмолинске. Единственный сын Явуз тоже был осужден, в начале войны он обратился с письмом к И. В. Сталину, что "Готов своей кровью смыть вину своего отца. Прошу направить меня на фронт", после чего направили в штрафной батальон, где он, сражаясь под Сталинградом, погиб в 1942.

Реабилитация

28 июля 1956 военная коллегия Верховного суда СССР рассмотрела уголовное дело Г. Везирова. Было установлено, что на предварительном допросе категорически отрицал все предъявленные ему обвинения в том, что он якобы проводил контрреволюционную работу по заданию ныне реабилитированных секретаря ЦК Рухуллы Ахундова, председателя СНК Дадаша Буниятзаде и председателя ЦИК АзССР Султана Меджида Эфендиева. Эти показания нельзя признавать достоверными и доказательством его вины, так как они были получены путём побоев и истязаний и по предложению Главной военной прокуратуры СССР, Верховный суд СССР отменил приговор в отношении Г. Везирова и прекратил уголовное дело за отсутствием состава преступления. Ранее, бывший начальник 5-го отдела УГБ НКВД АзССР Аванесьян осуждён за контрреволюционную деятельность в 1937-1938 и приговорён к высшей мере уголовного наказания, его бывший заместитель за фальсификацию уголовных дел был осуждён в 1939.

Литература

• Черушев Н. С., Черушев Ю. Н. Расстрелянная элита РККА (командармы 1-го и 2-го рангов, комкоры, комдивы и им равные): 1937—1941. Биографический словарь. — М.: Кучково поле; Мегаполис, 2012. — С. 199—200. — 496 с. — 2000 экз. — ISBN 978-5-9950-0217-8.

Ссылки

• [www.baku.ru/enc-show.php?id=129583&cmm_id=276 Судьба комдива Везирова]

Отрывок, характеризующий Везиров, Гамбай Мамед оглы

– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.
– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.
– Ne perdons point de temps. [Не будем терять время.]
– Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, – я повторить не могу, – что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.
– Nous у voila, [В этом то и дело.] отчего же ты прежде ничего не сказала мне?
– В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, – сказала княжна, не отвечая. – Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, – почти прокричала княжна, совершенно изменившись. – И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!


В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухого. Когда колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами, Анна Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами, убедилась в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер за Анною Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании с умирающим отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не к парадному, а к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, два человека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены. Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько таких же людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не видеть этих людей, не обратили на них внимания. Стало быть, это так нужно, решил сам с собой Пьер и прошел за Анною Михайловной. Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо было вообще итти к графу, и еще меньше, зачем ему надо было итти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это было необходимо нужно. На половине лестницы чуть не сбили их с ног какие то люди с ведрами, которые, стуча сапогами, сбегали им навстречу. Люди эти прижались к стене, чтобы пропустить Пьера с Анной Михайловной, и не показали ни малейшего удивления при виде их.