Веймарское учредительное собрание

Веймарское учредительное собрание нем. Weimarer Nationalversammlung
Тип
Тип	учредительное собрание
Государство	Германская империя
История
Дата основания	1918
Дата упразднения	1919
Предшественник	рейхстаг
Преемник	рейхстаг
Структура
Последние выборы	30 ноября 1918 года

Веймарское учредительное собрание или Германское национальное собрание 1919 года (нем. Weimarer Nationalversammlung) — парламент в Германии, принявший новую конституцию и учредивший в стране так называемую Веймарскую республику. В период действия Германского национального собрания 1919 года представительство земель осуществлял комитет государств (нем. Staatenausschuss). После Ноябрьской революции 1918 года, завершившейся отречением от престола кайзера Вильгельма II, 30 ноября 1918 года временное правительство — Совет народных уполномоченных — назначило выборы в Национальное собрание, созываемое для решения вопроса о государственном устройстве новой Германии на 19 января 1919 года. Право голоса на выборах получили «все немецкие мужчины и женщины, которым на день выборов исполнилось 20 лет», и тем самым женщины впервые получили в Германии избирательные права. Имперский съезд советов рабочих и солдатских депутатов 19 декабря поддержал решение правительства и тем самым окончательно закрыл возможность движения Германии к советской республике.

Формирование кабинета Шейдемана

После выборов 19 января первое заседание Национального собрания состоялось 6 февраля 1919 года вдали от охваченного беспорядками Берлина, в Веймаре. Его президентом был избран представитель СДПГ Эдуард Давид. 11 февраля 1919 года Национальное собрание назначило рейхсканцлера Фридриха Эберта временным рейхспрезидентом. СДПГ вместе с партией Центра и Немецкой демократической партией образовало правящее большинство — Веймарскую коалицию. Поскольку действующий президент Национального собрания Эдуард Давид вошёл в имперское правительство как министр без портфеля, собрание избрало 14 февраля 1919 года его преемником вице-президента, депутата от партии Центра Константина Ференбаха.

Обсуждение условий Версальского договора и формирование кабинета Бауэра

Заявление Шейдемана

12 мая 1919 года Национальное собрание впервые заседало в Берлине, в Новом актовом зале Берлинского университета, где заслушало и обсудило заявление премьер-министра Филиппа Шейдемана о предлагаемых условиях для заключения мира. Под аплодисменты всех партий социал-демократ Шейдеман в своей речи охарактеризовал условия Антанты как «насильственный мир», который уничтожит немецкий народ. Как территориальные, так и политические и экономические требования были удушающими для Германии. Эти неприемлемые условия резко контрастировали с заверениями, полученными ранее от президента США Вудро Вильсона. Имперское правительство не может согласиться с такими условиями и предложит встречный вариант мирного договора, основывающийся на проекте Четырнадцати пунктов Вильсона. Премьер-министр Пруссии Пауль Хирш от имени союзных государств в составе Германской империи выразил полную поддержку имперскому правительству и столь же резко критиковал условия, предложенные Антантой. Выступившие представители всех партий, начиная с Независимой социал-демократической партии Германии и заканчивая Немецкой национальной народной партией, признали условия Антанты неприемлемыми. Так, председатель Немецкой народной партии и будущий рейхсминистр иностранных дел Густав Штреземан назвал условия мира, предложенные державами-победительницами, «приступом политического садизма». Лишь председатель НСДПГ Гуго Гаазе отклонил требования Антанты, сопроводив свой отказ резкой критикой имперского правительства, проводившего во время Первой мировой войны политику гражданского мира и тем самым виновного в сложившейся ситуации.

Отставка кабинета Шейдемана, формирование кабинета Бауэра

20 июня 1919 года кабинет Шейдемана ушёл в отставку после того, как его встречные предложения были отклонены Антантой, в связи с чем возникли разногласия по вопросу подписания Версальского договора. Во главе нового правительства, сформированного СДПГ и партией Центра, встал Густав Бауэр, который выступал за подписание мирного договора, при этом продолжая критиковать его отдельные положения, в частности, касающиеся возможности экстрадиции граждан Германии в страны Антанты и возложения всего бремени военных долгов на Германию. Однако соглашаясь с условиями, навязываемыми Германии Версальским договором, Бауэр отмечал, что Германская империя не в состоянии выполнить все экономические требования Версальского договора, и сожалел о том, что не удалось добиться от Антанты дополнительных уступок.

Общее разоружение

Версальский договор подвергся осуждению и у выступивших Пауля Лёбе от СДПГ и Адольфа Грёбера (Adolf Greber) от партии Центра. Они обратили внимание на внесённое в подготовленный Антантой проект положение об исключительной виновности Германии в развязывании войны. Они изложили мнение своих фракций о том, что альтернативным решением может быть только возобновление военных действий, что может привести к ещё более пагубным результатам. В отличие от них Ойген Шиффер, действующий рейхсминистр финансов, от имени большинства депутатов от Немецкой демократической партии высказался против принятия мирного договора. Он напомнил обеим партиям, участвующим в правительстве, гневное выступление рейхсканцлера Филиппа Шейдемана, пригрозившего 12 мая, что «пусть отсохнет та рука, которая подпишет этот договор». Он не увидел никаких изменений ситуации с того времени. Немецкая национальная народная партия и Немецкая народная партия в резкой форме отвергли мирный договор. Независимая социал-демократическая партия Германии, единственная из оппозиционных, напротив одобрила подписание Версальского договора. Её председатель Гуго Гаазе назвал принимаемое решение ужасной дилеммой, с которой столкнулось Национальное собрание. Он так же резко критиковал договор, но, как и представители правящих партий, указал на последствия, которые возникнут, если мирный договор будет отклонён. При поимённом голосовании 237 депутатов высказались за подписание мирного договора, 138 — против, 5 депутатов воздержалось.

Отсутствие альтернативы

В тот же день имперское правительство сообщило в своей ноте странам Антанты о согласии на подписание мирного договора при условии исключения из него положения о военных долгах и экстрадиции немцев державам-победительницам. Уже вечером 22 июня был получен ответ Антанты, подписанный премьер-министром Франции Жоржем Клемансо, уточнявший, что мирный договор может быть принят только целиком или отклонён.

На пленарном заседании Национального собрания 23 июня премьер-министр Бауэр доложил позицию Антанты и заявил, что у правительства нет выбора и оно обязано подписать договор:

Дамы и господа! Сегодня никаких протестов, никаких бурь негодования. Мы подписываем — это предложение, которое я делаю вам от имени всего кабинета. Основания, вынуждающие нас согласиться с данным договором, те же, что и вчера, только теперь от возобновления военных действий нас отделяет чуть меньше четырёх часов. Мы не можем взять на себя ответственность за новую войну, даже если бы у нас было оружие. Мы обезоружены, но не обесчещены. Безусловно, противники хотят отнять у нас честь, в этом нет сомнения, но до последнего вздоха я сохраню веру в то, что эта попытка лишения чести когда-то обернётся против её зачинщиков, что в этой мировой трагедии погибнет не наша честь.

Ратификация договора состоялась лишь 9 июля 1919 года принятием Закона «О заключении мира между Германией и союзническими и ассоциированными державами».

Конституционные дебаты

Конституция новой демократической Германии была принята Национальным собранием 31 июля 1919 года.

Название государства

После завершения переговоров в конституционном комитете под председательством Конрада Хаусмана на пленарном заседании Национального собрания 2 июля 1919 года началось второе чтение проекта конституции (в редакции комитета). НСДПГ предложила изменить имеющееся название немецкого государства с «Германский рейх» на «Германскую республику». Депутат от этой партии Оскар Кон пояснил, что в таком названии чётко отразится слом устаревших порядков. Ведь как и в русском языке, во французском и английском языках немецкое слово «рейх» переводилось как «империя», что приводило к ассоциациям с уже, как казалось, поверженным империализмом. Это предложение столкнулось с сопротивлением как со стороны Немецкой демократической партии, считавшей, что рейх уже не соотносится с монархией, так и Немецкой национальной народной партии, считавшей республику недопустимо радикальным преобразованием для Германии.

Форма государственного устройства

Депутат от НСДПГ Кон также потребовал преобразования Германии в унитарное государство. Унитарное государство по мнению НСДПГ функционирует более эффективно, а союзные государства в Германии — лишь реликтовые образования монархического периода. Это предложение было отклонено выступившими представителями других партий, которые подчеркнули, что имеющийся проект конституции представляет собой большой шаг в направлении усиления центральной, имперской власти: влиятельный бундесрат заменялся консультативным рейхсратом, создавалась имперская почта и имперская железная дорога, ликвидировались особые привилегии Пруссии. Эрих Кох-Везер от НДП отметил, что именно в Баварии и Брауншвейге, союзных государствах, находящихся под влиянием идеологии НДСПГ, особо сильны сепаратистские тенденции, противодействовавшие укреплению имперской власти.

Флаг

2 июля Национальное собрание обсуждало также и цвета флага новой Германии. Представители СДПГ и партии Центра высказались за чёрно-красно-золотую символику, Немецкая народная партия и Немецкая национальная народная партия — за старые цвета кайзеровской Германии, чёрно-бело-красный флаг. НСДПГ потребовала принять в качестве государственного красный революционный флаг. В Немецкой демократической партии большинство высказывалось за новую символику.

Рейхсминистр внутренних дел Эдуард Давид изложил позицию имперского правительства, которое придерживалось варианта чёрно-красно-золотого флага как символа великого немецкого единства. Это исторические цвета немецких студенческих корпораций и революции 1848 года. Чёрно-красно-золотой флаг выражал стремление к немецкому единству вместо государственной раздробленности. Чёрно-бело-красный флаг напротив напоминал о раздробленности германских государств с Пруссией во главе.

• Flag of Germany (3-2 aspect ratio).svg

  Учреждённый флаг Веймарской республики

• Flag of the German Empire.svg

  Второй вариант, повторявший цвета флагов Северогерманского союза и Германской империи

• Red flag.svg

  Красный флаг, предлагавшийся левыми и коммунистами после ноябрьской революции

См. также

• Франкфуртское национальное собрание

Литература

• Heiko Bollmeyer: Der steinige Weg zur Demokratie. Die Weimarer Nationalversammlung zwischen Kaiserreich und Republik. Campus-Verlag, Frankfurt/New York, 2007. ISBN 978-3-593-38445-0. (Historische Politikforschung, Bd. 13)

Отрывок, характеризующий Веймарское учредительное собрание

Атака 6 го егерского обеспечила отступление правого фланга. В центре действие забытой батареи Тушина, успевшего зажечь Шенграбен, останавливало движение французов. Французы тушили пожар, разносимый ветром, и давали время отступать. Отступление центра через овраг совершалось поспешно и шумно; однако войска, отступая, не путались командами. Но левый фланг, который единовременно был атакован и обходим превосходными силами французов под начальством Ланна и который состоял из Азовского и Подольского пехотных и Павлоградского гусарского полков, был расстроен. Багратион послал Жеркова к генералу левого фланга с приказанием немедленно отступать.
Жерков бойко, не отнимая руки от фуражки, тронул лошадь и поскакал. Но едва только он отъехал от Багратиона, как силы изменили ему. На него нашел непреодолимый страх, и он не мог ехать туда, где было опасно.
Подъехав к войскам левого фланга, он поехал не вперед, где была стрельба, а стал отыскивать генерала и начальников там, где их не могло быть, и потому не передал приказания.
Командование левым флангом принадлежало по старшинству полковому командиру того самого полка, который представлялся под Браунау Кутузову и в котором служил солдатом Долохов. Командование же крайнего левого фланга было предназначено командиру Павлоградского полка, где служил Ростов, вследствие чего произошло недоразумение. Оба начальника были сильно раздражены друг против друга, и в то самое время как на правом фланге давно уже шло дело и французы уже начали наступление, оба начальника были заняты переговорами, которые имели целью оскорбить друг друга. Полки же, как кавалерийский, так и пехотный, были весьма мало приготовлены к предстоящему делу. Люди полков, от солдата до генерала, не ждали сражения и спокойно занимались мирными делами: кормлением лошадей в коннице, собиранием дров – в пехоте.
– Есть он, однако, старше моего в чином, – говорил немец, гусарский полковник, краснея и обращаясь к подъехавшему адъютанту, – то оставляяй его делать, как он хочет. Я своих гусар не могу жертвовать. Трубач! Играй отступление!
Но дело становилось к спеху. Канонада и стрельба, сливаясь, гремели справа и в центре, и французские капоты стрелков Ланна проходили уже плотину мельницы и выстраивались на этой стороне в двух ружейных выстрелах. Пехотный полковник вздрагивающею походкой подошел к лошади и, взлезши на нее и сделавшись очень прямым и высоким, поехал к павлоградскому командиру. Полковые командиры съехались с учтивыми поклонами и со скрываемою злобой в сердце.
– Опять таки, полковник, – говорил генерал, – не могу я, однако, оставить половину людей в лесу. Я вас прошу , я вас прошу , – повторил он, – занять позицию и приготовиться к атаке.
– А вас прошу не мешивайтся не свое дело, – отвечал, горячась, полковник. – Коли бы вы был кавалерист…
– Я не кавалерист, полковник, но я русский генерал, и ежели вам это неизвестно…
– Очень известно, ваше превосходительство, – вдруг вскрикнул, трогая лошадь, полковник, и делаясь красно багровым. – Не угодно ли пожаловать в цепи, и вы будете посмотрейть, что этот позиция никуда негодный. Я не хочу истребить своя полка для ваше удовольствие.
– Вы забываетесь, полковник. Я не удовольствие свое соблюдаю и говорить этого не позволю.
Генерал, принимая приглашение полковника на турнир храбрости, выпрямив грудь и нахмурившись, поехал с ним вместе по направлению к цепи, как будто всё их разногласие должно было решиться там, в цепи, под пулями. Они приехали в цепь, несколько пуль пролетело над ними, и они молча остановились. Смотреть в цепи нечего было, так как и с того места, на котором они прежде стояли, ясно было, что по кустам и оврагам кавалерии действовать невозможно, и что французы обходят левое крыло. Генерал и полковник строго и значительно смотрели, как два петуха, готовящиеся к бою, друг на друга, напрасно выжидая признаков трусости. Оба выдержали экзамен. Так как говорить было нечего, и ни тому, ни другому не хотелось подать повод другому сказать, что он первый выехал из под пуль, они долго простояли бы там, взаимно испытывая храбрость, ежели бы в это время в лесу, почти сзади их, не послышались трескотня ружей и глухой сливающийся крик. Французы напали на солдат, находившихся в лесу с дровами. Гусарам уже нельзя было отступать вместе с пехотой. Они были отрезаны от пути отступления налево французскою цепью. Теперь, как ни неудобна была местность, необходимо было атаковать, чтобы проложить себе дорогу.
Эскадрон, где служил Ростов, только что успевший сесть на лошадей, был остановлен лицом к неприятелю. Опять, как и на Энском мосту, между эскадроном и неприятелем никого не было, и между ними, разделяя их, лежала та же страшная черта неизвестности и страха, как бы черта, отделяющая живых от мертвых. Все люди чувствовали эту черту, и вопрос о том, перейдут ли или нет и как перейдут они черту, волновал их.
Ко фронту подъехал полковник, сердито ответил что то на вопросы офицеров и, как человек, отчаянно настаивающий на своем, отдал какое то приказание. Никто ничего определенного не говорил, но по эскадрону пронеслась молва об атаке. Раздалась команда построения, потом визгнули сабли, вынутые из ножен. Но всё еще никто не двигался. Войска левого фланга, и пехота и гусары, чувствовали, что начальство само не знает, что делать, и нерешимость начальников сообщалась войскам.
«Поскорее, поскорее бы», думал Ростов, чувствуя, что наконец то наступило время изведать наслаждение атаки, про которое он так много слышал от товарищей гусаров.
– С Богом, г'ебята, – прозвучал голос Денисова, – г'ысыо, маг'ш!
В переднем ряду заколыхались крупы лошадей. Грачик потянул поводья и сам тронулся.
Справа Ростов видел первые ряды своих гусар, а еще дальше впереди виднелась ему темная полоса, которую он не мог рассмотреть, но считал неприятелем. Выстрелы были слышны, но в отдалении.
– Прибавь рыси! – послышалась команда, и Ростов чувствовал, как поддает задом, перебивая в галоп, его Грачик.
Он вперед угадывал его движения, и ему становилось все веселее и веселее. Он заметил одинокое дерево впереди. Это дерево сначала было впереди, на середине той черты, которая казалась столь страшною. А вот и перешли эту черту, и не только ничего страшного не было, но всё веселее и оживленнее становилось. «Ох, как я рубану его», думал Ростов, сжимая в руке ефес сабли.
– О о о а а а!! – загудели голоса. «Ну, попадись теперь кто бы ни был», думал Ростов, вдавливая шпоры Грачику, и, перегоняя других, выпустил его во весь карьер. Впереди уже виден был неприятель. Вдруг, как широким веником, стегнуло что то по эскадрону. Ростов поднял саблю, готовясь рубить, но в это время впереди скакавший солдат Никитенко отделился от него, и Ростов почувствовал, как во сне, что продолжает нестись с неестественною быстротой вперед и вместе с тем остается на месте. Сзади знакомый гусар Бандарчук наскакал на него и сердито посмотрел. Лошадь Бандарчука шарахнулась, и он обскакал мимо.
«Что же это? я не подвигаюсь? – Я упал, я убит…» в одно мгновение спросил и ответил Ростов. Он был уже один посреди поля. Вместо двигавшихся лошадей и гусарских спин он видел вокруг себя неподвижную землю и жнивье. Теплая кровь была под ним. «Нет, я ранен, и лошадь убита». Грачик поднялся было на передние ноги, но упал, придавив седоку ногу. Из головы лошади текла кровь. Лошадь билась и не могла встать. Ростов хотел подняться и упал тоже: ташка зацепилась за седло. Где были наши, где были французы – он не знал. Никого не было кругом.
Высвободив ногу, он поднялся. «Где, с какой стороны была теперь та черта, которая так резко отделяла два войска?» – он спрашивал себя и не мог ответить. «Уже не дурное ли что нибудь случилось со мной? Бывают ли такие случаи, и что надо делать в таких случаях?» – спросил он сам себя вставая; и в это время почувствовал, что что то лишнее висит на его левой онемевшей руке. Кисть ее была, как чужая. Он оглядывал руку, тщетно отыскивая на ней кровь. «Ну, вот и люди, – подумал он радостно, увидав несколько человек, бежавших к нему. – Они мне помогут!» Впереди этих людей бежал один в странном кивере и в синей шинели, черный, загорелый, с горбатым носом. Еще два и еще много бежало сзади. Один из них проговорил что то странное, нерусское. Между задними такими же людьми, в таких же киверах, стоял один русский гусар. Его держали за руки; позади его держали его лошадь.
«Верно, наш пленный… Да. Неужели и меня возьмут? Что это за люди?» всё думал Ростов, не веря своим глазам. «Неужели французы?» Он смотрел на приближавшихся французов, и, несмотря на то, что за секунду скакал только затем, чтобы настигнуть этих французов и изрубить их, близость их казалась ему теперь так ужасна, что он не верил своим глазам. «Кто они? Зачем они бегут? Неужели ко мне? Неужели ко мне они бегут? И зачем? Убить меня? Меня, кого так любят все?» – Ему вспомнилась любовь к нему его матери, семьи, друзей, и намерение неприятелей убить его показалось невозможно. «А может, – и убить!» Он более десяти секунд стоял, не двигаясь с места и не понимая своего положения. Передний француз с горбатым носом подбежал так близко, что уже видно было выражение его лица. И разгоряченная чуждая физиономия этого человека, который со штыком на перевес, сдерживая дыханье, легко подбегал к нему, испугала Ростова. Он схватил пистолет и, вместо того чтобы стрелять из него, бросил им в француза и побежал к кустам что было силы. Не с тем чувством сомнения и борьбы, с каким он ходил на Энский мост, бежал он, а с чувством зайца, убегающего от собак. Одно нераздельное чувство страха за свою молодую, счастливую жизнь владело всем его существом. Быстро перепрыгивая через межи, с тою стремительностью, с которою он бегал, играя в горелки, он летел по полю, изредка оборачивая свое бледное, доброе, молодое лицо, и холод ужаса пробегал по его спине. «Нет, лучше не смотреть», подумал он, но, подбежав к кустам, оглянулся еще раз. Французы отстали, и даже в ту минуту как он оглянулся, передний только что переменил рысь на шаг и, обернувшись, что то сильно кричал заднему товарищу. Ростов остановился. «Что нибудь не так, – подумал он, – не может быть, чтоб они хотели убить меня». А между тем левая рука его была так тяжела, как будто двухпудовая гиря была привешана к ней. Он не мог бежать дальше. Француз остановился тоже и прицелился. Ростов зажмурился и нагнулся. Одна, другая пуля пролетела, жужжа, мимо него. Он собрал последние силы, взял левую руку в правую и побежал до кустов. В кустах были русские стрелки.


Пехотные полки, застигнутые врасплох в лесу, выбегали из леса, и роты, смешиваясь с другими ротами, уходили беспорядочными толпами. Один солдат в испуге проговорил страшное на войне и бессмысленное слово: «отрезали!», и слово вместе с чувством страха сообщилось всей массе.
– Обошли! Отрезали! Пропали! – кричали голоса бегущих.
Полковой командир, в ту самую минуту как он услыхал стрельбу и крик сзади, понял, что случилось что нибудь ужасное с его полком, и мысль, что он, примерный, много лет служивший, ни в чем не виноватый офицер, мог быть виновен перед начальством в оплошности или нераспорядительности, так поразила его, что в ту же минуту, забыв и непокорного кавалериста полковника и свою генеральскую важность, а главное – совершенно забыв про опасность и чувство самосохранения, он, ухватившись за луку седла и шпоря лошадь, поскакал к полку под градом обсыпавших, но счастливо миновавших его пуль. Он желал одного: узнать, в чем дело, и помочь и исправить во что бы то ни стало ошибку, ежели она была с его стороны, и не быть виновным ему, двадцать два года служившему, ни в чем не замеченному, примерному офицеру.
Счастливо проскакав между французами, он подскакал к полю за лесом, через который бежали наши и, не слушаясь команды, спускались под гору. Наступила та минута нравственного колебания, которая решает участь сражений: послушают эти расстроенные толпы солдат голоса своего командира или, оглянувшись на него, побегут дальше. Несмотря на отчаянный крик прежде столь грозного для солдата голоса полкового командира, несмотря на разъяренное, багровое, на себя не похожее лицо полкового командира и маханье шпагой, солдаты всё бежали, разговаривали, стреляли в воздух и не слушали команды. Нравственное колебание, решающее участь сражений, очевидно, разрешалось в пользу страха.
Генерал закашлялся от крика и порохового дыма и остановился в отчаянии. Всё казалось потеряно, но в эту минуту французы, наступавшие на наших, вдруг, без видимой причины, побежали назад, скрылись из опушки леса, и в лесу показались русские стрелки. Это была рота Тимохина, которая одна в лесу удержалась в порядке и, засев в канаву у леса, неожиданно атаковала французов. Тимохин с таким отчаянным криком бросился на французов и с такою безумною и пьяною решительностью, с одною шпажкой, набежал на неприятеля, что французы, не успев опомниться, побросали оружие и побежали. Долохов, бежавший рядом с Тимохиным, в упор убил одного француза и первый взял за воротник сдавшегося офицера. Бегущие возвратились, баталионы собрались, и французы, разделившие было на две части войска левого фланга, на мгновение были оттеснены. Резервные части успели соединиться, и беглецы остановились. Полковой командир стоял с майором Экономовым у моста, пропуская мимо себя отступающие роты, когда к нему подошел солдат, взял его за стремя и почти прислонился к нему. На солдате была синеватая, фабричного сукна шинель, ранца и кивера не было, голова была повязана, и через плечо была надета французская зарядная сумка. Он в руках держал офицерскую шпагу. Солдат был бледен, голубые глаза его нагло смотрели в лицо полковому командиру, а рот улыбался.Несмотря на то,что полковой командир был занят отданием приказания майору Экономову, он не мог не обратить внимания на этого солдата.