Вейсбрём, Павел Карлович
Поделись знанием:
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.
Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.
Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
| Павел Карлович Вейсбрём | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Профессия: | |
| Гражданство: | |
| Годы активности: | |
| Театр: |
БДТ имени М. Горького, |
Павел Карлович Вейсбрём (1899, Ростов-на-Дону, — 5 августа 1963, Ленинград) — российский и советский театральный режиссёр.
Биография
Павел Вейсбрём родился в Ростове-на-Дону; учился в Ростовской гимназии им. Н. П. Степанова[1]. Во время учёбы создал ученический кружок «Зелёное кольцо», где обсуждались литературные вопросы[1].
Творческую деятельность начал в 1917 году: создал в Ростове театр «Театральная мастерская». Перед уходом из Ростов-на-Дону белых в 1919 году[1] Вейсбрём с родителями, весьма состоятельными людьми, покинул Россию, уехав в Париж[2].
В ноябре 1921 года Павел Вейсбрём-Куклимати поставил в «Передвижном Театре на Столах» в Париже синкретическую драму-буфф «Театр ужасов», главную мимическую роль в которой сыграл Валентин Парнах[3].
В 1925 году вернулся на родину, но уже в Ленинград[1]. Семья осталась в Париже.
В 1925—1928 и 1937—1939 годах работал в Ленинградском Большом драматическом театре, в 1928—1931 годах — в филиале БДТ. В 1939—1941 годах был режиссёром Ленинградского ТЮЗа; в 1941—1945 годах — режиссёр БДТ, в 1945 году вернулся в ТЮЗ, где работал до 1948 года[4].
В 1948—1958 годах — режиссёр ленинградского Нового театра (с 1953 года — Театр им. Ленсовета); в 1958 году вновь вернулся в Ленинградский ТЮЗ[4]
Был женат на актрисе БДТ Марии Призван-Соколовой.
Постановки
«Театральная мастерская», Ростов-на-Дону
- 1918 — «Незнакомка» А. Блока
- 1918 — «Пир во время чумы» А. С. Пушкина
- 1919 — «Смерть Тентажиля» М. Метерлинка
- 1919 — «Семь принцесс» М. Метерлинка
- 1924 — «Корона и плащ» Н. Никитина
- 1926 — «Настанет день» Р. Роллана
- 1927 — «Сэр Джон Фальстаф» по трагедии У. Шекспира «Король Генрих IV» (совместно с И. М. Кроллем)
- 1930 — «Святой» Н. Никитина — БДТ
- 1930 — «Баня» В. Маяковского
- 1938 — «Кот в сапогах» по Ш. Перро
- 1939 — «Волк» Л. Леонова (совместно с Б. А. Бабочкиным)
- 1941 — «В гостях у Кащея» В. Каверина
- 1941 — «Фельдмаршал Кутузов» B. Соловьёва
- 1941 — «Полководец Суворов» И. В. Бахтерева и А. В. Разумовского
- 1942 — «Хозяйка гостиницы» К. Гольдони
- 1942 — «Дом на холме» B. Каверина
- 1943 — «Давным-давно» А. Гладкова
- 1948 — «Давным-давно» А. Гладкова (новая постановка)
- 1938 — «Кот в сапогах» по Ш. Перро
- 1940 — «Тартюф» Ж. Б. Мольера
- 1941 — «В гостях у Кащея» В. Каверина
- 1948 — «Ромео и Джульетта» У. Шекспира (Ромео — Владимир Сошальский, Джульетта — Нина Мамаева)
- 19?? — «Ворон» К. Гоцци[5].
Источники
- ↑ 1 2 3 4 Зайчикова Л. Г. [community.livejournal.com/rostov_80_90/258370.html#cutid1 История «Театральной мастерской» по материалам из фонда Ростовского областного музея краеведения] // Известия Ростовского областного музея краеведения. — 2001. — № 9.
- ↑ Янковский М. [rostov50.ru/1950_shvarc_yankovsky.html Евгений Шварц и театр Комедии] // Мы знали Евгения Шварца / Под ред. Н. К. Войцеховской. — Л.-М.: Искусство, 1966. — 230 с.
- ↑ Гонтмахер М. А. [www.e-reading-lib.com/bookreader.php/136075/Evrei_na_Donskoii_zemle.pdf Евреи на Донской земле]. — Ростов-на-Дону: Ростиздат, 2007. — С. 694.
- ↑ 1 2 Дрейден С. Д. [www.booksite.ru/fulltext/the/ate/theater/tom1/30.htm Вейсбрём, Павел Карлович] // Театральная энциклопедия (под ред. С. С. Мокульского). — М.: Советская энциклопедия, 1961—1965. — Т. 1.
- ↑ [www.theatre.spb.ru/seasons/1_1_2000/9_case/28_belinski.htm «Записать всё, что знаешь»] [: Из книги «Недосказанное»]
Напишите отзыв о статье "Вейсбрём, Павел Карлович"
Отрывок, характеризующий Вейсбрём, Павел Карлович
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.
Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.
Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
