Великая Русь
Вели́кая Русь, Вели́кая Ро́ссия или Великоро́ссия (греч. μεγάλη Ῥωσ(σ)ία, лат. Russia/Ruthenia magna/maior, фр. la Grande Russie, нем. Großrussland) — политико-географический термин, обозначающий прежде всего историческую область Руси — Северо-Восточную Русь. Территориальное и географическое содержание термина изначально не было точно определено. Впервые сочетание «Великая Русь» упоминается в XII веке, но тогда прилагательное «Великий» было лишь эпитетом, отражающим размеры и величие страны. Географическое значение оно приобрело позже, в период феодальной раздробленности и монголо-татарского нашествия, когда с разделением Киевской митрополии в XIV веке возникло церковное понятие «Малая Русь», изначально включавшее в себя 6 епархий Галицко-Волынского княжества. Великой Русью стали называть оставшиеся 12 епархий, включая и Киев. С конца XVI века термин «Малая Русь» обозначает уже всю Юго-Западную Русь, прежде всего области вокруг Киева. В XV—XVII веках «Великая Русь» перемежается также с «Белой Русью» — оба этих понятия обозначают Московскую Русь. С середины XVII века представление о России, состоящей из Великой, Малой и Белой Руси, окончательно закрепляется в русском языке, что находит отражение не только в государевом титуле, но и в официальной концепции триединого русского народа.
Содержание
Территория
Территориально Великороссия не имеет точных границ, но примерно соответствует территории России во время правления Ивана IV (но без царств Казанского, Астраханского и Сибирского). Или примерно соответствует современному Центральному федеральному округу с некоторыми прилегающими областями: Псковской, Новгородской, Вологодской, Архангельской, Нижегородской и другими.
В состав Великороссии изначально также входили и территории некоторых областей современной Украины: южная часть Сумской области от города Путивль включительно, области Харьковская, Луганская и Донецкая. Также в её состав входила в период 1503—1618 гг. и северная часть Сумской, восточная часть Черниговской области (включая сам Чернигов), однако после Смуты, Черниговщина была отдана согласно Деулинскому перемирию Речи Посполитой и стала Черниговским воеводством (позднее часть Гетманщины)[1].
Все эти земли начиная с 1503 входили в состав Российского государства. Это отразилось также в том, что приказ, заведующий делами Слободских полков, назывался Великороссийским приказом.
В этнографическом и лингвистическом смысле Великороссия — территория изначального проживания и складывания великорусской народности, а также русского (великорусского) языка. В широком смысле может употребляться как синоним России.
Возникновение термина
Слово «Великая Россия» (ή Μεγάλη Ρωσία) впервые появляется официально в перечне митрополий, находившихся под юрисдикцией Константинопольского патриарха составленном в конце XII века при императоре Исааке II Ангеле. Феодальная раздробленность, постоянные набеги татар и общая политическая нестабильность вынудили в 1300 году Киевского митрополита Максима покинуть свою резиденцию в Киеве и переехать в Великий Владимир-на-Клязьме. Таким образом Киев, занимавший раньше географически серединное, нейтральное положение, перестал быть религиозным центром Руси. Галицкие князья стали добиваться создания своей отдельной метрополии, и в 1305 году была создана Галицкая метрополия, самостоятельная от Киевской. Однако почти сразу стихийно её стали называть Малой Русью, так как состояла она из 6 галицко-волынских епархий. Остальные 12 епархий, включая Киевскую и Черниговскую, оставались в подчинении у Киевского митрополита, имевшего резиденцию во Владимире, а с 1325 года — в Москве[2]. Такое разделение церковных епархий продолжалась на протяжении всего XIV века. С течением времени термин «Малая Русь» обретает политический смысл и закрепляется за территорией Галицкого княжества. Галицкий князь Юрий II в грамоте 1335 г. называет себя «князь всей Малой Руси» (лат. Nos Georgius dei gracia natus dux totius Russiae Minoris).
В 1317 году великий князь Гедимин добился уменьшения митрополии Великой России. По его требованию при патриархе Иоанне Глике (1315—1320) была создана православная митрополия Литвы со столицей в литовском Новгородке — Малом Новгороде[3]. В греческой записи по этому поводу говорится, что Литва была раньше «епархией Великой России; столицей её был Малый Новгород»[4][5].
В 1347 в связи с захватом власти Иоанном Кантакузином, церковный собор в Константинополе признал, что разделение русской митрополии было незаконно, и постановил, чтобы «епископы Малой Руси снова подчинились киевской митрополии», и чтобы «по всей Руси, Малой и Великой, была единая митрополия»[6].
В 1370 польский король Казимир просит Константинопольского патриарха восстановить ему отдельную митрополию над подчиненной ему частью Руси. Судя по документам под Малой тогда ещё понималась только Галицкая Русь (т.е. земли, принадлежащие Польше), но не Киев[7].
В 1371 году князь Ольгерд, жалуясь на враждебность митрополита Алексея, просит у патриарха дать ему особого митрополита «на Киев, Смоленск, Малую Русь, Новосиль и Нижний Новгород»[6].
В 1375 патриарх Филофей согласился послать для «Литвы и Малой Руси» нового митрополита Киприана, но последний пожелал стать митрополитом и Великой Руси. После смерти митрополита Алексея в 1378 г. и смерти московского кандидата Митяя в 1379 г., патриарх Нил в 1380 г. согласился на избрание нового московского ставленника – Пимена в «митрополиты Великой Руси и Киева, так как невозможно быть архиереем Великой Руси, не получив сначала наименование по Киеву, который есть „соборная церковь и митрополия всея Руси“». Киприан же лишь должен оставаться митрополитом Малой Руси и Литвы. Таким образом в 1380 году произошло разделение Русской митрополии на две — «Великой и Малой Руси»[6].
В 1388 году после смерти Пимена константинопольский Синод утверждает одного митрополита Киевского Киприана, а русская митрополия становиться вновь ненадолго единой. Поэтому названия «Великая и Малая Русь» исчезают из церковных актов. В 1405 году Киприану подчинилась и не имевшая митрополита Галицкая митрополия[6].
Однако литовский князь Витовт, не согласный с назначением митрополита Фотия (преемника Киприана), в 1415 году самовольно назначает своего «митрополита Киевского и всея державы Литовския» Григория Цамблака. Однако после смерти Григория в 1420 русская митрополия в очередной раз воссоединяется[8].
Церковное единство не продлилось долго, и с 1458 года единая русская митрополия окончательно разделятся надвое. Западные митрополиты называют себя «Литовскими и всея Руси» или «Киевскими и всея Руси», а восточные — «Московскими и всея Руси». Хотя в итоге и создались две параллельные иерархии, деление на «Великую и Малую Русь» больше не вспоминается в церковных кругах до самого конца XVI века[8].
После этого разделения с конца XV до конца XVI веков понятие «Малой Руси» исчезает, а термин «Великая Русь» обретает политико-географический, а не церковный смысл. При этом параллельно с «Великой» Северо-Восточную Русь называют и «Белой». Юго-западную Русь (Украину) называют Червонной (Красной), а западную (современную Белоруссию) — Чёрной Русью.
Великая Русь и Белая Русь
В XV—XVII веках наиболее часто земли Северо-Восточной Руси называют не иначе как Белая Русь, а Москву — столицей Белой Руси. Особенно такое обозначение было популярно у западных авторов, которые в своих работах разделяли Русь на западную, подчинённую Польше и Литве, и восточную, подвластную московскому князю. Однако «Великая Русь» продолжает использоваться, таким образом Великая становится синонимом Белой[8], при этом "великая" в славянских языках, как и лат. "magna", могло обозначать - большая.
Великая Русь в иностранных источниках
Хотя понятие Великой Руси исчезло из церковных кругов, всё же иностранцы продолжают именовать Россию «Великой Русью»[8].
Магистр Ливонского ордена в 1413 году сообщает великому магистру Пруссии, что Витовт сговорился против них с Псковом, Новгородом и с Великой Русью (нем. mit den grossen Reussen). Передавая это же сообщение чешскому королю, великий магистр пишет, что Витовт заключил союз с Псковом, Великим Новгородом и со всем языком русским (нем. der ganzen Russche Zunge) и что придётся воевать с Белой Русью (нем. mit den Weissen Russen). Следовательно, то, что ливонский магистр называет Великой Русью, для магистра Пруссии это Белая Русь. Обе они обозначают одно и то же, т.е. северную Русь[8].
Французский путешественник Жильберт де Ланнуа, побывавший в Великом Новгороде в 1413 году, называет область Пскова и Великого Новгорода Великой Русью: «И русские Великой Руси не имеют других господ, кроме этих, [выбираемых] в свой черед по воле общины»[9].
На карте Андрея Бианки 1436 года над территорией северо-восточной Руси стоит надпись лат. Imperio Rosie Magna[10].
Хотя поляки старались называть Северо-Восточную Русь Московией, тем не менее польский историк Ян Длугош в 1480 году указывает, что река Березина вытекает из болот Великой России около города Полоцка (лат. ex paludibus et desertis Russiae Maioris proper oppidum Poloczko).
В 1632 году Н. Фишер-Пискатор издал карту под названием лат. Moscoviae seu Russia Magnae generalis tabula.
Картограф Пьер Дюваль в 1677 году озаглавил свою карту всеми тремя названиями, имеющими тогда хождение: «Московия, иначе называема Великая или Белая Русь» (фр. Moscovie dite autrement Grande et Blanche Russie).
Великая Русь на восточнославянской территории
Сами же жители Московской Руси название Великой использовали редко и продолжали называть свою страну просто «Русью», «Русскою землёй» или «Русиею»[8][11]. Однако постепенно термин стал проникать в московские источники.
«Повесть о Флорентийском соборе», составленной около 1440 г., влагает в уста византийского императора просьбу подождать русское посольство со словами «яко восточнии земли суть Рустии и большее православие и вышьшее христианство Белой Руси, в них же есть государь великий, брат мой Василий Васильевич». О прибытии послов повесть сообщает «…а людей было много, сто с митрополитом Исидором, более всех, занеже славная бе земля та и фрязове зовут её Великая Русь». Всё же русские церковные авторы XV века использовали великий чаще как эпитет, иногда смешивая понятия «вся Русь» и «Великая Русь»[12].
Постепенно термин стал приобретать географический смысл. Так, монах Илья переписывая одну книгу, сообщает о времени и месте написании: в 1539 году в царствование Ивана IV, «самодержца всея Великия Росии… в Великом Новгороде Великия Росия», другую – в том же году «в славном городе Пскове Великая Русия»[13].
В послесловии к «Апостолу» (1564) упоминается «Великая Россия». Напечатав Острожскую библию в 1580 году, Иван Федоров сообщает, что он родом из Москвы, из Великой России (греч. ἐκ τῆς Μεγάλης Ῥωσίας)[13].
Князь Курбский в своём сочинении «Истории великого князя Московского» (написана в Волыни в 1578г.) говорит, что «Во всей Великой Руси… по всей Святорусской земле таков пожар лютой возгорелся», подразумевая под Великой именно Московскую Русь.
В чине венчания царя Фёдора в 1584 году официально появляется «Великая Росия». Указано, что Иван Васильевич был «государь и самодержец всея Великия Росия» и что прежние великие князья передавали своим сыновьям «царство и великое княжьство Великия Росия»[14].
Как уже отмечалось, с начала XV до конца XVI веков термин «Малая Россия» не появляется. Однако с усилением связей России и Украины в украинских источниках появляется всё чаще сначала название Малая Русь (которое встречается регулярно по отношению к территории тогдашней Украины), а позже и Великая Русь.
В 1627 Памва Берында в своём «Лексиконе» восхваляет «широкий и великославный язык славенский в Великой и Малой России, в Сербии и Болгарии». В послесловии к «Триоди постной» пишет, что она издана «для Великороссов, Болгаров, Сербов и прочих подобных нам (т.е. малороссов) в православии». Памво Берында является тут так же первым, кто использует неологизм «Великороссы»[15].
В 1644 игумен Киевско-Михайловского монастыря Нафанаил сообщает о путешествии патриарха Иеремии, который в 1620 году из Киева «пустился на Великую Россию до Москвы»[16].
Постепенно названия Малая и Великая Россия из Киева проникают в Москву. С присоединением Украины царь Алексей Михайлович решил важным отметить это событие в своём титуле. Вместо старого «государя и самодержца всея Руси», он вводит с марта 1654 новый более точный титул «Всея Великия и Малая Росии», изменив при этом старое московское «Русия» на новое славяно-греческое «Росия» (которое, тем не менее, периодически встречалось с XV века)[16].
Наконец «Синопсис» Иннокентия Гизеля, напечатанный в Киеве в 1674 году, окончательно утверждает понятия о едином народе Российском и о частях его государства — Великой и Малой России[17].
Великороссия и великороссы в Российской империи
В XVIII веке Великороссия практически перестаёт использоваться в русском языке. Несмотря на то, что Украину называют Малороссией, сами центральные области называют просто Россией[18]. При этом территорию Сибири, Дона и Кавказа часто не считают частью Великороссии, выехать за пределы центральных губерний означало покинуть её пределы.
С XIX века Великороссия обретает уже новый смысл. Это прежде всего этнографическое и лингвистическое понятие. Великороссия — территория с центром в Москве, на которой, возник и развился (велико-)русский народ и русский язык. Возникает теория о делении русского народа на три ветви: великороссов, малороссов и белорусов. Эта теория отражается во всех этнографических работах XIX века, где современных русских называют великороссами (новообразование от изначально географического понятия), а разговорный диалектный язык великорусским языком (наречием). Даль называет свой главный труд словарём «Великорускаго языка», Соболевский свой сборник — «Великорусские народные песни» и другие примеры. В переписи 1897 года великорусское наречие является одним из трех наречий «русского» (восточнославянского) языка.
Великороссия в новейшее время
С установлением советской власти возникает курс на искоренение царского наследия. В 1920-х годах происходит массовая коренизация в национальных республиках (УССР и БССР). Теория царских времен о триединстве русского народа признается реакционной. В 1923 г. на XII съезде РКП(б) официально вводится в оборот термин «великорусский шовинизм»[19] (хотя он встречается ещё в работах Ленина), который впоследствии активно применяется в коммунистической пропаганде. Термин Великороссия и великороссы клеймится и объявляется проявлением великодержавного шовинизма. С этого времени понятие «русские» закрепляется исключительно за одними великороссами. Подобная идеологическая направленность отразилась в научных работах советского времени. Например, Ушаков с своем словаре 1935 года комментирует возникновение слова «великороссы» не иначе как «Название возникло в Московском государстве на почве великодержавной идеологии, объявлявшей русскую народность „великой“ в сравнении с украинской и белорусской»[20].
Дихотомия «великий и малый»
Великий — эпитет
Обозначение Руси как великой встречается ещё задолго до разделения епархий в XIV веке. Однако оно носило прежде вовсе не географическое значение, а было украшающим эпитетом. Константин Багрянородный иногда называет Русь «Великой», указывая на величие всей страны[21]. В сказании о Борисе и Глебе можно увидеть подобное «с Русьске стороне велиции», т.е. великой русской страны.
Во во-французском рыцарским эпосе конца XII века при описании величия и богатства Руси встречаются эпитеты фр. Roussie la large (широкая) и фр. Roussie la grant (великая)[22].
Краковский епископ Матвей в своём письме середины XII века говорил: «Руссия (Ruthenia) велика как бы другой мир земной, а народ русский (лат. gens Ruthenica) по несчётному количеству подобен звёздам»[21].
В шведском эпосе XIII века «Heimskrigla» шведы называют Русь «Великой Швецией», так как они считали русскую землю прародиной своих предков, азов, и Русь им казалась широкой и обширной по сравнению со Швецией[21].
Марко Поло называет её в 1252 году «величайшею и разделенною на многие части»[23].
Великий — северный, малый — южный
Одновременно употреблении как эпитета, дихотомия «великий-малый» могло иметь в древности и географические значение. «Великий» входило в синонимический ряд: верхний, высокий, великий, северный, соответственно малым или нижним обозначали юг. В немецком трактате делит Русь на Нижнюю (южную) Россию с городами Луцк, Житомир и Киев, и Верхнюю (северную) с городами Рязань, Москва и Великий Новгород. Так же и все северные города обозначали великими, т.е северными. Северный Великий Новгород и южные Нижний Новгород, Новгород-Северский и Малый Новгород (Новогрудок), Великий Ростов на севере и южный Ростовец в киевской области, Великий Владимир-на-Клязме и Владимир Галицкий на юге[24].
Таким же образом можно усмотреть подобное географическое деление в «Малых» Польше, Угрии, Булгарии на юге и их «Великих» соответствиях на севере[24].
Деление других стран на «великие и малые»
Со времен Юстиниана известны Maior (великая) и Minor (малая) Armenia, причём Великой называли главную, основную, а Малой — её колоний у Средиземного моря. Это деление Армении известно в русских летописях[25].
У историков XII—XIV веков встречается деление «Великая и Малая Валахии»: Великой называют Фессалию, особенно горную её часть, а Малой — страну на западе от Пинда, в Этолии и Акрании. С XV Великой называют Валашское воеводство, а Малой — Молдавское. Турки дают этим странам соответственно названия «Белая и Чёрная Валахия» (Ак-Ифлак и Кара-Ифлак), что вполне соотносится с «белый — великий» и «чёрный — малый» [26]. Сравните например Великую (Белую) Русь и Малую (Чёрную) Русь. Таким же образом московский князь сам себя и его подданные часто называли Белым князем, а восточные народы называли его Ак-падишах (белый падишах).
В связи с активными путешествиями европейцев с XII века эпитеты «великий» и «малый» применяют к большому числу стран.
Венгерские миссионеры XIII века путешествует через Русь в поисках Великой Венгрии, то есть северной Югры, которую они считают своей прародиной. Путешественник-проповедник Юлиан рассказывает о «Великой Угрии, из которой происходят наши венгры». Венгерский король Бела IV повествует на латинском языке, что татары опустошили «Великую Венгрию, Булгарию, Куманию, Россию (Rossia), Польшу и Моравию» [27].
Плано Карпини повествует о нападении татар на Великую Угрию и Великую Булгарию. Так же он делит Индию на Великую, на востоке, и на Малую, в Африке (т.е Эфиопию) [27].
Путешественник Рубрук знает Великую Венгрию, отождествляя её с Башкирией, а также мусульманскую Великую Булгарию на Волге, и христианскую Малую Булгарию в Европе[27].
Французский писатель XIII века Бартели Англичанин делит «Славию» на Великую — Далмацию, Сербию, Каринтию и другие, и на Малую — Богемию у границ Пруссии и Саксонии Крестоносцы также знают в Пруссии топонимы Великая и Малая Бартия (область расселения племени бартов)[27].
Ещё у Страбона встречается Малая Скифия в дельте Дуная[25]. В Средневековье же появляется Великая Скифия, которая в русских летописях носит форму «Великая Скуфь». Под Великой Скифией тогда подразумевали и Русь, и вообще всю Северную Азию.
На картах и в документах XIII—XVII веков наподобие Великой и Малой Скифии появляются главная, основная, Великая Татария на востоке (которой обозначали так же всю Северную Азию), и новая, Малая Татария в северном Причерноморье.
В XIII веке в связи с удельной раздробленностью появляется необходимость каким-то образом обозначать части Польши. Для обозначения большей её части используется термин «Вся Польша» (лат. Tuta Polonia) либо просто Польша (лат. Polonia). Часто князья северо-западной Польши принимают титул «князя Польши» (лат. dux Poloniae), хотя позднее их титул звучит как «князь Великой Польши» (лат. dux Maioris Poloniae). Как антитеза Великой Польши появляется и Малую (лат. Polonia minor), которая обозначала Краковскую землю. Причём Малой здесь называется территория нового заселения, а Великая — изначального проживания[28]. Это историческое деление Польши Малую и Великую (лат. Polonia maior) сохранилось до наших дней[29].
Готфрид из Витербо в своем сочинении «Specilum Regum» (1183) называет территорию современной Франции вокруг Парижа, подчинённую франкским королям, «Малой Франкией» (лат. Francia parva), а территорию современной западной Германии в долине Рейна, откуда и вышло племя франков «Истинной Франкией» (лат. vera Francia)[30].
Таким образом из этого множества примеров можно подытожить, что подобное деление было вполне распространено в Средневековье, что естественно и дало стимул к обозначению двух разделённых частей некогда единой Руси на Великую и Малую.
Великая Русь — колонии
Трактовка Малой Руси как «метрополии», а Большой — как «колоний»[31] подвергалась критике. Согласно А.В. Соловьёву[25]:
- Во-первых, в греческом языке слова μεγαλή[32] и μίκρο[33] не имеют в греческом языке подобного или даже схожего значения.
- Во-вторых, авторы, у которых упоминается Великая Греция, сами расшифровывают этимологию: Плиний, Страбон указывают, что термин «Великая Греция связанно с богатством и блеском этих колоний и выбран ими из самодовольства в сравнении с более бедной родиной».
- В-третьих, в самих античных источниках была лишь Великая Греция греч. μεγάλη Ελλάς, лат. Graecia magna, major оно встречается у Плиния, Тита Ливия, Птоломея и Страбона, но никогда не встречается соответствующего понятия Малой Греции. Следовательно, «Великая» здесь украшающий эпитет, и он стоит особняком, так как нет антитетического ему понятия.
- В-четвёртых, «Великой» в древности обозначали наоборот скорое прародину, а «Малой» — территорию нового заселения (см. выше примеры Венгрии, Армении, Скифии, Татарии, Польши).
- В-пятых, впервые разделяя Русь на Малую и Большую, константинопольские патриархи указывали лишь на соотношение размеров церковных территорий.
Тем не менее эту же трактовку принимает О. Н. Трубачёв[34].
Иллюстрации
|
|
|
|
|
|
|
Напишите отзыв о статье "Великая Русь"
Примечания
- ↑ Миллер Г. Ф. [books.google.com/books?id=LyoBAAAAMAAJ&pg=PA2#v=onepage&q&f=false Историческия сочинения о Малороссии и малороссиянах]. — М., 1846. — С. 2.
- ↑ Согласно греческой записи начала XIV века: «Было в Великой России 19 епархий: теперь же их осталось 12. Когда епархия Галиции была возведена на степень митрополии царем Андроником по царским хрисовулам и патриаршим писаниям при патриархе кир-Афанасии, то подчинились галицкой митрополии следующие епархии: Володимеря, Перемышля, Луцка, Турова и Холма». (Cod. Paris, 1366, л. 294, РИБ. Т. VI. Прил. С. 15.)
- ↑ РИБ. Т. VI. С. 16.
- ↑ лат. Parva Nogardia у прусского хрониста Петра Дуйсбурга под 1314 годом
- ↑ греч. Μίκρον Ὀνουγαρτεν в записи митрополита Феогноста всея Руси о его поездке в Западную Русь 1330 года (Изв. Общества русского языка ИАН, XXI. С. 58. 1916.)
- ↑ 1 2 3 4 Соловьёв, 2002, с. 488.
- ↑ Соловьёв, 2002, с. 487.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 Соловьёв, 2002, с. 489.
- ↑ Кудрявцев О. [www.vostlit.info/Texts/rus13/Lannoa/text.phtml?id=778 Великая Русь рыцаря де Ланноа] // Родина. — 2003. — № 12.
- ↑ [www.swaen.com/antique-map-of.php?id=17107 FORMALEONI, V.A. - Planisfero Antico di Andrea Bianco Che si conserva in Venezia nella Biblioteca di S. Marco]
- ↑ Соловьёв, 1957, с. 145.
- ↑ Соловьёв, 2002, с. 490.
- ↑ 1 2 Соловьёв, 2002, с. 491.
- ↑ Соловьёв, 1957, с. 147.
- ↑ Соловьёв, 2002, с. 492.
- ↑ 1 2 Соловьёв, 2002, с. 493.
- ↑ Соловьёв, 2002, с. 494.
- ↑ [books.google.com/books?id=XrkaAAAAYAAJ&pg=PA263#v=onepage&q&f=true Энциклопедическій лексикон]. — СПб., 1837. — Т. 9. — С. 263.
- ↑ [www.hrono.ru/libris/stalin/5-2.html Двенадцатый съезд Российской коммунистической партии (большевиков). Стенографический отчет]. — М., 1923.
- ↑ [slovari.yandex.ru/~книги/Толковый%20словарь%20Ушакова/Великорусы/ Великорусы] // Толковый словарь русского языка: В 4 т. / Под ред. Д.Н. Ушакова. — М., 1935—1940.
- ↑ 1 2 3 Соловьёв, 2002, с. 480.
- ↑ Роман о Фульке из Кандии, стих. 1617; первая версия романа о Бове, стих. 1200. См. статью Г. Лозинский {{{заглавие}}} // Revue des etudes slaves. — Paris, 1929. — № IX. — С. 76, 87.
- ↑ итал. La provinciade Russia e grandissima e divisa in moite parte («ЧОИДР» за 1848 г. № 1.)
- ↑ 1 2 Соловьёв, 2002, с. 482—483.
- ↑ 1 2 3 Соловьёв, 2002, с. 481.
- ↑ Соловьёв, 2002, с. 481—482.
- ↑ 1 2 3 4 Соловьёв, 2002, с. 482.
- ↑ <Orgelbrand S. Wielko-Polska // [ebipol.p.lodz.pl/dlibra/doccontent?id=1203&dirids=1 Encyklopedja powszechna z ilustracjami i mapami]. — Warszawa, 1903. — Vol. T.15. — P. 306.
- ↑ Соловьёв, 2002, с. 485—486.
- ↑ [www.dmgh.de/de/fs2/object/display/bsb00000867_00076.html?sortIndex=010%3A050%3A0022%3A010%3A00%3A00 Monumenta Germania historica Scriptorum Tomus XXII]. — Hannoverae, 1872. — P. 66.
- ↑ Стороженко А. В. Малая Россия или Украина // Труды подготовительной по национальным делам комиссии, малорусский отдел. — Одесса, 1919. — Вып. I. — С. 52—54.
- ↑ Дворецкий И.Х. [www.slovarus.info/grk.php?id=%26%23956%3B%26%23949%3B%26%23947%3B%26%23945%3B%26%23955%3B μεγαλ-] // Древнегреческо-русский словарь / под ред. С.И.Соболевского. — М., 1958.
- ↑ Дворецкий И.Х. [www.slovarus.info/grk.php?id=%26%23956%3B%26%23953%3B%26%23954%3B%26%23961%3B μίκρ-] // Древнегреческо-русский словарь / под ред. С.И.Соболевского. — М., 1958.
- ↑ Трубачёв, 2005, с. 86.
Литература
- Соловьев А. В. Великая, Малая и Белая Русь // Вопросы истории. — М.: Изд-во АН СССР, 1947. — № 7. — С. 24—38.
- Соловьёв А. В. [89.252.24.138/sites/default/files/iz_istorii_russkoy_kulturyi_2.pdf Великая, Малая и Белая Русь] // Из истории русской культуры. — М., 2002. — Т. 2, № 1. — С. 479-495. [web.archive.org/web/20131029193111/89.252.24.138/sites/default/files/iz_istorii_russkoy_kulturyi_2.pdf Архивировано] из первоисточника 29 октября 2013. — перепечатка вышеназванной статьи
- Соловьев А. В. [www.vremennik.biz/BB%2012%20%281957%29 Византийское имя России] // Византийский Временник. — М.: Изд-во АН СССР, 1957. — Т. 12. — С. 134—155.
- Трубачёв О. Н. [yakovkrotov.info/Opis_A/20001/20360_Trubachev_2005.pdf В поисках единства. Взгляд филолога на проблему истоков Руси]. — М.: Наука, 2005. — 287 с.
| ||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Великая Русь
– Нет, ты посмотри, что за луна!… Ах, какая прелесть! Ты поди сюда. Душенька, голубушка, поди сюда. Ну, видишь? Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки, – туже, как можно туже – натужиться надо. Вот так!– Полно, ты упадешь.
Послышалась борьба и недовольный голос Сони: «Ведь второй час».
– Ах, ты только всё портишь мне. Ну, иди, иди.
Опять всё замолкло, но князь Андрей знал, что она всё еще сидит тут, он слышал иногда тихое шевеленье, иногда вздохи.
– Ах… Боже мой! Боже мой! что ж это такое! – вдруг вскрикнула она. – Спать так спать! – и захлопнула окно.
«И дела нет до моего существования!» подумал князь Андрей в то время, как он прислушивался к ее говору, почему то ожидая и боясь, что она скажет что нибудь про него. – «И опять она! И как нарочно!» думал он. В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни, что он, чувствуя себя не в силах уяснить себе свое состояние, тотчас же заснул.
На другой день простившись только с одним графом, не дождавшись выхода дам, князь Андрей поехал домой.
Уже было начало июня, когда князь Андрей, возвращаясь домой, въехал опять в ту березовую рощу, в которой этот старый, корявый дуб так странно и памятно поразил его. Бубенчики еще глуше звенели в лесу, чем полтора месяца тому назад; всё было полно, тенисто и густо; и молодые ели, рассыпанные по лесу, не нарушали общей красоты и, подделываясь под общий характер, нежно зеленели пушистыми молодыми побегами.
Целый день был жаркий, где то собиралась гроза, но только небольшая тучка брызнула на пыль дороги и на сочные листья. Левая сторона леса была темна, в тени; правая мокрая, глянцовитая блестела на солнце, чуть колыхаясь от ветра. Всё было в цвету; соловьи трещали и перекатывались то близко, то далеко.
«Да, здесь, в этом лесу был этот дуб, с которым мы были согласны», подумал князь Андрей. «Да где он», подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недоверия и горя, – ничего не было видно. Сквозь жесткую, столетнюю кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. «Да, это тот самый дуб», подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное, весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое, укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна, – и всё это вдруг вспомнилось ему.
«Нет, жизнь не кончена в 31 год, вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей. Мало того, что я знаю всё то, что есть во мне, надо, чтобы и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтоб не жили они так независимо от моей жизни, чтоб на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»
Возвратившись из своей поездки, князь Андрей решился осенью ехать в Петербург и придумал разные причины этого решенья. Целый ряд разумных, логических доводов, почему ему необходимо ехать в Петербург и даже служить, ежеминутно был готов к его услугам. Он даже теперь не понимал, как мог он когда нибудь сомневаться в необходимости принять деятельное участие в жизни, точно так же как месяц тому назад он не понимал, как могла бы ему притти мысль уехать из деревни. Ему казалось ясно, что все его опыты жизни должны были пропасть даром и быть бессмыслицей, ежели бы он не приложил их к делу и не принял опять деятельного участия в жизни. Он даже не понимал того, как на основании таких же бедных разумных доводов прежде очевидно было, что он бы унизился, ежели бы теперь после своих уроков жизни опять бы поверил в возможность приносить пользу и в возможность счастия и любви. Теперь разум подсказывал совсем другое. После этой поездки князь Андрей стал скучать в деревне, прежние занятия не интересовали его, и часто, сидя один в своем кабинете, он вставал, подходил к зеркалу и долго смотрел на свое лицо. Потом он отворачивался и смотрел на портрет покойницы Лизы, которая с взбитыми a la grecque [по гречески] буклями нежно и весело смотрела на него из золотой рамки. Она уже не говорила мужу прежних страшных слов, она просто и весело с любопытством смотрела на него. И князь Андрей, заложив назад руки, долго ходил по комнате, то хмурясь, то улыбаясь, передумывая те неразумные, невыразимые словом, тайные как преступление мысли, связанные с Пьером, с славой, с девушкой на окне, с дубом, с женской красотой и любовью, которые изменили всю его жизнь. И в эти то минуты, когда кто входил к нему, он бывал особенно сух, строго решителен и в особенности неприятно логичен.
– Mon cher, [Дорогой мой,] – бывало скажет входя в такую минуту княжна Марья, – Николушке нельзя нынче гулять: очень холодно.
– Ежели бы было тепло, – в такие минуты особенно сухо отвечал князь Андрей своей сестре, – то он бы пошел в одной рубашке, а так как холодно, надо надеть на него теплую одежду, которая для этого и выдумана. Вот что следует из того, что холодно, а не то чтобы оставаться дома, когда ребенку нужен воздух, – говорил он с особенной логичностью, как бы наказывая кого то за всю эту тайную, нелогичную, происходившую в нем, внутреннюю работу. Княжна Марья думала в этих случаях о том, как сушит мужчин эта умственная работа.
Князь Андрей приехал в Петербург в августе 1809 года. Это было время апогея славы молодого Сперанского и энергии совершаемых им переворотов. В этом самом августе, государь, ехав в коляске, был вывален, повредил себе ногу, и оставался в Петергофе три недели, видаясь ежедневно и исключительно со Сперанским. В это время готовились не только два столь знаменитые и встревожившие общество указа об уничтожении придворных чинов и об экзаменах на чины коллежских асессоров и статских советников, но и целая государственная конституция, долженствовавшая изменить существующий судебный, административный и финансовый порядок управления России от государственного совета до волостного правления. Теперь осуществлялись и воплощались те неясные, либеральные мечтания, с которыми вступил на престол император Александр, и которые он стремился осуществить с помощью своих помощников Чарторижского, Новосильцева, Кочубея и Строгонова, которых он сам шутя называл comite du salut publique. [комитет общественного спасения.]
Теперь всех вместе заменил Сперанский по гражданской части и Аракчеев по военной. Князь Андрей вскоре после приезда своего, как камергер, явился ко двору и на выход. Государь два раза, встретив его, не удостоил его ни одним словом. Князю Андрею всегда еще прежде казалось, что он антипатичен государю, что государю неприятно его лицо и всё существо его. В сухом, отдаляющем взгляде, которым посмотрел на него государь, князь Андрей еще более чем прежде нашел подтверждение этому предположению. Придворные объяснили князю Андрею невнимание к нему государя тем, что Его Величество был недоволен тем, что Болконский не служил с 1805 года.
«Я сам знаю, как мы не властны в своих симпатиях и антипатиях, думал князь Андрей, и потому нечего думать о том, чтобы представить лично мою записку о военном уставе государю, но дело будет говорить само за себя». Он передал о своей записке старому фельдмаршалу, другу отца. Фельдмаршал, назначив ему час, ласково принял его и обещался доложить государю. Через несколько дней было объявлено князю Андрею, что он имеет явиться к военному министру, графу Аракчееву.
В девять часов утра, в назначенный день, князь Андрей явился в приемную к графу Аракчееву.
Лично князь Андрей не знал Аракчеева и никогда не видал его, но всё, что он знал о нем, мало внушало ему уважения к этому человеку.
«Он – военный министр, доверенное лицо государя императора; никому не должно быть дела до его личных свойств; ему поручено рассмотреть мою записку, следовательно он один и может дать ход ей», думал князь Андрей, дожидаясь в числе многих важных и неважных лиц в приемной графа Аракчеева.
Князь Андрей во время своей, большей частью адъютантской, службы много видел приемных важных лиц и различные характеры этих приемных были для него очень ясны. У графа Аракчеева был совершенно особенный характер приемной. На неважных лицах, ожидающих очереди аудиенции в приемной графа Аракчеева, написано было чувство пристыженности и покорности; на более чиновных лицах выражалось одно общее чувство неловкости, скрытое под личиной развязности и насмешки над собою, над своим положением и над ожидаемым лицом. Иные задумчиво ходили взад и вперед, иные шепчась смеялись, и князь Андрей слышал sobriquet [насмешливое прозвище] Силы Андреича и слова: «дядя задаст», относившиеся к графу Аракчееву. Один генерал (важное лицо) видимо оскорбленный тем, что должен был так долго ждать, сидел перекладывая ноги и презрительно сам с собой улыбаясь.
Но как только растворялась дверь, на всех лицах выражалось мгновенно только одно – страх. Князь Андрей попросил дежурного другой раз доложить о себе, но на него посмотрели с насмешкой и сказали, что его черед придет в свое время. После нескольких лиц, введенных и выведенных адъютантом из кабинета министра, в страшную дверь был впущен офицер, поразивший князя Андрея своим униженным и испуганным видом. Аудиенция офицера продолжалась долго. Вдруг послышались из за двери раскаты неприятного голоса, и бледный офицер, с трясущимися губами, вышел оттуда, и схватив себя за голову, прошел через приемную.
Вслед за тем князь Андрей был подведен к двери, и дежурный шопотом сказал: «направо, к окну».
Князь Андрей вошел в небогатый опрятный кабинет и у стола увидал cорокалетнего человека с длинной талией, с длинной, коротко обстриженной головой и толстыми морщинами, с нахмуренными бровями над каре зелеными тупыми глазами и висячим красным носом. Аракчеев поворотил к нему голову, не глядя на него.
– Вы чего просите? – спросил Аракчеев.
– Я ничего не… прошу, ваше сиятельство, – тихо проговорил князь Андрей. Глаза Аракчеева обратились на него.
– Садитесь, – сказал Аракчеев, – князь Болконский?
– Я ничего не прошу, а государь император изволил переслать к вашему сиятельству поданную мною записку…
– Изволите видеть, мой любезнейший, записку я вашу читал, – перебил Аракчеев, только первые слова сказав ласково, опять не глядя ему в лицо и впадая всё более и более в ворчливо презрительный тон. – Новые законы военные предлагаете? Законов много, исполнять некому старых. Нынче все законы пишут, писать легче, чем делать.
– Я приехал по воле государя императора узнать у вашего сиятельства, какой ход вы полагаете дать поданной записке? – сказал учтиво князь Андрей.
– На записку вашу мной положена резолюция и переслана в комитет. Я не одобряю, – сказал Аракчеев, вставая и доставая с письменного стола бумагу. – Вот! – он подал князю Андрею.
На бумаге поперег ее, карандашом, без заглавных букв, без орфографии, без знаков препинания, было написано: «неосновательно составлено понеже как подражание списано с французского военного устава и от воинского артикула без нужды отступающего».
– В какой же комитет передана записка? – спросил князь Андрей.
– В комитет о воинском уставе, и мною представлено о зачислении вашего благородия в члены. Только без жалованья.
Князь Андрей улыбнулся.
– Я и не желаю.
– Без жалованья членом, – повторил Аракчеев. – Имею честь. Эй, зови! Кто еще? – крикнул он, кланяясь князю Андрею.
Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.
На другой день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был вечером у графа Кочубея. Он рассказал графу свое свидание с Силой Андреичем (Кочубей так называл Аракчеева с той же неопределенной над чем то насмешкой, которую заметил князь Андрей в приемной военного министра).
– Mon cher, [Дорогой мой,] даже в этом деле вы не минуете Михаил Михайловича. C'est le grand faiseur. [Всё делается им.] Я скажу ему. Он обещался приехать вечером…
– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.
Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.
Вообще главная черта ума Сперанского, поразившая князя Андрея, была несомненная, непоколебимая вера в силу и законность ума. Видно было, что никогда Сперанскому не могла притти в голову та обыкновенная для князя Андрея мысль, что нельзя всё таки выразить всего того, что думаешь, и никогда не приходило сомнение в том, что не вздор ли всё то, что я думаю и всё то, во что я верю? И этот то особенный склад ума Сперанского более всего привлекал к себе князя Андрея.
Первое время своего знакомства с Сперанским князь Андрей питал к нему страстное чувство восхищения, похожее на то, которое он когда то испытывал к Бонапарте. То обстоятельство, что Сперанский был сын священника, которого можно было глупым людям, как это и делали многие, пошло презирать в качестве кутейника и поповича, заставляло князя Андрея особенно бережно обходиться с своим чувством к Сперанскому, и бессознательно усиливать его в самом себе.
