Великая суббота

Вели́кая суббо́та, Страстна́я суббо́та — суббота Страстной седмицы, посвященная воспоминанию о пребывании Иисуса Христа во гробе и сошествии Его в ад (согласно вероучению большинства христианских конфессий), также она является приготовлением к Пасхе — Воскресению Христа, которое празднуется в ночь с субботы на воскресенье.

Православие

Службы Великой субботы сохранили ряд характерных черт раннехристианского богослужения, и ряд литургических особенностей этого дня прослеживается уже в памятниках IV века («Паломничество Эгерии»). К числу таких особенностей можно отнести следующие:

1. Великая суббота — постная суббота и одновременно канун Светлого Воскресения. В связи с этим в богослужении Великой субботы прослеживаются как траурные, так и праздничные воскресные черты.
2. По обычаю важнейших постных дней литургия совершается после вечерни (как в Великий четверг, навечерия Рождества Христова и Богоявления).
3. В этот день совершалось крещение оглашенных, в связи с чем в богослужении присутствуют многочисленные ветхозаветные чтения.
4. При произнесении ектений и при малом и великом входе на Литургии духовенство становится не на амвоне (как обычно), а перед плащаницей на средине храма.

Утреня

По Типикону утреня должна начинаться ночью, но в современной практике Русской православной церкви она совершается вечером в пятницу. После шестопсалмия и «Бог Господь...» поются тропари «Благообразный Иосиф...» (см. Великая пятница), «Егда́ снизше́д еси к смерти...» и «Мироносицам жена́м...» (тропари из воскресной утрени второго гласа), тематически связывающие Великую субботу с предшествующей пятницей и наступающей Пасхой. После пения тропарей священнослужители выходят из алтаря к плащанице, лежащей на середине храма, и здесь читают особые припевы — «похвалы» к каждому пропеваемому хором стиху 118-го псалма (к «Непорочнам». Самый протяжённый (176 стихов) библейский псалом 118, воспевающий блаженство праведников, ходящих в законе Господнем, является в православном богослужении и заупокойным (входит в состав парастаса — заупокойной утрени, а также чина погребения (отпевания)), и воскресным. Его присутствие в утрене Великой субботы ещё раз подчёркивает связь этого дня и с событиями прошедшей Великой пятницы (смерть и погребение Христа), и наступающего Воскресения.

«Непорочны» завершаются воскресными тропарями Иоанна Дамаскина (обычно поются на полиелее воскресной утрени) — ещё одно указание на грядущее Воскресение, хотя обычного (для воскресной утрени) чтения Евангелия в Великую субботу не положено. Поэтому после них сразу читается псалом 50, а затем исполняется канон с ирмосами: «Волною морскою». Этот канон поётся также в пасхальную полунощницу и при иерейском погребении. Первая, третья, четвёртая и пятая песни канона написаны епископом Марком Отрантским, шестая, седьмая, восьмая и девятая — Космой Майумским). С XVI века широко распространено убеждение, что ирмосы этого канона написаны монахиней Кассией, хотя более ранние рукописи атрибутируют часть ирмосов императору Льву VI Мудрому.

После канона, хвалительных стихир и великого славословия плащаница крестным ходом под пение Трисвятого обносится вокруг храма, подносится к открытым царским вратам и возвращается на «гробницу» посреди храма. Отсутствующую утреннюю литургию заменяет «служба чтений» перед плащаницей. Здесь последовательно прочитываются:

• тропарь пророчества: «Содержа́й концы́...»,
• прокимен паремии: «Воскресни́, Господи, помози нам,..» со стихом,
• паремия Иез. 37:1-14 — видение Иезекииля о поле «сухих костей», которые по слову Божию соединяются жилами, покрываются кожею, а затем, после схождения на них духа, мертвецы оживают. «И узнаете, что Я Господь, когда открою гробы ваши и выведу вас, народ Мой, из гробов ваших, и вложу в вас дух Мой, и оживете, и помещу вас на земле вашей, и узнаете, что Я, Господь, сказал это — и сделал, говорит Господь.» Это видение Иезекииля представляется как пророчеством о воскресении мёртвых, так и о схождении Духа Святого (поэтому читается также в Пятидесятницу),
• прокимен Апостола: «Воскресни́, Господи Боже мой,..» со стихом,
• составное чтение из апостола (1Кор. 5:6-8 и Гал. 3:13-14) о плодах смерти Спасителя,
• аллиуиарий: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его» со стихами: «Яко исчезает дым,..» и «Та́ко да погибнут грешницы...»,
• Евангелие (Мф. 27:62-66 — первосвященники опечатывают Гроб Господень и приставляют к нему стражу,
• ектении: полная сугубая и просительная,
• великий отпуст: «Иже нас ради человеков...»,
• многолетны,
• стихира на целование Плащаницы: «Приидите, ублажим Иосифа приснопамятнаго,..»,
• первый час (присоединяется к утрени).

Часы 3-й, 6-й, 9-й и изобразительны совершаются отдельно.

Вечерня и литургия Василия Великого

Так как Великая суббота является важным постным днём, литургия в этот день соединяется с вечерней (схожий порядок можно видеть в Великий четверг, навечерия Рождества Христова и Богоявления). В «Паломничестве Эгерии», важнейшем письменном памятнике IV века, свидетельствуется, что литургия Великой субботы и пасхальная литургия совершались без перерыва, одна за другой, но в разных частях Храма Гроба Господня. В современной практике время совершения литургии Великой субботы перенесено на утро, но уставное требование совершать литургию после вечерни сохранено. В знак важности этого постного дня совершается литургия Василия Великого.

На вечерне после входа с Евангелием и «Свете тихий» читаются пятнадцать паремий — ветхозаветных пророчеств о страстях, смерти, воскресении Спасителя и о грядущей славе Новозаветной Церкви. Порядок чтения паремий таков:

1. Быт. 1:1-13 — первые три дня сотворения мира: отделение света от тьмы, создание небесной тверди, разделение моря и суши, создание растений.
2. Ис. 60:1-16 — «Восстань, светись, Иерусалим», пророчество о грядущей славе Иерусалима, то есть новозаветной Церкви.
3. Исх. 12:1-11 — повеление Моисею и Аарону о чине ветхозаветной Пасхи; принесение агнца и помазание его кровью косяков дверей прообразовательно указывает на новозаветного Агнца — Христа. Как кровь пасхального агнца спасла еврейских первенцев от истребляющего ангела, так и Христос Своей Кровью избавил христиан от смерти и тления.
4. Иона. 1-4 — история пророка Ионы, которую сам Христос называл знамением Своей смерти и воскресения (Мф. 12:39-40). Молитва Ионы из чрева кита (Иона. 2) — одна из библейских песен, является постоянной темой для шестой песни канона утрени.
5. Нав. 5:10-15 — третья в ветхозаветной истории Пасха (первая, совершённая Иисусом Навином в Земле обетованной).
6. Исх. 13:20-22, Исх. 14:1-31, Исх. 15:1-19 — сыны Израилевы переходят посуху Чермное море; благодарственная песнь «Пою Господу, ибо Он высоко превознесся; коня и всадника его ввергнул в море». Исход евреев из Египта, «дома рабства», прообразовательно указывает на освобождение христиан от рабства греху; переход через море является ветхозаветным образом крещения. Песня из Исх. 15 — одна из библейских песен, является постоянной темой для первой песни канона утрени. В данном случае эта песня читается при открытых царских вратах, а чтец, священнослужители и молящиеся (или, от их имени, хор) попеременно поют припев: «Славно бо прославися».
7. Соф. 3:8-15 — пророчество Софонии о будущей славе Сиона, то есть новозаветной Церкви: «Ликуй, дщерь Сиона! торжествуй, Израиль! веселись и радуйся от всего сердца, дщерь Иерусалима! Отменил Господь приговор над тобою, прогнал врага твоего! Господь, царь Израилев, посреди тебя: уже более не увидишь зла»
8. 3Цар. 17:1, 8-23 — Илия у вдовы в Сарепте Сидонской чудесно умножает муку и масло, а затем воскрешает её умершего сына.
9. Ис. 61:10-11, Ис. 63:1-5 — пророчество Исайи о славе Иерусалима.
10. Быт. 22:1-18 — жертвоприношение Авраамом Исаака, символический образ крестной жертвы Сына Божьего. Подобно Исааку, Христос принёс Себя в жертву, покоряясь воле Отца; жертвоприношение Авраама принесло благословение на всех его потомков по плоти, то есть ветхозаветную Церковь, а крестная жертва принесла благословение Божие всем потомкам Авраама по вере — новозаветной Церкви.
11. Ис. 61:1-9 — пророчество Исайи о Христе («Дух Господа Бога на Мне, ибо Господь помазал Меня благовествовать нищим, послал Меня исцелять сокрушенных сердцем, проповедывать пленным освобождение и узникам открытие темницы, проповедывать лето Господне благоприятное»), которое Сам Христос читал в синагоге Назарета (Лк. 4:17-19)
12. 4Цар. 4:8-37 — воскрешение Елисеем умершего сына сонамитянки.
13. Ис. 63:11-19, Ис. 64:1-5 — изображение Исайей скорби стеснённых и преследуемых иудеев и их молитва об избавлении. Исайя, предвидя время Нового завета, называет Бога Отцом: "Только Ты — Отец наш; ибо Авраам не узнаёт нас, и Израиль не признаёт нас своими; Ты, Господи, Отец наш, от века имя Твое: «Искупитель наш».
14. Иер. 31:31-34 — пророчество Иеремии о заключении Нового завета между Богом и Его народом, исполнившееся благодаря смерти и воскресению Христа.
15. Дан. 3:1-88 — история трёх отроков в печи огненной, любимый древними христианами сюжет (часто встречается в катакомбной живописи, в изображениях на саркофагах). Избавление Богом трёх еврейских юношей от огня прообразует избавление Христом Своих верных от смерти и ада; таинственный Четвёртый, ходящий посреди огня, видом подобный сыну Божию, знаменует Христа, победившего смерть и сошедшего за Своими верными даже в ад. Песнь трёх отроков из Дан. 3 — одна из библейских песен, является постоянной темой для седьмой и восьмой песен канона утрени. В данном случае эта песня читается при открытых царских вратах, чтец, а священнослужители и молящиеся (или, от их имени, хор) попеременно поют припев: «Господа пойте и превозносите Его во веки».

Такое большое количество паремий, читающихся на вечерне Великой субботы, напоминает о том, что именно во время этого богослужения в Константинопольской и Иерусалимской церквах совершалось массовое крещение оглашенных. О двенадцати паремиях, читавшихся в Храме Гроба Господня, упоминается уже в «Паломничестве Эгерии» (IV век), в Типиконе Великой церкви (IX-X века) указывается уже пятнадцать паремий (обязательно читались первые семь и пятнадцатая — из Даниила, остальные — в случае большого количества новокрещённых). Вновь крещённые во главе с епископом шествовали от купели в храм под пение «Ели́цы во Христа крести́стеся, во Христа облеко́стеся» (см. Гал. 3:27), этот гимн, напоминающий о древней практике крещения, заменяет в Великую субботу обычное литургическое Трисвятое. Новокрещённым же предлагалось апостольское чтение Рим. 6:3-11, сохранившееся в современной литургии Великой субботы и напоминающее, что «крестившиеся во Христа Иисуса в смерть Его крестились», умерли для греха и живы в Боге.

Чтением Апостола завершается погребальный день субботы, и начинается предпразднество Светлого Воскресения. В предчувствии Воскресения аллилуиарий перед Евангелием (Аллилуйа со стихами из Псалтири) заменён в Великую субботу (единственный раз в году) на пение стихов 81 псалма: «Воскресни́, Боже, суди́ земли, яко Ты насле́диши во всех язы́цех» (Пс. 81); во время этого пения священнослужители сменяют великопостные чёрные одеяния на белые. Евангельским чтением Великой субботы является заключительная 28 глава Евангелия от Матфея, повествующая о воскресении Христовом и о подкупе первосвященниками воинов, читается в полном объёме только в этот день (в другие дни читается только её завершение Мф. 28:16-20).

Последующее последование литургии Великой субботы совершается по чину Василия Великого. Единственной особенностью литургии верных является пение вместо Херувимской древнего гимна Иерусалимской церкви:

Да молчит всякая плоть человеча и да стоит со страхом и трепетом, и ничтоже земное в себе да помышляет: Царь бо царствующих и Господь господствующих приходит закла́тися и да́тися в снедь (то есть в пищу) верным. Предходят же Сему лицы Ангельстии со всяким Началом и Властию, многоочитии Херувими и шестокрилатии Серафими, лица закрывающе и вопиюще песнь: аллилуиа, аллилуиа, аллилуиа.

Задостойник: «Не рыдай Мене, Мати...»

Поскольку после окончания субботней литургии молящиеся не расходились, но ожидали пасхальной утрени, совершалось благословение хлебов и вина (наподобие обычной воскресной вечерни, но без пшеницы и елея), которые раздавались верным для подкрепления. Временной промежуток между вечерней Великой субботы и пасхальной утреней заполнялся великим чтением — чтением Деяний святых апостолов. В современной практике благословение хлебов и вина происходит сразу по окончании литургии Василия Великого, то есть в первой половине субботнего дня, а чтение Деяний — вечером.

В храме Гроба Господня в это время ежегодно сходит Благодатный огонь.

Подготовка к Пасхе в этот день заключается в уборке и украшении цветами храмов, в разучивании пасхальных песнопений, исповеди и чтении молитв ко Святому Причащению.

В течение Великой Субботы в храмах обычно происходит освящение пасхальной пищи — яиц, куличей, творожных пасх (хотя, согласно букве Устава, оно должно совершаться после пасхальной литургии).

Незадолго до полуночи во всех храмах служится пасхальная полунощница, на которой плащаницу уносят в алтарь и полагают на престол. Крестный ход, Пасхальную утреню, часы и Литургию — торжественное богослужение, посвящённое воскресению Христа, обычно начинают в полночь.

Католицизм

Римский обряд

В Католической церкви Великая суббота — последний день Пасхального триденствия. Это день тишины, в который верующие молятся и размышляют о тайне Спасения. В этот день не совершается литургия, поэтому алтарь остаётся разоблачённым. В Великую субботу запрещено преподавать причастие, исключение делается лишь для «виатика», последнего причастия, преподаваемого умирающим. В храмах верующие молятся в индивидуальном порядке перед часовней со Святыми Дарами, символизирующей Гроб Господень. Иногда в церквях публично читается Литургия часов. Также в этот день совершается освящение пасхальной пищи.

Торжественное пасхальное богослужение, навечерие Пасхи, начинают в настоящее время обычно в полночь (иногда раньше, но, как правило, после наступления темноты). Перед началом навечерия заканчивается поклонение у Гроба Господня. Священник или диакон, облачённый в стихарь и столу, начинает петь краткую песнь прославления Святых Даров, после её окончания переносит Дары из часовни Гроба Господня в храмовую дарохранительницу. Непосредственно перед началом богослужения навечерия Пасхи в храме гасят весь свет.

Навечерие Пасхи (подробнее см. Пасхальное богослужение) начинается с Литургии Света. Во дворе храма разводится костёр, от которого священник зажигает большую пасхальную свечу, «пасхал», и входит в храм, провозглашая «Свет Христа». От пасхала верующие в храме зажигают свои свечи. Свет пасхальных свечей символизирует христианское учение, призванное просветить мир. Заканчивается Литургия Света «Провозглашением Пасхи» (Exultet), древним христианским гимном.

Во время Литургии Слова читается не три, как в обычные дни, а девять библейских чтений, семь ветхозаветных чтений призваны показать божественный замысел в отношении человечества от момента сотворения человека до пришествия Христа на Землю, чтения из Апостола и Нового Завета иллюстрируют события и значение Воскресения Христа в деле спасения людей. После ветхозаветных чтений поётся торжественный гимн Gloria, причём при исполнении гимна впервые с литургии Великого четверга звучит орган. С этого момента богослужение сопровождается звуками музыкальных инструментов. Перед евангельскими чтениями звучит торжественное «Аллилуйя».

В католической церкви сохраняется древний христианский обычай во время литургии пасхальной ночи проводить крещение взрослых. Принятие таинства в такую ночь считается особенно почетным. Литургия Крещения следует сразу за Литургией Слова. После крещения следует Евхаристическая Литургия, проводимая обычным порядком, но сопровождаемая торжественными пасхальными песнопениями. Заканчивается служба торжественным провозглашением «Христос воскрес», на что прихожане отвечают «Воистину воскрес» и крестным ходом вокруг храма.

С V века Великая суббота считалась в латинском обряде днём строгого поста, в настоящее время пост отменён, но традиция поститься в этот день сохранилась в ряде стран. Так как на богослужении навечерия Пасхи совершалось крещение катехуменов, в Великую субботу проводились предкрещальные обряды — передача Символа веры, то есть чтение его крещаемыми, возложение на них рук, помазание их елеем и др. В эпоху позднего средневековья пасхальное бдение переместилось на полдень Великой субботы, после реформ середины XX века оно снова стало совершаться с наступлением темноты.

Амвросианский обряд

После утрени, на которую архиепископ приносил светильник, в соборе читались книга Бытия и Евангелие. Затем один из священников приносил для благословения большую свечу. После обряда зажжения "нового огня" читались шесть паремий, а затем все клирики во главе с архиепископом следовали в баптистерий. Крещение оглашенных совершалось пресвитерами, а архиепископ в это время совершал мессу в базилике Сант-Амброджо, так как Великая суббота являлась в Милане днём памяти святого Амвросия.

После мессы в Сан-Амброджо архиепископ возвращался в баптистерий, где благословлял новокрещённых. Мессу для них служил один из пресвитеров в присутствии архиепископа. После неё архиепископ, клирики и новокрещённые шли в другую церковь (Санта-Текла), где архиепископ возглашал "Христос Господь воскрес" и начинал пасхальную мессу.

В Новое время, а затем и в результате литургической реформы Павла VI амвросианский чин Великой субботы претерпел значительные изменения. В настоящее время в Милане в этот день совершается крещальная литургия по римскому реформированному чину, сохранившая девять библейских чтений и некоторые местные особенности (отличный от римского текст Exultetа, чин провозглашения Пасхи предстоятелем ("Христос Господь воскрес! / Благодарение Богу! Аллилуйя"), особенная амвросианская шестая анафора).

Древневосточные церкви

Армянский обряд

Чин всенощного бдения Великой субботы восходит к древнему богослужению Иерусалимской церкви и состоит из вечерни и литургии. Вечерня начинается с возжжения трёх светильников при чтении 112 псалма (традиционно читается на трапезе в ветхозаветную Пасху). Двенадцать паремий вечерни соответствуют иерусалимскому лекционарию V века: Быт. 1:1-3:24 (сотворение мира и первородный грех); Быт. 22:1-18 (жертвоприношение Авраама); Исх. 12:1-24 (повеление Моисею и Аарону о ветхозаветной Пасхе); Иона. 1-4 (книга Ионы полностью); Исх. 14:24-15:21 (переход израильтян через Чермное море и благодарственная песнь Моисея); Ис. 60:1-13 ("Восстань, светись, Иерусалим"); Иов. 38:2-28 (Бог говорит с Иовом); 4Цар. 2:1-22 (вознесение Илии, первые чудеса Елисея); Иер. 31:31-34 (пророчество о заключении Нового завета); Нав. 1:1-18 (Бог делает Иисуса Навина вождём Израиля); Иез. 37:1-14 (видение Иезекииля о воскрешении мёртвых); Дан. 3:1-90 (история трёх отроков в печи огненной и их благодарственная песнь).

После шестой паремии в храме зажигаются все светильники, молящиеся также держат в руках зажжённые свечи. После чтения паремий вечерня переходит в литургию, на которой читаются уже пасхальные чтения (1Кор. 1:1-15 и Мф. 28:1-20).

Западно-сирский обряд

Ночью с Великой пятницы на Великую субботу в монастырях совершается всенощное бдение, а в приходских храмах - чтение Псалтири над "гробом Господним". В середине дня (после богослужебного девятого часа) совершается литургия и чин покаяния, готовящий верных к Светлому Воскресению.

Восточно-сирийский обряд

В ночь на Великую субботу совершается в Ассирийской церкви Востока одно из немногих всенощных бдений, схожее по чину с бдением ночи на Великую пятницу. Вечером в субботу совершается уже пасхальное всенощное бдение, состоящее из вечерни, чина омовения престола, крещения оглашенных, покаянного чина и литургии. На вечерне читаются прообразующие крестную жертву и пребывание во гробе Сына Божьего паремии Быт. 22:1-19 (жертвоприношение Авраама) и Иона. 2:1-10 (молитва Ионы из чрева кита), апостол 1Кор. 1:18-31 ("мы проповедуем Христа распятого, для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие, для самих же призванных, Иудеев и Еллинов, Христа, Божию силу и Божию премудрость") и евангельское повествование о страже у гроба Мф. 27:62-66.

Литургия Великой субботы содержит уже пасхальные чтения: 1Кор. 15:20-28 и (Мф. 27:1-20). Начиная с Великой субботы и вплоть до Рождества Христова, Ассирийская церковь совершает обычную (в отличие от "великопостных" литургий, приписываемых Феодору Мопсуестийскому и Несторию) литургию апостолов Аддаи и Мари.

Литература

• М. С. Желтов, А. А. Ткаченко [www.pravenc.ru/text/150073.html Великая суббота] // Православная энциклопедия. Том VII. — М.: Церковно-научный центр «Православная энциклопедия», 2004. — С. 431-443. — 752 с. — 39 000 экз. — ISBN 5-89572-010-2

Ссылки

• [days.pravoslavie.ru/rubrics/canon413.htm?id=413 Непорочны с похвалами на Православие.ру]

Отрывок, характеризующий Великая суббота

В другом месте он нарисовал гробницу и написал:
«La mort est secourable et la mort est tranquille
«Ah! contre les douleurs il n'y a pas d'autre asile».
[Смерть спасительна и смерть спокойна;
О! против страданий нет другого убежища.]
Жюли сказала, что это прелестно.
– II y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la melancolie, [Есть что то бесконечно обворожительное в улыбке меланхолии,] – сказала она Борису слово в слово выписанное это место из книги.
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:
«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.


Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.
– Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне.
Когда все, раздевшись и оправившись с дороги, пришли к чаю, Марья Дмитриевна по порядку перецеловала всех.
– Душой рада, что приехали и что у меня остановились, – говорила она. – Давно пора, – сказала она, значительно взглянув на Наташу… – старик здесь и сына ждут со дня на день. Надо, надо с ним познакомиться. Ну да об этом после поговорим, – прибавила она, оглянув Соню взглядом, показывавшим, что она при ней не желает говорить об этом. – Теперь слушай, – обратилась она к графу, – завтра что же тебе надо? За кем пошлешь? Шиншина? – она загнула один палец; – плаксу Анну Михайловну? – два. Она здесь с сыном. Женится сын то! Потом Безухова чтоль? И он здесь с женой. Он от нее убежал, а она за ним прискакала. Он обедал у меня в середу. Ну, а их – она указала на барышень – завтра свожу к Иверской, а потом и к Обер Шельме заедем. Ведь, небось, всё новое делать будете? С меня не берите, нынче рукава, вот что! Намедни княжна Ирина Васильевна молодая ко мне приехала: страх глядеть, точно два боченка на руки надела. Ведь нынче, что день – новая мода. Да у тебя то у самого какие дела? – обратилась она строго к графу.
– Всё вдруг подошло, – отвечал граф. – Тряпки покупать, а тут еще покупатель на подмосковную и на дом. Уж ежели милость ваша будет, я времечко выберу, съезжу в Маринское на денек, вам девчат моих прикину.
– Хорошо, хорошо, у меня целы будут. У меня как в Опекунском совете. Я их и вывезу куда надо, и побраню, и поласкаю, – сказала Марья Дмитриевна, дотрогиваясь большой рукой до щеки любимицы и крестницы своей Наташи.
На другой день утром Марья Дмитриевна свозила барышень к Иверской и к m me Обер Шальме, которая так боялась Марьи Дмитриевны, что всегда в убыток уступала ей наряды, только бы поскорее выжить ее от себя. Марья Дмитриевна заказала почти всё приданое. Вернувшись она выгнала всех кроме Наташи из комнаты и подозвала свою любимицу к своему креслу.
– Ну теперь поговорим. Поздравляю тебя с женишком. Подцепила молодца! Я рада за тебя; и его с таких лет знаю (она указала на аршин от земли). – Наташа радостно краснела. – Я его люблю и всю семью его. Теперь слушай. Ты ведь знаешь, старик князь Николай очень не желал, чтоб сын женился. Нравный старик! Оно, разумеется, князь Андрей не дитя, и без него обойдется, да против воли в семью входить нехорошо. Надо мирно, любовно. Ты умница, сумеешь обойтись как надо. Ты добренько и умненько обойдись. Вот всё и хорошо будет.
Наташа молчала, как думала Марья Дмитриевна от застенчивости, но в сущности Наташе было неприятно, что вмешивались в ее дело любви князя Андрея, которое представлялось ей таким особенным от всех людских дел, что никто, по ее понятиям, не мог понимать его. Она любила и знала одного князя Андрея, он любил ее и должен был приехать на днях и взять ее. Больше ей ничего не нужно было.
– Ты видишь ли, я его давно знаю, и Машеньку, твою золовку, люблю. Золовки – колотовки, ну а уж эта мухи не обидит. Она меня просила ее с тобой свести. Ты завтра с отцом к ней поедешь, да приласкайся хорошенько: ты моложе ее. Как твой то приедет, а уж ты и с сестрой и с отцом знакома, и тебя полюбили. Так или нет? Ведь лучше будет?
– Лучше, – неохотно отвечала Наташа.


На другой день, по совету Марьи Дмитриевны, граф Илья Андреич поехал с Наташей к князю Николаю Андреичу. Граф с невеселым духом собирался на этот визит: в душе ему было страшно. Последнее свидание во время ополчения, когда граф в ответ на свое приглашение к обеду выслушал горячий выговор за недоставление людей, было памятно графу Илье Андреичу. Наташа, одевшись в свое лучшее платье, была напротив в самом веселом расположении духа. «Не может быть, чтобы они не полюбили меня, думала она: меня все всегда любили. И я так готова сделать для них всё, что они пожелают, так готова полюбить его – за то, что он отец, а ее за то, что она сестра, что не за что им не полюбить меня!»
Они подъехали к старому, мрачному дому на Вздвиженке и вошли в сени.
– Ну, Господи благослови, – проговорил граф, полу шутя, полу серьезно; но Наташа заметила, что отец ее заторопился, входя в переднюю, и робко, тихо спросил, дома ли князь и княжна. После доклада о их приезде между прислугой князя произошло смятение. Лакей, побежавший докладывать о них, был остановлен другим лакеем в зале и они шептали о чем то. В залу выбежала горничная девушка, и торопливо тоже говорила что то, упоминая о княжне. Наконец один старый, с сердитым видом лакей вышел и доложил Ростовым, что князь принять не может, а княжна просит к себе. Первая навстречу гостям вышла m lle Bourienne. Она особенно учтиво встретила отца с дочерью и проводила их к княжне. Княжна с взволнованным, испуганным и покрытым красными пятнами лицом выбежала, тяжело ступая, навстречу к гостям, и тщетно пытаясь казаться свободной и радушной. Наташа с первого взгляда не понравилась княжне Марье. Она ей показалась слишком нарядной, легкомысленно веселой и тщеславной. Княжна Марья не знала, что прежде, чем она увидала свою будущую невестку, она уже была дурно расположена к ней по невольной зависти к ее красоте, молодости и счастию и по ревности к любви своего брата. Кроме этого непреодолимого чувства антипатии к ней, княжна Марья в эту минуту была взволнована еще тем, что при докладе о приезде Ростовых, князь закричал, что ему их не нужно, что пусть княжна Марья принимает, если хочет, а чтоб к нему их не пускали. Княжна Марья решилась принять Ростовых, но всякую минуту боялась, как бы князь не сделал какую нибудь выходку, так как он казался очень взволнованным приездом Ростовых.
– Ну вот, я вам, княжна милая, привез мою певунью, – сказал граф, расшаркиваясь и беспокойно оглядываясь, как будто он боялся, не взойдет ли старый князь. – Уж как я рад, что вы познакомились… Жаль, жаль, что князь всё нездоров, – и сказав еще несколько общих фраз он встал. – Ежели позволите, княжна, на четверть часика вам прикинуть мою Наташу, я бы съездил, тут два шага, на Собачью Площадку, к Анне Семеновне, и заеду за ней.
Илья Андреич придумал эту дипломатическую хитрость для того, чтобы дать простор будущей золовке объясниться с своей невесткой (как он сказал это после дочери) и еще для того, чтобы избежать возможности встречи с князем, которого он боялся. Он не сказал этого дочери, но Наташа поняла этот страх и беспокойство своего отца и почувствовала себя оскорбленною. Она покраснела за своего отца, еще более рассердилась за то, что покраснела и смелым, вызывающим взглядом, говорившим про то, что она никого не боится, взглянула на княжну. Княжна сказала графу, что очень рада и просит его только пробыть подольше у Анны Семеновны, и Илья Андреич уехал.
M lle Bourienne, несмотря на беспокойные, бросаемые на нее взгляды княжны Марьи, желавшей с глазу на глаз поговорить с Наташей, не выходила из комнаты и держала твердо разговор о московских удовольствиях и театрах. Наташа была оскорблена замешательством, происшедшим в передней, беспокойством своего отца и неестественным тоном княжны, которая – ей казалось – делала милость, принимая ее. И потом всё ей было неприятно. Княжна Марья ей не нравилась. Она казалась ей очень дурной собою, притворной и сухою. Наташа вдруг нравственно съёжилась и приняла невольно такой небрежный тон, который еще более отталкивал от нее княжну Марью. После пяти минут тяжелого, притворного разговора, послышались приближающиеся быстрые шаги в туфлях. Лицо княжны Марьи выразило испуг, дверь комнаты отворилась и вошел князь в белом колпаке и халате.
– Ах, сударыня, – заговорил он, – сударыня, графиня… графиня Ростова, коли не ошибаюсь… прошу извинить, извинить… не знал, сударыня. Видит Бог не знал, что вы удостоили нас своим посещением, к дочери зашел в таком костюме. Извинить прошу… видит Бог не знал, – повторил он так не натурально, ударяя на слово Бог и так неприятно, что княжна Марья стояла, опустив глаза, не смея взглянуть ни на отца, ни на Наташу. Наташа, встав и присев, тоже не знала, что ей делать. Одна m lle Bourienne приятно улыбалась.
– Прошу извинить, прошу извинить! Видит Бог не знал, – пробурчал старик и, осмотрев с головы до ног Наташу, вышел. M lle Bourienne первая нашлась после этого появления и начала разговор про нездоровье князя. Наташа и княжна Марья молча смотрели друг на друга, и чем дольше они молча смотрели друг на друга, не высказывая того, что им нужно было высказать, тем недоброжелательнее они думали друг о друге.
Когда граф вернулся, Наташа неучтиво обрадовалась ему и заторопилась уезжать: она почти ненавидела в эту минуту эту старую сухую княжну, которая могла поставить ее в такое неловкое положение и провести с ней полчаса, ничего не сказав о князе Андрее. «Ведь я не могла же начать первая говорить о нем при этой француженке», думала Наташа. Княжна Марья между тем мучилась тем же самым. Она знала, что ей надо было сказать Наташе, но она не могла этого сделать и потому, что m lle Bourienne мешала ей, и потому, что она сама не знала, отчего ей так тяжело было начать говорить об этом браке. Когда уже граф выходил из комнаты, княжна Марья быстрыми шагами подошла к Наташе, взяла ее за руки и, тяжело вздохнув, сказала: «Постойте, мне надо…» Наташа насмешливо, сама не зная над чем, смотрела на княжну Марью.
– Милая Натали, – сказала княжна Марья, – знайте, что я рада тому, что брат нашел счастье… – Она остановилась, чувствуя, что она говорит неправду. Наташа заметила эту остановку и угадала причину ее.
– Я думаю, княжна, что теперь неудобно говорить об этом, – сказала Наташа с внешним достоинством и холодностью и с слезами, которые она чувствовала в горле.
«Что я сказала, что я сделала!» подумала она, как только вышла из комнаты.
Долго ждали в этот день Наташу к обеду. Она сидела в своей комнате и рыдала, как ребенок, сморкаясь и всхлипывая. Соня стояла над ней и целовала ее в волосы.
– Наташа, об чем ты? – говорила она. – Что тебе за дело до них? Всё пройдет, Наташа.
– Нет, ежели бы ты знала, как это обидно… точно я…
– Не говори, Наташа, ведь ты не виновата, так что тебе за дело? Поцелуй меня, – сказала Соня.
Наташа подняла голову, и в губы поцеловав свою подругу, прижала к ней свое мокрое лицо.
– Я не могу сказать, я не знаю. Никто не виноват, – говорила Наташа, – я виновата. Но всё это больно ужасно. Ах, что он не едет!…
Она с красными глазами вышла к обеду. Марья Дмитриевна, знавшая о том, как князь принял Ростовых, сделала вид, что она не замечает расстроенного лица Наташи и твердо и громко шутила за столом с графом и другими гостями.


В этот вечер Ростовы поехали в оперу, на которую Марья Дмитриевна достала билет.
Наташе не хотелось ехать, но нельзя было отказаться от ласковости Марьи Дмитриевны, исключительно для нее предназначенной. Когда она, одетая, вышла в залу, дожидаясь отца и поглядевшись в большое зеркало, увидала, что она хороша, очень хороша, ей еще более стало грустно; но грустно сладостно и любовно.
«Боже мой, ежели бы он был тут; тогда бы я не так как прежде, с какой то глупой робостью перед чем то, а по новому, просто, обняла бы его, прижалась бы к нему, заставила бы его смотреть на меня теми искательными, любопытными глазами, которыми он так часто смотрел на меня и потом заставила бы его смеяться, как он смеялся тогда, и глаза его – как я вижу эти глаза! думала Наташа. – И что мне за дело до его отца и сестры: я люблю его одного, его, его, с этим лицом и глазами, с его улыбкой, мужской и вместе детской… Нет, лучше не думать о нем, не думать, забыть, совсем забыть на это время. Я не вынесу этого ожидания, я сейчас зарыдаю», – и она отошла от зеркала, делая над собой усилия, чтоб не заплакать. – «И как может Соня так ровно, так спокойно любить Николиньку, и ждать так долго и терпеливо»! подумала она, глядя на входившую, тоже одетую, с веером в руках Соню.
«Нет, она совсем другая. Я не могу»!
Наташа чувствовала себя в эту минуту такой размягченной и разнеженной, что ей мало было любить и знать, что она любима: ей нужно теперь, сейчас нужно было обнять любимого человека и говорить и слышать от него слова любви, которыми было полно ее сердце. Пока она ехала в карете, сидя рядом с отцом, и задумчиво глядела на мелькавшие в мерзлом окне огни фонарей, она чувствовала себя еще влюбленнее и грустнее и забыла с кем и куда она едет. Попав в вереницу карет, медленно визжа колесами по снегу карета Ростовых подъехала к театру. Поспешно выскочили Наташа и Соня, подбирая платья; вышел граф, поддерживаемый лакеями, и между входившими дамами и мужчинами и продающими афиши, все трое пошли в коридор бенуара. Из за притворенных дверей уже слышались звуки музыки.
– Nathalie, vos cheveux, [Натали, твои волосы,] – прошептала Соня. Капельдинер учтиво и поспешно проскользнул перед дамами и отворил дверь ложи. Музыка ярче стала слышна в дверь, блеснули освещенные ряды лож с обнаженными плечами и руками дам, и шумящий и блестящий мундирами партер. Дама, входившая в соседний бенуар, оглянула Наташу женским, завистливым взглядом. Занавесь еще не поднималась и играли увертюру. Наташа, оправляя платье, прошла вместе с Соней и села, оглядывая освещенные ряды противуположных лож. Давно не испытанное ею ощущение того, что сотни глаз смотрят на ее обнаженные руки и шею, вдруг и приятно и неприятно охватило ее, вызывая целый рой соответствующих этому ощущению воспоминаний, желаний и волнений.