Великие Мосты
Город
|
Вели́кие Мосты́ (укр. Вели́кі Мости́) — город районного значения в Сокальском районе Львовской области Украины.
Содержание
История
В исторической хронике XVI века упоминается небольшое поселение Мостки, которое находилось на правом берегу реки Рата, на полдороге между Жолквой и Белзом. Люди в этой местности поселились ещё в бронзовом веке (конец XV — начало XI ст.ст. до н. э.), о чём свидетельствуют археологические находки.
В 1803 году во время хозяйственных работ между селами Силец и Боровое обнаружили захоронение, выложенное камнями, в которых нашли бронзовый браслет и перстень, а также каменный топорик. В 1876 году во время организованных там же археологических раскопок под руководством доктора Я. Комерницкого собрали большое количество кремневых орудий труда.
Последующую судьбу Мостков кардинально изменил их владелец — польский король Сигизмунд Август, который 23 июля 1549 года подписал привилегию, согласно которой селу предоставили статус города с одновременным введением магдебургского права. Из благодарности жители решили назвать город Августов — в честь короля, который назначил первым его старостой Андрея Рокицкого. Чтобы как можно быстрее наполнить городскую казну, магистрату предоставили три лана поля, баню, солодовню, пивоваренный завод и ремесленную лавку. Кроме этого, в городскую казну поступал весь выторг от продажи водки, а также каждая третья мера муки от мельницы. В городе ввели еженедельные торги — в среду, и две годовых ярмарки — на праздники Божьего Тела и Всех Святых. Старосте предоставляли право брать чинш от лав мясников, а в дни торгов — от всех других товаров. Мещан нового города освободили от всех феодальных налогов и повинностей, а также от работ возле замка. Обязательными оставались лишь работы по ремонту дорог и мельниц (одна из них была в городе, другая — в селе Воля Дворецкая, но принадлежал городу). Для оживления торговли король позволил поселяться в Августове евреям — на таких же правах, что и в Белзе.
Город быстро развивался и разрастался. В 1569 году здесь насчитывали 257 жилых домов, четыре солодовни, работали 25 пекарей и 13 столяров, мещанам принадлежало более чем 31 лан поля. 22 июня 1576 года король Стефан Баторий подтвердил привилегию своего предшественника касательно Августова. Но уже в 1583 году город получил новую привилегию, в которой, среди другого, речь шла о том, что из-за быстрых темпов роста населения назрела необходимость ограничить территорию города земляными валами и рвом с водой, которые, кроме всего прочего, выполняли бы и защитную функцию. Это требовало дополнительных средств. В связи с этим магистрат получил право торговать «ходовым» товаром: хлебом, солью, кожей, железо-скобяными изделиями, а также организовывать новые ремесленные цеха. Согласно новой привилегии, должность старосты можно было официально «купить», заплатив в городскую казну определенную сумму. Если заявляли о своем желании несколько претендентов, между ними устраивали своеобразный аукцион.
Впоследствии мещане выхлопотали себе право построить мост через Рату. Эта идея оказалась настолько удачной, что благодаря ней город не только окреп финансово, но и со временем получил новое название. В 1616 году в Августове насчитывали уже 302 жилых дома, восемь солодовень, пивоваренный завод, воскобойня, 36 пекарей, 20 сапожников, были также мастера-резники (очевидно, евреи, их количества не указывают). Вероятно, в XVII ст. в городе был также стеклоделательный промысел. Один лан поля принадлежал церкви, построенной в 1712 году, за что священник платил чинш 15 грошей.
В 1662 году на город напали крымские татары и почти полностью разрушили его, убив и забрав в ясырь много жителей. О масштабах разрушения можно судить по тому, что, по данным исторических документов, в сапожном, портняжном, скорняке и ткацком цехах осталось лишь по одному мастеру. В собственности города на это время находились три моста: два большие — через реку Рата, и один более малый — через реку Болотня. Благодаря пошлине, которую получала городская казна за пользование мостами, Августову удалось достаточно быстро отстроить город и возобновить хозяйственную инфраструктуру. Из-за этого, начиная с 1770 года, название «Августов» постепенно исчезает из обихода, исторической хроники и географических карт. Вместо этого появляется новое название — «Великие Мосты».
Приходской костёл Сигизмунд Август заложил здесь в 1549 году. В своё время король предоставил в собственность костёла два лана поля. Кроме этого, городское правительство было обязано отдавать ему определенную частицу урожая ржи, пшеницы и овса, который получал из надлежащих ему полей. Каждый дом должен был платить на содержание костёла один грош. В 1837 году в Великих Мостах построили каменный костёл. В документах начала XVIII ст. вспоминается городская трёхклассная школа.
С XIX ст. все больший вес в структуре промышленности города приобретает производство «терпентины», «канифолии», скипидара, разнообразных смол (все это — продукты переработки сосновой живицы, которую заготовляли в окружающих лесах).
В Польской Республике
1 сентября 1939 года германские войска напали на Польскую Республику, началась Германо-польская война 1939 года.
17 сентября 1939 года Красная Армия Советского Союза вступила на территорию восточной Польши — Западной Украины, и 28 сентября 1939 года был подписан Договор о дружбе и границе между СССР и Германией.
27 октября 1939 года установлена Советская власть.[1]
В Советском Союзе
C 14 ноября 1939 года в составе Украинской Советской Социалистической Республики Союза Советских Социалистических Республик.[1]
4 декабря 1939 года в составе Львовской области (Указ Президиума Верховного совета СССР от 4 декабря 1939 года).
С 1940 года — город.
22 июня 1941 года германские войска напали на СССР, началась Великая Отечественная война 1941-1945 годов. Советские войска, находившиеся в городе, были подняты по боевой тревоге и выведены в места сосредоточения по плану прикрытия государственной границы. Жизнь города перестраивалась на военный лад.
27 июня 1941 года оккупирован германскими гитлеровскими войсками.[2]
18 июля 1944 года освобождён советскими войсками 1-го Украинского фронта в ходе Львовско-Сандомирской наступательной операции 13.07-29.08.1944 г.: 13-й армии – 172-й гв. сд (генерал-майор Онуприенко, Дмитрий Платонович) 27-го ск (генерал-майор Черокманов, Филипп Михайлович).[2]
В 1969 году 4,8 тыс. жителей. Имелся Промкомбинат и кирпичный завод.
В 1991 году 5,7 тыс. жителей. Имелась Фабрика галантерейно-бытовых изделий и др. предприятия.
Напишите отзыв о статье "Великие Мосты"
Примечания
- ↑ 1 2 Краснознамённый Киевский. Очерки истории Краснознамённого Киевского военного округа (1919-1979). Издание второе, исправленное и дополненное. Киев, издательство политической литературы Украины, 1979.
- ↑ 1 2 Справочник «Освобождение городов: Справочник по освобождению городов в период Великой Отечественной войны 1941-1945». М. Л. Дударенко, Ю. Г. Перечнев, В. Т. Елисеев и др. М.: Воениздат, 1985. 598 с.
Литература
- Большая советская энциклопедия. — М.: Советская энциклопедия. 1969—1978.
- Большой Энциклопедический словарь. 2000.
Ссылки
[www.wikimapia.org/#lat=50.242265&lon=24.143658&z=14&l=1&m=a&v=2 WikiMapia]
Отрывок, характеризующий Великие Мосты
Наташа не отвечала на ее вопрос.– Ради Бога, Соня, никому не говори, не мучай меня, – упрашивала Наташа. – Ты помни, что нельзя вмешиваться в такие дела. Я тебе открыла…
– Но зачем эти тайны! Отчего же он не ездит в дом? – спрашивала Соня. – Отчего он прямо не ищет твоей руки? Ведь князь Андрей дал тебе полную свободу, ежели уж так; но я не верю этому. Наташа, ты подумала, какие могут быть тайные причины ?
Наташа удивленными глазами смотрела на Соню. Видно, ей самой в первый раз представлялся этот вопрос и она не знала, что отвечать на него.
– Какие причины, не знаю. Но стало быть есть причины!
Соня вздохнула и недоверчиво покачала головой.
– Ежели бы были причины… – начала она. Но Наташа угадывая ее сомнение, испуганно перебила ее.
– Соня, нельзя сомневаться в нем, нельзя, нельзя, ты понимаешь ли? – прокричала она.
– Любит ли он тебя?
– Любит ли? – повторила Наташа с улыбкой сожаления о непонятливости своей подруги. – Ведь ты прочла письмо, ты видела его?
– Но если он неблагородный человек?
– Он!… неблагородный человек? Коли бы ты знала! – говорила Наташа.
– Если он благородный человек, то он или должен объявить свое намерение, или перестать видеться с тобой; и ежели ты не хочешь этого сделать, то я сделаю это, я напишу ему, я скажу папа, – решительно сказала Соня.
– Да я жить не могу без него! – закричала Наташа.
– Наташа, я не понимаю тебя. И что ты говоришь! Вспомни об отце, о Nicolas.
– Мне никого не нужно, я никого не люблю, кроме его. Как ты смеешь говорить, что он неблагороден? Ты разве не знаешь, что я его люблю? – кричала Наташа. – Соня, уйди, я не хочу с тобой ссориться, уйди, ради Бога уйди: ты видишь, как я мучаюсь, – злобно кричала Наташа сдержанно раздраженным и отчаянным голосом. Соня разрыдалась и выбежала из комнаты.
Наташа подошла к столу и, не думав ни минуты, написала тот ответ княжне Марье, который она не могла написать целое утро. В письме этом она коротко писала княжне Марье, что все недоразуменья их кончены, что, пользуясь великодушием князя Андрея, который уезжая дал ей свободу, она просит ее забыть всё и простить ее ежели она перед нею виновата, но что она не может быть его женой. Всё это ей казалось так легко, просто и ясно в эту минуту.
В пятницу Ростовы должны были ехать в деревню, а граф в среду поехал с покупщиком в свою подмосковную.
В день отъезда графа, Соня с Наташей были званы на большой обед к Карагиным, и Марья Дмитриевна повезла их. На обеде этом Наташа опять встретилась с Анатолем, и Соня заметила, что Наташа говорила с ним что то, желая не быть услышанной, и всё время обеда была еще более взволнована, чем прежде. Когда они вернулись домой, Наташа начала первая с Соней то объяснение, которого ждала ее подруга.
– Вот ты, Соня, говорила разные глупости про него, – начала Наташа кротким голосом, тем голосом, которым говорят дети, когда хотят, чтобы их похвалили. – Мы объяснились с ним нынче.
– Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он сказал?
Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.
Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
