Великий лондонский пожар

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Большой (Великий) пожар в Лондоне (англ. Great Fire of London) — именование пожара, охватившего центральные районы Лондона с воскресенья, 2 сентября, по среду, 5 сентября, 1666 года. Огню подверглась территория лондонского Сити внутри древней римской городской стены. Пожар угрожал аристократическому району Вестминстер (современный Вест-Энд), дворцу Уайтхолл и большинству из пригородных трущоб, однако он не смог достичь этих округов[1]. В пожаре сгорело 13 500 домов, 87 приходских церквей (даже Собор святого Павла), большая часть правительственных зданий. Считается, что пожар лишил крова 70 тысяч человек, при тогдашнем населении центральной части Лондона в 80 тысяч[2]. Точно неизвестно, сколько людей погибло при пожаре, есть сведения всего лишь о нескольких жертвах, но множество жертв не были записаны. Кроме того, огонь мог кремировать многих, оставляя неузнаваемые останки.

Пожар начался в пекарне Томаса Фарринера на улочке Паддинг-лейн (англ.), вскоре после полуночи в воскресенье, 2 сентября. Огонь стал быстро распространяться по Сити в западном направлении. Пожарные того времени, как правило, применяли метод разрушения зданий вокруг возгорания для того, чтобы огонь не распространялся. Это не сделали только потому, что лорд-мэр, г-н Томас Бладворт, не был уверен в целесообразности этих мер. К тому времени, когда он приказал разрушить здания, было слишком поздно.

Некоторые люди считали, что поджог совершили иностранцы, предположительно голландцы или французы. Обе страны были врагами Англии во Второй англо-голландской войне, идущей в то время.

В понедельник пожар продолжил распространяться на север, к центру Лондона. Во вторник пожар распространился на большей части города, разрушив Собор святого Павла, и перешёл на противоположный берег реки Флит. Попытка потушить огонь, как полагают, увенчалась успехом из-за того, что стих восточный ветер, и гарнизону Тауэра с помощью пороха удалось создать противопожарные разрывы между зданиями для предотвращения дальнейшего распространения на восток.

Социальные и экономические проблемы, которые возникли в результате этого стихийного бедствия, были очень большими. Карл II призвал погорельцев выехать из Лондона и обосноваться в другом месте. Он опасался, что в Лондоне вспыхнет мятеж среди тех, кто потерял своё имущество.

Несмотря на многочисленные радикальные предложения, Лондон был реконструирован по тому же плану, что и до пожара.

Пожар также помог избавиться от Великой чумы, которая свирепствовала в Лондоне в 1665 году.





Лондон в 1660-е года

В 1660-х годах Лондон был крупнейшим городом Британии, по оценкам численность населения составляла полмиллиона жителей. Сравнивая Лондон с Парижем, Джон Ивлин назвал Лондон скоплением деревянных домов и выразил опасение, по поводу быстрого распространения пожара в такой среде[3]. Ивлин также указал на неконтролируемый рост города и возникающие в результате этого плохо построенные дома. На протяжении четырёх столетий численность населения внутри стены Сити увеличивалась. За стенами возникали трущобы, такие как Шоредитч, Холборн и Саутворк, и они разрослись настолько, что достигли ранее независимого Вестминстера[4].

В конце XVII века собственно Сити — район, ограниченный стеной и рекой Темза — был только частью Лондона, составлявшей примерно 2,8 км², и проживало там 80 тысяч человек, примерно одна шестая всего населения Лондона. Сити был окружён кольцом пригородов, где проживала большая часть лондонцев. Сити был, как и сейчас, деловым сердцем города, крупнейшим рынком и самым оживлённым портом в Англии. в населении которого доминировали торговцы и ремесленники[5]. Аристократия избегала Сити и проживала либо в сельской местности за пределами трущоб, либо в Вестминстере, где находился двор Карла II. Богатые люди предпочитали держаться на расстоянии от переполненного, загрязнённого, нездорового Сити, особенно после вспышки бубонной чумы в 1665 году.

Отношения между Сити и королевским домом были очень напряжёнными. На протяжении гражданской войны (1642—1651) Сити был оплотом республиканизма, и как богатая и экономически развитая столица он всё ещё представлял угрозу для Карла II, и в начале 1660-х в нём произошло несколько восстаний республиканцев. Лондонские магистраты помнили, что попытка Карла I захватить абсолютную власть привела к национальным раздорам[6]. Они были полны решимости пресечь любые подобные попытки со стороны его сына, так что когда Карл предложил направить в Лондон солдат и другие ресурсы для борьбы с Великим пожаром, они отказались от помощи. Даже в такой чрезвычайной ситуации ввод в Лондон непопулярных королевских войск мог повлечь политические разногласия. Карл начал руководить ситуацией только после того, как попытки лорда-мэра потушить пожар окончились неудачей; к тому времени пожар уже вышел из под контроля.

Пожароопасность в Сити

Сити по большей части представлял собой средневековые улочки, соединяющиеся лабиринтом узких и извилистых переулков. Он пережил несколько крупных пожаров до 1666, последний в 1632 году. Строительство домов из дерева с соломенными крышами запрещалось несколько раз, однако эти материалы продолжали использоваться по причине их дешевизны[7]. Единственной областью, где дома были построены из камня, был центр Сити, где проживали богачи; их дома были построены на крупных участках земли, а там, где жили бедняки, каждый участок был занят. Там находились и места производства — металлолитейные цеха, кузницы, мастерские стеклолитейщиков — которые теоретически не могли находиться в Сити, однако всё же располагались там. Жильё находилось рядом с этими источниками искр, что увеличивало риск возникновения пожара; также типичный лондонский шести-семи этажный дом имел выступающие верхние этажи — каждый этаж был больше нижнего. Между верхними этажами оставался очень узкий промежуток, что помогало огню распространиться. «Это облегчает распространение пожара и препятствует применению средств противопожарной защиты», — написал один современник тех событий[8] — «но жадность горожан и попустительство [коррумпированность] Магистрата» приводили к продолжению строительства таких домов. В 1661 году Карл II издал указ, запрещающий выступающие этажи, однако местными властями он по большей части игнорировался. Королевский указ 1665 года предупреждал об опасности возгорания и требовал лишать свободы строителей и сносить опасные здания. Он тоже не оказал влияния.

В развитии пожаров важную роль играла приречная зона. Вода из Темзы использовалась для тушения пожаров, и река давала возможность спастись на лодках, но риск возникновения пожара был велик — вдоль реки располагались беднейшие кварталы с магазинами и подвалами, содержащими горючие материалы. Деревянные многоквартирные дома и лачуги, построенные с применением «наиболее горючих материалов, таких как дёготь, пек, пенька, древесная смола и лён».[9] Также в Лондоне, особенно вдоль реки, хранилось много чёрного пороха. Большая его часть хранилась в домах частных лиц со времён гражданской войны у бывших членов армии нового образца Оливера Кромвеля, которые продолжали хранить свои мушкеты и порох, которым они заряжались. От 500 до 600 тонн пороха хранилось в Тауэре в северной части Тауэрского моста[10].

Борьба с пожарами в XVII веке

В переполненном городе часто возникали пожары, однако отсутствовали полиция или пожарная служба, которую можно бы было вызвать; в чрезвычайных ситуациях в дело вступала местная милиция, также следить за огнём должны были сторожа, патрулирующие город в ночное время[11]. Как правило, были эффективны создаваемые на месте возникновения пожара отряды жителей. О возникновении пожара горожан предупреждал звук колокола, после чего они собирались на борьбу с огнём. С огнём боролись при помощи воды, а также сноса домов. По закону, в каждой приходской церкви должно было содержаться оборудование для борьбы: лестницы, вёдра, топоры и оборудование для сноса зданий — шестом длиной около 9 м с крюком на одном конце, который цеплялся за крышу здания для её сноса (на иллюстрации)[12]. Иногда высокие здания разрушались при помощи взрыва пороха. Подобный метод создания просек широко использовался к концу Великого пожара, что, по мнению некоторых исследователей, повлияло на прекращение пожара[13].

Проблемы в борьбе с огнём

На Лондонском мосту, единственном пути, соединяющим Сити и южный берег Темзы, находились дома, уничтоженные огнём в 1632 году. Эти дома горели на рассвете в воскресенье; Сэмюэл Пипс, наблюдая за пожаром от Тауэра, написал о проблемах у его друзей, живущих на мосту[14]. Были опасения, что с моста пожар перекинется в боро Саутворк на южной стороне реки, которые не оправдались, так как расстояние между домами на мосту сыграло роль просеки[15]. Римская стена высотой 5,5 метра, ограждающая Сити, привела к риску потерявшим дом быть запертыми в районе распространения пожара. Как только набережную охватил огонь, путь к бегству через реку оказался отрезанным, и уйти стало возможно лишь через 8 ворот в стене.

Решающим фактором, сведшим на нет усилия по борьбе с огнём, стали слишком узкие улицы. Даже в обычное время на них часто возникали заторы из пешеходов и тележек, а во время пожара проходы были заблокированы беженцами, пытающимися спасти своё имущество и движущимися от центра распространения опасности, соответственно мешая пожарным командам продвинуться к горящим домам.

Часто эффективным способом борьбы с огнём являлся снос домов. Но в этом случае лорд-мэр Лондона не отдал подобных приказов[16]. К тому времени как король отдал приказ сносить дома для предотвращения распространения пожара, огонь распространился уже слишком сильно, а работники по сносу не могли передвигаться по переполненным улицам.

Борьба с огнём при помощи воды успешной также не была. В принципе вода была доступна пожарным, так как она по вязовым трубам поступала в 30 000 домов из водонапорной башни в Корнхилле, куда вода поступала из реки во время прилива, а также из резервуара весенней таловой воды в Излингтоне[17][18]. Часто было возможно открыть трубу около горящего здания и присоединить к ней шланг, чтобы затушить огонь, либо наполнить вёдра. Кроме того, Паддинг-Лейн находилась рядом с рекой. Теоретически, по всем переулкам от реки до пекарни и прилегающих зданий должны были двигаться пожарные в двух направлениях: от реки к огню и от огня к реке. Такой системы, однако, организовано не было, во всяком случае к полудню воскресенья, когда Пипс наблюдал за пожаром с реки. Пипс отметил в своём дневнике, что никто не пытался потушить огонь, но все спасались в страхе. Вскоре пламя дошло до набережной, не встретив сопротивления со стороны местного сообщества, и подожгло склады горючего, расположенные вдоль реки. В итоге не только пожарные более не могли доставлять воду из реки, но сгорели водяные колёса, передававшие воду в Корнхилл; таким образом, ключевые источники воды оказались недоступны.

Развитие пожара

Личный опыт многих лондонцев во время пожара описан в письмах и мемуарах. Два наиболее известных описания оставили Сэмюэл Пипс (1633—1703) и Джон Ивлин (1620—1706). Они описывали события и их собственную реакцию день ото дня, и приложили большие усилия, чтобы сохранить информацию о том, что происходило по всему городу и за его пределами. К примеру, оба они ездили в среду — четвёртый день пожара — к северу от Сити в парковую зону Мурфилдса, чтобы описать лагерь беженцев, вид которого шокировал их. Их дневники являются основными источниками для современных исследователей катастрофы. Самые последние книги по этой теме — Тинисвуд (2003) и Хансон (2002) — полагаются также и на воспоминания Уильяма Татствелла (1651—1682), которой в 1666 году обучался в Вестминстерской школе.

Воскресенье

После двух дождливых лет 1664 и 1665 годов в ноябре 1665 года в Лондоне стояла засуха, и к длинному жаркому лету 1666 года деревянные дома легко могли загореться. Пожар в пекарне Томаса Фарринера на Паддинг-Лейн вспыхнул вскоре после полуночи в воскресенье, 2 сентября. Семья пекаря поднялась наверх и смогла перебраться из окна верхнего этажа в дом по соседству. Погибла служанка, которая была слишком напугана, чтобы попробовать спастись, и стала первой жертвой пожара[20]. Соседи пытались помочь тушить пожар, после часа прибыли приходские констебли, которые предложили разрушить прилегающие дома, предотвратив тем самым дальнейшее распространение огня. Домохозяева выразили протест и был вызван лорд-мэр Томас Бладворт, который единственный мог пойти против желания владельцев домов.

Когда Бладворт прибыл, пламя сжигало соседние дома и ползло в сторону складов бумаги. Более опытные пожарные требовали сноса домов, но Бладворт отказался на том основании, что большинство помещений были сданы в аренду, и владельцы не могут быть найдены. Бладворт, по общему мнению, не имел нужных навыков для работы, он запаниковал, когда столкнулся с внезапной чрезвычайной ситуацией. После того как город был разрушен, Пипс, оглядываясь на события, записал в своем дневнике от 7 сентября 1666 г.: «Люди всего мира кричат о простоте [глупости] лорда-мэра в целом и особенно в деле пожара, возложив всё на него».

Утром воскресенья Пипс, бывший чиновником канцелярии морского флота, побывал в Тауэре, чтобы обозреть огонь с башни; он отметил в своём дневнике, что с восточной стороны идёт огонь. Сгорело несколько церквей и, по его оценкам, около 300 домов; пламя достигло речного фронта. Горели дома на Лондонском мосту. Взяв лодку, чтобы осмотреть разрушения на Паддинг-Лейн с близкого расстояния, он пишет: «Все пытаются спасти своё добро, швыряют вещи в реку или на лихтеры. Многие не покидают своих жилищ до тех пор, пока огонь не начинает лизать им одежду, — тогда только несчастные кидаются в лодки либо сбегают по ступенькам к воде». Пипс движется далее по реке к Уайтхоллу, «где меня тотчас же обступили придворные; я дал им подробнейший отчет, отчего они пришли в смятение и донесли королю; меня вызвали, и я поведал государю и герцогу Йоркскому все, что видел собственными глазами, присовокупив, что, покуда Его величество не прикажет сносить дома, пожар остановить не удастся. Они — весьма опечалились, и государь повелел мне идти к лорд-мэру и приказать безжалостно сносить все дома, коим угрожает огонь». Брат Карла Яков, герцог Йоркский предложил использовать королевскую гвардию в борьбе с огнём[21].

Милей западнее от Паддинг-Лейн Уильям Татствелл, школьник, сбежавший с ранней утренней службы в Вестминстерском аббатстве, видел беженцев в лодках, раздетых и укрывающихся лишь одеялами[22]. Наём лихтера был очень дорог, и немногим счастливцам удалось бежать.

Огонь быстро распространился из-за сильного ветра. К середине первой половины дня в воскресенье люди отказались от попыток тушения огня и стали убегать, движущиеся человеческие массы и повозки сделали дороги непроходимыми для пожарных. Пипс взял экипаж, чтобы вернуться в Сити, но доехать смог только до собора Святого Павла, откуда ему пришлось идти пешком. Ручные тележки, отягощённые имуществом беженцев, и сами беженцы по-прежнему передвигались дальше от огня. Приходские церкви постепенно заполнялись мебелью и ценным имуществом, после чего оно перевозилось дальше. Пипс нашёл Бладворта, пытавшегося скоординировать усилия по тушению пожара и уже близкого к краху, «точно роженица»; он начал кричать ответ на сообщения короля: «Увы, огонь действует быстрее нас». Он отказался от предложенных Джеймсом солдат и отправился домой спать[23]. Король Карл II прибыл по реке из Уайтхолла, чтобы осмотреть место пожара. Он нашёл, что дома всё ещё не сносят, несмотря на обещания Бладворта Пипсу, и преодолел власть лорда-мэра, приказав снести все дома к западу от пожара.[24] Но это уже не смогло помочь, так как огонь успел выйти из под контроля.

Через 18 часов после поднятия тревоги на Паддинг-Лейн начал бушевать огненный смерч. Накат горячего воздуха над огнём обусловил возникшую тягу; под крышами зданий приток воздуха наоборот был мал, из-за чего на уровне земли образовался вакуум. В результате сильный ветер не помог затушить огонь[25]; напротив, приток к пламени свежего кислорода и возникшая турбулентность помогли огню распространиться от основного восточного фронта также на север и на юг.

Ранним вечером Пипс снова отправился по реке с женой и некоторыми друзьями. О ситуации он пишет: «Огонь распространяется, и остановить его не представляется возможным». Когда «на воде от дыма и огнедышащего жара находиться стало больше невмоготу» они отправились в пивную на южной стороне реки и остались там до темноты, наблюдая за пожаром на другой стороне реки. «Гигантская огневая дуга с милю длиной перекинулась с одного конца моста на другой, вбежала на холм и выгнулась, точно лук. Зрелище это повергло меня в глубочайшее уныние; я не мог сдержать слез», — написал затем Пипс в своём дневнике.

Понедельник

В понедельник, 3 сентября, пожар распространялся на севере и западе, разрушив Собор Святого Павла, а также дальше на юг, чем днём ранее[26]. Распространение на юг остановилось на берегу реки, но были сожжены дома у Лондонского моста. Пламя грозило перейти по мосту и поставить под угрозу боро Саутуарк на южном берегу реки. Между домами на мосту был длинный промежуток, что спасло Саутуарк и южную сторону реки второй раз после пожара 1632 года[27]; ветер всё же перенёс искры и в Саутуарке начался пожар, который, однако, был быстро потушен. Пожар распространился на север, достигнув финансового центра города. Дома банкиров на Ломбард-стрит начали гореть во второй половине дня понедельника, побуждая их побыстрее выбрасывать штабелями золотые монеты, столь важные для благосостояния города и нации, прежде чем они плавились. Некоторые наблюдатели подчеркивают отчаяние и беспомощность, которые, казалось, захватили лондонцев в этот второй день пожара, и отсутствие усилий сохранить богатые, модные районы. Королевская биржа загорелась во второй половине дня, и сгорела в течение нескольких часов. Джон Ивлин писал в своём дневнике:

Пламя охватило всё, и люди так поражены … слышны только плач и крики, мечущихся, обезумевших людей, даже не пытающихся спасти своё имущество, такой странный ужас нашёл на них[28].

Ивлин жил в 6 км от Сити, в Дептфорде, и не видел ранних стадий пожара. В понедельник, как и многие люди высшего класса, он отправился в Саутуарк, чтобы увидеть ту же панораму города с реки, что и Пипс днём раньше. К этому моменту область распространения пожара увеличилась: «весь Сити со стороны реки в ужасном пламени; все дома на мосту, вся набережная и выше по направлению к Чипсайду вплоть до Зри-Крэнс; всё теперь охвачено»[29]. Вечером Ивлин записал, что река покрыта баржами и лодками, на которых люди пытаются спасти своё имущество. Он отметил также большое количество телег и пешеходов, выходящих из Сити в открытое поле через северные и восточные ворота, «и многие мили были заполнены имуществом всех видов, и возводились палатки как для людей, так и для их добра, которое они смогли унести с собой. О, убогое и печальное зрелище!»[29]

Вскоре распространились настроения, что виновниками пожаров были иностранцы. Казалось, что ветер не может переносить огонь на такие большие расстояния между несоседними домами, поэтому люди решили, что свежие очаги возникают не сами собой. Подозревали французов и голландцев. Обе страны были врагами Англии во второй англо-голландской войне. В понедельник слухи укрепились; говорили о том, что поймали иностранцев, пытавшихся поджечь дом[31]. Это породило всплеск уличного разбоя[32]. Уильям Татствелл видел, как толпа гналась за французским художником и повалила его на землю; кузнец подошёл к нему и ударил железным прутом по голове.

Паника среди населения усилилась с нарушением связи, когда ответственные за неё объекты сгорали. Здание общей почтовой службы на Триаднилл-Стрит сгорело рано утром понедельника. Работникам «London Gazette» удалось спасти свежий выпуск до того, как их здание попало в огонь (основная часть выпуска была занята новостями светской жизни, а о пожаре рассказывала лишь короткая заметка). Вся страна зависела от этих сообщений, и пустоту от их нехватки заполнили слухи. Боялись, что начнутся религиозные беспорядки, вроде нового Порохового заговора. В понедельник в народе укрепилась паранойя, и правительственные отряды и пожарные подразделения меньше уделяли времени борьбе с пожаром, устраивая облавы на иностранцев, католиков и арестовывая их, а иногда наоборот спасая выделяющихся людей от гнева толпы.

Местное население, особенно принадлежащие к высшим слоям, отчаянно пыталось спасти своё имущество из горящего Сити. Это обеспечило источник дохода для трудоспособных бедняков, нанимавшихся носильщиками, и для владельцев телег и лодок. В субботу, до начала пожара, нанять телегу стоило 2 шиллинга; к понедельнику цена выросла до 40 фунтов (при современном курсе это бы составило 4000 фунтов)[33]. Находившиеся вне Сити могли бы также получить заработок, но двинувшиеся к Сити не смогли попасть туда, так как в воротах образовывались очереди пытавшихся бежать людей. Хаос был так ужасен, что правительство Сити в понедельник приняло решения запереть ворота в надежде привлечь жителей к борьбе с огнём: «Когда они поймут, что надежды выбраться не осталось, они, возможно, отчаянно будут пытаться потушить огонь»[34]. Решение не принесло успеха и на следующий день было отменено.

Тогда, когда порядок на улицах отсутствовал, особенно у ворот, а огонь продолжал бушевать, в понедельник начались организованные действия по борьбе. Бладворт, который как лорд-мэр должен был отвечать за координацию борьбы с пожаром, вероятно, покинул город; его имя не упоминается в рассказах современников о событиях понедельника[35]. Находясь в сложной ситуации, Карл решил действовать, не обращая внимания на местные власти: он назначил ответственным за операцию своего брата Якова, герцога Йоркского. Яков разместил по периметру территории распространения пожара командные посты; найденные на улицах мужчины из нижнего класса принудительно забирались в отряды пожарных, чья работа хорошо оплачивалась. Во главе каждого поста стояло по 3 придворных. Сам Джеймс со своей гвардией весь понедельник ездил по улицам Сити, спасая иностранцев от гнева толпы и стараясь поддерживать порядок. «Герцог Йоркский завоевал сердца людей своими дневными и ночными усилиями по тушению пожара», — писал свидетель в письме от 8 сентября[36].

Надеялись, что стены Байнардс в Блэкфриарсе, аналоге Тауэра, остановят пламя. Они, однако, не оправдались, и исторический королевский дворец был полностью разрушен, прогорев всю ночь[37].

Современники писали, что в этот день или позже король Карл II лично работал пожарным, туша огонь и помогая сносить здания.

Вторник

Вторник, 4 сентября, был днем наибольших разрушений[38]. Командный пункт Якова, герцога Йоркского в Темпл-Баре на пересечении Стрэнд и Флит-стрит должен был прекратить огонь в западном направлении перед дворцом Уайтхолл. Создавая заграждение с пожарными от Флитского моста и вниз по Темзе, Яков надеялся, что река Флит станет природной противопожарной полосой. Однако рано утром во вторник сильный восточный ветер перенёс пламя через реку, и им пришлось покинуть посты. Во дворце был ужас.

Работая по плану, пожарные Якова создали большую противопожарную полосу к северу от пожара. Она задержала огонь до конца дня, когда пламя перешло через неё, начав уничтожать богатую торговую улицу Чипсайд.

Все были уверены, что Собор святого Павла является безопасным убежищем, учитывая его каменные стены, а также большую площадь вокруг, которая могла действовать как просека. Он был заполнен спасённым людьми имуществом, а в крипте хранились изделия типографий и книготорговцев. Однако собор стоял в деревянных лесах, так как в то время проходила его реконструкция под руководством тогда ещё относительно неизвестного Кристофера Рена. Леса загорелись ночью вторника. Возвращаясь из школы, Уильям Татствелл стоял на Вестминстерской лестнице и наблюдал, как пламя охватывает собор и перекидывается с лесов на деревянные балки крыши. Через полчаса крыша проломилась и загорелось содержимое собора. «Камни собора Павла разлетались как гранаты, по улицам бежал поток расплавленного свинца, большая часть тротуаров раскалилась до покраснения, и ни одна лошадь, ни один человек не мог ступить на них», — записал в своём дневнике Ивлин. Собор быстро был разрушен.

В течение дня огонь начал двигаться к Тауэру с его магазинами пороха. Прождав целый день помощи от официальных пожарных Якова, которые были заняты на западе, гарнизон на башне взял дело в свои руки и создал противопожарные полосы, взорвав дома в непосредственной близости, тем самым прекратив наступление огня.

Среда

Ветер ослаб во вторник вечером и созданные противопожарные полосы, наконец, дали эффект в среду, 5 сентября[40]. Пипс ходил по тлеющему городу, а затем, поднявшись на колокольню церкви, осмотрел разрушенный город, который описал как: «самый печальный вид запустения, который я когда-либо видел». Ещё оставались очаги возгорания, но в общем великий пожар уже закончился. Пипс посетил Мурфилдс, большой общественный парк к северу от города, и увидел большой лагерь бездомных беженцев. Он отметил, что цена на хлеб в окрестностях парка удвоилась. Ивлин также посетил Мурфилдс, который превратился в основную точку сбора для бездомных, и пришёл в ужас от числа людей, находящихся в бедственном положении. Некоторые из них ютились в палатках, другие в самодельных лачугах. Ивлин был поражён гордостью этих лондонцев, которые «готовы погибнуть от голода и лишений, но не просили ни одного пенни».

Боязнь иностранных террористов, а также французского и голландского вторжения была высока как никогда. Среди жертв пожара, находившихся в Парламент-Хилл, Мурфилдсе и Излингтоне, в среду ночью была вспышка всеобщей паники. Распространились слухи, что 50 000 французских и голландских иммигрантов, которых обвиняли в пожаре, идут к Мурфилдсу, чтобы довершить своё дело: убить мужчин, изнасиловать женщин и унести себе всё их имущество. Толпа испуганных людей на улицах бросалась на всех иностранцев, которых им довелось встретить, и успокоить их могли только члены королевской гвардии и суда. Король Карл даже боялся, что разъярённая толпа решит начать восстание против монархии. Производство и продажа продовольствия практически остановилось; Карл объявил, что поставки хлеба в Сити будут производиться каждый день и организовал рынки по его периметру. В этих рынках хлеб продавали и покупали имеющие деньги люди[41]; экстренная помощь голодающим организована не была.

Оценки жертв и разрушений

Официально зарегистрированы лишь несколько случаев смерти от пожара. Портер даёт цифру в восемь смертей[42], а Тинисвуд говорит об «одной личности», хотя и добавляет, что некоторые смерти, должно быть, не зарегистрированы. Также он добавляет, что, помимо смертей собственно от огня и удушья, люди также гибли в импровизированных лагерях[43]. Хэнсон отрицает, что жертвами пожара стали всего несколько людей, перечисляя известные случаи смерти от голода и условий жизни людей, которые «ютились в лачугах или жили среди развалин, которые раньше были их домами» в холодную зиму, которая последовала за пожаром, например так умерли драматург Джеймс Ширли и его жена. Также Хэнсон говорит о многих погибших иностранцах и католиках, убитых толпой, о том, что официальные данные очень мало сообщают о судьбе бедняков, и что температура при пожаре была такова, что от погибших могло не остаться ничего, кроме нескольких фрагментов черепа. Огонь поглотил не только дерево, ткани и солому, но и масло, смолу, уголь, жир, сало, сахар, спирт, скипидар и порох, хранившиеся в приречном районе; расплавилась импортная сталь, хранившаяся вдоль причалов (температура плавления от 1250 °C до 1480 °C), и железные цепи и замки на воротах Сити (температура плавления от 1100 °C до 1650 °C). Также Хэнсон подчёркивает, что прогнившие деревянные дома быстро загорались, и выйти из них было уже невозможно, так что много стариков и больных могло погибнуть, будучи брошенными; исходя из этого, численность погибших составляла не несколько человек, а несколько сотен или даже тысяч[44].

Огонь уничтожил 13 500 домов, 87 приходских церквей, 44 здания ливрейных компаний, Королевскую биржу, Кастом-хаус, Собор святого Павла, Брайдуэлл и другие тюрьмы Сити и 3 западных ворот Сити — Людгейт, Ньюгейт и Олдерсгейт[45]. Денежный ущерб сначала оценили в 100 млн £, но позднее цифра была сокращена до 10 млн £[46] (более 1 млрд £ в переводе на современные деньгиК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 2907 дней]).

Последствия

Реальных виновных в возникновении пожара так и не нашли. В 1667 году Королевский Совет постановил, что пожар был несчастным случаем, вызванным «рукой Божьей, сильным ветром и очень сухим временем года». Подстёгиваемые жаждой скорого нахождения козла отпущения, люди объявили виновным в возникновении огня француза-смотрителя, простолюдина, Робера Юбера, который назвал себя агентом Папы Римского и зачинщиком пожара в Вестминстере[47]. Позднее он изменил свои показания, сказав, что в начале поджёг пекарню на Паддинг-Лейн. Юбер был признан виновным, и, несмотря на мольбы о прощении, повешен в Тайберне 28 сентября 1666 года. После его смерти стало известно, что он прибыл в Лондон спустя 2 дня после начала пожара. Те идеи, согласно которым пожар устроили католики, позднее использовались при политической пропаганде противниками прокатолического режима Карла II, особенно при распространении слухов о папистском заговоре и в конце его правления[48].

В Нидерландах Великий лондонский пожар был воспринят как божественное возмездие за Костёр Холмса, сожжение англичанами голландского города во время второй Англо-Голландской войны[49].

Из-за хаоса и беспорядка после пожара Карл II опасался восстания в Лондоне. Он призвал бездомных уйти из Лондона в другое место и провозгласил, что «все города должны беспрепятственно принимать названных потерпевших ущерб людей и позволять им свободно заниматься своим основным делом». Был создан специальный Огненный суд, который был призван разрешить противоречия между арендаторами и землевладельцами и на основании платёжеспособности решить, кто ответственен за восстановление дома. Заседания суда продлились с февраля 1667 до сентября 1672 года.

Было предложено множество вариантов по перестройке Сити. Если бы были выбраны некоторые варианты, Лондон смог бы сравниться с Парижем по великолепию барочной архитектуры (см. план Ивлина справа). Известно, что кроме Рена и Ивлина планы также представляли Роберт Гук, Валентин Найт и Ричард Ньюкорт.

Нерешаемые трудности не позволили воплотить великолепные планы в стиле барокко; на них просто не хватило средств в казне, а займы было не у кого брать. Так что перестройка Сити практически везде соответствовала старым планам, хотя были произведены улучшения в областях санитарии и пожарной безопасности: широкие улицы, открытые причалы у Темзы, отсутствие домов, мешающих доступу к реке и, самое главное, все здания были построены из камня и кирпича, а не из дерева. Публичные здания были построены на старых местах, включая знаменитый Собор Святого Павла и ещё 50 новых церквей, восстановленных Кристофером Реном.

Кристофер Рен
Монумент в память о Великом лондонском пожаре, спроектирован архитектором Кристофером Реном

По инициативе Карла недалеко от Паддинг-Лейн был возведён Монумент в память о Великом лондонском пожаре; авторами выступили Кристофер Рен и Роберт Гук. Колонна высотой 61 м, часто называемая просто «Монумент», это один из символов Лондона, давший название станции метро. В 1668 году к надписи на памятнике добавили обвинения в адрес католиков, в частности:

Здесь, с позволения небес, ад вышел на свободу в этот протестантский город … самый страшный пожар этого города; начался и продолжался из-за предательства и злобы папистов … Безумство вызвало такие ужасы, что они не забыты до сих пор…

Данная надпись не подвергалась сомнению и оставалась на своём месте (помимо 4 лет правления Якова II с 1685 до 1689 года) до принятия в 1830 году акта об эмансипации католиков[50].

В Смитфилде, на месте, где огонь остановился, была установлена ещё одна скульптура — Золотой мальчик на Пай-Корнер. Согласно надписи, огонь начался на улице Паддинг-Лейн и завершился на углу Пай, и послан был богом в наказание жителям Сити за грех чревоугодия.

Считается, что эпидемия чумы в 1665 году убила шестую часть населения Лондона[4], около 80 000 человек, а также утверждается, что после пожара чума в Лондон уже не вернулась[51], из чего заключается, что пожар спас жизни многим людям, уничтожив антисанитарные дома и обитающих в них крыс и блох. Историки, однако, расходятся во мнениях о том, сыграл ли пожар действительную роль в данном вопросе. Публикации сайта Музея Лондона поддерживают идею о существовании связи между пожаром и прекращением заболевания[52], но историк Рой Портер отмечает, что трущобы, самые нездоровые районы города, пожар не тронул[4]. Также в альтернативных эпидемиологических исследованиях замечалось, что болезнь примерно в то же время ушла и из других европейских городов[51].

Лондонский пожар 1666 года породил современное противопожарное страхование. Уже на следующий год, в 1667 году, Николас Барбон учреждает первую страховую компанию, которая специализируется на страховании от огня — «The Fire Office», позже переименованную в «The Phoenix» («Феникс»).

См. также

Напишите отзыв о статье "Великий лондонский пожар"

Примечания

  1. ↑ Porter, 1994, pp. 69-80.
  2. ↑ Tinniswood, 2003, p. 4, 101.
  3. ↑ Tinniswood, 2003, p. 3.
  4. ↑ 1 2 3 Porter, 1994, p. 80.
  5. ↑ Hanson, 2001, p. 80.
  6. ↑ Hanson, 2001, pp. 85-88.
  7. ↑ Hanson, 2001, pp. 77-80.
  8. ↑ Rege Sincera (pseudonym), Observations both Historical and Moral upon the Burning of London, September 1666, цитировано в The Dreadful Judgement, 80.
  9. ↑ Письмо неизвестного к лорду Конвэю, сентябрь 1666 года, цитировано у Тинисвуда, 45—46.
  10. ↑ Neil Hanson. [books.google.com/books?id=1TL88U-N5XoC&pg=PT111 The Dreadful Judgement]. — Transworld, 2001. — С. 111. — ISBN 978-1-4464-2193-2.
  11. ↑ Hanson, 2001, pp. 82.
  12. ↑ Tinniswood, 2003, p. 49.
  13. ↑ Reddaway, 1940, p. 25.
  14. ↑ Все цитаты и детали, связанные с Пипсом, основываются на тексте его дневника.
  15. ↑ Robinson, Brucehttp [www.bbc.co.uk/history/british/civil_war_revolution/great_fire_02.shtml London’s Burning: The Great Fire] (англ.). Проверено 6 октября 2013.
  16. ↑ Tinniswood, 2003, p. 52.
  17. ↑ Bruce Robinson. [www.bbc.co.uk/history/british/civil_war_revolution/brighter_lights_01.shtml#four Sustainable development] (англ.). Проверено 10 октября 2013.
  18. ↑ Tinniswood, 2003, pp. 48-49.
  19. ↑ Tinniswood, 2003, p. 58.
  20. ↑ Tinniswood, 2003, pp. 42-43.
  21. ↑ Дневник Пипса, запись от 2 сентября 1666 года.
  22. ↑ Tinniswood, 2003, pp. 93.
  23. ↑ Tinniswood, 2003, pp. 53.
  24. ↑ London Gazette, 3 September 1666.
  25. ↑ Hanson, 2001, pp. 102-105.
  26. ↑ Раздел основан на страницах 58—74 книги Тинисвуда.
  27. ↑ Robinson, Bruce [www.bbc.co.uk/history/british/civil_war_revolution/great_fire_02.shtml London's Burning: The Great Fire] (англ.) (29 March 2011). Проверено 15 октября 2013.
  28. ↑ Все цитаты и детали, касающиеся Джона Ивлина, основаны на его дневнике.
  29. ↑ 1 2 Evelyn, 1854, p. 10.
  30. ↑ Tinniswood, 2003, p. 77.
  31. ↑ Hanson, 2001, p. 139.
  32. ↑ Reddaway, 1940, p. 22.
  33. ↑ Hanson, 2001, pp. 156-157.
  34. ↑ Hanson, 2001, pp. 158.
  35. ↑ Tinnisworth, 2003, p. 71.
  36. ↑ Tinnisworth, 2003, p. 80.
  37. ↑ Walter George Bell. The Story of London’s Great Fire. — London: John Lane, 1929. — P. 109-11.
  38. ↑ Раздел основан на страницах 77—96 книги Тинисвуда.
  39. ↑ Tinniswood, 2003, p. 96.
  40. ↑ Раздел основан на страницах 101—110 книги Тинисвуда.
  41. ↑ Hanson, 2002, p. 166.
  42. ↑ Porter, 1994, p. 87.
  43. ↑ Tinniswood, 2003, pp. 131-5.
  44. ↑ Hanson, 2001, pp. 326-33.
  45. ↑ Porter, 1994, pp. 87-88.
  46. ↑ Reddaway, 1940, p. 26.
  47. ↑ Раздел «Последствия» основан на страницах 213—237 книги Тинисвуда
  48. ↑ Porter, Stephen. The great fire of London // [www.oxforddnb.com/public/themes/95/95647.html Oxford Dictionary of National Biography]. — Oxford: Oxford University Press, 2006.
  49. ↑ [www.geheugenvannederland.nl/?/en/collecties/nederland_engeland/zeeoorlogen England and the Netherlands: the ties between two nations] (англ.). Memory of the Netherlands. Koninklijke Bibliotheek. Проверено 27 октября 2013.
  50. ↑ Wilde, Robert [europeanhistory.about.com/od/ukandireland/a/agreatfirelon_4.htm The Great Fire of London — 1666] (англ.). About.com. Проверено 29 октября 2013.
  51. ↑ 1 2 Hanson, 2001, pp. 249-50.
  52. ↑ [www.channel4.com/history/microsites/H/history/fire/experts.html Ask the experts] (англ.). Museum of London. Проверено 29 октября 2013.

Литература

  • Evelyn, John. [books.google.com/books?id=JiH6MSVCzmsC&pg=PA10 Diary and Correspondence of John Evelyn, F.R.S.]. — London: Hurst and Blackett, 1854.
  • Hanson, Neil. The Dreadful Judgement: The True Story of the Great Fire of London. — New York: Doubleday, 2001.
  • Hanson, Neil. [books.google.com/books?id=zX68RNx91VYC&pg=PP1 The Great Fire of London: In That Apocalyptic Year, 1666]. — Hoboken, New Jersey: John Wiley and Sons, 2002.
  • Tinniswood, Adrian. By Permission of Heaven: The Story of the Great Fire of London. — London: Jonathan Cape, 2003.
  • Porter, Roy. London: A Social History. — Cambridge: Harvard, 1994.
  • Reddaway, T. F. The Rebuilding of London after the Great Fire. — London: Jonathan Cape, 1940.

Ссылки

  • [www.bbc.co.uk/programmes/b00ft63q The Fire of London] (англ.). In Our Time. BBC (11 December 2008). Проверено 30 октября 2013.
  • Robinson, Bruce [www.bbc.co.uk/history/british/civil_war_revolution/great_fire_01.shtml London's Burning: The Great Fire] (англ.). BBC history site (29 March 2011). Проверено 30 октября 2013.
<td class="navbox-image" rowspan="9" style="width:1%;padding:0px 0px 0px 7px">
</td><tr style="height:2px"><td colspan="2"></td></tr><tr><th scope="row" class="navbox-group">Периоды истории</th><td class="navbox-list navbox-even" style="text-align:left;border-left-width:2px;border-left-style:solid;width:100%;padding:0px;background:#f0f0f0"></div></td></tr><tr style="height:2px"><td colspan="2"></td></tr><tr><th scope="row" class="navbox-group">События</th><td class="navbox-list navbox-odd" style="text-align:left;border-left-width:2px;border-left-style:solid;width:100%;padding:0px"></div></td></tr><tr style="height:2px"><td colspan="2"></td></tr><tr><th scope="row" class="navbox-group">Правительство</th><td class="navbox-list navbox-even" style="text-align:left;border-left-width:2px;border-left-style:solid;width:100%;padding:0px;background:#f0f0f0"></div></td></tr><tr style="height:2px"><td colspan="2"></td></tr><tr><th scope="row" class="navbox-group">Сити</th><td class="navbox-list navbox-odd" style="text-align:left;border-left-width:2px;border-left-style:solid;width:100%;padding:0px"></div></td></tr></table></td></tr></table>
Статья содержит короткие («гарвардские») ссылки на публикации, не указанные или неправильно описанные в библиографическом разделе.
Список неработающих ссылок: Hanson, 2002, Tinnisworth, 2003
Пожалуйста, исправьте ссылки согласно инструкции к шаблону {{sfn}} и дополните библиографический раздел корректными описаниями цитируемых публикаций, следуя руководствам ВП:Сноски и ВП:Ссылки на источники.

Отрывок, характеризующий Великий лондонский пожар

Быть энтузиасткой сделалось ее общественным положением, и иногда, когда ей даже того не хотелось, она, чтобы не обмануть ожиданий людей, знавших ее, делалась энтузиасткой. Сдержанная улыбка, игравшая постоянно на лице Анны Павловны, хотя и не шла к ее отжившим чертам, выражала, как у избалованных детей, постоянное сознание своего милого недостатка, от которого она не хочет, не может и не находит нужным исправляться.
В середине разговора про политические действия Анна Павловна разгорячилась.
– Ах, не говорите мне про Австрию! Я ничего не понимаю, может быть, но Австрия никогда не хотела и не хочет войны. Она предает нас. Россия одна должна быть спасительницей Европы. Наш благодетель знает свое высокое призвание и будет верен ему. Вот одно, во что я верю. Нашему доброму и чудному государю предстоит величайшая роль в мире, и он так добродетелен и хорош, что Бог не оставит его, и он исполнит свое призвание задавить гидру революции, которая теперь еще ужаснее в лице этого убийцы и злодея. Мы одни должны искупить кровь праведника… На кого нам надеяться, я вас спрашиваю?… Англия с своим коммерческим духом не поймет и не может понять всю высоту души императора Александра. Она отказалась очистить Мальту. Она хочет видеть, ищет заднюю мысль наших действий. Что они сказали Новосильцову?… Ничего. Они не поняли, они не могут понять самоотвержения нашего императора, который ничего не хочет для себя и всё хочет для блага мира. И что они обещали? Ничего. И что обещали, и того не будет! Пруссия уж объявила, что Бонапарте непобедим и что вся Европа ничего не может против него… И я не верю ни в одном слове ни Гарденбергу, ни Гаугвицу. Cette fameuse neutralite prussienne, ce n'est qu'un piege. [Этот пресловутый нейтралитет Пруссии – только западня.] Я верю в одного Бога и в высокую судьбу нашего милого императора. Он спасет Европу!… – Она вдруг остановилась с улыбкою насмешки над своею горячностью.
– Я думаю, – сказал князь улыбаясь, – что ежели бы вас послали вместо нашего милого Винценгероде, вы бы взяли приступом согласие прусского короля. Вы так красноречивы. Вы дадите мне чаю?
– Сейчас. A propos, – прибавила она, опять успокоиваясь, – нынче у меня два очень интересные человека, le vicomte de MorteMariet, il est allie aux Montmorency par les Rohans, [Кстати, – виконт Мортемар,] он в родстве с Монморанси чрез Роганов,] одна из лучших фамилий Франции. Это один из хороших эмигрантов, из настоящих. И потом l'abbe Morio: [аббат Морио:] вы знаете этот глубокий ум? Он был принят государем. Вы знаете?
– А! Я очень рад буду, – сказал князь. – Скажите, – прибавил он, как будто только что вспомнив что то и особенно небрежно, тогда как то, о чем он спрашивал, было главною целью его посещения, – правда, что l'imperatrice mere [императрица мать] желает назначения барона Функе первым секретарем в Вену? C'est un pauvre sire, ce baron, a ce qu'il parait. [Этот барон, кажется, ничтожная личность.] – Князь Василий желал определить сына на это место, которое через императрицу Марию Феодоровну старались доставить барону.
Анна Павловна почти закрыла глаза в знак того, что ни она, ни кто другой не могут судить про то, что угодно или нравится императрице.
– Monsieur le baron de Funke a ete recommande a l'imperatrice mere par sa soeur, [Барон Функе рекомендован императрице матери ее сестрою,] – только сказала она грустным, сухим тоном. В то время, как Анна Павловна назвала императрицу, лицо ее вдруг представило глубокое и искреннее выражение преданности и уважения, соединенное с грустью, что с ней бывало каждый раз, когда она в разговоре упоминала о своей высокой покровительнице. Она сказала, что ее величество изволила оказать барону Функе beaucoup d'estime, [много уважения,] и опять взгляд ее подернулся грустью.
Князь равнодушно замолк. Анна Павловна, с свойственною ей придворною и женскою ловкостью и быстротою такта, захотела и щелконуть князя за то, что он дерзнул так отозваться о лице, рекомендованном императрице, и в то же время утешить его.
– Mais a propos de votre famille,[Кстати о вашей семье,] – сказала она, – знаете ли, что ваша дочь с тех пор, как выезжает, fait les delices de tout le monde. On la trouve belle, comme le jour. [составляет восторг всего общества. Ее находят прекрасною, как день.]
Князь наклонился в знак уважения и признательности.
– Я часто думаю, – продолжала Анна Павловна после минутного молчания, подвигаясь к князю и ласково улыбаясь ему, как будто выказывая этим, что политические и светские разговоры кончены и теперь начинается задушевный, – я часто думаю, как иногда несправедливо распределяется счастие жизни. За что вам судьба дала таких двух славных детей (исключая Анатоля, вашего меньшого, я его не люблю, – вставила она безапелляционно, приподняв брови) – таких прелестных детей? А вы, право, менее всех цените их и потому их не стоите.
И она улыбнулась своею восторженною улыбкой.
– Que voulez vous? Lafater aurait dit que je n'ai pas la bosse de la paterienite, [Чего вы хотите? Лафатер сказал бы, что у меня нет шишки родительской любви,] – сказал князь.
– Перестаньте шутить. Я хотела серьезно поговорить с вами. Знаете, я недовольна вашим меньшим сыном. Между нами будь сказано (лицо ее приняло грустное выражение), о нем говорили у ее величества и жалеют вас…
Князь не отвечал, но она молча, значительно глядя на него, ждала ответа. Князь Василий поморщился.
– Что вы хотите, чтоб я делал! – сказал он наконец. – Вы знаете, я сделал для их воспитания все, что может отец, и оба вышли des imbeciles. [дураки.] Ипполит, по крайней мере, покойный дурак, а Анатоль – беспокойный. Вот одно различие, – сказал он, улыбаясь более неестественно и одушевленно, чем обыкновенно, и при этом особенно резко выказывая в сложившихся около его рта морщинах что то неожиданно грубое и неприятное.
– И зачем родятся дети у таких людей, как вы? Ежели бы вы не были отец, я бы ни в чем не могла упрекнуть вас, – сказала Анна Павловна, задумчиво поднимая глаза.
– Je suis votre [Я ваш] верный раб, et a vous seule je puis l'avouer. Мои дети – ce sont les entraves de mon existence. [вам одним могу признаться. Мои дети – обуза моего существования.] – Он помолчал, выражая жестом свою покорность жестокой судьбе.
Анна Павловна задумалась.
– Вы никогда не думали о том, чтобы женить вашего блудного сына Анатоля? Говорят, – сказала она, – что старые девицы ont la manie des Marieiages. [имеют манию женить.] Я еще не чувствую за собою этой слабости, но у меня есть одна petite personne [маленькая особа], которая очень несчастлива с отцом, une parente a nous, une princesse [наша родственница, княжна] Болконская. – Князь Василий не отвечал, хотя с свойственною светским людям быстротой соображения и памяти показал движением головы, что он принял к соображению эти сведения.
– Нет, вы знаете ли, что этот Анатоль мне стоит 40.000 в год, – сказал он, видимо, не в силах удерживать печальный ход своих мыслей. Он помолчал.
– Что будет через пять лет, если это пойдет так? Voila l'avantage d'etre pere. [Вот выгода быть отцом.] Она богата, ваша княжна?
– Отец очень богат и скуп. Он живет в деревне. Знаете, этот известный князь Болконский, отставленный еще при покойном императоре и прозванный прусским королем. Он очень умный человек, но со странностями и тяжелый. La pauvre petite est malheureuse, comme les pierres. [Бедняжка несчастлива, как камни.] У нее брат, вот что недавно женился на Lise Мейнен, адъютант Кутузова. Он будет нынче у меня.
– Ecoutez, chere Annette, [Послушайте, милая Аннет,] – сказал князь, взяв вдруг свою собеседницу за руку и пригибая ее почему то книзу. – Arrangez moi cette affaire et je suis votre [Устройте мне это дело, и я навсегда ваш] вернейший раб a tout jamais pan , comme mon староста m'ecrit des [как пишет мне мой староста] донесенья: покой ер п!. Она хорошей фамилии и богата. Всё, что мне нужно.
И он с теми свободными и фамильярными, грациозными движениями, которые его отличали, взял за руку фрейлину, поцеловал ее и, поцеловав, помахал фрейлинскою рукой, развалившись на креслах и глядя в сторону.
– Attendez [Подождите], – сказала Анна Павловна, соображая. – Я нынче же поговорю Lise (la femme du jeune Болконский). [с Лизой (женой молодого Болконского).] И, может быть, это уладится. Ce sera dans votre famille, que je ferai mon apprentissage de vieille fille. [Я в вашем семействе начну обучаться ремеслу старой девки.]


Гостиная Анны Павловны начала понемногу наполняться. Приехала высшая знать Петербурга, люди самые разнородные по возрастам и характерам, но одинаковые по обществу, в каком все жили; приехала дочь князя Василия, красавица Элен, заехавшая за отцом, чтобы с ним вместе ехать на праздник посланника. Она была в шифре и бальном платье. Приехала и известная, как la femme la plus seduisante de Petersbourg [самая обворожительная женщина в Петербурге,], молодая, маленькая княгиня Болконская, прошлую зиму вышедшая замуж и теперь не выезжавшая в большой свет по причине своей беременности, но ездившая еще на небольшие вечера. Приехал князь Ипполит, сын князя Василия, с Мортемаром, которого он представил; приехал и аббат Морио и многие другие.
– Вы не видали еще? или: – вы не знакомы с ma tante [с моей тетушкой]? – говорила Анна Павловна приезжавшим гостям и весьма серьезно подводила их к маленькой старушке в высоких бантах, выплывшей из другой комнаты, как скоро стали приезжать гости, называла их по имени, медленно переводя глаза с гостя на ma tante [тетушку], и потом отходила.
Все гости совершали обряд приветствования никому неизвестной, никому неинтересной и ненужной тетушки. Анна Павловна с грустным, торжественным участием следила за их приветствиями, молчаливо одобряя их. Ma tante каждому говорила в одних и тех же выражениях о его здоровье, о своем здоровье и о здоровье ее величества, которое нынче было, слава Богу, лучше. Все подходившие, из приличия не выказывая поспешности, с чувством облегчения исполненной тяжелой обязанности отходили от старушки, чтобы уж весь вечер ни разу не подойти к ней.
Молодая княгиня Болконская приехала с работой в шитом золотом бархатном мешке. Ее хорошенькая, с чуть черневшимися усиками верхняя губка была коротка по зубам, но тем милее она открывалась и тем еще милее вытягивалась иногда и опускалась на нижнюю. Как это всегда бывает у вполне привлекательных женщин, недостаток ее – короткость губы и полуоткрытый рот – казались ее особенною, собственно ее красотой. Всем было весело смотреть на эту, полную здоровья и живости, хорошенькую будущую мать, так легко переносившую свое положение. Старикам и скучающим, мрачным молодым людям, смотревшим на нее, казалось, что они сами делаются похожи на нее, побыв и поговорив несколько времени с ней. Кто говорил с ней и видел при каждом слове ее светлую улыбочку и блестящие белые зубы, которые виднелись беспрестанно, тот думал, что он особенно нынче любезен. И это думал каждый.
Маленькая княгиня, переваливаясь, маленькими быстрыми шажками обошла стол с рабочею сумочкою на руке и, весело оправляя платье, села на диван, около серебряного самовара, как будто всё, что она ни делала, было part de plaisir [развлечением] для нее и для всех ее окружавших.
– J'ai apporte mon ouvrage [Я захватила работу], – сказала она, развертывая свой ридикюль и обращаясь ко всем вместе.
– Смотрите, Annette, ne me jouez pas un mauvais tour, – обратилась она к хозяйке. – Vous m'avez ecrit, que c'etait une toute petite soiree; voyez, comme je suis attifee. [Не сыграйте со мной дурной шутки; вы мне писали, что у вас совсем маленький вечер. Видите, как я одета дурно.]
И она развела руками, чтобы показать свое, в кружевах, серенькое изящное платье, немного ниже грудей опоясанное широкою лентой.
– Soyez tranquille, Lise, vous serez toujours la plus jolie [Будьте спокойны, вы всё будете лучше всех], – отвечала Анна Павловна.
– Vous savez, mon mari m'abandonne, – продолжала она тем же тоном, обращаясь к генералу, – il va se faire tuer. Dites moi, pourquoi cette vilaine guerre, [Вы знаете, мой муж покидает меня. Идет на смерть. Скажите, зачем эта гадкая война,] – сказала она князю Василию и, не дожидаясь ответа, обратилась к дочери князя Василия, к красивой Элен.
– Quelle delicieuse personne, que cette petite princesse! [Что за прелестная особа эта маленькая княгиня!] – сказал князь Василий тихо Анне Павловне.
Вскоре после маленькой княгини вошел массивный, толстый молодой человек с стриженою головой, в очках, светлых панталонах по тогдашней моде, с высоким жабо и в коричневом фраке. Этот толстый молодой человек был незаконный сын знаменитого Екатерининского вельможи, графа Безухого, умиравшего теперь в Москве. Он нигде не служил еще, только что приехал из за границы, где он воспитывался, и был в первый раз в обществе. Анна Павловна приветствовала его поклоном, относящимся к людям самой низшей иерархии в ее салоне. Но, несмотря на это низшее по своему сорту приветствие, при виде вошедшего Пьера в лице Анны Павловны изобразилось беспокойство и страх, подобный тому, который выражается при виде чего нибудь слишком огромного и несвойственного месту. Хотя, действительно, Пьер был несколько больше других мужчин в комнате, но этот страх мог относиться только к тому умному и вместе робкому, наблюдательному и естественному взгляду, отличавшему его от всех в этой гостиной.
– C'est bien aimable a vous, monsieur Pierre , d'etre venu voir une pauvre malade, [Очень любезно с вашей стороны, Пьер, что вы пришли навестить бедную больную,] – сказала ему Анна Павловна, испуганно переглядываясь с тетушкой, к которой она подводила его. Пьер пробурлил что то непонятное и продолжал отыскивать что то глазами. Он радостно, весело улыбнулся, кланяясь маленькой княгине, как близкой знакомой, и подошел к тетушке. Страх Анны Павловны был не напрасен, потому что Пьер, не дослушав речи тетушки о здоровье ее величества, отошел от нее. Анна Павловна испуганно остановила его словами:
– Вы не знаете аббата Морио? он очень интересный человек… – сказала она.
– Да, я слышал про его план вечного мира, и это очень интересно, но едва ли возможно…
– Вы думаете?… – сказала Анна Павловна, чтобы сказать что нибудь и вновь обратиться к своим занятиям хозяйки дома, но Пьер сделал обратную неучтивость. Прежде он, не дослушав слов собеседницы, ушел; теперь он остановил своим разговором собеседницу, которой нужно было от него уйти. Он, нагнув голову и расставив большие ноги, стал доказывать Анне Павловне, почему он полагал, что план аббата был химера.
– Мы после поговорим, – сказала Анна Павловна, улыбаясь.
И, отделавшись от молодого человека, не умеющего жить, она возвратилась к своим занятиям хозяйки дома и продолжала прислушиваться и приглядываться, готовая подать помощь на тот пункт, где ослабевал разговор. Как хозяин прядильной мастерской, посадив работников по местам, прохаживается по заведению, замечая неподвижность или непривычный, скрипящий, слишком громкий звук веретена, торопливо идет, сдерживает или пускает его в надлежащий ход, так и Анна Павловна, прохаживаясь по своей гостиной, подходила к замолкнувшему или слишком много говорившему кружку и одним словом или перемещением опять заводила равномерную, приличную разговорную машину. Но среди этих забот всё виден был в ней особенный страх за Пьера. Она заботливо поглядывала на него в то время, как он подошел послушать то, что говорилось около Мортемара, и отошел к другому кружку, где говорил аббат. Для Пьера, воспитанного за границей, этот вечер Анны Павловны был первый, который он видел в России. Он знал, что тут собрана вся интеллигенция Петербурга, и у него, как у ребенка в игрушечной лавке, разбегались глаза. Он всё боялся пропустить умные разговоры, которые он может услыхать. Глядя на уверенные и изящные выражения лиц, собранных здесь, он всё ждал чего нибудь особенно умного. Наконец, он подошел к Морио. Разговор показался ему интересен, и он остановился, ожидая случая высказать свои мысли, как это любят молодые люди.


Вечер Анны Павловны был пущен. Веретена с разных сторон равномерно и не умолкая шумели. Кроме ma tante, около которой сидела только одна пожилая дама с исплаканным, худым лицом, несколько чужая в этом блестящем обществе, общество разбилось на три кружка. В одном, более мужском, центром был аббат; в другом, молодом, красавица княжна Элен, дочь князя Василия, и хорошенькая, румяная, слишком полная по своей молодости, маленькая княгиня Болконская. В третьем Мортемар и Анна Павловна.
Виконт был миловидный, с мягкими чертами и приемами, молодой человек, очевидно считавший себя знаменитостью, но, по благовоспитанности, скромно предоставлявший пользоваться собой тому обществу, в котором он находился. Анна Павловна, очевидно, угощала им своих гостей. Как хороший метрд`отель подает как нечто сверхъестественно прекрасное тот кусок говядины, который есть не захочется, если увидать его в грязной кухне, так в нынешний вечер Анна Павловна сервировала своим гостям сначала виконта, потом аббата, как что то сверхъестественно утонченное. В кружке Мортемара заговорили тотчас об убиении герцога Энгиенского. Виконт сказал, что герцог Энгиенский погиб от своего великодушия, и что были особенные причины озлобления Бонапарта.
– Ah! voyons. Contez nous cela, vicomte, [Расскажите нам это, виконт,] – сказала Анна Павловна, с радостью чувствуя, как чем то a la Louis XV [в стиле Людовика XV] отзывалась эта фраза, – contez nous cela, vicomte.
Виконт поклонился в знак покорности и учтиво улыбнулся. Анна Павловна сделала круг около виконта и пригласила всех слушать его рассказ.
– Le vicomte a ete personnellement connu de monseigneur, [Виконт был лично знаком с герцогом,] – шепнула Анна Павловна одному. – Le vicomte est un parfait conteur [Bиконт удивительный мастер рассказывать], – проговорила она другому. – Comme on voit l'homme de la bonne compagnie [Как сейчас виден человек хорошего общества], – сказала она третьему; и виконт был подан обществу в самом изящном и выгодном для него свете, как ростбиф на горячем блюде, посыпанный зеленью.
Виконт хотел уже начать свой рассказ и тонко улыбнулся.
– Переходите сюда, chere Helene, [милая Элен,] – сказала Анна Павловна красавице княжне, которая сидела поодаль, составляя центр другого кружка.
Княжна Элен улыбалась; она поднялась с тою же неизменяющеюся улыбкой вполне красивой женщины, с которою она вошла в гостиную. Слегка шумя своею белою бальною робой, убранною плющем и мохом, и блестя белизною плеч, глянцем волос и брильянтов, она прошла между расступившимися мужчинами и прямо, не глядя ни на кого, но всем улыбаясь и как бы любезно предоставляя каждому право любоваться красотою своего стана, полных плеч, очень открытой, по тогдашней моде, груди и спины, и как будто внося с собою блеск бала, подошла к Анне Павловне. Элен была так хороша, что не только не было в ней заметно и тени кокетства, но, напротив, ей как будто совестно было за свою несомненную и слишком сильно и победительно действующую красоту. Она как будто желала и не могла умалить действие своей красоты. Quelle belle personne! [Какая красавица!] – говорил каждый, кто ее видел.
Как будто пораженный чем то необычайным, виконт пожал плечами и о опустил глаза в то время, как она усаживалась перед ним и освещала и его всё тою же неизменною улыбкой.
– Madame, je crains pour mes moyens devant un pareil auditoire, [Я, право, опасаюсь за свои способности перед такой публикой,] сказал он, наклоняя с улыбкой голову.
Княжна облокотила свою открытую полную руку на столик и не нашла нужным что либо сказать. Она улыбаясь ждала. Во все время рассказа она сидела прямо, посматривая изредка то на свою полную красивую руку, которая от давления на стол изменила свою форму, то на еще более красивую грудь, на которой она поправляла брильянтовое ожерелье; поправляла несколько раз складки своего платья и, когда рассказ производил впечатление, оглядывалась на Анну Павловну и тотчас же принимала то самое выражение, которое было на лице фрейлины, и потом опять успокоивалась в сияющей улыбке. Вслед за Элен перешла и маленькая княгиня от чайного стола.
– Attendez moi, je vais prendre mon ouvrage, [Подождите, я возьму мою работу,] – проговорила она. – Voyons, a quoi pensez vous? – обратилась она к князю Ипполиту: – apportez moi mon ridicule. [О чем вы думаете? Принесите мой ридикюль.]
Княгиня, улыбаясь и говоря со всеми, вдруг произвела перестановку и, усевшись, весело оправилась.
– Теперь мне хорошо, – приговаривала она и, попросив начинать, принялась за работу.
Князь Ипполит перенес ей ридикюль, перешел за нею и, близко придвинув к ней кресло, сел подле нее.
Le charmant Hippolyte [Очаровательный Ипполит] поражал своим необыкновенным сходством с сестрою красавицей и еще более тем, что, несмотря на сходство, он был поразительно дурен собой. Черты его лица были те же, как и у сестры, но у той все освещалось жизнерадостною, самодовольною, молодою, неизменною улыбкой жизни и необычайною, античною красотой тела; у брата, напротив, то же лицо было отуманено идиотизмом и неизменно выражало самоуверенную брюзгливость, а тело было худощаво и слабо. Глаза, нос, рот – все сжималось как будто в одну неопределенную и скучную гримасу, а руки и ноги всегда принимали неестественное положение.
– Ce n'est pas une histoire de revenants? [Это не история о привидениях?] – сказал он, усевшись подле княгини и торопливо пристроив к глазам свой лорнет, как будто без этого инструмента он не мог начать говорить.
– Mais non, mon cher, [Вовсе нет,] – пожимая плечами, сказал удивленный рассказчик.
– C'est que je deteste les histoires de revenants, [Дело в том, что я терпеть не могу историй о привидениях,] – сказал он таким тоном, что видно было, – он сказал эти слова, а потом уже понял, что они значили.
Из за самоуверенности, с которой он говорил, никто не мог понять, очень ли умно или очень глупо то, что он сказал. Он был в темнозеленом фраке, в панталонах цвета cuisse de nymphe effrayee, [бедра испуганной нимфы,] как он сам говорил, в чулках и башмаках.
Vicomte [Виконт] рассказал очень мило о том ходившем тогда анекдоте, что герцог Энгиенский тайно ездил в Париж для свидания с m lle George, [мадмуазель Жорж,] и что там он встретился с Бонапарте, пользовавшимся тоже милостями знаменитой актрисы, и что там, встретившись с герцогом, Наполеон случайно упал в тот обморок, которому он был подвержен, и находился во власти герцога, которой герцог не воспользовался, но что Бонапарте впоследствии за это то великодушие и отмстил смертью герцогу.
Рассказ был очень мил и интересен, особенно в том месте, где соперники вдруг узнают друг друга, и дамы, казалось, были в волнении.
– Charmant, [Очаровательно,] – сказала Анна Павловна, оглядываясь вопросительно на маленькую княгиню.
– Charmant, – прошептала маленькая княгиня, втыкая иголку в работу, как будто в знак того, что интерес и прелесть рассказа мешают ей продолжать работу.
Виконт оценил эту молчаливую похвалу и, благодарно улыбнувшись, стал продолжать; но в это время Анна Павловна, все поглядывавшая на страшного для нее молодого человека, заметила, что он что то слишком горячо и громко говорит с аббатом, и поспешила на помощь к опасному месту. Действительно, Пьеру удалось завязать с аббатом разговор о политическом равновесии, и аббат, видимо заинтересованный простодушной горячностью молодого человека, развивал перед ним свою любимую идею. Оба слишком оживленно и естественно слушали и говорили, и это то не понравилось Анне Павловне.
– Средство – Европейское равновесие и droit des gens [международное право], – говорил аббат. – Стоит одному могущественному государству, как Россия, прославленному за варварство, стать бескорыстно во главе союза, имеющего целью равновесие Европы, – и она спасет мир!
– Как же вы найдете такое равновесие? – начал было Пьер; но в это время подошла Анна Павловна и, строго взглянув на Пьера, спросила итальянца о том, как он переносит здешний климат. Лицо итальянца вдруг изменилось и приняло оскорбительно притворно сладкое выражение, которое, видимо, было привычно ему в разговоре с женщинами.
– Я так очарован прелестями ума и образования общества, в особенности женского, в которое я имел счастье быть принят, что не успел еще подумать о климате, – сказал он.
Не выпуская уже аббата и Пьера, Анна Павловна для удобства наблюдения присоединила их к общему кружку.


В это время в гостиную вошло новое лицо. Новое лицо это был молодой князь Андрей Болконский, муж маленькой княгини. Князь Болконский был небольшого роста, весьма красивый молодой человек с определенными и сухими чертами. Всё в его фигуре, начиная от усталого, скучающего взгляда до тихого мерного шага, представляло самую резкую противоположность с его маленькою, оживленною женой. Ему, видимо, все бывшие в гостиной не только были знакомы, но уж надоели ему так, что и смотреть на них и слушать их ему было очень скучно. Из всех же прискучивших ему лиц, лицо его хорошенькой жены, казалось, больше всех ему надоело. С гримасой, портившею его красивое лицо, он отвернулся от нее. Он поцеловал руку Анны Павловны и, щурясь, оглядел всё общество.
– Vous vous enrolez pour la guerre, mon prince? [Вы собираетесь на войну, князь?] – сказала Анна Павловна.
– Le general Koutouzoff, – сказал Болконский, ударяя на последнем слоге zoff , как француз, – a bien voulu de moi pour aide de camp… [Генералу Кутузову угодно меня к себе в адъютанты.]
– Et Lise, votre femme? [А Лиза, ваша жена?]
– Она поедет в деревню.
– Как вам не грех лишать нас вашей прелестной жены?
– Andre, [Андрей,] – сказала его жена, обращаясь к мужу тем же кокетливым тоном, каким она обращалась к посторонним, – какую историю нам рассказал виконт о m lle Жорж и Бонапарте!
Князь Андрей зажмурился и отвернулся. Пьер, со времени входа князя Андрея в гостиную не спускавший с него радостных, дружелюбных глаз, подошел к нему и взял его за руку. Князь Андрей, не оглядываясь, морщил лицо в гримасу, выражавшую досаду на того, кто трогает его за руку, но, увидав улыбающееся лицо Пьера, улыбнулся неожиданно доброй и приятной улыбкой.
– Вот как!… И ты в большом свете! – сказал он Пьеру.
– Я знал, что вы будете, – отвечал Пьер. – Я приеду к вам ужинать, – прибавил он тихо, чтобы не мешать виконту, который продолжал свой рассказ. – Можно?
– Нет, нельзя, – сказал князь Андрей смеясь, пожатием руки давая знать Пьеру, что этого не нужно спрашивать.
Он что то хотел сказать еще, но в это время поднялся князь Василий с дочерью, и два молодых человека встали, чтобы дать им дорогу.
– Вы меня извините, мой милый виконт, – сказал князь Василий французу, ласково притягивая его за рукав вниз к стулу, чтоб он не вставал. – Этот несчастный праздник у посланника лишает меня удовольствия и прерывает вас. Очень мне грустно покидать ваш восхитительный вечер, – сказал он Анне Павловне.
Дочь его, княжна Элен, слегка придерживая складки платья, пошла между стульев, и улыбка сияла еще светлее на ее прекрасном лице. Пьер смотрел почти испуганными, восторженными глазами на эту красавицу, когда она проходила мимо него.
– Очень хороша, – сказал князь Андрей.
– Очень, – сказал Пьер.
Проходя мимо, князь Василий схватил Пьера за руку и обратился к Анне Павловне.
– Образуйте мне этого медведя, – сказал он. – Вот он месяц живет у меня, и в первый раз я его вижу в свете. Ничто так не нужно молодому человеку, как общество умных женщин.


Анна Павловна улыбнулась и обещалась заняться Пьером, который, она знала, приходился родня по отцу князю Василью. Пожилая дама, сидевшая прежде с ma tante, торопливо встала и догнала князя Василья в передней. С лица ее исчезла вся прежняя притворность интереса. Доброе, исплаканное лицо ее выражало только беспокойство и страх.
– Что же вы мне скажете, князь, о моем Борисе? – сказала она, догоняя его в передней. (Она выговаривала имя Борис с особенным ударением на о ). – Я не могу оставаться дольше в Петербурге. Скажите, какие известия я могу привезти моему бедному мальчику?
Несмотря на то, что князь Василий неохотно и почти неучтиво слушал пожилую даму и даже выказывал нетерпение, она ласково и трогательно улыбалась ему и, чтоб он не ушел, взяла его за руку.
– Что вам стоит сказать слово государю, и он прямо будет переведен в гвардию, – просила она.
– Поверьте, что я сделаю всё, что могу, княгиня, – отвечал князь Василий, – но мне трудно просить государя; я бы советовал вам обратиться к Румянцеву, через князя Голицына: это было бы умнее.
Пожилая дама носила имя княгини Друбецкой, одной из лучших фамилий России, но она была бедна, давно вышла из света и утратила прежние связи. Она приехала теперь, чтобы выхлопотать определение в гвардию своему единственному сыну. Только затем, чтоб увидеть князя Василия, она назвалась и приехала на вечер к Анне Павловне, только затем она слушала историю виконта. Она испугалась слов князя Василия; когда то красивое лицо ее выразило озлобление, но это продолжалось только минуту. Она опять улыбнулась и крепче схватила за руку князя Василия.
– Послушайте, князь, – сказала она, – я никогда не просила вас, никогда не буду просить, никогда не напоминала вам о дружбе моего отца к вам. Но теперь, я Богом заклинаю вас, сделайте это для моего сына, и я буду считать вас благодетелем, – торопливо прибавила она. – Нет, вы не сердитесь, а вы обещайте мне. Я просила Голицына, он отказал. Soyez le bon enfant que vous аvez ete, [Будьте добрым малым, как вы были,] – говорила она, стараясь улыбаться, тогда как в ее глазах были слезы.
– Папа, мы опоздаем, – сказала, повернув свою красивую голову на античных плечах, княжна Элен, ожидавшая у двери.
Но влияние в свете есть капитал, который надо беречь, чтоб он не исчез. Князь Василий знал это, и, раз сообразив, что ежели бы он стал просить за всех, кто его просит, то вскоре ему нельзя было бы просить за себя, он редко употреблял свое влияние. В деле княгини Друбецкой он почувствовал, однако, после ее нового призыва, что то вроде укора совести. Она напомнила ему правду: первыми шагами своими в службе он был обязан ее отцу. Кроме того, он видел по ее приемам, что она – одна из тех женщин, особенно матерей, которые, однажды взяв себе что нибудь в голову, не отстанут до тех пор, пока не исполнят их желания, а в противном случае готовы на ежедневные, ежеминутные приставания и даже на сцены. Это последнее соображение поколебало его.
– Chere Анна Михайловна, – сказал он с своею всегдашнею фамильярностью и скукой в голосе, – для меня почти невозможно сделать то, что вы хотите; но чтобы доказать вам, как я люблю вас и чту память покойного отца вашего, я сделаю невозможное: сын ваш будет переведен в гвардию, вот вам моя рука. Довольны вы?
– Милый мой, вы благодетель! Я иного и не ждала от вас; я знала, как вы добры.
Он хотел уйти.
– Постойте, два слова. Une fois passe aux gardes… [Раз он перейдет в гвардию…] – Она замялась: – Вы хороши с Михаилом Иларионовичем Кутузовым, рекомендуйте ему Бориса в адъютанты. Тогда бы я была покойна, и тогда бы уж…
Князь Василий улыбнулся.
– Этого не обещаю. Вы не знаете, как осаждают Кутузова с тех пор, как он назначен главнокомандующим. Он мне сам говорил, что все московские барыни сговорились отдать ему всех своих детей в адъютанты.
– Нет, обещайте, я не пущу вас, милый, благодетель мой…
– Папа! – опять тем же тоном повторила красавица, – мы опоздаем.
– Ну, au revoir, [до свиданья,] прощайте. Видите?
– Так завтра вы доложите государю?
– Непременно, а Кутузову не обещаю.
– Нет, обещайте, обещайте, Basile, [Василий,] – сказала вслед ему Анна Михайловна, с улыбкой молодой кокетки, которая когда то, должно быть, была ей свойственна, а теперь так не шла к ее истощенному лицу.
Она, видимо, забыла свои годы и пускала в ход, по привычке, все старинные женские средства. Но как только он вышел, лицо ее опять приняло то же холодное, притворное выражение, которое было на нем прежде. Она вернулась к кружку, в котором виконт продолжал рассказывать, и опять сделала вид, что слушает, дожидаясь времени уехать, так как дело ее было сделано.
– Но как вы находите всю эту последнюю комедию du sacre de Milan? [миланского помазания?] – сказала Анна Павловна. Et la nouvelle comedie des peuples de Genes et de Lucques, qui viennent presenter leurs voeux a M. Buonaparte assis sur un trone, et exaucant les voeux des nations! Adorable! Non, mais c'est a en devenir folle! On dirait, que le monde entier a perdu la tete. [И вот новая комедия: народы Генуи и Лукки изъявляют свои желания господину Бонапарте. И господин Бонапарте сидит на троне и исполняет желания народов. 0! это восхитительно! Нет, от этого можно с ума сойти. Подумаешь, что весь свет потерял голову.]
Князь Андрей усмехнулся, прямо глядя в лицо Анны Павловны.
– «Dieu me la donne, gare a qui la touche», – сказал он (слова Бонапарте, сказанные при возложении короны). – On dit qu'il a ete tres beau en prononcant ces paroles, [Бог мне дал корону. Беда тому, кто ее тронет. – Говорят, он был очень хорош, произнося эти слова,] – прибавил он и еще раз повторил эти слова по итальянски: «Dio mi la dona, guai a chi la tocca».
– J'espere enfin, – продолжала Анна Павловна, – que ca a ete la goutte d'eau qui fera deborder le verre. Les souverains ne peuvent plus supporter cet homme, qui menace tout. [Надеюсь, что это была, наконец, та капля, которая переполнит стакан. Государи не могут более терпеть этого человека, который угрожает всему.]
– Les souverains? Je ne parle pas de la Russie, – сказал виконт учтиво и безнадежно: – Les souverains, madame! Qu'ont ils fait pour Louis XVII, pour la reine, pour madame Elisabeth? Rien, – продолжал он одушевляясь. – Et croyez moi, ils subissent la punition pour leur trahison de la cause des Bourbons. Les souverains? Ils envoient des ambassadeurs complimenter l'usurpateur. [Государи! Я не говорю о России. Государи! Но что они сделали для Людовика XVII, для королевы, для Елизаветы? Ничего. И, поверьте мне, они несут наказание за свою измену делу Бурбонов. Государи! Они шлют послов приветствовать похитителя престола.]
И он, презрительно вздохнув, опять переменил положение. Князь Ипполит, долго смотревший в лорнет на виконта, вдруг при этих словах повернулся всем телом к маленькой княгине и, попросив у нее иголку, стал показывать ей, рисуя иголкой на столе, герб Конде. Он растолковывал ей этот герб с таким значительным видом, как будто княгиня просила его об этом.
– Baton de gueules, engrele de gueules d'azur – maison Conde, [Фраза, не переводимая буквально, так как состоит из условных геральдических терминов, не вполне точно употребленных. Общий смысл такой : Герб Конде представляет щит с красными и синими узкими зазубренными полосами,] – говорил он.
Княгиня, улыбаясь, слушала.
– Ежели еще год Бонапарте останется на престоле Франции, – продолжал виконт начатый разговор, с видом человека не слушающего других, но в деле, лучше всех ему известном, следящего только за ходом своих мыслей, – то дела пойдут слишком далеко. Интригой, насилием, изгнаниями, казнями общество, я разумею хорошее общество, французское, навсегда будет уничтожено, и тогда…
Он пожал плечами и развел руками. Пьер хотел было сказать что то: разговор интересовал его, но Анна Павловна, караулившая его, перебила.
– Император Александр, – сказала она с грустью, сопутствовавшей всегда ее речам об императорской фамилии, – объявил, что он предоставит самим французам выбрать образ правления. И я думаю, нет сомнения, что вся нация, освободившись от узурпатора, бросится в руки законного короля, – сказала Анна Павловна, стараясь быть любезной с эмигрантом и роялистом.
– Это сомнительно, – сказал князь Андрей. – Monsieur le vicomte [Господин виконт] совершенно справедливо полагает, что дела зашли уже слишком далеко. Я думаю, что трудно будет возвратиться к старому.
– Сколько я слышал, – краснея, опять вмешался в разговор Пьер, – почти всё дворянство перешло уже на сторону Бонапарта.
– Это говорят бонапартисты, – сказал виконт, не глядя на Пьера. – Теперь трудно узнать общественное мнение Франции.
– Bonaparte l'a dit, [Это сказал Бонапарт,] – сказал князь Андрей с усмешкой.
(Видно было, что виконт ему не нравился, и что он, хотя и не смотрел на него, против него обращал свои речи.)
– «Je leur ai montre le chemin de la gloire» – сказал он после недолгого молчания, опять повторяя слова Наполеона: – «ils n'en ont pas voulu; je leur ai ouvert mes antichambres, ils se sont precipites en foule»… Je ne sais pas a quel point il a eu le droit de le dire. [Я показал им путь славы: они не хотели; я открыл им мои передние: они бросились толпой… Не знаю, до какой степени имел он право так говорить.]
– Aucun, [Никакого,] – возразил виконт. – После убийства герцога даже самые пристрастные люди перестали видеть в нем героя. Si meme ca a ete un heros pour certaines gens, – сказал виконт, обращаясь к Анне Павловне, – depuis l'assassinat du duc il y a un Marietyr de plus dans le ciel, un heros de moins sur la terre. [Если он и был героем для некоторых людей, то после убиения герцога одним мучеником стало больше на небесах и одним героем меньше на земле.]
Не успели еще Анна Павловна и другие улыбкой оценить этих слов виконта, как Пьер опять ворвался в разговор, и Анна Павловна, хотя и предчувствовавшая, что он скажет что нибудь неприличное, уже не могла остановить его.
– Казнь герцога Энгиенского, – сказал мсье Пьер, – была государственная необходимость; и я именно вижу величие души в том, что Наполеон не побоялся принять на себя одного ответственность в этом поступке.
– Dieul mon Dieu! [Боже! мой Боже!] – страшным шопотом проговорила Анна Павловна.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Великий_лондонский_пожар&oldid=80448513»

Навигация