Великий поход китайских коммунистов

Великий поход китайских коммунистов
Основной конфликт: Гражданская война в Китае
Карта Великого похода
Дата	октябрь 1934—октябрь 1936
Место	Китай
Противники
Гоминьдан Коммунистическая партия Китая
Командующие
Чан Кайши Мао Цзэдун
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Великий поход (кит. трад. 長征, упр. 长征, пиньинь: Chángzhēng, палл.: Чанчжэн) — легендарный поход армии китайских коммунистов. Великий поход являлся повсеместным уходом коммунистов с занимаемых позиций и контролируемых территорий, объединением отдельных коммунистических отрядов и укреплением в Особом районе со столицей в Яньани, который контролировал Гао Ган.

Причины Великого похода

К 1934 году гоминьдановские силы под руководством Чэнь Чэна окружили коммунистические районы в Цзянси и начали готовиться к массированной атаке. В апреле 11 дивизий атаковали Центральный советский район с севера и после месяца боёв заняли Гуаньчан. Под угрозой оказался Жуйцзинь — столица Китайской Советской республики. В мае на заседании секретариата временного Политбюро ЦК КПК было принято решение о перебазировании основных сил из Центрального советского района ввиду нависшей над ним угрозы со стороны гоминьдановских войск. ИККИ одобрил это решение.

Летом 1934 года по решению Секретариата ЦК КПК была создана «тройка» в составе Бо Гу, О.Брауна и Чжоу Эньлая для проведения всесторонней подготовки к прорыву окружения Центрального советского района и эвакуации ЦК КПК и правительства в более безопасный район.

В начале июля 1934 года Секретариат ЦК КПК, Совнарком Центрального советского правительства и Военно-революционный комитет отдали приказ 7-му армейскому корпусу Красной армии выступить на север в качестве «Авангарда борьбы с Японией» и создать в провинциях Фуцзянь, Чжэцзян, Цзянси и Аньхой многочисленные советские опорные базы для отвлечения сил Чан Кайши от Центрального советского района. 7 июля 7-й армейский корпус покинул Жуйцзинь и отправился на соединение с 10-й армией Фан Чжиминя на стыке провинций Чжэцзян, Цзянси и Аньхой. Однако из-за своей малочисленности и недостатка боеприпасов он не смог отвлечь на себя гоминьдановские силы. В начале 1935 года 10-я армия была полностью уничтожена, а Фан Чжиминь попал в плен и был казнён.

В первой декаде июля 1934 года 30 гоминьдановских дивизий начали наступление на Центральный советский район с шести направлений. Бо Гу и Отто Браун приняли решение о ведении на всех направлениях позиционной войны, однако превосходящие силы противника вынудили части Красной армии отступать вглубь Центрального советского района, неся тяжёлые потери.

Обеспечение прорыва из окружения

15 июля 1934 года был опубликован Манифест рабоче-крестьянской Красной армии Китая о походе на Север для отпора Японии. Он был подписан председателем Центрального правительства Китайской Советской Республики Мао Цзэдуном, его заместителями Сян Ином и Чжан Готао, председателем Военно-революционного комитета Чжу Дэ и его заместителями Чжоу Эньлаем и Ван Цзясяном. В манифесте говорилось, что рабоче-крестьянская Красная армия Китая, отражающая пятую карательную кампанию гоминьдана, направляет на Север для сопротивления Японии передовой отряд своих войск. В связи с войной против Японии выдвигались следующие задачи:

1. решительно выступать против распродажи гоминьдановским правительством территориальных прав Китая, протестовать против китайско-японских прямых переговоров, против признания марионеточного Маньчжоу-го;
2. немедленно объявить о разрыве дипломатических отношений с Японией, аннулировать все заключённые ранее секретные китайско-японские договоры и соглашения; объявить всеобщую мобилизацию всех сухопутных, военно-морских и военно-воздушных сил для ведения войны с Японией;
3. вооружить весь народ страны, создать отряды волонтёров и партизан, которые приняли бы непосредственное участие в боевых действиях против Японии, оказать поддержку добровольческой армии Северо-Восточного Китая и авангардному отряду рабоче-крестьянской Красной армии, отправлявшемуся на Север для борьбы с Японией;
4. конфисковать все капиталы и собственность японских разбойников и предателей Родины; прекратить платежи по всем китайско-японским займам;
5. повсеместно широко создавать массовые народные антияпонские организации.

7 августа по приказу Военно-революционного комитета 6-я армейская группа 2-го фронта Красной армии, руководимая Жэнь Биши, выступила в Западный поход из советского района на стыке Хунани и Цзянси. В сентябре активизировалась подготовка к перебазированию из Жуйцзиня аппарата ЦК КПК и Военно-революционного комитета, определены маршруты следования — сперва в район провинции Хунань и западную часть провинции Хубэй на соединение со 2-м и 6-м армейскими корпусами Красной армии. Чжу Дэ, Чжоу Эньлаем, Ван Цзясаном и Сян Ином были разработаны приказы и инструкции о порядке эвакуации из Центрального советского района и о действиях остающихся там частей Красной армии. Одновременно Чжу Дэ и Чжоу Эньлай начали секретные переговоры с гуандунским губернатором Чэнь Цзитаном, которого Чан Кайши назначил главнокомандующим армией южного направления, о заключении перемирия. В начале октября 1934 года Чжоу Эньлай направил двух своих представителей для переговоров с представителями Чэнь Цзитана, в ходе которых было достигнуто соглашение по следующим пунктам:

1. немедленное прекращение военных действий и враждебного противостояния;
2. отмена блокады и установление свободы взаимного передвижения;
3. обмен взаимной разведывательной информацией;
4. Красная армия получает возможность в северной части провинции Гуандун создать тыловой госпиталь;
5. с целью облегчения транспортных связей обе стороны отводят свои войска от передовой на расстояние 20 ли (10 км).

Это соглашение открывало для Красной армии возможность успешного прорыва первой линии вражеского окружения Центрального советского района.

Выход Красной армии из Центрального советского района

ЦК КПК и Военно-революционный комитет приняли решение о создании Бюро ЦК КПК во главе с секретарём ЦК Сян Ином и командующим войсками Чэнь И для продолжения работы в Центральном советском районе; после эвакуации основного состава ЦК здесь оставались также 24-я дивизия Красной армии и местные войска численностью более 16 тысяч человек. Вечером 10 октября 1934 года ЦК КПК, Военно-революционный комитет и 1, 3, 5, 8 и 9-я армейские группы Красной армии (всего 86 тысяч человек) оставили Жуйцзинь и направились в Западную Хунань. Предварительно Чжоу Эньлай организовал изучение маршрута движения колонн, ремонт и наведение мостов на пути следования частей по территории Центрального советского района. 16 октября 1934 года основные части Красной армии переправились через реку Юду в южной части провинции Цзянси.

18 октября Чан Кайши, получив сообщение о продвижении Красной армии Центрального советского района в западном направлении, приказал Чэнь Цзитану, Хэ Цзяню и Бай Чунси укрепить оборонительные линии на стыке провинций Гуандун и Цзянси, в Хунани и на севере Гуанчжоу. По данным разведки Красной армии, наиболее слабым звеном в системе блокгаузов и оборонительных линий, возведённых гоминьдановцами, был участок на границе провинций Хунань-Гуандун-Гуанси, хотя и там имелись четыре хорошо укреплённых оборонительных пояса, расположенных на расстоянии 50-60 км друг от друга.

Ночью 21 октября 1934 года войска 1-го и 3-го фронтов Красной армии прошли первую линию блокады, и следовавшая за ними колонна покинула территорию Центрального советского района. Так начался Великий поход китайской Красной армии.

Успешный прорыв первой линии обороны был осуществлён на юго-западе Цзянси на участке, который обороняла дивизия 1-й гуандунской армии. По свидетельству Г.Солсбери, в результате переговоров, организованных Чжоу Эньлаем с представителями гуандунского губернатора Чэнь Цзитана, Красная армия

прошла по территории Гуандуна почти как туристы на прогулке. Гуандунские войска смотрели в другую сторону. Красная армия получила отличную информацию. Она теперь знала, что ожидать и где находится противник… Было достигнуто соглашение и с гуансийскими милитаристами, которые предоставили Красной армии «коридор» в северо-восточной части Гуанси, с тем чтобы коммунисты поскорее ушли от них подальше… Красная армия располагала исключительно ценным секретным достоянием. Она могла расшифровывать и читать каждое сообщение националистов… Заслуга в этом во многом принадлежит Чжоу Эньлаю. Начиная с 1930 года, когда он отвечал в партии за безопасность и находился в тесных отношениях с Москвой, он договорился об обучении китайских специалистов в области радиотехники и криптографии, шифрования и дешифрования в Советском Союзе, и благодаря этому командование Красной Армии расшифровывало все приказы гоминьдановского правительства, передававшиеся по радио войскам, и соответствующим образом учитывало складывающуюся обстановку.

Дальнейший марш осуществлялся в направлении к границе провинций Хунань и Цзянси, где располагалась вторая линия укреплений, которая была прорвана войсками 3-го фронта Красной армии. Между тем войска 1-го фронта не смогли овладеть сильно укреплёнными горными перевалами и, отклонившись от намеченного маршрута, были вынуждены повернуть назад и присоединиться к центральной колонне.

Основной части центральной колонны благодаря форсированному маршу удалось 13-15 ноября прорвать третью линию гоминьдановских укреплений на ещё не достроенном участке Ухань-Гуанчжоуской железной дороги, который обороняли хунаньские войска.

На последнем этапе прорыва части красной армии понесли от преследовавших их гоминьдановских войск и авиации наиболее ощутимые потери (особенно на переправе через реку Сян, начавшейся 27 ноября и затянувшейся до 1 декабря). Из 80 с лишним тысяч человек осталось 30 тысяч.

Через два месяца после начала похода частям Красной армии удалось, проделав более 500 км по труднопроходимым горным дорогам, прорвать последнюю — четвёртую — полосу вражеских укреплений, которые немецкие советники Чан Кайши считали неприступными.

С 4 по 6 декабря продвижение Красной армии проходило по территории, населённой народностью мяо, враждебно относившейся к китайцам. Местные жители поджигали дома, в которых останавливались на отдых подразделения Красной армии.

Разногласия в руководстве ЦК КПК

В первой декаде декабря среди руководящих деятелей ЦК КПК — участников похода начались серьёзные разногласия по вопросу военной тактики и управления войсками. Мао Цзэдун, Ван Цзасян и Чжан Вэньтянь подвергли критике действия членов Военного комитета Бо Гу, О.Брауна и Чжоу Эньлая по отражению пятой карательной кампании Гоминьдана и стиль руководства походом. Они предложили Чжоу Эньлаю разработать план движения основной колонны на Гуйчжоу, где местные войска были слабыми, с целью создания опорной советской базы на границе Гуйчжоу и Сычуани.

12 декабря 1934 года на совещании в Тундао Чжоу Эньлай поддержал это предложение, однако О.Браун и Бо Гу настаивали на продолжении движения в Западную Хунань. 17 декабря Красная армия захватила Липин. 18 декабря Политбюро ЦК КПК приняло решение отказаться от плана создания советского района в Западной Хунани и отойти в Гуйчжоу, дать войскам отдых в районе Цзуньи. 1 января 1935 года на совещании Политбюро ЦК КПК было решено вывести О.Брауна из состава Военного комитета за допущенные им ошибки в руководстве военными действиями.

Совещание в Цзуньи

От Липина центральная колонна двинулась на Цзуньи и, совершив 300-километровый переход, 7 января 1935 года овладела этим крупным торговым городом. Жители Гуйчжоу радушно принимали Красную армию. Пополнив свои ряды, сделав большие запасы оружия, боеприпасов и продовольствия, армия получила возможность использовать двухнедельную передышку и подготовиться к продолжению похода. Центральная колонна Красной армии в Цзуньи теперь насчитывала около 45 тысяч человек (из них только 30 тысяч кадровых войск); весь состав вспомогательных соединений был включён в боевые части.

На расширенном совещании Политбюро ЦК КПК с участием командных и политических кадров Красной армии и представителей советского правительства, состоявшемся 7-8 января 1935 года в Цзуньи, Мао Цзэдун и его сторонники подвергли резкой критике военные планы похода, за разработку и осуществление которых несли ответственность члены Военного комитета (Бо Гу, О.Браун и Чжоу Эньлай). Членов Военного комитета и особенно О.Брауна критиковали за авторитарные, не учитывающие мнение опытных военачальников Красной армии и местные условия, методы руководства походом, за слишком большой обоз. Чжоу Эньлай, который председательствовал на совещании, признал свои ошибки и полностью согласился с критикой.

Дальнейшее руководство походом перешло к Мао Цзэдуну, занявшему пост главного политического комиссара Красной армии и вошедшему в состав Политбюро ЦК КПК. Чжу Дэ и Чжоу Эньлай наряду с Мао Цзэдуном стали членами Военного Комитета. Чжоу Эньлай остался в составе Политбюро, а Бо Гу вскоре был заменён на посту генерального секретаря ЦК КПК Чжан Вэньтянем. В связи с прекращением радиосвязи с шанхайской станцией, захваченной гоминьдановцами, в Москву был направлен Чэнь Юнь, которому было поручено информировать Коминтерн о совещании в Цзуньи и о дальнейших планах похода. Ему удалось добраться до столицы СССР лишь в последний день работы VII конгресса Коминтерна летом 1935 года.

Переправа через Янцзы и Даду

После отдыха, пополнения и переформирования в Цзуньи части Красной армии выступили на север, чтобы кратчайшим путём выйти к Янцзы, соединиться с 4-й армейской группой, руководимой Чжан Готао и базировавшейся в советском районе провинции Сычуань. Однако Чан Кайши, несмотря на распри с сычуаньскими милитаристами, сумел перебросить свои войска (непосредственный командующий — Сюэ Юэ) в Сычуань и перенёс свою ставку в Чунцин, чтобы не допустить Красную армию в эту провинцию. Ему удалось создать сплошные заслоны на путях продвижения войск 1-го и 3-го фронтов Красной армии, которые вынуждены были, не достигнув Янцзы, вернуться в Цзуньи, по пути разгромив части преследовавших их гуйчжоуских войск. В течение марта-апреля 1935 года центральная армейская группа безостановочно шла на запад через южную часть провинции Гуйчжоу и восточную часть провинции Юньнань, стремясь выйти к переправе через Янцзы в её верховье. Преследуемая по пятам гоминьдановскими и гуйчжоускими войсками, она подвергалась постоянным налётам вражеской авиации.

На совещании ответственных работников ЦК КПК 10 марта 1935 года была создана руководящая тройка, ответственная за поход, в составе Мао Цзэдуна, Чжоу Эньлая и Ван Цзясяна. Чжоу Эньлай по-прежнему руководил военной стороной похода; к нему стекалась вся информация о противнике и действиях различных подразделений Красной армии.

Чан Кайши 24 марта перенёс свою ставку в Гуйян. Подразделения Красной армии, обойдя Гуйян, захватили в окрестностях города гоминьдановский аэродром и уничтожили находившиеся там вражеские самолёты и оборудование. Чтобы не нести потерь от беспрерывных бомбардировок с воздуха центральная колонна Красной армии продвигалась к реке Цзиньша (верхнее течение Янцзы) в основном по ночам, вынужденная часто менять направление движения из-за гористой местности. Хотя все средства переправы через реку были уничтожены гоминьдановскими войсками, Лю Бочэн, уроженец Сычуани, прекрасно знавший местные условия, сумел организовать переправу на другой берег через бурную горную реку шириной около 210 м. Переправа заняла почти неделю и завершилась 3 мая 1935 года. В это время на южном берегу появились гоминьдановские войска. Чан Кайши 10 мая перенёс свою ставку из Гуйяна в столицу провинции Юньнань город Куньмин.

Дальнейший путь центральной колонны Красной армии проходил через районы провинции Сычуань, где проживала народность и. Благодаря Лю Бочэну Красной армии удалось установить дружественные отношения с местным населением и продвинуться на север, где предстояло преодолеть другую мощную водную преграду — реку Даду (приток реки Цзиньша). Чан Кайши, стремившийся не допустить вступления Красной армии в Сычуань, приказал перебросить крупные соединения юньнаньских и сычуаньских войск на восточный берез реки Даду, уничтожить все средства, пригодные для переправы, и усилить бомбардировку колонн Красной армии с воздуха.

29 мая 1935 года авангард Красной армии переправился по единственному висячему цепному мосту через реку Даду. В официальной историографии этот эпизод описан так: «Деревянный настил моста был уже на две трети разобран противником, а сохранившаяся часть облита керосином и подожжена. Восстановив мост, центральная колонна Красной армии переправилась через Даду, несмотря на постоянную воздушную бомбардировку».

В советском районе Сычуань-Сикан

Создав крупные заслоны, Чан Кайши вынудил Красную армию совершить окружной манёвр. Через три недели, преодолев снежные горные хребты и болота на границе с Тибетом, она вышла на соединение с 4-й армейской группой Красной армии в Моугуне (Западная Сычуань). Из-за трудностей высокогорного перехода, болезней не привыкших к холоду южан, недоедания, а также из-за постоянных стычек с отрядами враждебных китайцам местных жителей, армейская группа 1-го фронта Красной армии, прибывшая в Моугун, насчитывала всего около 20 тысяч человек.

15 июня 1935 года Мао Цзэдун, а также Сян Ин, Чжан Готао, Чжоу Эньлай и Ван Цзясян выпустили Воззвание с решительным осуждением захвата Японией Северного Китая и предательства Родины со стороны Чан Кайши.

29 июня ЦК КПК постановил активизировать антияпонскую пропаганду в войсках, в том числе и среди войск противника в занятых гоминьданом районах.

Руководство 4-й армейской группировки далеко не радушно встретило приход центральной колонны Красной армии. На заседании Политбюро ЦК КПК, состоявшемся 28 июня 1935 года, Чжан Готао в своём выступлении сделал основной упор на необходимости упрочения и расширения опорной советской базы Сычуань-Сикан. Мао Цзэдун же и другие участники совещания считали пограничный район Сычуань-Сикан временной базой, откуда, после отдыха, следовало продолжить путь на север, в Ганьсу-Шэньси. На заседании было решено провести реорганизацию Красной армии: центральная армейская колонна была официально названа 1-й фронтовой армией, а 4-я армейская группа Чжан Готао переименована в 4-ю фронтовую армию. Генеральным политкомиссаром объединённых фронтов Красной армии был назначен Чжан Готао, главнокомандующим — Чжу Дэ. Чжоу Эньлай к этому времени тяжело заболел и не вставал с носилок, на которых его несли бойцы.

За два месяца пребывания в пограничном районе Сычуань-Сикан частей обоих фронтов Красной армии взаимоотношения между ними заметно ухудшились из-за всё возраставших трудностей с размещением и снабжением войск, и усиливавшихся личных разногласий между Чжан Готао и Мао Цзэдуном. Участники похода не могли достать соли, собирали недозревшие зёрна ячменя и других злаков, кору деревьев, различные коренья. Местное население (и, сифан), занимавшееся высокогорным земледелием и скотоводством, издавна враждебно относилось к китайцам. Кроме того, из-за недостатка провизии красноармейцы занимались реквизицией продовольствия у «притесняемых нацменьшинств», забирая скот, зерно, овощи, рис, масло. Поэтому местное население покидало свои жилища при приближении любых китайских войск, унося всё, что можно было унести из продовольствия и домашней утвари.

По решению, принятому на совещании в Лянхэкоу, объединённая Красная армия с конца июня 1935 года начала продвигаться на север. В первых числах августа в Маоэргае состоялось заседание Политбюро ЦК КПК, принявшее решение идти в Ганьсу-Шэньси для ведения войны на два фронта: против гоминьдановской реакции и против японской агрессии. Таким образом, выдвинутый ещё в Цзянси лозунг борьбы с Японией, носивший в тех условиях пропагандистский характер, получал реальное отражение в военных планах КПК и советского правительства.

Разделение на две колонны

В июле 1935 года Генеральным штабом объединённой Красной армии было принято решение о разделении армии на две походные колонны, которые, двигаясь по различным параллельным маршрутам, должны были воссоединиться в провинции Ганьсу. Левая, или западная, колонна под командованием Чжу Дэ и Чжан Готао состояла из главных сил 4-го фронта Красной армии. При ней находился Генштаб. Колонна должна была следовать через обширное травянистое плоскогорье, образующее водораздел между бассейнами рек Янцзы и Хуанхэ, а затем повернуть к главному городу провинции Ганьсу — Ланьчжоу. Правая, или восточная, колонна в составе частей 1-го фронта под командой Сюй Сянцяня и Чэнь Чанхао, с которой следовали Мао Цзэдун, Чжоу Эньлай и другие члены советского правительства и ЦК КПК, а также О.Браун, должна была продвигаться по восточному краю этого плоскогорья и, перевалив через ряд заснеженных горных хребтов, тоже вступить в Ганьсу. Связь между колоннами должна была поддерживаться по радио. Путь правой колонны проходил по абсолютно безлюдной болотистой местности на высоте около 4000 м. Несмотря на летний период, в этих местах в течение дня несколько раз принимался лить холодный дождь, а по ночам выпадал снег. Запасы продовольствия быстро иссякли, приходилось пить сырую болотную воду, так как не было ни деревьев, ни кустарника, чтобы развести огонь. В результате многие заболели дизентерией и брюшным тифом. Достигнув предгорья Миньшаньского хребта, войска, прежде чем начать восхождение на горный перевал, остановились в городке Аси, чтобы отдохнуть и запастись продовольствием.

Левая колонна Чжан Готао и Чжу Дэ также испытывала большие трудности. Не сумев преодолеть разлившиеся на её пути бурные реки, она вынуждена была из-за нехватки продовольствия возвратиться назад, передав приказ о возвращении и правой колонне. Однако части 1-го фронта Красной армии, следовавшие в правой колонне, не подчинились приказу Чжан Готао, и под руководством Мао Цзэдуна и Чжоу Эньлая продолжили намеченный ранее маршрут. Подразделения же 4-й фронтовой армии, участвовавшие в движении правой колонны под командованием Сюй Сянцяня, повинуясь приказу Чжан Готао, повернули обратно и в районе Маоэргая соединились с левой колонной.

Раскол между Чжан Готао и Мао Цзэдуном

Когда войска левой колонны вернулись в район Маоэргая, Чжан Готао сформировал там параллельный Центральный комитет партии и, не обращая внимания на протесты ряда членов ЦК КПК (Чжу Дэ, Лю Бочэна и др.), повёл свои войска обратно на юг, в провинцию Сикан, неся при этом тяжёлые потери.

8 сентября в Аси, в доме ещё больного Чжоу Эньлая состоялось совещание руководства 1-го фронта Красной армии, численность которого к тому времени составляла 9-12 тысяч человек. 12 сентября 1935 года в местечке Эцзе (провинция Ганьсу) прошло расширенное совещание ЦК КПК, осудившее раскольническую деятельность Чжан Готао. Командующим 1-м фронтом был назначен Пэн Дэхуай, политкомиссаром — Мао Цзэдун, начальником политуправления — Ван Цзясян. Было создано объединённое военное руководство из пяти человек (Мао Цзэдун, Чжоу Эньлай, Ван Цзясян, Пэн Дэхуай и Линь Бяо) и комитет по комплектованию и переформированию войск (О.Браун, Е Цзяньин, Дэн Фа, Цай Шуфань и Ло Май). 22 сентября на совещании командования, проходившем в местечке Хадабу под председательством Мао Цзэдуна, было решено следовать в Северную Шэньси, где соединиться с местными частями Лю Чжиданя и укрепить существующую там советскую базу.

Через горы и снега

Дальнейший поход проходил под лозунгом борьбы против Японии, в связи с чем 1-й фронт Красной армии стал именоваться Антияпонским авангардом. Его путь пролегал через снежный хребет Миньшань на границе Сычуани и Ганьсу, где пришлось вести бои с местными войсками мусульманских милитаристов из семейства Ма, сотрудничавших с гоминьданом. Затем колонна повернула на северо-запад, и под Миньсянем встретилась с войсками 25-го корпуса Красной армии под командованием Сюй Хайдуна (укомплектованный преимущественно молодёжью, он назывался «пионерским»). После соединения в Миньсяне 25-й корпус Сюй Хайдуна шёл в авангарде армии 1-го фронта, отбивая атаки кавалерии мусульманского генерала Ма Хунбина.

В провинции Шэньси, куда следовала Красная армия 1-го фронта, дислоцировалась отступавшая из Маньчжурии после её захвата японцами 50-тысячная Северо-восточная армия маршала Чжан Сюэляна и 17-я армия Северо-западных войск губернатора Шэньси генерала Ян Хучэна. Несмотря на приказы Чан Кайши, они не вели активных боевых действий против советского района и частей Красной армии.

26 сентября 1935 года Чан Кайши прилетел в Сиань и учредил там Северо-западный штаб по истреблению коммунистов. Себя он назначил главнокомандующим войсками провинций Шэньси, Ганьсу, Нинся, Цинхай и Шаньси, а маршала Чжан Сюэляна — своим заместителем и исполняющим обязанности начальника штаба.

Завершение похода основной колонны

В середине октября 1935 года войска 1-го фронта провели свой последний бой с противником у самой границы советского района Северной Шэньси, где им преградила путь кавалерийская бригада 17-й армии Ян Хучэна. Через два дня они достигли города Баоань, одного из центров советского района Северной Шэньси, где состоялась их встреча с командиром 15-го корпуса Красной армии Лю Чжиданем.

В Баоане штабная и обозная колонны 1-го фронта отделились от боевых частей и направились в Ваяобао, уездный город северной Шэньси, где находились советская администрация и местный партком КПК.

20 октября 1935 года, ровно через год после прорыва блокады в Цзянси, Красная армия завершила в Ваяобао свой исторический Великий поход. Её численность к концу поход составляла не более 7-8 тысяч человек, среди них лишь 4 тысячи участников похода, выступивших из Центрального советского района в Цзянси. Но это были закалённые в боях кадры, которые составили костяк партии и армии в войне против Японии, а затем — в народно-освободительной борьбе. Красная армия прошла с непрерывными боями свыше 10 тысяч километров, пересекла 12 провинций, преодолела 18 горных цепей, форсировала 24 крупные реки и зыбкие травяные болота.

Судьба колонны Чжан Готао

В июне 1936 года в район Ганьцзы (провинция Сикан), куда отступили войска 4-го фронта под командованием Чжан Готао, пришли войска 2-го фронта, возглавляемые Хэ Луном и Жэнь Биши. Прорвав в ноябре 1935 года блокаду гоминьдановцев вокруг советского района Хунань-Хубэй-Сычуань-Гуйчжоу, они по решению ЦК КПК направились через провинции Гуйчжоу и Юньнань на северо-запад Китая. Им удалось убедить Чжан Готао продолжить поход уцелевших войск 4-го фронта (бывшей левой колонны) на северо-запад на соединение с войсками 1-го фронта (бывшей правой колонны).

В середине октября 1936 года Чжан Готао сформировал из войск 4-го фронта Красной армии так называемую «армию западного направления» численностью в 20 тысяч человек и повёл её вопреки решению ЦК КПК на запад, в провинцию Синьцзян. Этот новый акт сепаратистских действий Чжан Готао нанёс огромный ущерб Красной армии. Армия западного направления Чжан Готао была окружена войсками местных мусульманских милитаристов из семейства Ма в районе Гаотайцзи (провинция Ганьсу) и полностью разгромлена. Только небольшой группе (800 человек) личного состава удалось в конце-концов прорваться в Синьцзян.

Другая часть войск 4-го фронта и войска 2-го фронта после трудных боёв в октябре-ноябре 1936 года всё же прорвались в советский район Шэньси-Ганьсу, где соединились с главными силами Красной армии. На этом закончился Великий поход Красной армии Китая.

Литература

• Отто Браун [militera.lib.ru/memo/german/braun_o/index.html Китайские записки]
• С. Л. Тихвинский «Путь Китая к объединению и независимости (1898—1949)», — Москва, Издательская фирма «Восточная литература» РАН, 1996 ISBN 5-02-017894-2
• Юн Чжан, Джон Холлидей. Неизвестный Мао. Центрполиграф, 2007.
• «История Востока». Т.V «Восток в новейшее время (1914—1945 гг.)», — Москва, Издательская фирма «Восточная литература» РАН, 2006, ISBN 5-02-018102-1

Отрывок, характеризующий Великий поход китайских коммунистов

– Нельзя же: иногда с мужчинами мужской разговор должен быть, – сказал он.
Пьер был принят в новенькой гостиной, в которой нигде сесть нельзя было, не нарушив симметрии, чистоты и порядка, и потому весьма понятно было и не странно, что Берг великодушно предлагал разрушить симметрию кресла, или дивана для дорогого гостя, и видимо находясь сам в этом отношении в болезненной нерешительности, предложил решение этого вопроса выбору гостя. Пьер расстроил симметрию, подвинув себе стул, и тотчас же Берг и Вера начали вечер, перебивая один другого и занимая гостя.
Вера, решив в своем уме, что Пьера надо занимать разговором о французском посольстве, тотчас же начала этот разговор. Берг, решив, что надобен и мужской разговор, перебил речь жены, затрогивая вопрос о войне с Австриею и невольно с общего разговора соскочил на личные соображения о тех предложениях, которые ему были деланы для участия в австрийском походе, и о тех причинах, почему он не принял их. Несмотря на то, что разговор был очень нескладный, и что Вера сердилась за вмешательство мужского элемента, оба супруга с удовольствием чувствовали, что, несмотря на то, что был только один гость, вечер был начат очень хорошо, и что вечер был, как две капли воды похож на всякий другой вечер с разговорами, чаем и зажженными свечами.
Вскоре приехал Борис, старый товарищ Берга. Он с некоторым оттенком превосходства и покровительства обращался с Бергом и Верой. За Борисом приехала дама с полковником, потом сам генерал, потом Ростовы, и вечер уже совершенно, несомненно стал похож на все вечера. Берг с Верой не могли удерживать радостной улыбки при виде этого движения по гостиной, при звуке этого бессвязного говора, шуршанья платьев и поклонов. Всё было, как и у всех, особенно похож был генерал, похваливший квартиру, потрепавший по плечу Берга, и с отеческим самоуправством распорядившийся постановкой бостонного стола. Генерал подсел к графу Илье Андреичу, как к самому знатному из гостей после себя. Старички с старичками, молодые с молодыми, хозяйка у чайного стола, на котором были точно такие же печенья в серебряной корзинке, какие были у Паниных на вечере, всё было совершенно так же, как у других.


Пьер, как один из почетнейших гостей, должен был сесть в бостон с Ильей Андреичем, генералом и полковником. Пьеру за бостонным столом пришлось сидеть против Наташи и странная перемена, происшедшая в ней со дня бала, поразила его. Наташа была молчалива, и не только не была так хороша, как она была на бале, но она была бы дурна, ежели бы она не имела такого кроткого и равнодушного ко всему вида.
«Что с ней?» подумал Пьер, взглянув на нее. Она сидела подле сестры у чайного стола и неохотно, не глядя на него, отвечала что то подсевшему к ней Борису. Отходив целую масть и забрав к удовольствию своего партнера пять взяток, Пьер, слышавший говор приветствий и звук чьих то шагов, вошедших в комнату во время сбора взяток, опять взглянул на нее.
«Что с ней сделалось?» еще удивленнее сказал он сам себе.
Князь Андрей с бережливо нежным выражением стоял перед нею и говорил ей что то. Она, подняв голову, разрумянившись и видимо стараясь удержать порывистое дыхание, смотрела на него. И яркий свет какого то внутреннего, прежде потушенного огня, опять горел в ней. Она вся преобразилась. Из дурной опять сделалась такою же, какою она была на бале.
Князь Андрей подошел к Пьеру и Пьер заметил новое, молодое выражение и в лице своего друга.
Пьер несколько раз пересаживался во время игры, то спиной, то лицом к Наташе, и во всё продолжение 6 ти роберов делал наблюдения над ней и своим другом.
«Что то очень важное происходит между ними», думал Пьер, и радостное и вместе горькое чувство заставляло его волноваться и забывать об игре.
После 6 ти роберов генерал встал, сказав, что эдак невозможно играть, и Пьер получил свободу. Наташа в одной стороне говорила с Соней и Борисом, Вера о чем то с тонкой улыбкой говорила с князем Андреем. Пьер подошел к своему другу и спросив не тайна ли то, что говорится, сел подле них. Вера, заметив внимание князя Андрея к Наташе, нашла, что на вечере, на настоящем вечере, необходимо нужно, чтобы были тонкие намеки на чувства, и улучив время, когда князь Андрей был один, начала с ним разговор о чувствах вообще и о своей сестре. Ей нужно было с таким умным (каким она считала князя Андрея) гостем приложить к делу свое дипломатическое искусство.
Когда Пьер подошел к ним, он заметил, что Вера находилась в самодовольном увлечении разговора, князь Андрей (что с ним редко бывало) казался смущен.
– Как вы полагаете? – с тонкой улыбкой говорила Вера. – Вы, князь, так проницательны и так понимаете сразу характер людей. Что вы думаете о Натали, может ли она быть постоянна в своих привязанностях, может ли она так, как другие женщины (Вера разумела себя), один раз полюбить человека и навсегда остаться ему верною? Это я считаю настоящею любовью. Как вы думаете, князь?
– Я слишком мало знаю вашу сестру, – отвечал князь Андрей с насмешливой улыбкой, под которой он хотел скрыть свое смущение, – чтобы решить такой тонкий вопрос; и потом я замечал, что чем менее нравится женщина, тем она бывает постояннее, – прибавил он и посмотрел на Пьера, подошедшего в это время к ним.
– Да это правда, князь; в наше время, – продолжала Вера (упоминая о нашем времени, как вообще любят упоминать ограниченные люди, полагающие, что они нашли и оценили особенности нашего времени и что свойства людей изменяются со временем), в наше время девушка имеет столько свободы, что le plaisir d'etre courtisee [удовольствие иметь поклонников] часто заглушает в ней истинное чувство. Et Nathalie, il faut l'avouer, y est tres sensible. [И Наталья, надо признаться, на это очень чувствительна.] Возвращение к Натали опять заставило неприятно поморщиться князя Андрея; он хотел встать, но Вера продолжала с еще более утонченной улыбкой.
– Я думаю, никто так не был courtisee [предметом ухаживанья], как она, – говорила Вера; – но никогда, до самого последнего времени никто серьезно ей не нравился. Вот вы знаете, граф, – обратилась она к Пьеру, – даже наш милый cousin Борис, который был, entre nous [между нами], очень и очень dans le pays du tendre… [в стране нежностей…]
Князь Андрей нахмурившись молчал.
– Вы ведь дружны с Борисом? – сказала ему Вера.
– Да, я его знаю…
– Он верно вам говорил про свою детскую любовь к Наташе?
– А была детская любовь? – вдруг неожиданно покраснев, спросил князь Андрей.
– Да. Vous savez entre cousin et cousine cette intimite mene quelquefois a l'amour: le cousinage est un dangereux voisinage, N'est ce pas? [Знаете, между двоюродным братом и сестрой эта близость приводит иногда к любви. Такое родство – опасное соседство. Не правда ли?]
– О, без сомнения, – сказал князь Андрей, и вдруг, неестественно оживившись, он стал шутить с Пьером о том, как он должен быть осторожным в своем обращении с своими 50 ти летними московскими кузинами, и в середине шутливого разговора встал и, взяв под руку Пьера, отвел его в сторону.
– Ну что? – сказал Пьер, с удивлением смотревший на странное оживление своего друга и заметивший взгляд, который он вставая бросил на Наташу.
– Мне надо, мне надо поговорить с тобой, – сказал князь Андрей. – Ты знаешь наши женские перчатки (он говорил о тех масонских перчатках, которые давались вновь избранному брату для вручения любимой женщине). – Я… Но нет, я после поговорю с тобой… – И с странным блеском в глазах и беспокойством в движениях князь Андрей подошел к Наташе и сел подле нее. Пьер видел, как князь Андрей что то спросил у нее, и она вспыхнув отвечала ему.
Но в это время Берг подошел к Пьеру, настоятельно упрашивая его принять участие в споре между генералом и полковником об испанских делах.
Берг был доволен и счастлив. Улыбка радости не сходила с его лица. Вечер был очень хорош и совершенно такой, как и другие вечера, которые он видел. Всё было похоже. И дамские, тонкие разговоры, и карты, и за картами генерал, возвышающий голос, и самовар, и печенье; но одного еще недоставало, того, что он всегда видел на вечерах, которым он желал подражать.
Недоставало громкого разговора между мужчинами и спора о чем нибудь важном и умном. Генерал начал этот разговор и к нему то Берг привлек Пьера.


На другой день князь Андрей поехал к Ростовым обедать, так как его звал граф Илья Андреич, и провел у них целый день.
Все в доме чувствовали для кого ездил князь Андрей, и он, не скрывая, целый день старался быть с Наташей. Не только в душе Наташи испуганной, но счастливой и восторженной, но во всем доме чувствовался страх перед чем то важным, имеющим совершиться. Графиня печальными и серьезно строгими глазами смотрела на князя Андрея, когда он говорил с Наташей, и робко и притворно начинала какой нибудь ничтожный разговор, как скоро он оглядывался на нее. Соня боялась уйти от Наташи и боялась быть помехой, когда она была с ними. Наташа бледнела от страха ожидания, когда она на минуты оставалась с ним с глазу на глаз. Князь Андрей поражал ее своей робостью. Она чувствовала, что ему нужно было сказать ей что то, но что он не мог на это решиться.
Когда вечером князь Андрей уехал, графиня подошла к Наташе и шопотом сказала:
– Ну что?
– Мама, ради Бога ничего не спрашивайте у меня теперь. Это нельзя говорить, – сказала Наташа.
Но несмотря на то, в этот вечер Наташа, то взволнованная, то испуганная, с останавливающимися глазами лежала долго в постели матери. То она рассказывала ей, как он хвалил ее, то как он говорил, что поедет за границу, то, что он спрашивал, где они будут жить это лето, то как он спрашивал ее про Бориса.
– Но такого, такого… со мной никогда не бывало! – говорила она. – Только мне страшно при нем, мне всегда страшно при нем, что это значит? Значит, что это настоящее, да? Мама, вы спите?
– Нет, душа моя, мне самой страшно, – отвечала мать. – Иди.
– Все равно я не буду спать. Что за глупости спать? Maмаша, мамаша, такого со мной никогда не бывало! – говорила она с удивлением и испугом перед тем чувством, которое она сознавала в себе. – И могли ли мы думать!…
Наташе казалось, что еще когда она в первый раз увидала князя Андрея в Отрадном, она влюбилась в него. Ее как будто пугало это странное, неожиданное счастье, что тот, кого она выбрала еще тогда (она твердо была уверена в этом), что тот самый теперь опять встретился ей, и, как кажется, неравнодушен к ней. «И надо было ему нарочно теперь, когда мы здесь, приехать в Петербург. И надо было нам встретиться на этом бале. Всё это судьба. Ясно, что это судьба, что всё это велось к этому. Еще тогда, как только я увидала его, я почувствовала что то особенное».
– Что ж он тебе еще говорил? Какие стихи то эти? Прочти… – задумчиво сказала мать, спрашивая про стихи, которые князь Андрей написал в альбом Наташе.
– Мама, это не стыдно, что он вдовец?
– Полно, Наташа. Молись Богу. Les Marieiages se font dans les cieux. [Браки заключаются в небесах.]
– Голубушка, мамаша, как я вас люблю, как мне хорошо! – крикнула Наташа, плача слезами счастья и волнения и обнимая мать.
В это же самое время князь Андрей сидел у Пьера и говорил ему о своей любви к Наташе и о твердо взятом намерении жениться на ней.

В этот день у графини Елены Васильевны был раут, был французский посланник, был принц, сделавшийся с недавнего времени частым посетителем дома графини, и много блестящих дам и мужчин. Пьер был внизу, прошелся по залам, и поразил всех гостей своим сосредоточенно рассеянным и мрачным видом.
Пьер со времени бала чувствовал в себе приближение припадков ипохондрии и с отчаянным усилием старался бороться против них. Со времени сближения принца с его женою, Пьер неожиданно был пожалован в камергеры, и с этого времени он стал чувствовать тяжесть и стыд в большом обществе, и чаще ему стали приходить прежние мрачные мысли о тщете всего человеческого. В это же время замеченное им чувство между покровительствуемой им Наташей и князем Андреем, своей противуположностью между его положением и положением его друга, еще усиливало это мрачное настроение. Он одинаково старался избегать мыслей о своей жене и о Наташе и князе Андрее. Опять всё ему казалось ничтожно в сравнении с вечностью, опять представлялся вопрос: «к чему?». И он дни и ночи заставлял себя трудиться над масонскими работами, надеясь отогнать приближение злого духа. Пьер в 12 м часу, выйдя из покоев графини, сидел у себя наверху в накуренной, низкой комнате, в затасканном халате перед столом и переписывал подлинные шотландские акты, когда кто то вошел к нему в комнату. Это был князь Андрей.
– А, это вы, – сказал Пьер с рассеянным и недовольным видом. – А я вот работаю, – сказал он, указывая на тетрадь с тем видом спасения от невзгод жизни, с которым смотрят несчастливые люди на свою работу.
Князь Андрей с сияющим, восторженным и обновленным к жизни лицом остановился перед Пьером и, не замечая его печального лица, с эгоизмом счастия улыбнулся ему.
– Ну, душа моя, – сказал он, – я вчера хотел сказать тебе и нынче за этим приехал к тебе. Никогда не испытывал ничего подобного. Я влюблен, мой друг.
Пьер вдруг тяжело вздохнул и повалился своим тяжелым телом на диван, подле князя Андрея.
– В Наташу Ростову, да? – сказал он.
– Да, да, в кого же? Никогда не поверил бы, но это чувство сильнее меня. Вчера я мучился, страдал, но и мученья этого я не отдам ни за что в мире. Я не жил прежде. Теперь только я живу, но я не могу жить без нее. Но может ли она любить меня?… Я стар для нее… Что ты не говоришь?…
– Я? Я? Что я говорил вам, – вдруг сказал Пьер, вставая и начиная ходить по комнате. – Я всегда это думал… Эта девушка такое сокровище, такое… Это редкая девушка… Милый друг, я вас прошу, вы не умствуйте, не сомневайтесь, женитесь, женитесь и женитесь… И я уверен, что счастливее вас не будет человека.
– Но она!
– Она любит вас.
– Не говори вздору… – сказал князь Андрей, улыбаясь и глядя в глаза Пьеру.
– Любит, я знаю, – сердито закричал Пьер.
– Нет, слушай, – сказал князь Андрей, останавливая его за руку. – Ты знаешь ли, в каком я положении? Мне нужно сказать все кому нибудь.
– Ну, ну, говорите, я очень рад, – говорил Пьер, и действительно лицо его изменилось, морщина разгладилась, и он радостно слушал князя Андрея. Князь Андрей казался и был совсем другим, новым человеком. Где была его тоска, его презрение к жизни, его разочарованность? Пьер был единственный человек, перед которым он решался высказаться; но зато он ему высказывал всё, что у него было на душе. То он легко и смело делал планы на продолжительное будущее, говорил о том, как он не может пожертвовать своим счастьем для каприза своего отца, как он заставит отца согласиться на этот брак и полюбить ее или обойдется без его согласия, то он удивлялся, как на что то странное, чуждое, от него независящее, на то чувство, которое владело им.
– Я бы не поверил тому, кто бы мне сказал, что я могу так любить, – говорил князь Андрей. – Это совсем не то чувство, которое было у меня прежде. Весь мир разделен для меня на две половины: одна – она и там всё счастье надежды, свет; другая половина – всё, где ее нет, там всё уныние и темнота…
– Темнота и мрак, – повторил Пьер, – да, да, я понимаю это.
– Я не могу не любить света, я не виноват в этом. И я очень счастлив. Ты понимаешь меня? Я знаю, что ты рад за меня.
– Да, да, – подтверждал Пьер, умиленными и грустными глазами глядя на своего друга. Чем светлее представлялась ему судьба князя Андрея, тем мрачнее представлялась своя собственная.


Для женитьбы нужно было согласие отца, и для этого на другой день князь Андрей уехал к отцу.
Отец с наружным спокойствием, но внутренней злобой принял сообщение сына. Он не мог понять того, чтобы кто нибудь хотел изменять жизнь, вносить в нее что нибудь новое, когда жизнь для него уже кончалась. – «Дали бы только дожить так, как я хочу, а потом бы делали, что хотели», говорил себе старик. С сыном однако он употребил ту дипломацию, которую он употреблял в важных случаях. Приняв спокойный тон, он обсудил всё дело.
Во первых, женитьба была не блестящая в отношении родства, богатства и знатности. Во вторых, князь Андрей был не первой молодости и слаб здоровьем (старик особенно налегал на это), а она была очень молода. В третьих, был сын, которого жалко было отдать девчонке. В четвертых, наконец, – сказал отец, насмешливо глядя на сына, – я тебя прошу, отложи дело на год, съезди за границу, полечись, сыщи, как ты и хочешь, немца, для князя Николая, и потом, ежели уж любовь, страсть, упрямство, что хочешь, так велики, тогда женись.
– И это последнее мое слово, знай, последнее… – кончил князь таким тоном, которым показывал, что ничто не заставит его изменить свое решение.
Князь Андрей ясно видел, что старик надеялся, что чувство его или его будущей невесты не выдержит испытания года, или что он сам, старый князь, умрет к этому времени, и решил исполнить волю отца: сделать предложение и отложить свадьбу на год.
Через три недели после своего последнего вечера у Ростовых, князь Андрей вернулся в Петербург.

На другой день после своего объяснения с матерью, Наташа ждала целый день Болконского, но он не приехал. На другой, на третий день было то же самое. Пьер также не приезжал, и Наташа, не зная того, что князь Андрей уехал к отцу, не могла себе объяснить его отсутствия.
Так прошли три недели. Наташа никуда не хотела выезжать и как тень, праздная и унылая, ходила по комнатам, вечером тайно от всех плакала и не являлась по вечерам к матери. Она беспрестанно краснела и раздражалась. Ей казалось, что все знают о ее разочаровании, смеются и жалеют о ней. При всей силе внутреннего горя, это тщеславное горе усиливало ее несчастие.
Однажды она пришла к графине, хотела что то сказать ей, и вдруг заплакала. Слезы ее были слезы обиженного ребенка, который сам не знает, за что он наказан.
Графиня стала успокоивать Наташу. Наташа, вслушивавшаяся сначала в слова матери, вдруг прервала ее:
– Перестаньте, мама, я и не думаю, и не хочу думать! Так, поездил и перестал, и перестал…
Голос ее задрожал, она чуть не заплакала, но оправилась и спокойно продолжала: – И совсем я не хочу выходить замуж. И я его боюсь; я теперь совсем, совсем, успокоилась…
На другой день после этого разговора Наташа надела то старое платье, которое было ей особенно известно за доставляемую им по утрам веселость, и с утра начала тот свой прежний образ жизни, от которого она отстала после бала. Она, напившись чаю, пошла в залу, которую она особенно любила за сильный резонанс, и начала петь свои солфеджи (упражнения пения). Окончив первый урок, она остановилась на середине залы и повторила одну музыкальную фразу, особенно понравившуюся ей. Она прислушалась радостно к той (как будто неожиданной для нее) прелести, с которой эти звуки переливаясь наполнили всю пустоту залы и медленно замерли, и ей вдруг стало весело. «Что об этом думать много и так хорошо», сказала она себе и стала взад и вперед ходить по зале, ступая не простыми шагами по звонкому паркету, но на всяком шагу переступая с каблучка (на ней были новые, любимые башмаки) на носок, и так же радостно, как и к звукам своего голоса прислушиваясь к этому мерному топоту каблучка и поскрипыванью носка. Проходя мимо зеркала, она заглянула в него. – «Вот она я!» как будто говорило выражение ее лица при виде себя. – «Ну, и хорошо. И никого мне не нужно».
Лакей хотел войти, чтобы убрать что то в зале, но она не пустила его, опять затворив за ним дверь, и продолжала свою прогулку. Она возвратилась в это утро опять к своему любимому состоянию любви к себе и восхищения перед собою. – «Что за прелесть эта Наташа!» сказала она опять про себя словами какого то третьего, собирательного, мужского лица. – «Хороша, голос, молода, и никому она не мешает, оставьте только ее в покое». Но сколько бы ни оставляли ее в покое, она уже не могла быть покойна и тотчас же почувствовала это.
В передней отворилась дверь подъезда, кто то спросил: дома ли? и послышались чьи то шаги. Наташа смотрелась в зеркало, но она не видала себя. Она слушала звуки в передней. Когда она увидала себя, лицо ее было бледно. Это был он. Она это верно знала, хотя чуть слышала звук его голоса из затворенных дверей.
Наташа, бледная и испуганная, вбежала в гостиную.
– Мама, Болконский приехал! – сказала она. – Мама, это ужасно, это несносно! – Я не хочу… мучиться! Что же мне делать?…
Еще графиня не успела ответить ей, как князь Андрей с тревожным и серьезным лицом вошел в гостиную. Как только он увидал Наташу, лицо его просияло. Он поцеловал руку графини и Наташи и сел подле дивана.
– Давно уже мы не имели удовольствия… – начала было графиня, но князь Андрей перебил ее, отвечая на ее вопрос и очевидно торопясь сказать то, что ему было нужно.
– Я не был у вас всё это время, потому что был у отца: мне нужно было переговорить с ним о весьма важном деле. Я вчера ночью только вернулся, – сказал он, взглянув на Наташу. – Мне нужно переговорить с вами, графиня, – прибавил он после минутного молчания.
Графиня, тяжело вздохнув, опустила глаза.
– Я к вашим услугам, – проговорила она.
Наташа знала, что ей надо уйти, но она не могла этого сделать: что то сжимало ей горло, и она неучтиво, прямо, открытыми глазами смотрела на князя Андрея.
«Сейчас? Сию минуту!… Нет, это не может быть!» думала она.
Он опять взглянул на нее, и этот взгляд убедил ее в том, что она не ошиблась. – Да, сейчас, сию минуту решалась ее судьба.
– Поди, Наташа, я позову тебя, – сказала графиня шопотом.
Наташа испуганными, умоляющими глазами взглянула на князя Андрея и на мать, и вышла.
– Я приехал, графиня, просить руки вашей дочери, – сказал князь Андрей. Лицо графини вспыхнуло, но она ничего не сказала.
– Ваше предложение… – степенно начала графиня. – Он молчал, глядя ей в глаза. – Ваше предложение… (она сконфузилась) нам приятно, и… я принимаю ваше предложение, я рада. И муж мой… я надеюсь… но от нее самой будет зависеть…
– Я скажу ей тогда, когда буду иметь ваше согласие… даете ли вы мне его? – сказал князь Андрей.
– Да, – сказала графиня и протянула ему руку и с смешанным чувством отчужденности и нежности прижалась губами к его лбу, когда он наклонился над ее рукой. Она желала любить его, как сына; но чувствовала, что он был чужой и страшный для нее человек. – Я уверена, что мой муж будет согласен, – сказала графиня, – но ваш батюшка…
– Мой отец, которому я сообщил свои планы, непременным условием согласия положил то, чтобы свадьба была не раньше года. И это то я хотел сообщить вам, – сказал князь Андрей.
– Правда, что Наташа еще молода, но так долго.
– Это не могло быть иначе, – со вздохом сказал князь Андрей.
– Я пошлю вам ее, – сказала графиня и вышла из комнаты.
– Господи, помилуй нас, – твердила она, отыскивая дочь. Соня сказала, что Наташа в спальне. Наташа сидела на своей кровати, бледная, с сухими глазами, смотрела на образа и, быстро крестясь, шептала что то. Увидав мать, она вскочила и бросилась к ней.
– Что? Мама?… Что?
– Поди, поди к нему. Он просит твоей руки, – сказала графиня холодно, как показалось Наташе… – Поди… поди, – проговорила мать с грустью и укоризной вслед убегавшей дочери, и тяжело вздохнула.
Наташа не помнила, как она вошла в гостиную. Войдя в дверь и увидав его, она остановилась. «Неужели этот чужой человек сделался теперь всё для меня?» спросила она себя и мгновенно ответила: «Да, всё: он один теперь дороже для меня всего на свете». Князь Андрей подошел к ней, опустив глаза.
– Я полюбил вас с той минуты, как увидал вас. Могу ли я надеяться?
Он взглянул на нее, и серьезная страстность выражения ее лица поразила его. Лицо ее говорило: «Зачем спрашивать? Зачем сомневаться в том, чего нельзя не знать? Зачем говорить, когда нельзя словами выразить того, что чувствуешь».
Она приблизилась к нему и остановилась. Он взял ее руку и поцеловал.
– Любите ли вы меня?
– Да, да, – как будто с досадой проговорила Наташа, громко вздохнула, другой раз, чаще и чаще, и зарыдала.
– Об чем? Что с вами?
– Ах, я так счастлива, – отвечала она, улыбнулась сквозь слезы, нагнулась ближе к нему, подумала секунду, как будто спрашивая себя, можно ли это, и поцеловала его.
Князь Андрей держал ее руки, смотрел ей в глаза, и не находил в своей душе прежней любви к ней. В душе его вдруг повернулось что то: не было прежней поэтической и таинственной прелести желания, а была жалость к ее женской и детской слабости, был страх перед ее преданностью и доверчивостью, тяжелое и вместе радостное сознание долга, навеки связавшего его с нею. Настоящее чувство, хотя и не было так светло и поэтично как прежнее, было серьезнее и сильнее.
– Сказала ли вам maman, что это не может быть раньше года? – сказал князь Андрей, продолжая глядеть в ее глаза. «Неужели это я, та девочка ребенок (все так говорили обо мне) думала Наташа, неужели я теперь с этой минуты жена , равная этого чужого, милого, умного человека, уважаемого даже отцом моим. Неужели это правда! неужели правда, что теперь уже нельзя шутить жизнию, теперь уж я большая, теперь уж лежит на мне ответственность за всякое мое дело и слово? Да, что он спросил у меня?»
– Нет, – отвечала она, но она не понимала того, что он спрашивал.
– Простите меня, – сказал князь Андрей, – но вы так молоды, а я уже так много испытал жизни. Мне страшно за вас. Вы не знаете себя.
Наташа с сосредоточенным вниманием слушала, стараясь понять смысл его слов и не понимала.
– Как ни тяжел мне будет этот год, отсрочивающий мое счастье, – продолжал князь Андрей, – в этот срок вы поверите себя. Я прошу вас через год сделать мое счастье; но вы свободны: помолвка наша останется тайной и, ежели вы убедились бы, что вы не любите меня, или полюбили бы… – сказал князь Андрей с неестественной улыбкой.
– Зачем вы это говорите? – перебила его Наташа. – Вы знаете, что с того самого дня, как вы в первый раз приехали в Отрадное, я полюбила вас, – сказала она, твердо уверенная, что она говорила правду.
– В год вы узнаете себя…
– Целый год! – вдруг сказала Наташа, теперь только поняв то, что свадьба отсрочена на год. – Да отчего ж год? Отчего ж год?… – Князь Андрей стал ей объяснять причины этой отсрочки. Наташа не слушала его.
– И нельзя иначе? – спросила она. Князь Андрей ничего не ответил, но в лице его выразилась невозможность изменить это решение.
– Это ужасно! Нет, это ужасно, ужасно! – вдруг заговорила Наташа и опять зарыдала. – Я умру, дожидаясь года: это нельзя, это ужасно. – Она взглянула в лицо своего жениха и увидала на нем выражение сострадания и недоумения.
– Нет, нет, я всё сделаю, – сказала она, вдруг остановив слезы, – я так счастлива! – Отец и мать вошли в комнату и благословили жениха и невесту.
С этого дня князь Андрей женихом стал ездить к Ростовым.


Обручения не было и никому не было объявлено о помолвке Болконского с Наташей; на этом настоял князь Андрей. Он говорил, что так как он причиной отсрочки, то он и должен нести всю тяжесть ее. Он говорил, что он навеки связал себя своим словом, но что он не хочет связывать Наташу и предоставляет ей полную свободу. Ежели она через полгода почувствует, что она не любит его, она будет в своем праве, ежели откажет ему. Само собою разумеется, что ни родители, ни Наташа не хотели слышать об этом; но князь Андрей настаивал на своем. Князь Андрей бывал каждый день у Ростовых, но не как жених обращался с Наташей: он говорил ей вы и целовал только ее руку. Между князем Андреем и Наташей после дня предложения установились совсем другие чем прежде, близкие, простые отношения. Они как будто до сих пор не знали друг друга. И он и она любили вспоминать о том, как они смотрели друг на друга, когда были еще ничем , теперь оба они чувствовали себя совсем другими существами: тогда притворными, теперь простыми и искренними. Сначала в семействе чувствовалась неловкость в обращении с князем Андреем; он казался человеком из чуждого мира, и Наташа долго приучала домашних к князю Андрею и с гордостью уверяла всех, что он только кажется таким особенным, а что он такой же, как и все, и что она его не боится и что никто не должен бояться его. После нескольких дней, в семействе к нему привыкли и не стесняясь вели при нем прежний образ жизни, в котором он принимал участие. Он про хозяйство умел говорить с графом и про наряды с графиней и Наташей, и про альбомы и канву с Соней. Иногда домашние Ростовы между собою и при князе Андрее удивлялись тому, как всё это случилось и как очевидны были предзнаменования этого: и приезд князя Андрея в Отрадное, и их приезд в Петербург, и сходство между Наташей и князем Андреем, которое заметила няня в первый приезд князя Андрея, и столкновение в 1805 м году между Андреем и Николаем, и еще много других предзнаменований того, что случилось, было замечено домашними.