Великовский, Иммануил

Иммануил Великовский
Иммануил Великовский
Место смерти:	Принстон, штат Нью-Джерси

Иммануил Великовский (англ. Immanuel Velikovsky; 10 июня 1895 год, Витебск — 17 ноября 1979 год, Принстон (Нью-Джерси), штат Нью-Джерси) — врач и психоаналитик, создатель нетрадиционных теорий в области истории, геологии и астрономии; в частности, автор «ревизионистской хронологии», пересматривающей ряд положений древней истории, в особенности Ближнего Востока.

Жизнь

Великовский родился в Витебске в семье крупного еврейского коммерсанта, придерживавшегося религиозных традиций и ставшего активистом сионистского движения (впоследствии — одного из пионеров возрождения иврита на земле Израиля). Получил хорошее домашнее образование, хорошо знал Библию и еврейские традиционные тексты, немецкий и французский языки. Закончил с золотой медалью Московскую Императорскую гимназию (Медведниковская гимназия). Проучившись год в Эдинбурге, в начале Первой мировой войны стал студентом медицинского факультета. Параллельно с медициной он изучал в Москве юриспруденцию и древнюю историю. После революции Великовские бежали на юг, где Иммануил едва не был расстрелян белыми; в 1921 году он вернулся в Москву, восстановился в университете и получил диплом магистра медицины. В следующем году семья эмигрировала: родители в Палестину, а Иммануил в Берлин. В Берлине он изучал биологию, в Цюрихе и Вене — психоанализ и работу человеческого мозга. В Берлине же Великовский создал еврейский научный журнал «Scripta Universitatis», в котором сотрудничал также и А. Эйнштейн (он редактировал физико-математический том журнала) и вокруг которого объединились учёные, создавшие несколько позже Еврейский университет в Иерусалиме. Некоторое время жил в Палестине, где редактировал журнал Scripta Academica Hierosolymitana; летом 1939 года переехал в США, где и жил до смерти. Именно после переезда в США Великовский начал развивать своё своеобразное учение.

Идеи

В книгах, изданных в 50—70-х гг. (The Worlds In Collision, The Earth In Upheaval, The Ages In Chaos, The Peoples Of The Sea, Ramses II And His Time, Oedipus-Akhnaton и др.) Великовский, полемизируя с эволюционными учениями Дарвина и Лайелла, выдвинул теорию влияния космических катастроф на геологические процессы и ход мировой истории. Апеллируя к данным археологии, астрономии, геологии и геофизики, истории, лингвистики, мифологии и фольклористики, и т. д., он пришёл к выводу, что активное преобразование рельефа Земли (образование гор, морей, ледников, пустынь, вулканическая деятельность) продолжалось вплоть до сравнительно недавнего времени, свидетелями чему были люди эпохи неолита, бронзового и железного веков.

Также утверждал, что многие значительные события древней истории, включая библейскую, были обусловлены и проходили на фоне катаклизмов в Солнечной системе: появлением новых планет (Венера), их коллизиями и смещением с орбит (Венера, Марс, Земля), изменением характеристик вращения (Земля) и, как следствие, сменой географических и климатических зон. Чтобы объяснить «ошибочную» интерпретацию и предание забвению подлинных событий последующими поколениями, Великовский использовал психоаналитическую терминологию, назвав это «глобальной амнезией» человечества, «вытеснением» травматических воспоминаний в область подсознания.

Великовский предположил, что традиционная хронология древних цивилизаций (основанная, по его утверждению, на ошибках ранних египтологов и не подвергавшаяся ревизии в свете позднейших открытий), содержит повторенный дважды период примерно в 600 лет, в результате чего исторические события и фигуры выступают дважды под разными именами. Объясняя таким образом отсутствие синхронизма (соответствия по времени) между египетскими и библейскими (ветхозаветными) источниками, он предложил альтернативную реконструкцию истории, что позволило ему согласовать некоторые до того не объясненные факты. В частности, он считал гиксов/гиксосов аравийскими племенами (библейские амаликитяне), вторгшимися в Египет сразу вслед за Исходом евреев, а филистимлян и «народы моря» (в значительно более позднее время) — персидскими завоевателями и греческими наемниками, соответственно; отождествил египетскую правительницу Хатшепсут с библейской царицей Савской, а её преемника на египетском троне Тутмоса III, покорившего Сирию и Палестину (между концом XVI и серединой XV вв. до н. э.) — с библейским фараоном Шишаком (Шешонк, фараон XII ливийской династии, после 950 г. до н. э.), разграбившим Иерусалимский Храм.

Великовский также полагал, что вследствие ошибок традиционной хронологии в истории появились целые цивилизации-«призраки». В частности, он считал, что империя хеттов никогда не существовала, являясь на деле халдейско-вавилонской цивилизацией более позднего периода. Он отождествлял хеттского царя Хаттусили с вавилонским царём Навуходоносором, и с другой стороны отождествлял их египетских противников — фараонов Рамсеса II и Нехо.

Идеи Великовского затронули существенные моменты в истории древних цивилизаций Средиземноморья и Месопотамии, включая Египет, Финикию, Сиро-Палестину, Иудею и Израиль, Грецию, Аккад, Ассирию, Вавилон, Персию и другие. Однако они встретили резкую критику со стороны научного сообщества. В Израиле за Великовским закрепилась репутация шарлатана. В США его книги выходили большими тиражами, сопоставимыми с тиражом книг А. Фоменко в России, и имели успех у широкой публики, хотя категорически отвергались учёными. Вокруг теорий и личности Великовского в США разразился скандал, получивший название «Дело Великовского» (англ. The Velikovsky Affair). Многолетняя враждебность научного сообщества привела Великовского к душевному кризису. В последние годы жизни он, вероятно, разочаровался в возможности переубедить оппонентов, хотя и не переставал развивать свои идеи.

Сторонником Великовского был французский археолог Клод Шеффер, который, однако, полемизировал с ним по поводу сокращения хронологии ряда важных событий бронзового века Средиземноморья.

Книги Великовского были встречены с большой агрессией. Они бойкотировались, их издателю поступали угрозы, а сторонников Великовского увольняли с работы.

Подтвердившиеся идеи

• Планета Юпитер излучает радиошумы (14 октября 1953 года, лекция в Принстонском университете), подтверждено астрономами Б. Бёрком и К. Франклином 5 апреля 1955 года.
• Лунный грунт имеет остаточный магнетизм, опубликовано 19 мая 1969 года в меморандуме члену Американского подготовительного комитета Международного геофизического года Г. Гессу, подтверждено отчётом в журнале «Science» от 19 сентября 1969 года о результатах исследования лунного грунта, доставленного экипажами «Аполлона-14» и «Аполлона-15».
• Температура атмосферы планеты Венеры намного выше земной, в 1950 году в книге «Миры в столкновении», подтверждено Ф. Д. Дрейком в 1961 году.
• Планета Венера обладает многими аномальными свойствами, в 1950 году в книге «Миры в столкновении», подтверждено открытием в 1961 году лабораторией ВМС США в Вашингтоне и станцией слежения в Голдстоуне ретроградного вращения Венеры.
• Атмосфера Венеры намного плотнее земной, в 1950 году в книге «Миры в столкновении», подтверждено в начале 1960-х годов в результате полётов к поверхности Венеры автоматических межпланетных станций «Маринер».
• В атмосфере Венеры имеются углеводороды или даже углеводы, в 1950 году в книге «Миры в столкновении», подтверждено сообщением Х. Ньюэелла 26 февраля 1963 года на пресс-конференции NASA по результатам обработки данных, полученных от автоматической станции «Маринер-2».

Ссылки

Биография

• [www.eleven.co.il/article/10873 Великовский Иммануэль] — статья из Электронной еврейской энциклопедии
• [www.bearfabrique.org/velikovsky/velikovsky.htm Immanuel Velikovsky]  (англ.)
• Ион Деген. Иммануил Великовский. — Феникс, 1997. — С. 544. — (След в истории). — ISBN 5-222-00096-6.

Публикации на русском языке

• Великовский И. Народы моря. Человечество в амнезии / Пер. с англ. Л. В. Харламовой. — Ростов-на-Дону: Феникс, 1997. — 544 с.

Работы Великовского и его сторонников

• [kb2412.wixsite.com/velikovsky Неизвестный Иммануил Великовский]
• [www.uic.nnov.ru/~dofa/IV/archive.htm Архив Иммануила Великовского]
• (недоступная ссылка) Иммануил Великовский — статья-предисловие к книге А.Фоменко и Г.Носовского «Реконструкция всеобщей истории»
• [www.univer.omsk.su/foreign/fom/zapor2.htm Е.Габович. Катастрофы и хронология]
• [www.newchrono.ru/frame1/Publ/apokalip.htm С. Цебаковский. Апокалипсис Иммануила (Как создавались «Миры» Великовского)]
• [www.velikovsky.info/ The Velikovsky Encyclopedia]  (англ.)
• Вартбург М. (недоступная ссылка — история) Миры в столкновениях, века в хаосе. — «Знание — сила», № 8. — 2002 год.
• Вартбург М. (недоступная ссылка — история) Миры в столкновениях, века в хаосе. Продолжение. — «Знание — сила», № 9. — 2002 год.
• Вартбург М. (недоступная ссылка — история) Миры в столкновениях, века в хаосе. Окончание. — «Знание — сила», № 10. — 2002 год.

Критика

• [www.pereplet.ru/gorm/fomenko.htm Хронология и хронография (Морозов, Фоменко, Великовский и др.)]

Отрывок, характеризующий Великовский, Иммануил

– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.