Ольденбург (государство)

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Великое герцогство Ольденбург»)
Перейти к: навигация, поиск
Ольденбург
нем. Oldenburg
графство, герцогство, великое герцогство

 

1180 — 1918



Флаг герб Ольденбурга
Столица Ольденбург
Язык(и) немецкий
Религия протестантизм
Площадь 6 427,4 км²
Население 399 180 чел. (1900)
62 чел./км²[1]
Форма правления монархия (до 1918)
республика
Династия Ольденбурги
История
 -  1180
 -  16671773
Образовано
Часть Дании
 -  1773 Герцогство
 -  1815 Великое герцогство
 -  1871 Германская империя
 -  1918 Ноябрьская революция
 -  1934 Ликвидировано (фактически)
 -  1946 Ликвидировано (формально)
К:Появились в 1180 годуК:Исчезли в 1918 году

Ольденбург (нем. Oldenburg) — государство, существовавшее с 1180 по 1918 годы на северо-западе современной Германии (в бассейне реки Везер) как графство, герцогство и великое герцогство под властью династии Ольденбургов.





История

Первым известным графом Ольденбурга был Эгильмар I, «могущественный граф земель, пограничных между Саксонией и Фризией», как гласит документ 1108 года. Его потомки стали вассалами Саксонского герцогства, но после разделения Саксонии Фридрихом I в 1180 году обрели самостоятельность.

В XIII веке Ольденбурги воевали с князьями Фризии, присоединив к своим владениям графство Дельменгорст. Графство это впоследствии несколько раз отделялось от Ольденбурга, но с начала XVII века составляет неотъемлемую часть ольденбургских земель. Ольденбургу приходилось также вести частые войны с Бременом, Мюнстером и другими соседними городами.

При Дитрихе Счастливом происходит объединение Ольденбурга, распавшегося между отдельными линиями рода.

В 1448 году сын Дитриха Кристиан стал королём Дании Кристианом I. Контроль над графством был передан братьям Кристиана, установившим в нём тиранию. В 1450 году Кристиан стал королём Норвегии, в 1457 — Швеции, а в 1460 году унаследовал герцогство Шлезвиг и графство Гольштейн. В 1450 году он передал Ольденбург своему брату Герхарду (около 1430—1499), постоянно воевавшему с епископом Бремена и другими соседями. В 1483 году Герхард был вынужден отречься от престола в пользу своих сыновей.

В XVI веке Антон I (1505—1573) принял протестантизм, однако оставался лояльным императору Карлу V в ходе Шмалькальденской войны, за что был вознагражден новыми владениями и получил право заседать в имперском сейме.

Внук Антона I, Антон Гюнтер (1583—1667), в 1624 году добавил к своим владениям Фарель и Книпфаузен, а в 1647 окончательно присоединил Дельменхорст. В Тридцатилетней войне сохранил нейтралитет. Он также получил от императора право взимать пошлины с судов, плававших по Везеру.

Политическая власть графов Ольденбурга была очень широка. Дворянство не пользовалось особыми привилегиями, городское сословие не представляло крупной политической силы. Крестьяне, не знакомые с крепостным правом, отличались сравнительной зажиточностью.

После смерти Антона Гюнтера Ольденбург перешёл к Дании, король которой, Кристиан V, заключил полюбовную сделку с другими претендентами — представителями гольштейн-готторпской и гольштейн-зондербургской линий графского рода Ольденбургов. Владение Йевер, в качестве женского лена, досталось Ангальт-Цербстскому дому (последний владетель — Екатерина II), а Книпгаузен отдан побочному сыну Гюнтера, графу Антону Альденбургу.

В 1773 году Ольденбург уступлен был датским королём Кристианом VII великому князю Павлу Петровичу (впоследствии император Павел I), как главе гольштейн-готторпской линии, причем Павел отказался от своих прав на Шлезвиг-Голштинию. В том же году новые владения переданы были великим князем его двоюродному деду Фридриху-Августу (1711—1785), представителю младшей готторпской линии. По смерти Фридриха-Августа, получившего герцогский титул, государством правил, за болезнью его сына, его племянник Петр Фридрих Людвиг, родоначальник дома, правившего до 1918 года.

В 1810 — 1814 годах Ольденбург был оккупирован наполеоновской Францией. В 1815 году по решению Венского конгресса Ольденбург стал великим герцогством и к нему было присоединено княжество Биркенфельд в Пфальце на реке Наэ.

В 1871 году Ольденбург присоединился к Германской империи. После Ноябрьской революции 1918 года монархия была ликвидирована, а Ольденбург стал «Свободным государством Ольденбург» («Freistaat Oldenburg») в составе Веймарской республики.

В 1937 году Ольденбург потерял свои эксклавы Ойтин на балтийском побережье и Биркенфельд на юго-западе Германии, которые отошли к Пруссии, но получил Вильгельмсхафен.

В 1946 году, после Второй мировой войны Ольденбург был включён в состав земли Нижняя Саксония, ставшей частью ФРГ.

Герцоги и великие герцоги Ольденбургские

Август II Ольденбургский

Административное деление

Территория Ольденбурга делилась на 3 земельных части (landesteil): Ольденбург, Любек и Биркенфельд, Ольденбург делился на районы, районы (kreis) на департаменты (amt), остальные земельные части только на департаменты. Департаменты делились на общины (gemeinde).

Правовая система

Высший судебный орган — Высший апелляционный суд Ольденбурга (Oberappellationsgericht Oldenburg), до 1958 г. — юстиц-канцелярия (Justizkanzlei), суды апелляционной инстанции — высшие суды (obergericht), суды первой инстанции — земельные суды (landgericht), низшее звено судебной системы — амты (amt) и вотчинные суды (patrimonialgerichte).

Напишите отзыв о статье "Ольденбург (государство)"

Примечания

Источники

Отрывок, характеризующий Ольденбург (государство)

– Да вот и все, все… – сказала Наташа. Она быстро встала, в то время как входил Николушка, и почти побежала к двери, стукнулась головой о дверь, прикрытую портьерой, и с стоном не то боли, не то печали вырвалась из комнаты.
Пьер смотрел на дверь, в которую она вышла, и не понимал, отчего он вдруг один остался во всем мире.
Княжна Марья вызвала его из рассеянности, обратив его внимание на племянника, который вошел в комнату.
Лицо Николушки, похожее на отца, в минуту душевного размягчения, в котором Пьер теперь находился, так на него подействовало, что он, поцеловав Николушку, поспешно встал и, достав платок, отошел к окну. Он хотел проститься с княжной Марьей, но она удержала его.
– Нет, мы с Наташей не спим иногда до третьего часа; пожалуйста, посидите. Я велю дать ужинать. Подите вниз; мы сейчас придем.
Прежде чем Пьер вышел, княжна сказала ему:
– Это в первый раз она так говорила о нем.


Пьера провели в освещенную большую столовую; через несколько минут послышались шаги, и княжна с Наташей вошли в комнату. Наташа была спокойна, хотя строгое, без улыбки, выражение теперь опять установилось на ее лице. Княжна Марья, Наташа и Пьер одинаково испытывали то чувство неловкости, которое следует обыкновенно за оконченным серьезным и задушевным разговором. Продолжать прежний разговор невозможно; говорить о пустяках – совестно, а молчать неприятно, потому что хочется говорить, а этим молчанием как будто притворяешься. Они молча подошли к столу. Официанты отодвинули и пододвинули стулья. Пьер развернул холодную салфетку и, решившись прервать молчание, взглянул на Наташу и княжну Марью. Обе, очевидно, в то же время решились на то же: у обеих в глазах светилось довольство жизнью и признание того, что, кроме горя, есть и радости.
– Вы пьете водку, граф? – сказала княжна Марья, и эти слова вдруг разогнали тени прошедшего.
– Расскажите же про себя, – сказала княжна Марья. – Про вас рассказывают такие невероятные чудеса.
– Да, – с своей, теперь привычной, улыбкой кроткой насмешки отвечал Пьер. – Мне самому даже рассказывают про такие чудеса, каких я и во сне не видел. Марья Абрамовна приглашала меня к себе и все рассказывала мне, что со мной случилось, или должно было случиться. Степан Степаныч тоже научил меня, как мне надо рассказывать. Вообще я заметил, что быть интересным человеком очень покойно (я теперь интересный человек); меня зовут и мне рассказывают.
Наташа улыбнулась и хотела что то сказать.
– Нам рассказывали, – перебила ее княжна Марья, – что вы в Москве потеряли два миллиона. Правда это?
– А я стал втрое богаче, – сказал Пьер. Пьер, несмотря на то, что долги жены и необходимость построек изменили его дела, продолжал рассказывать, что он стал втрое богаче.
– Что я выиграл несомненно, – сказал он, – так это свободу… – начал он было серьезно; но раздумал продолжать, заметив, что это был слишком эгоистический предмет разговора.
– А вы строитесь?
– Да, Савельич велит.
– Скажите, вы не знали еще о кончине графини, когда остались в Москве? – сказала княжна Марья и тотчас же покраснела, заметив, что, делая этот вопрос вслед за его словами о том, что он свободен, она приписывает его словам такое значение, которого они, может быть, не имели.
– Нет, – отвечал Пьер, не найдя, очевидно, неловким то толкование, которое дала княжна Марья его упоминанию о своей свободе. – Я узнал это в Орле, и вы не можете себе представить, как меня это поразило. Мы не были примерные супруги, – сказал он быстро, взглянув на Наташу и заметив в лице ее любопытство о том, как он отзовется о своей жене. – Но смерть эта меня страшно поразила. Когда два человека ссорятся – всегда оба виноваты. И своя вина делается вдруг страшно тяжела перед человеком, которого уже нет больше. И потом такая смерть… без друзей, без утешения. Мне очень, очень жаль еe, – кончил он и с удовольствием заметил радостное одобрение на лице Наташи.
– Да, вот вы опять холостяк и жених, – сказала княжна Марья.
Пьер вдруг багрово покраснел и долго старался не смотреть на Наташу. Когда он решился взглянуть на нее, лицо ее было холодно, строго и даже презрительно, как ему показалось.
– Но вы точно видели и говорили с Наполеоном, как нам рассказывали? – сказала княжна Марья.
Пьер засмеялся.
– Ни разу, никогда. Всегда всем кажется, что быть в плену – значит быть в гостях у Наполеона. Я не только не видал его, но и не слыхал о нем. Я был гораздо в худшем обществе.
Ужин кончался, и Пьер, сначала отказывавшийся от рассказа о своем плене, понемногу вовлекся в этот рассказ.
– Но ведь правда, что вы остались, чтоб убить Наполеона? – спросила его Наташа, слегка улыбаясь. – Я тогда догадалась, когда мы вас встретили у Сухаревой башни; помните?
Пьер признался, что это была правда, и с этого вопроса, понемногу руководимый вопросами княжны Марьи и в особенности Наташи, вовлекся в подробный рассказ о своих похождениях.
Сначала он рассказывал с тем насмешливым, кротким взглядом, который он имел теперь на людей и в особенности на самого себя; но потом, когда он дошел до рассказа об ужасах и страданиях, которые он видел, он, сам того не замечая, увлекся и стал говорить с сдержанным волнением человека, в воспоминании переживающего сильные впечатления.
Княжна Марья с кроткой улыбкой смотрела то на Пьера, то на Наташу. Она во всем этом рассказе видела только Пьера и его доброту. Наташа, облокотившись на руку, с постоянно изменяющимся, вместе с рассказом, выражением лица, следила, ни на минуту не отрываясь, за Пьером, видимо, переживая с ним вместе то, что он рассказывал. Не только ее взгляд, но восклицания и короткие вопросы, которые она делала, показывали Пьеру, что из того, что он рассказывал, она понимала именно то, что он хотел передать. Видно было, что она понимала не только то, что он рассказывал, но и то, что он хотел бы и не мог выразить словами. Про эпизод свой с ребенком и женщиной, за защиту которых он был взят, Пьер рассказал таким образом:
– Это было ужасное зрелище, дети брошены, некоторые в огне… При мне вытащили ребенка… женщины, с которых стаскивали вещи, вырывали серьги…
Пьер покраснел и замялся.
– Тут приехал разъезд, и всех тех, которые не грабили, всех мужчин забрали. И меня.
– Вы, верно, не все рассказываете; вы, верно, сделали что нибудь… – сказала Наташа и помолчала, – хорошее.
Пьер продолжал рассказывать дальше. Когда он рассказывал про казнь, он хотел обойти страшные подробности; но Наташа требовала, чтобы он ничего не пропускал.
Пьер начал было рассказывать про Каратаева (он уже встал из за стола и ходил, Наташа следила за ним глазами) и остановился.
– Нет, вы не можете понять, чему я научился у этого безграмотного человека – дурачка.
– Нет, нет, говорите, – сказала Наташа. – Он где же?
– Его убили почти при мне. – И Пьер стал рассказывать последнее время их отступления, болезнь Каратаева (голос его дрожал беспрестанно) и его смерть.
Пьер рассказывал свои похождения так, как он никогда их еще не рассказывал никому, как он сам с собою никогда еще не вспоминал их. Он видел теперь как будто новое значение во всем том, что он пережил. Теперь, когда он рассказывал все это Наташе, он испытывал то редкое наслаждение, которое дают женщины, слушая мужчину, – не умные женщины, которые, слушая, стараются или запомнить, что им говорят, для того чтобы обогатить свой ум и при случае пересказать то же или приладить рассказываемое к своему и сообщить поскорее свои умные речи, выработанные в своем маленьком умственном хозяйстве; а то наслажденье, которое дают настоящие женщины, одаренные способностью выбирания и всасыванья в себя всего лучшего, что только есть в проявлениях мужчины. Наташа, сама не зная этого, была вся внимание: она не упускала ни слова, ни колебания голоса, ни взгляда, ни вздрагиванья мускула лица, ни жеста Пьера. Она на лету ловила еще не высказанное слово и прямо вносила в свое раскрытое сердце, угадывая тайный смысл всей душевной работы Пьера.
Княжна Марья понимала рассказ, сочувствовала ему, но она теперь видела другое, что поглощало все ее внимание; она видела возможность любви и счастия между Наташей и Пьером. И в первый раз пришедшая ей эта мысль наполняла ее душу радостию.
Было три часа ночи. Официанты с грустными и строгими лицами приходили переменять свечи, но никто не замечал их.
Пьер кончил свой рассказ. Наташа блестящими, оживленными глазами продолжала упорно и внимательно глядеть на Пьера, как будто желая понять еще то остальное, что он не высказал, может быть. Пьер в стыдливом и счастливом смущении изредка взглядывал на нее и придумывал, что бы сказать теперь, чтобы перевести разговор на другой предмет. Княжна Марья молчала. Никому в голову не приходило, что три часа ночи и что пора спать.
– Говорят: несчастия, страдания, – сказал Пьер. – Да ежели бы сейчас, сию минуту мне сказали: хочешь оставаться, чем ты был до плена, или сначала пережить все это? Ради бога, еще раз плен и лошадиное мясо. Мы думаем, как нас выкинет из привычной дорожки, что все пропало; а тут только начинается новое, хорошее. Пока есть жизнь, есть и счастье. Впереди много, много. Это я вам говорю, – сказал он, обращаясь к Наташе.