Миллер, Уильям (проповедник)

Уильям Миллер
William Miller
фермер, офицер, проповедник
Место рождения:	Питтсфилд, штат Массачусетс, США

Уильям Миллер (1782, Питтсфилд — 1849, Нью-Йорк) — бывший морской капитан и общественный деятель, проповедник и основатель Миллеритского движения. Будучи какое-то время деистом, У. Миллер затем присоединился к баптистам, где получил лицензию нерукоположённого проповедника. После своего исключения в 1845 году он стал лидером нового религиозного движения протестантского происхождения, известного также как миллеризм.

Биография

Уильям Миллер родился в 1782 году в Питтсфилде, штат Массачусетс в семье методистов. Он был старшим из 16-ти детей. Его скромное образование (несколько классов общеобразовательной школы) компенсировалось тягой к чтению. Миллер воспитывался в атмосфере глубокой набожности, но, достигнув юношеских лет, решил пойти своим путём. Он стал скептиком, и для него было своеобразным увлечением высмеивать веру и благочестивые манеры своих родных. Женившись в возрасте двадцати двух лет, он поселился в Полтни, штат Вермонт. Когда Уильяму минуло тридцать лет, он обратился в христианство и начал систематически изучать Библию, пользуясь при этом симфонией А. Крюдена. Вскоре Миллер пришёл к выводу, что в библейском послании основной акцент делается на «конце света», под которым подразумевается Второе пришествие Иисуса Христа. У него сложилось убеждение, что дословное истолкование ключевых стихов поможет указать людям дату возвращения Христа.

Поиски момента возвращения Христа

Изучая Библию, Миллер, однако, решил, не отставая от событий религиозной жизни, отстаивать свою веру и результаты исследований, и именно объединение этих двух интересов навело его на мысль, что возвращение Христа уже близко:

Найдя все знамения времени и современного состояния мира, и сравнив их, соответственно, с пророческими описаниями последних дней, я был вынужден поверить в то, что этот мир только что подошел к концу срока, отведенного ему на существование.

Но Миллеру было мало просто убедиться, что его поколение живёт в последние времена. Детально исследуя пророческие стихи, он утверждал, что нашёл сведения, указывающие на время второго пришествия Христа. Свои выводы Миллер основывал, главным образом, на своих исследованиях ветхозаветной книги пророка Даниила:

Из дальнейшего изучения Писания я пришел к выводу, что семь времен правления язычников должны были начаться в то время, когда евреи утратили свою независимость, с момента пленения Манассии, которое лучшие историографы датируют 677 г. до Р. Х. Кроме того, я заключил, что 2300 дней начались с семидесяти седмин, с 457 г. до Р. Х., как это датируют лучшие историографы, и что 1260 дней, начавшиеся „со времени прекращения ежедневной жертвы и постановления мерзости запустения“ (Дан. 12:11), нужно отсчитывать с момента установления папского правления, после устранения языческой мерзости, которое бы я посоветовал датировать, согласно лучшим историкам, примерно 508 г. по Р. Х. Если отсчитывать все эти пророческие периоды с нескольких дат, установленных лучшими историографами для событий, с которых, очевидно, их следует отсчитывать, то все они завершатся в 1843 году.

Миллер пришёл к такому заключению, бросив вызов мнению других богословов и исследователей Библии, и за относительно короткое время, о чём он сам свидетельствовал:

Таким образом, в 1818 году, после двухлетнего изучения Писания, я пришел к серьёзному выводу, что приблизительно через 25 лет с настоящего момента все нынешнее положение вещей придет к своему концу.

Открытие представлялось Миллеру слишком поразительным, чтобы хранить его в себе:

«И опять предо мной с новой силой стал вопрос, каков мой долг перед миром относительно полученного мною свидетельства. Если конец так близок, то важно, чтобы мир узнал об этом».

Миллер ожидал, что христиане с готовностью примут его выводы, однако он пишет: «К моему удивлению, всего несколько человек слушали меня с интересом. Сила доказательств была очевидна, но многие оставляли их без внимания, считая пустой болтовней».

Проповедническое служение

В 1833 году Миллер официально стал пресвитером баптистской церкви в Хэмптоне (штат Нью-Йорк) и начал с увлечением проповедовать в своей местности. С 1835 года слова его пророчества уже не отвергали, как раньше, и теперь он мог написать: «Господь открывает сердца людей быстрее, чем я могу наполнить их». Он проводил много встреч. В основном, это были недельные конференции, которые дали ему возможность подробно изложить свои взгляды на Библию. Часто это вызывало у людей сильные эмоции, и страх перед близким возвращением Христа выливался в «бурный плач и рыдания». В 1839 году Миллер писал:

Изменения прошли везде, где я выступал с лекциями, и везде моя работа продвигалась со стремительной быстротой. Молитвенные дома переполнены. Все люди очень оживлены.

В 1839 г. Миллер приобрел верного сподвижника и единомышленника в лице Джошуа Хаймса, влиятельного пастора бостонской церкви «Чардонстрит Чапэл». Хаймс был талантливым и популярным публицистом. С 1839 года он стал издателем Миллера, а значит и проповедником и соорганизатором нового религиозного движения начала XIX века, вызванного ожиданием приближения Тысячелетнего Царства Христа.

Пытаясь противостоять потоку саркастических, критических и скептических публикаций, возраставшему пропорционально росту численности собиравшихся собраний, вызванных волнениями и пробуждением интереса людей к проповедям Миллера, Хаймс дал согласие на начало печатной кампании в поддержку проповедей Миллера. Первой попыткой такого рода была бостонская газета «The Sign of the Times» («Знамение времени»), за которой последовала нью-йоркская «The Midnight Cry» («Полночный крик»). В течение двух лет пользовались большим успехом издания, выходившие в Рочестере, Цинциннати и многих других городах.

Под руководством Хаймса издавались брошюры, буклеты и книги, рассылавшиеся во все концы света. Таким образом, Джошуа В. Хаймс многое сделал для того, чтобы дело Миллера стало феноменом своей эпохи. Сам Уильям Миллер десять лет спустя умер на руках у Джошуа Хаймса.

Чем меньше оставалось дней до конца знаменательного для Миллера года, тем больше росло воодушевление среди людей. В канун Нового Года Миллер произнес вдохновенную новогоднюю речь, заявив, что «это последний год, в котором сатана будет править на земле». Тогда Миллер ещё не сомневался, что именно в этом, 1844-м году, грядёт это столь ожидаемое событие:

В этом году, благословенном году, пленные будут освобождены, двери тюрем будут открыты, смерть больше не будет властвовать над нами, а жизнь, вечная жизнь, будет для нас непреходящей наградой. В этот год, знаменательный год, раздастся звук победных труб… Этот год! Самый долгожданный из всех годов! Самый лучший! Он уже грядет!

Ожидания 1844 года и «Великое разочарование»

Движение христиан, ожидающих Пришествия, ширилось, однако когда миновал 1843 год, а Христос не пришёл, тех, кто с верой ждал Его явления, охватило замешательство и сомнение. После дополнительных исследований дата пришествия была уточнена как весеннее равноденствие 1844 года. Е. Уайт так писала об этом событии,

…Те верные, разочарованные души, которые не могли понять, почему не пришел их Господь, не были оставлены во тьме. Их внимание было вновь обращено на Библию, чтобы исследовать пророческие периоды. Тогда Господь открыл им их ошибку в исчислении. Они увидели, что пророческая цепь простирается до 1844 года, что те же самые доводы, с помощью которых они доказывали её окончание в 1843 году, оказались применимы и к 1844 году.

Но ожидаемое Второе пришествие вновь не состоялось. Миллера, как и многих его сторонников, охватила депрессия. Однако движение не прекратило своего существования. Ссылкой на пророка Аввакума: «И отвечал мне Господь и сказал: запиши видение и начертай ясно на скрижалях, чтобы читающий легко мог прочитать, ибо видение относится ещё к определенному времени и говорит о конце и не обманет; и хотя бы и замедлило, жди его, ибо непременно сбудется, не отменится» (Авв. 2:2—3) и притчу о десяти девах: «И как жених замедлил, то задремали все и уснули» (Мф. 25:5), последователи Миллера объясняли «замедление» Второго пришествия.

Летом 1844 года были произведены новые подсчёты, согласно которым 2300 вечеров и утр из Дан. 8:14 должны были закончиться не весной, а осенью 1844 года, когда иудеями праздновался День очищения. Новая весть облетела весь мир, и вошла в историю как «Полночный крик», по аналогии с Мф. 25:6. Уильям Миллер, после некоторых колебаний, присоединился к этому движению:

Меня дважды постигло разочарование, — писал он, — но, несмотря на то, что я окружен врагами, мой разум совершенно спокоен, а надежда на пришествие Христа сильна, как и прежде

Указанное время пришло, но и в октябре 1844 года Второго пришествия не последовало. Наступило «Великое разочарование». После этого часть христиан отошла от движения, а среди другой части начались поиски ошибки в расчётах Миллера. После «Великого разочарования» ученики и последователи Миллера разделились на несколько направлений. 1 октября 1860 года одно их этих направлений получило наименование «Адвентистов седьмого дня».

Впоследствии сам Миллер признал доктринальную ошибку, которая привела его к неправильному толкованию Библии (Источник?). После «Великого разочарования» Миллер, а также многие его ученики и последователи старались более не называть точных сроков Второго пришествия.

Примечания

• Григоренко А. Ю. [stavroskrest.ru/sites/default/files/files/pdf/grigorenko_adventizm_pdf.pdf Эсхатология, милленаризм, адвентизм: история и современность. Философско-религиоведческие очерки]. — СПб.: Европейский Дом, 2004. — 392 с. — 3000 экз. — ISBN 5-8015-0174-6.

Ссылки

• [www.otkrovenie.de/beta/xml/other/vestnikPolno4nogoKrika.xml Пол Гордон «Вестник полночного крика»]
• [www.pcpult.com.ua/god/index.htm Виталий Олийник «Факты и мифы» ]
• [anti-adventism.ru Биография Миллера и история АСД (критический подход)]
• [theologian.msk.ru/sda/401-15-sposobov-uilyama-millera.html Обзор принципов экзегезы Миллера]
• [www.adventist.org.ua/article/findingtheface3/ Глава 3. Миллеритское богословское основание]

См. также

• Адвентизм
• Елена (Эллен) Уайт

Отрывок, характеризующий Миллер, Уильям (проповедник)

– Вам, я думаю, неинтересно?
– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.
С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.


Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место, его земля, его воздух, его мужики; а пришел Наполеон и, не зная об его существовании, как щепку с дороги, столкнул его, и развалились его Лысые Горы и вся его жизнь. А княжна Марья говорит, что это испытание, посланное свыше. Для чего же испытание, когда его уже нет и не будет? никогда больше не будет! Его нет! Так кому же это испытание? Отечество, погибель Москвы! А завтра меня убьет – и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и придут французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет».
Он поглядел на полосу берез с их неподвижной желтизной, зеленью и белой корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было… чтобы все это было, а меня бы не было». Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и эти курчавые облака, и этот дым костров – все вокруг преобразилось для него и показалось чем то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он вышел из сарая и стал ходить.
За сараем послышались голоса.
– Кто там? – окликнул князь Андрей.
Красноносый капитан Тимохин, бывший ротный командир Долохова, теперь, за убылью офицеров, батальонный командир, робко вошел в сарай. За ним вошли адъютант и казначей полка.
Князь Андрей поспешно встал, выслушал то, что по службе имели передать ему офицеры, передал им еще некоторые приказания и сбирался отпустить их, когда из за сарая послышался знакомый, пришепетывающий голос.
– Que diable! [Черт возьми!] – сказал голос человека, стукнувшегося обо что то.
Князь Андрей, выглянув из сарая, увидал подходящего к нему Пьера, который споткнулся на лежавшую жердь и чуть не упал. Князю Андрею вообще неприятно было видеть людей из своего мира, в особенности же Пьера, который напоминал ему все те тяжелые минуты, которые он пережил в последний приезд в Москву.
– А, вот как! – сказал он. – Какими судьбами? Вот не ждал.
В то время как он говорил это, в глазах его и выражении всего лица было больше чем сухость – была враждебность, которую тотчас же заметил Пьер. Он подходил к сараю в самом оживленном состоянии духа, но, увидав выражение лица князя Андрея, он почувствовал себя стесненным и неловким.
– Я приехал… так… знаете… приехал… мне интересно, – сказал Пьер, уже столько раз в этот день бессмысленно повторявший это слово «интересно». – Я хотел видеть сражение.
– Да, да, а братья масоны что говорят о войне? Как предотвратить ее? – сказал князь Андрей насмешливо. – Ну что Москва? Что мои? Приехали ли наконец в Москву? – спросил он серьезно.
– Приехали. Жюли Друбецкая говорила мне. Я поехал к ним и не застал. Они уехали в подмосковную.


Офицеры хотели откланяться, но князь Андрей, как будто не желая оставаться с глазу на глаз с своим другом, предложил им посидеть и напиться чаю. Подали скамейки и чай. Офицеры не без удивления смотрели на толстую, громадную фигуру Пьера и слушали его рассказы о Москве и о расположении наших войск, которые ему удалось объездить. Князь Андрей молчал, и лицо его так было неприятно, что Пьер обращался более к добродушному батальонному командиру Тимохину, чем к Болконскому.
– Так ты понял все расположение войск? – перебил его князь Андрей.
– Да, то есть как? – сказал Пьер. – Как невоенный человек, я не могу сказать, чтобы вполне, но все таки понял общее расположение.
– Eh bien, vous etes plus avance que qui cela soit, [Ну, так ты больше знаешь, чем кто бы то ни было.] – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Пьер с недоуменьем, через очки глядя на князя Андрея. – Ну, как вы скажете насчет назначения Кутузова? – сказал он.
– Я очень рад был этому назначению, вот все, что я знаю, – сказал князь Андрей.
– Ну, а скажите, какое ваше мнение насчет Барклая де Толли? В Москве бог знает что говорили про него. Как вы судите о нем?
– Спроси вот у них, – сказал князь Андрей, указывая на офицеров.
Пьер с снисходительно вопросительной улыбкой, с которой невольно все обращались к Тимохину, посмотрел на него.
– Свет увидали, ваше сиятельство, как светлейший поступил, – робко и беспрестанно оглядываясь на своего полкового командира, сказал Тимохин.
– Отчего же так? – спросил Пьер.
– Да вот хоть бы насчет дров или кормов, доложу вам. Ведь мы от Свенцян отступали, не смей хворостины тронуть, или сенца там, или что. Ведь мы уходим, ему достается, не так ли, ваше сиятельство? – обратился он к своему князю, – а ты не смей. В нашем полку под суд двух офицеров отдали за этакие дела. Ну, как светлейший поступил, так насчет этого просто стало. Свет увидали…
– Так отчего же он запрещал?
Тимохин сконфуженно оглядывался, не понимая, как и что отвечать на такой вопрос. Пьер с тем же вопросом обратился к князю Андрею.
– А чтобы не разорять край, который мы оставляли неприятелю, – злобно насмешливо сказал князь Андрей. – Это очень основательно; нельзя позволять грабить край и приучаться войскам к мародерству. Ну и в Смоленске он тоже правильно рассудил, что французы могут обойти нас и что у них больше сил. Но он не мог понять того, – вдруг как бы вырвавшимся тонким голосом закричал князь Андрей, – но он не мог понять, что мы в первый раз дрались там за русскую землю, что в войсках был такой дух, какого никогда я не видал, что мы два дня сряду отбивали французов и что этот успех удесятерял наши силы. Он велел отступать, и все усилия и потери пропали даром. Он не думал об измене, он старался все сделать как можно лучше, он все обдумал; но от этого то он и не годится. Он не годится теперь именно потому, что он все обдумывает очень основательно и аккуратно, как и следует всякому немцу. Как бы тебе сказать… Ну, у отца твоего немец лакей, и он прекрасный лакей и удовлетворит всем его нуждам лучше тебя, и пускай он служит; но ежели отец при смерти болен, ты прогонишь лакея и своими непривычными, неловкими руками станешь ходить за отцом и лучше успокоишь его, чем искусный, но чужой человек. Так и сделали с Барклаем. Пока Россия была здорова, ей мог служить чужой, и был прекрасный министр, но как только она в опасности; нужен свой, родной человек. А у вас в клубе выдумали, что он изменник! Тем, что его оклеветали изменником, сделают только то, что потом, устыдившись своего ложного нарекания, из изменников сделают вдруг героем или гением, что еще будет несправедливее. Он честный и очень аккуратный немец…