Вельтман, Александр Фомич

Александр Фомич Вельтман
А. Ф. Вельтман, 1830-е годы
Дата рождения:	8 (20) июля 1800(1800-07-20)
Место рождения:	Санкт-Петербург, Российская империя
Дата смерти:	11 (23) января 1870(1870-01-23) (69 лет)
Место смерти:	Москва, Российская империя
Гражданство:	Российская империя Российская империя
Род деятельности:	писатель, историк — археолог, лингвист
Годы творчества:	1830—1863
Направление:	мистический реализм, лирика, утопия
Жанр:	исторические, фантастические, социально-бытовые романы; повести
Язык произведений:	русский
Дебют:	«Беглец» (отрывки, 1825)
Награды:
[az.lib.ru/w/welxtman_a_f/ Произведения на сайте Lib.ru]

Алекса́ндр Фоми́ч Ве́льтман (8 [20] июля 1800, Санкт-Петербург — 11 [23] января 1870, Москва) — российский картограф, лингвист, археолог, поэт и писатель. Участник Русско-турецкой войны 1828—1829 годов, подполковник.

Начальник Исторического отделения Главной квартиры армии (1826—1831). Директор Московской Оружейной палаты (1852—1870), действительный статский советник. Член-корреспондент Петербургской Академии наук (1854 год), действительный член Русского археологического общества (1869 год).

Родоначальник жанра исторического фэнтези, одним из первых в мировой литературе применил приём путешествия во времени. Редактор и один из авторов «Древностей Российского государства», переводчик «Слова о полку Игореве». Издатель альманаха «Картины света» (1836—1837), главный редактор журнала «Москвитянин» (1849). Организатор московских литературных четвергов.

Происхождение и семья

Происходит из обедневшей шведской дворянской семьи Вельдманов. Дед его Теодор проживал в Ревеле. Отец Томас (ум. 13 июля 1821 года) в 1787 году принял русское подданство, начав именоваться Фомой Фёдоровичем, и покинул отчий дом. За этот поступок он был лишён наследства и поступил вахмистром в Ревельскую губернскую штатную роту.

Мать, Мария Петровна Колпаничева (ум. 1816), была дочерью придворного. Родители А. Ф. Вельтмана поженились в конце 1799 года, Александр стал их первенцем. Помимо него, у Вельдманов были также сыновья Николай (1805—1818) и Василий (1814—1832), а также дочь Елизавета (род. 1810). С момента смерти отца в 1821 году и до выхода Александра Фомича в отставку в 1831 году несовершеннолетние Елизавета и Василий находились на воспитании у родственников, Фёдора Ивановича и Авдотьи Михайловны Евреиновых, за что писатель посвятил им свою повесть «Беглец».

Первым браком Александр Фомич сочетался в 1832 году со своей троюродной сестрой Анной Павловной Вейдель (1812—1847), от которой имел дочь Надежду (род. 1837), родившую ему в 1862 году внука.

После смерти первой супруги Вельтман женился 24 февраля 1850 года на писательнице Елене Ивановне Кубе (1816—1868), которая родила ему сына и дочь.

Среди других известных родственников Вельтмана следует упомянуть о родственнице по матери Ирине Семёновне Юрьевой (мать А. Ф. Кони). В некоторых источниках Александра Фомича называют её дядей; по крайней мере, осиротев, она какое-то время проживала в его доме.

Биография

К моменту рождения Александра отец его служил в Санкт-Петербургской военной команде. Появление сына заставило его покинуть военную службу. В октябре 1800 года Фома Вельдман в чине титулярного советника назначен капитан-исправником в Тотьму, где семья и прожила почти 3 года. В середине 1803 года глава семьи получил назначение комиссаром квартирной экспедиции, и семейство переехало в Москву.

Учёба (1808—1817)

Вельдманы жили скудно, с 8 лет их первенец учился в лютеранских пансионах для неимущих Плеско и Гейдена. В 1811 году его удалось устроить в Московский университетский благородный пансион, но занятия были прерваны Отечественной войной 1812 года.

После бегства из сожжёной французами Москвы в Кострому семья Вельдманов была разорена. Тогда юный Александр решил преподнести свою трагедию «Пребывание французов в Москве» военному губернатору города Ф. В. Ростопчину. Такой шаг возымел действие, и в 1814 году юноша зачислен в пансион кандидатов Московского университета братьев Ивана и Алексея Петровичей Терликовых.

После смерти матери в 1816 году Александра определили в московское Училище колонновожатых (прообраз Академии Генштаба). В это время материальное положение семьи настолько бедственно, что 17-летний молодой человек пишет учебник «Начальные основания арифметики», чтобы вырученными от его продажи средствами поддержать семью. В ноябре 1817 года Александр выпущен из Училища прапорщиком в свиту Его Императорского Величества по квартирмейстерской части (название российского Генштаба до 1827 года).

Служба в Бессарабии (1818—1831)

Первоначально Александр был прикомандирован к 1-й армии М. Б. Барклая-де-Толли. До заступления на военную службу он упорядочил свои ранние литературные опыты, составив «Собрание первоначальных сочинений Александра Вельдмана», с решением не публиковать по причине их несовершенства.

В марте 1818 года Вельтман переведён во 2-ю армию П. Х. Витгенштейна и отправлен в Тульчин (Бессарабия) для службы в военно-топографической комиссии. Бессарабия только в 1812 году вошла в состав империи, в 1817—1819 годах как раз проводились наиболее интенсивные работы по её картографированию. Бессарабская съёмка была особо выделена в ходе празднования 30-летия Корпуса топографов, а среди отличившихся в ней был назван штабс-капитан Вельтман.

В период вспышки чумы в 1819 году Александр Фомич руководил размещением кордонной стражи по реке Прут. Проводил топографические съёмки Буджака, рекогносцировку северной части Бессарабии, составил семитопографическую карту. В апреле 1821 года был произведён в подпоручики. За участие в подготовке и проведении манёвров 2-й армии в 1823 году получает чин поручика, за съёмки Бессарабии награждается бриллиантовым перстнем. В том же году получает назначение обер-квартирмейстером 6-го пехотного корпуса. Продолжает участвовать в межевых работах в Бессарабии и Херсоне.

В период службы в Бессарабии, с середины 1820-х годов, стал употреблять свою фамилию в новой форме Вельтман. Там же Александр Фомич проникся оппозиционными настроениями под влиянием своих близких друзей будущих декабристов В. Ф. Раевского, М. Ф. Орлова, П. И. Фаленберга. К сентябрю 1820 года относится его знакомство с сосланным в Кишенёв А. С. Пушкиным. В 1825 году Вельтман командирован для организации усиления пограничной цепи по всей турецкой границе, что избавило его от участия в восстании декабристов. За успешно выполненное задание награждается орденом Св. Анны III степени.

В 1826 году Вельтман возглавляет топосъёмку Бессарабии, по окончании работ получает чин штабс-капитана и назначение старшим адъютантом главного штаба 2-й армии. Кроме того, он становится начальником Исторического отделения Императорской Главной квартиры.

В период Русско-турецкой войны 1828—1829 годов Вельтман отличился при форсировании Дуная, за что был награждён орденом св. Владимира IV степени. Во время осады Шумлы выполнил особое задание. 20 сентября 1828 года участвовал в сражении при Кадикной. В более удачной кампании 1829 года участвовал в осаде Силистрии, 30 мая в Кулевчинском сражении, за проявленное в нём мужество получил звание капитана.

Будучи не согласен с переводом в Отдельный Оренбургский корпус, 22 января 1831 года в звании подполковника ушёл по болезни в отставку и поселился в Москве.

Занятия литературой и наукой (1831—1870)

В 1832 году в жизни писателя произошли коренные изменения: он женился и опубликовал роман «Странник», принёсший ему известность как беллетристу. С этого момента Александр Фомич каждый год публикует романы или сборники повестей, однако гонорары и пенсия недостаточны для поддержания необходимого уровня жизни, и в мае 1833 года он поступает секретарём в коммерческий суд. Правда, проработал там всего год, после чего отдаётся литературе, а немного позже занимается усердно и историей.

По четвергам у него начинают проводиться еженедельные литературные вечера, которые посещают М. Н. Загоскин, В. И. Даль, И. И. Срезневский, Л. А. Мей, А. Н. Островский, Н. В. Берг, Н. Ф. Щербина, В. В. Пассек, В. П. Горчаков и многие другие. Ещё в 1833 году Вельтман становится членом Общества любителей российской словесности, в 1836 году — членом Общества истории и древностей Российских, в 1839 году — членом Одесского общества истории и древностей.

Популярность автора приводит к тому, что в 1837 году выходит подделка под его произведение, называвшаяся «Ротмистр Чернокнижник, или Москва в 1812 году». Вельтман с самого начала сотрудничал с пушкинским журналом «Современник», в 1836—1837 годах издавал альманах «Картины света». В 1849 году поддался уговорам М. П. Погодина возглавить журнал «Москвитянин», но уже в следующем году передал руководство «молодой редакции» (А. Н. Островский, Е. Н. Эдельсон, Т. И. Филиппов, И. Т. Кокорев, А. А. Григорьев и др.).

В 1842 году по инициативе М. Н. Загоскина стал помощником директора Московской Оружейной палаты, а после смерти последнего в 1852 году назначен её директором. Эту должность Вельтман занимал до конца жизни, завершив службу действительным статским советником. В 1845 году назначен членом комитета издания «Древности Российского государства», где заведовал административной и художественной частью, а также стал автором текста трёх отделений из шести (2, 3 и 5-го). В 1854 году он стал членом-корреспондентом Императорской Санкт-Петербургской Академии наук, в 1861 году — членом-корреспондентом и затем в 1869 году действительным членом Русского археологического общества.

Похоронен Вельтман на кладбище Ново-Алексеевского монастыря (монастырь и кладбище разрушены в 1926 году). Сослуживцы учёного поставили на его могиле памятник из белого мрамора, уменьшенную копию надгробия Ярослава Мудрого.

Творчество

Беллетристика

Литературный дебют

Как уже говорилось, свои юношеские литературные опыты автор считал несовершенными. Общение в 1820-х годах в Бессарабии с А. С. Пушкиным подвигло Вельтмана к созданию первых серьёзных произведений, это были повесть в стихах «Беглец», испытавшая влияние «Кавказского пленника» и вышедшая в журнале «Сын отечества» в 1825 году (отдельным изданием в 1831 году), а также драматическая поэма «Муромские леса, или Выбор атамана» (опубликована также в 1831 году). Последняя была инсценирована в 1834 году в Большом театре, а «Песня разбойников» из неё стала впоследствии считаться народной разбойничьей. Наиболее популярен вариант песни на музыку А. Е. Варламова (1832 год), мелодии к песне создавали также И. Иогель и А. Алябьев. Песня вошла в народную героико-романтическую драму «Чёрный Ворон» (записана в 1899 году), была в репертуаре Лидии Руслановой, имеются её контаминации с блатными песнями XX века («Ночка начинается, фонарики качаются»).

В период 1830—1850-х годов А. Ф. Вельтман выпустил 15 крупных романов и два больших сборника повестей. Написанный в жанре путевых заметок участника Русско-турецкой войны 1828—1829 годов роман «Странник» (1831—1832) сделал начинающего писателя знаменитым. Критики были озадачены калейдоскопическим стилем автора, легко перескакивавшего от Александра Македонского до разновидностей молдавских экипажей, однако черту подвёл В. Г. Белинский:

Как бы то ни было, по крайней мере, вы не утомитесь, не соскучитесь от этой книги, прочтёте её от начала до конца, без всякого усилия, и это, согласитесь, — большое достоинство. Много ли книг, которые можно читать без скуки, добровольно?

Да и Пушкин усмотрел в немного вычурной болтовне признаки «настоящего таланта». Довоенная советская «Литературная энциклопедия», отражая воззрения того времени (А. Лежнев, Л. Б. Модзалевский, А. Г. Цейтлин, Ю. Гранин), объявила роман подражанием прозе Л. Стерна и К. де Местра. Однако в 1950—1960-е годы эта концепция была пересмотрена; роман стали считать пародийно-фантастическим повествованием, основанным на реальных бытовых и военно-исторических эпизодах, имеющим большое художественное и познавательное значение (Н. Л. Степанов, Г. М. Фридлендер, А. Кидель, В. А. Евзерихина, Л. Н. Оганян, Ю. Д. Левин). Ю. М. Акутин говорит о влиянии романа на «Путевые записки Вадима» В. В. Пассека (1834) и «Поэтическое путешествие по белу свету» О. И. Сенковского (1840), отмечает похожесть некоторых эпизодов в «Герое нашего времени» М. Ю. Лермонтова (1838—1840).

Сказка и история

«Странник» был задуман Вельтманом как первый том триптиха, содержащего размышления о прошлом, настоящем и будущем человека. Если «Странник» отражал настоящее, то «MMMCDXLVIII год» был посвящён будущему, а «Александр Филиппович Македонский» — прошлому.

Роман «MMMCDXLVIII год. Рукопись Мартына Задека» (1833) отправляет читателя в середину 4-го тысячелетия, в 3448 год. Произведение продолжает жанр утопий XVIII века, отражая передовые идеи русской политической мысли 1820-х годов. Оно близко ко «Сну» А. Д. Улыбышева, прочитанному в 1819 году на заседании близкого к декабристам кружка «Зелёная лампа», но опубликованному после Октябрьской революции, а потому известному только посвящённым. Правда, если большинство утопических книг представляли собой слегка беллетризованные авторские философские концепты, утопия Вельтмана одета в полноценный авантюрный литературный сюжет, что позволяет видеть в ней предтечу научной фантастики.

В романе «Александр Филиппович Македонский. Предки Калимероса» (1836) второй раз в истории русской литературы (после небольшого очерка Ф. В. Булгарина «Правдоподобные небылицы, или Странствование по свету в ХХIX веке», 1824 год) был использован приём путешествия во времени. Роман был задуман как продолжение «Странника». Сюжетно вытекающий из него «Генерал Каломерос» (1840) можно отнести к жанру альтернативной истории. Его автор оправдывался перед Фёдором Кони:

Меня во всех журналах раскорили за Каломероса, в нём ничего не нашли, кроме мнимого Наполеона, тогда как я хотел представить только человека, которого служба людям лишила истинного счастья в жизни — друга по сердцу, любви, естественной каждому человеку.

Романы «Кощей Бессмертный. Былина старого времени» (1833), «Светославич, вражий питомец. Диво времён Красного Солнца Владимира» (1837) и особенно «Новый Емеля, или Превращения» (1845) поставили критиков в тупик с точки зрения определения жанра. С одной стороны, это было время моды на историческую прозу, когда вышли такие произведения, как «Юрий Милославский, или Русские в 1612 году» (1829) и «Аскольдова могила» (1833) M. H. Загоскина, «Последний новик» (1832) и «Ледяной дом» (1835) И. И. Лажечникова, «Тарас Бульба» (1835) Н. В. Гоголя, «Капитанская дочка» (1836) А. С. Пушкина. С другой стороны, как отмечали Н. А. Полевой и затем В. Г. Белинский, в произведениях Вельтмана историческое переплеталось со сказочным, поэтому правильнее сказать, что эти произведения открывают жанр исторического фэнтези. Характерно замечание А. П. Богданова, что подавляющая часть реалий того же «Светославича» имеет под собой твёрдую основу источников, как в разрезе исторических событий, так и относительно сказочной части романа. В. И. Калугин полагает, что данный жанр создан под влиянием творчества О. М. Сомова и «Вечеров на хуторе близ Диканьки» Н. В. Гоголя, а В. В. Сиповский видел в этом роль «Слова о полку Игореве». Сам писатель объяснял свой вкус влиянием денщика отца, башмачника «дядьки Бориса»:

Следить за резвым мальчиком и в то же время строчить и шить башмаки было бы невозможно; а потому, садясь за станок, он меня ловко привязывал к себе длинной сказкой, нисколько не соображая, что со временем из меня выйдет сказочник.

Скорее к традиционной исторической прозе можно отнести такие произведения, как роман «Лунатик. Случай» (1834), «Иоланда» (1837), «Ратибор Холмоградский» (1841), «Колумб» (1842), повесть «Райна, королевна болгарская» (1843), «Дочь Иппократа. Эллинское предание острова Коса» (1849). Рассказ «Иоланда», посвящённый истории тулузского церопластика (ваятеля из воска) XIV века Гюи Бертрана, ставит Вельтмана в ряд зачинателей детективного жанра и роднит с писавшим в то же время Эдгаром По. «Райна…», посвящённая болгарским походам князя Святослава, была издана Иоакимом Груевым на болгарском языке в 1866 году в Вене, Добри Войников на её основе поставил в Болгарии драму «Райна-княгиня», а выполненные художником Николаем Павловичем иллюстрации к «Райне…» (1860—1880) вошли в классику болгарского изобразительного искусства.

Всплеск интереса к поэзии в 1840-е годы привёл к появлению сказок в стихах, написанных по мотивам фольклора южных и западных славян: «Троян и Ангелица. Повесть, рассказанная Светлою Денницей Ясному месяцу» (1846), в 1858 году переведённая С. Изворским на болгарский язык, и «Златой и Бела. Чешская сказка» (1850).

Философия современности

В 1830-х годах интересы Вельтмана начали в целом переключаться на современные ему темы, что совпало по времени с рождением критического реализма. Не забыта сказка: в рассказе «Не дом, а игрушечка!» (1850) писатель рядом с литературными героями помещает реальных людей (П. В. Нащокина и А. С. Пушкина) совместно с двумя домовыми. Однако романы и повести «Неистовый Роланд» (1835), «Виргиния, или Поездка в Россию» (1837), «Ольга» (1837), «Сердце и Думка» (1838), «Приезжий из уезда, или Суматоха в столице» (1841), «Карьера» (1842), «Наём дачи» (1849), а главное — цикл из 5 романов «Приключения, почерпнутые из моря житейского» (экранизирован) (1848—1863) тяготели к формам социально-бытового романа, хотя и в неизменно особом авторском стиле. Начало метаморфозе положил сатирический «Неистовый Роланд», сюжет которого навеян той же командировкой П. П. Свиньина, которая год спустя вдохновила Гоголя на «Ревизора». Основополагающий мотив позднего Вельтмана: жизнь человеческая есть бесконечное блуждание средь волн моря житейского; а волны эти часто сбивают человека с пути, заносят неизвестно куда — к чужим берегам, чужим судьбам.

Вслед за Л. Н. Майковым традиционный взгляд на «Приключения…» гласил, что автор «изображал крайне неестественные, невероятные происшествия как вполне возможные в современной русской действительности». По мнению советских исследователей, Вельтман и здесь выступил родоначальником нового стиля, влияние которого на себя признавал П. И. Мельников-Печерский, а наиболее ярко стиль проявил себя в прозе Н. С. Лескова (Б. Я. Бухштаб) и Ф. М. Достоевского (З. С. Ефимова, В. Ф. Переверзев). Любопытно, что среди негатива профессиональной критики по поводу романа «Сердце и Думка» был опубликован одинокий восторженный отзыв читателя, которым оказался молодой Достоевский. Впоследствии Достоевский вместе с Майковым хотел издать последний роман из цикла «Приключений…», под названием «Последний в роде и безродный», но замысел не реализовался, роман не издан до сих пор.

Научные произведения

Вельтман оставил несколько интересных исторических исследований. Он первым высказал предположение, что Боян "Слова о полку Игореве" и Янь Вишатич - одно и тоже лицо. Гипотезу Вельтмана усовершенствовал украинский учёный М.-Л. А. Чепа, предложивший праздновать в 2016 году 1000-летие Бояна-Яня. В 1833 году вышли первый вариант его перевода «Слова о полку Игореве», сделанный для пушкинского «Современника», и историческое эссе «О Господине Новгороде Великом». На следующий год — основательное сочинение «Варяги», а в 1840 году «Древние славянские собственные имена». Вельтман публикует фундаментальные работы по русской истории «Достопамятности Московского Кремля» (1843), «Московская Оружейная палата» (1844), изучая в то же время историю и культуру Древней Индии и Скандинавии, государство готов, походы гуннов и монголов («Исследования о свевах, гуннах и монголах», 1856—1860; «Первобытное верование и буддизм», 1864; «Дон», 1866; «Днепровские пороги по Константину Багрянородному», 1868). Исследуя сложнейшие проблемы этногенеза евразийских народов, он изучает античные, византийские, арабские, древнеиндийские, средневековые немецкие и скандинавские сочинения, издает собственный комментарий к Тациту, перевод из «Махабхараты», переводит Яджурведу и «Прорицание вёльвы».

В книге «Аттила и Русь IV и V века. Свод исторических и народных преданий» (1858) подробно разбираются связанные с Аттилой средневековые исторические и литературные произведения. В том числе впервые в российской историографии исследуются «Тидрек-сага», «Нифлунга-сага», отдельно «Песнь о Нибелунгах» (Вельтман различал эти произведения) и Эдда.

В 1845 году был назначен членом комитета для издания «Древностей Российского государства», которые выходили под его редакцией и в которых текст 2, 3 и 5 отд. принадлежит ему. Оценка научного вклада Вельтмана неоднозначна. Пожалуй, наиболее объективен вывод А. П. Богданова:

При ретроспективном взгляде на фоне таких титанов «мифологической школы», как Ф. И. Буслаев, И. И. Срезневский, А. С. Афанасьев, А. А. Потебня и другие, размышления и выводы Вельтмана теряются; тускнеют.
Но, вернувшись к 1834 г., году работы над «Светославичем», мы обнаружим, что «Немецкая мифология» признанного основоположника «мифологической школы» Якоба Гримма <…> ещё только готовилась к печати! В этом году молодой Буслаев узнал на лекции М. П. Погодина, только что вернувшегося в Московский университет из заграничной поездки, что великий чешский славист П. И. Шафарик «готовит к печати свои Славянские древности {Slavanske Slarozitnosti вышли в 1835 г. в Праге.}, в которых он докажет всему миру, что не немцы, а славяне были старожилами и хозяевами всех тех областей, где потом очутились <…> немцы» {Буслаев Ф. И. Мои досуги. М., 1866, ч. 2, с. 254.}.

• Бодри К.-Ф.П. - Александр ВЕЛЬТМАН (1839).jpg

  Акварель К.-Ф. П. Бодри, 1839 год

• Alexander Veltman, russian writer.jpg

  Литография Р. Крейгера, кон. 1850-х гг.

• Вельтман А. Ф. в Российской Портретной Галерее.jpg

  Портрет из словаря Брокгауза-Эфрона

• Вельтманы с детьми.jpg

  Со второй женой Е. И. Кубе и детьми

Литература

Список произведений

Беллетристика

• [dlib.rsl.ru/viewer/01003571122#?page=3 Беглец. Повесть в стихах]. — 1-е изд. — М.: Н. Глазунов, 1831. — VIII, 65 с.
  • 2-е изд.: Беглец. Повесть в стихах. — М.: В тип. А. Семёна, 1836. — 74 с.
• [az.lib.ru/w/welxtman_a_f/text_0140.shtml Странник: В 3 частях]. — М.: Тип. С. Селивановского, 1831—1832.
• Муромские леса. Повесть в стихах. — М.: Тип. С. Селивановского, 1831.
• MMCDXLVIII год. Рукопись Мартына Задека: В 3 кн. — М.: В тип. А. Семёна, 1833. — V, 179; 198; 203 с.
• [az.lib.ru/w/welxtman_a_f/text_0280.shtml Кощей Бессмертный. Былина старого времени: В 3 частях]. — М.: Тип. А. Семена, 1833.
• Лунатик. — М., 1834.
• [az.lib.ru/w/welxtman_a_f/text_0250.shtml Неистовый Роланд]. — М., 1834.
• [az.lib.ru/w/welxtman_a_f/text_0010.shtml Эротида]. — М., 1835.
• Александр Филиппович Македонский. Предки Калимероса: В 2 частях. — М.: В тип. Н. Степанова, 1836.
  • Часть I. — 272 с.
  • Часть II. — 198 с.
• [az.lib.ru/w/welxtman_a_f/text_0020.shtml Иоланда]. — М., 1837.
• [az.lib.ru/w/welxtman_a_f/text_0310.shtml Светославич, вражий питомец. Диво времён Красного Солнца Владимира]. — М., 1837.
• Виргиния, или Поездка в Россию: В 2 частях. — М.: Тип. С. Селивановского, 1837.
• Сердце и думка. Приключение: В 4 частях. — М.: В тип. Н. Степанова, 1838.
  • [dlib.rsl.ru/viewer/01005412927#?page=5 Часть первая]. — 192 с.
  • [dlib.rsl.ru/viewer/01005412927#?page=200 Часть вторая]. — 174 с.
  • [dlib.rsl.ru/viewer/01005412939#?page=5 Часть третья]. — 177 с.
  • [dlib.rsl.ru/viewer/01005412939#?page=185 Часть четвёртая]. — 173 с.
• [az.lib.ru/w/welxtman_a_f/text_0330.shtml Радой]. — М., 1839.
• [az.lib.ru/w/welxtman_a_f/text_0240.shtml Костештские скалы]. 1839.
• Генерал Каломерос: В 2 частях. — М.: В тип. Н. Степанова, 1840. — 181 с.
• Ратибор Холмоградский. — М.: В тип. Н. Степанова, 1841.
• [az.lib.ru/w/welxtman_a_f/text_0320.shtml Райна, королевна Болгарская]. — М., 1843.
• Путевые впечатления и, между прочим, горшок герани. — М., 1843.
• Новый Емеля или Превращения. — М.: Тип. Н. Степанова, 1845.
  • [dlib.rsl.ru/viewer/01005412592#?page=4 Часть I]. — 252 с.
  • [dlib.rsl.ru/viewer/01005412592#?page=256 Часть II]. — 234 с.
  • [dlib.rsl.ru/viewer/01005412598#?page=4 Часть III]. — 233 с.
  • [dlib.rsl.ru/viewer/01005412598#?page=237 Часть IV]. — 251 с.
• [az.lib.ru/w/welxtman_a_f/text_0030.shtml Не дом, а игрушечка]. — М., 1850.
• Приключения, почерпнутые из моря житейского
  • [az.lib.ru/w/welxtman_a_f/text_0220.shtml Саломея]. — М., 1846—1848. — Т. I.
  • Баловень судьбы = Чудодей. — М.: В тип. А. Семёна, 1856. — Т. II.
    • [dlib.rsl.ru/viewer/01005412789#?page=1 Часть 1]. — 417 с.
    • [dlib.rsl.ru/01005412798 Часть 2]. — 416 с.
  • [dlib.rsl.ru/01005422958 Воспитанница Сара]. — М.: В типографии Каткова и К, 1862. — Т. III. — 237 с.
  • Счастье несчастье: В 2 частях. — М.: В тип. А. Семёна, 1863. — Т. IV.
    • Часть I. — 371 с.
    • [dlib.rsl.ru/viewer/01005412969#?page=4 Часть II]. — 308 с.
  • Последний в роде и безродный (Приёмыш). — Т. V.

Научные труды

• Начальныя основания арифметики. — 1-е изд. — М.: В тип. Решетникова, 1817.
• Начертание древней истории Бессарабии. С присовокуплением исторических выписок и карты. — 1-е изд. — М.: В тип. С. Селивановского, 1828. — XVI, 74 с.
• О Господине Новгороде Великом. С прил. вида Новгорода в 12 столетии и плана окрестностей. — 1-е изд. — М.: В тип. С. Селивановского, 1834. — 42 с.
• Начальное чтение для образующегося юношества. — 1-е изд. — М.: В Унив. Тип., 1837. — [2], VII, [3], 172 с.
• Древние славянские собственные имена. — М., 1840.
• Достопамятности Московского Кремля. — 1-е изд. — М.: В тип. Н. Степанова, 1843. — IV, 79 с.
• Московская оружейная палата. — 1-е изд. — М., 1844.
  • 2-е изд.: Московская оружейная палата. — М.: В тип. Бахметева, 1860. — 288 с.
• Описание нового императорского дворца в Кремле Московском. — 1-е изд. — М.: Тип. А. Семёна, 1851. — VI, 41 с.
• Исследования о свевах, гуннах и монголах. — 1-е изд. — М.: В Унив. Тип., 1856—1860.
  • Индо-Германы, или Сайване. Опыт свода и проверки сказаний о первобытных населенцах Германии (с приложением карты). — 1856. — Т. I. — VI, 171 с.
  • Аттила и Русь IV и V века. Свод исторических и народных преданий. — 1858. — Т. II. — IX, 219 с.
  • Маги и мидийские каганы XIII столетия. — 1860. — Т. III. — VIII, 72 с.
• Слово об ополчении Игоря Святославича, князя Новгород-Северского, на половцев, в 1185 году. — 2-е изд. — М.: В тип. Шуман и Глушкова, 1866. — XXIII, 80 с.
• Дон (рус.) // Чтения в Императорском Обществе Истории и Древностей Российских при Московском университете : Повременное издание. — М.: В Унив. тип. (Катков и Ко), 1866. — № 2. Апрель-июнь.
  • I. Место ссылки Овидия Назона. — С. 1-61.
  • II. Митрополия Великой и Малой Руси на Дону, с IV до IX века. — С. 62-92.
• Днепровские пороги по Константину Багрянородному. — 1-е изд. — М.: В Унив. Тип., 1868.

Библиография

• Акутин Ю. М. [azlib.ru/w/welxtman_a_f/text_0090.shtml Александр Вельтман и его роман «Странник»] // Вельтман А. Странник. — М.: Наука, 1978. — С. 247-300. — 344 с. — (Литературные памятники).
• Акутин Ю. М. [az.lib.ru/w/welxtman_a_f/text_0260.shtml Проза Александра Вельтмана] // Вельтман А. Повести и рассказы. — М.: Советская Россия, 1979. — 384 с. — 200 000 экз.
• Белинский В. Г.:
  • [az.lib.ru/b/belinskij_w_g/text_1846.shtml Взгляд на русскую литературу 1846 года] // Полн. собр. соч. — М., 1956. — Т. X. — С. 7—50;
  • [az.lib.ru/b/belinskij_w_g/text_3100.shtml Повести А. Вельтмана] // Полн. собр. соч. — М., 1955. Там же. — Т. VII. — С. 633—635;
  • [az.lib.ru/b/belinskij_w_g/text_1790.shtml Предки Калимероса. Александр Филиппович Македонский] // Там же. — Т. II. — С. 114—119;
  • [az.lib.ru/b/belinskij_w_g/text_1845.shtml Русская литература в 1845 году] // Там же. — Т. IX — С. 378—406;
• Богданов А. П. Александр Вельтман — писатель-историк // [az.lib.ru/w/welxtman_a_f/text_0320.shtml Вельтман А. Ф. Романы]. — М.: Современник, 1985. — С. 458-481. — 524 с. — (Из наследия). — 100 000 экз.
• Бухштаб Б. Я. Первые романы Вельтмана // Русская проза. — Л., 1926. — С. 192—231.
• Вацуро В. Э. [lib.pushkinskijdom.ru/LinkClick.aspx?fileticket=PP22NIE9rmw%3D&tabid=10358 Болгарские темы и мотивы в русской литературе 1820—1840-х годов (Этюды и разыскания)] // Избранные труды. — М.: Языки славянской культуры, 2004. — С. 556—596.
• [feb-web.ru/feb/litenc/encyclop/le2/le2-1375.htm Вельтман] — статья из Литературной энциклопедии 1929—1939 (автор — П. К.)
• [vivaldi.nlr.ru/ab000000711/view#page=148 Вельтман Александр Фомич] // Список гражданским чинам первых четырех классов. Часть вторая. Чины четвертого класса. Исправлен по 15-е сентября 1869 года.. — СПб.: Типография Правительствующего сената, 1869. — С. 114—115.
• Вельтман, Александр Фомич // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [pushkin.md/people/assets/veltman/veltman.html Вельтман Александр Фомич]. Пушкин в Молдавии. Проверено 7 ноября 2012. [www.webcitation.org/6CIXkzv11 Архивировано из первоисточника 19 ноября 2012].
• Гранин Ю. А. Ф. Вельтман // Очерки по истории русской литературы первой половины XIX века. — Баку, 1941. — Т. 50. — С. 66—93.
• Дробленкова Н. Ф., Чернов А. В. [feb-web.ru/feb/slovenc/es/es1/es1-1881.htm Вельтман Александр Фомич] // Энциклопедия «Слова о полку Игореве»: В 5 т.. — СПб.: Дмитрий Буланин, 1995. — Т. 1. А—В. — С. 188—190. — 276 с.
• Ефимова З. С. Начальный период литературной деятельности А. Ф. Вельтмана // Русский романтизм. — Л., 1927. — С. 51—87.
• Ильин-Томич А. А. Вельтман Александр Фомич // Русские писатели, 1800—1917. — М., 1989. — Т. 1. — С. 405—409.
• Калугин В. И. [az.lib.ru/w/welxtman_a_f/text_0270.shtml Романы Александра Вельтмана] // Вельтман А. Романы. — М.: Современник, 1985. — С. 3-21. — 524 с. — (Из наследия). — 100 000 экз.
• Кобрин К. [magazines.russ.ru/october/1998/6/kobrin.html Поставщик её величества русской литературы] // Октябрь : журнал. — М., 1998. — № 6. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0132-0637&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0132-0637].
• Кошелев В. А., Чернов А. В. [fandom.rusf.ru/about_fan/veltman_1.htm Мудрая фантастика сказочника…] // Вельтман А. Сердце и думка: Приключение: Роман в 4 ч.. — М.: Советская Россия, 1986. — С. 3-21.
• Кусов В. [rusk.ru/st.php?idar=800370 Картограф Александр Фомич Вельтман] // Московский журнал : журнал. — М., 1 мая 2000.
• Немзер А. С. [www.ruthenia.ru/nemzer/veltman.html Приятно вспомнить. 200 лет назад родился Александр Вельтман]. Ruthenia.ru (20.07.2000). Проверено 17 ноября 2012. [www.webcitation.org/6CIXnBYrR Архивировано из первоисточника 19 ноября 2012].
• Переверзев В. Ф. Предтеча Достоевского А. Ф. Вельтман // У истоков русского реалистического романа. — 1-е изд. — М., 1937. — С. 78—145.; 2-е изд. — М., 1965. — С. 114—215;
• Погодин М. П. Александр Фомич Вельтман // Русская старина : журнал. — СПб., 1871. — Т. 4, № 10. — С. 405—410.
• Романов Н. М. [www.rusf.ru/rsf-XIX/veltman.htm А. Ф. Вельтман] // Русская фантастическая проза эпохи романтизма (1820-1840) / Сост., подгот. текста и коммент. М. Н. Виролайнен и др. — Л.: Изд-во Ленингр. унив., 1990. — 667 с.
• Харитонов Е. [fandom.rusf.ru/about_fan/haritonov_37.htm «Сказка, спрыснутая мыслию…»: (А. Ф. Вельтман как основоположник историко-фэнтезийного романа в рус. лит.)] // Если : журнал. — М., 2001. — № 3. — С. 251—254. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=1680-645X&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 1680-645X].
• Черейский Л. А. [feb-web.ru/feb/pushkin/chr-abc/chr/chr-0633.htm Вельтман А. Ф.] // Пушкин и его окружение. — 2-е изд. — Л.: Наука, 1988. — 544 с.
• Чумаченко А. А. [az.lib.ru/w/welxtman_a_f/text_0130.shtml Вельтман А.Ф.: Биобиблиографическая справка] // Русские писатели: Биобиблиографический словарь / Под ред. П. А. Николаева. — М.: Просвещение, 1990. — Т. 1. А—Л. — 544 с.

Ссылки

• [fantlab.ru/autor5680 Александр Вельтман. Профиль на Фантлаб]. Лаборатория фантастики. Проверено 14 ноября 2012.
• [ru.rodovid.org/wk/Запись:739148 Вельтман, Александр Фомич] на «Родоводе». Дерево предков и потомков
• [az.lib.ru/w/welxtman_a_f/ Вельтман, Александр Фомич] в библиотеке Максима Мошкова
• Карацупа В. [archivsf.narod.ru/1800/alexandr_veltman/index.htm Вельтман Александр Фомич (8 (20) июля 1800 – 11 (23) января 1870)]. Архив фантастики. Проверено 15 ноября 2012. [www.webcitation.org/6CIXldsRb Архивировано из первоисточника 19 ноября 2012].
• [old.rsl.ru/table.jsp?f=1003&t=3&v0=%D0%92%D0%B5%D0%BB%D1%8C%D1%82%D0%BC%D0%B0%D0%BD%2C+%D0%90%D0%BB%D0%B5%D0%BA%D1%81%D0%B0%D0%BD%D0%B4%D1%80+%D0%A4%D0%BE%D0%BC%D0%B8%D1%87&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=3&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&cc=a1&s=2&ss=-1003&ce=4 Произведения Вельтмана, Александра Фомича]. Электронный каталог. Российская государственная библиотека. Проверено 29 ноября 2012. [www.webcitation.org/6CaUiL2Fv Архивировано из первоисточника 1 декабря 2012].
• [www.ras.ru/win/db/show_per.asp?P=.id-49852.ln-ru Профиль Александра Фомича Вельтмана] на официальном сайте РАН
• [www.prlib.ru/history/pages/item.aspx?itemid=598 20 июля 1800 г. Родился русский писатель и археолог Александр Фомич Вельтман]. Президентская библиотека имени Б. Н. Ельцина. Проверено 7 ноября 2012. [www.webcitation.org/6CIXnhbBV Архивировано из первоисточника 19 ноября 2012].

Отрывок, характеризующий Вельтман, Александр Фомич

– Осмелюсь обеспокоить, ваше благородие, – сказал он с почтительностью, но с относительным пренебрежением к юности этого офицера и заложив руку за пазуху. – Моя госпожа, дочь скончавшегося сего пятнадцатого числа генерал аншефа князя Николая Андреевича Болконского, находясь в затруднении по случаю невежества этих лиц, – он указал на мужиков, – просит вас пожаловать… не угодно ли будет, – с грустной улыбкой сказал Алпатыч, – отъехать несколько, а то не так удобно при… – Алпатыч указал на двух мужиков, которые сзади так и носились около него, как слепни около лошади.
– А!.. Алпатыч… А? Яков Алпатыч!.. Важно! прости ради Христа. Важно! А?.. – говорили мужики, радостно улыбаясь ему. Ростов посмотрел на пьяных стариков и улыбнулся.
– Или, может, это утешает ваше сиятельство? – сказал Яков Алпатыч с степенным видом, не заложенной за пазуху рукой указывая на стариков.
– Нет, тут утешенья мало, – сказал Ростов и отъехал. – В чем дело? – спросил он.
– Осмелюсь доложить вашему сиятельству, что грубый народ здешний не желает выпустить госпожу из имения и угрожает отпречь лошадей, так что с утра все уложено и ее сиятельство не могут выехать.
– Не может быть! – вскрикнул Ростов.
– Имею честь докладывать вам сущую правду, – повторил Алпатыч.
Ростов слез с лошади и, передав ее вестовому, пошел с Алпатычем к дому, расспрашивая его о подробностях дела. Действительно, вчерашнее предложение княжны мужикам хлеба, ее объяснение с Дроном и с сходкою так испортили дело, что Дрон окончательно сдал ключи, присоединился к мужикам и не являлся по требованию Алпатыча и что поутру, когда княжна велела закладывать, чтобы ехать, мужики вышли большой толпой к амбару и выслали сказать, что они не выпустят княжны из деревни, что есть приказ, чтобы не вывозиться, и они выпрягут лошадей. Алпатыч выходил к ним, усовещивая их, но ему отвечали (больше всех говорил Карп; Дрон не показывался из толпы), что княжну нельзя выпустить, что на то приказ есть; а что пускай княжна остается, и они по старому будут служить ей и во всем повиноваться.
В ту минуту, когда Ростов и Ильин проскакали по дороге, княжна Марья, несмотря на отговариванье Алпатыча, няни и девушек, велела закладывать и хотела ехать; но, увидав проскакавших кавалеристов, их приняли за французов, кучера разбежались, и в доме поднялся плач женщин.
– Батюшка! отец родной! бог тебя послал, – говорили умиленные голоса, в то время как Ростов проходил через переднюю.
Княжна Марья, потерянная и бессильная, сидела в зале, в то время как к ней ввели Ростова. Она не понимала, кто он, и зачем он, и что с нею будет. Увидав его русское лицо и по входу его и первым сказанным словам признав его за человека своего круга, она взглянула на него своим глубоким и лучистым взглядом и начала говорить обрывавшимся и дрожавшим от волнения голосом. Ростову тотчас же представилось что то романическое в этой встрече. «Беззащитная, убитая горем девушка, одна, оставленная на произвол грубых, бунтующих мужиков! И какая то странная судьба натолкнула меня сюда! – думал Ростов, слушяя ее и глядя на нее. – И какая кротость, благородство в ее чертах и в выражении! – думал он, слушая ее робкий рассказ.
Когда она заговорила о том, что все это случилось на другой день после похорон отца, ее голос задрожал. Она отвернулась и потом, как бы боясь, чтобы Ростов не принял ее слова за желание разжалобить его, вопросительно испуганно взглянула на него. У Ростова слезы стояли в глазах. Княжна Марья заметила это и благодарно посмотрела на Ростова тем своим лучистым взглядом, который заставлял забывать некрасивость ее лица.
– Не могу выразить, княжна, как я счастлив тем, что я случайно заехал сюда и буду в состоянии показать вам свою готовность, – сказал Ростов, вставая. – Извольте ехать, и я отвечаю вам своей честью, что ни один человек не посмеет сделать вам неприятность, ежели вы мне только позволите конвоировать вас, – и, почтительно поклонившись, как кланяются дамам царской крови, он направился к двери.
Почтительностью своего тона Ростов как будто показывал, что, несмотря на то, что он за счастье бы счел свое знакомство с нею, он не хотел пользоваться случаем ее несчастия для сближения с нею.
Княжна Марья поняла и оценила этот тон.
– Я очень, очень благодарна вам, – сказала ему княжна по французски, – но надеюсь, что все это было только недоразуменье и что никто не виноват в том. – Княжна вдруг заплакала. – Извините меня, – сказала она.
Ростов, нахмурившись, еще раз низко поклонился и вышел из комнаты.


– Ну что, мила? Нет, брат, розовая моя прелесть, и Дуняшей зовут… – Но, взглянув на лицо Ростова, Ильин замолк. Он видел, что его герой и командир находился совсем в другом строе мыслей.
Ростов злобно оглянулся на Ильина и, не отвечая ему, быстрыми шагами направился к деревне.
– Я им покажу, я им задам, разбойникам! – говорил он про себя.
Алпатыч плывущим шагом, чтобы только не бежать, рысью едва догнал Ростова.
– Какое решение изволили принять? – сказал он, догнав его.
Ростов остановился и, сжав кулаки, вдруг грозно подвинулся на Алпатыча.
– Решенье? Какое решенье? Старый хрыч! – крикнул он на него. – Ты чего смотрел? А? Мужики бунтуют, а ты не умеешь справиться? Ты сам изменник. Знаю я вас, шкуру спущу со всех… – И, как будто боясь растратить понапрасну запас своей горячности, он оставил Алпатыча и быстро пошел вперед. Алпатыч, подавив чувство оскорбления, плывущим шагом поспевал за Ростовым и продолжал сообщать ему свои соображения. Он говорил, что мужики находились в закоснелости, что в настоящую минуту было неблагоразумно противуборствовать им, не имея военной команды, что не лучше ли бы было послать прежде за командой.
– Я им дам воинскую команду… Я их попротивоборствую, – бессмысленно приговаривал Николай, задыхаясь от неразумной животной злобы и потребности излить эту злобу. Не соображая того, что будет делать, бессознательно, быстрым, решительным шагом он подвигался к толпе. И чем ближе он подвигался к ней, тем больше чувствовал Алпатыч, что неблагоразумный поступок его может произвести хорошие результаты. То же чувствовали и мужики толпы, глядя на его быструю и твердую походку и решительное, нахмуренное лицо.
После того как гусары въехали в деревню и Ростов прошел к княжне, в толпе произошло замешательство и раздор. Некоторые мужики стали говорить, что эти приехавшие были русские и как бы они не обиделись тем, что не выпускают барышню. Дрон был того же мнения; но как только он выразил его, так Карп и другие мужики напали на бывшего старосту.
– Ты мир то поедом ел сколько годов? – кричал на него Карп. – Тебе все одно! Ты кубышку выроешь, увезешь, тебе что, разори наши дома али нет?
– Сказано, порядок чтоб был, не езди никто из домов, чтобы ни синь пороха не вывозить, – вот она и вся! – кричал другой.
– Очередь на твоего сына была, а ты небось гладуха своего пожалел, – вдруг быстро заговорил маленький старичок, нападая на Дрона, – а моего Ваньку забрил. Эх, умирать будем!
– То то умирать будем!
– Я от миру не отказчик, – говорил Дрон.
– То то не отказчик, брюхо отрастил!..
Два длинные мужика говорили свое. Как только Ростов, сопутствуемый Ильиным, Лаврушкой и Алпатычем, подошел к толпе, Карп, заложив пальцы за кушак, слегка улыбаясь, вышел вперед. Дрон, напротив, зашел в задние ряды, и толпа сдвинулась плотнее.
– Эй! кто у вас староста тут? – крикнул Ростов, быстрым шагом подойдя к толпе.
– Староста то? На что вам?.. – спросил Карп. Но не успел он договорить, как шапка слетела с него и голова мотнулась набок от сильного удара.
– Шапки долой, изменники! – крикнул полнокровный голос Ростова. – Где староста? – неистовым голосом кричал он.
– Старосту, старосту кличет… Дрон Захарыч, вас, – послышались кое где торопливо покорные голоса, и шапки стали сниматься с голов.
– Нам бунтовать нельзя, мы порядки блюдем, – проговорил Карп, и несколько голосов сзади в то же мгновенье заговорили вдруг:
– Как старички пороптали, много вас начальства…
– Разговаривать?.. Бунт!.. Разбойники! Изменники! – бессмысленно, не своим голосом завопил Ростов, хватая за юрот Карпа. – Вяжи его, вяжи! – кричал он, хотя некому было вязать его, кроме Лаврушки и Алпатыча.
Лаврушка, однако, подбежал к Карпу и схватил его сзади за руки.
– Прикажете наших из под горы кликнуть? – крикнул он.
Алпатыч обратился к мужикам, вызывая двоих по именам, чтобы вязать Карпа. Мужики покорно вышли из толпы и стали распоясываться.
– Староста где? – кричал Ростов.
Дрон, с нахмуренным и бледным лицом, вышел из толпы.
– Ты староста? Вязать, Лаврушка! – кричал Ростов, как будто и это приказание не могло встретить препятствий. И действительно, еще два мужика стали вязать Дрона, который, как бы помогая им, снял с себя кушан и подал им.
– А вы все слушайте меня, – Ростов обратился к мужикам: – Сейчас марш по домам, и чтобы голоса вашего я не слыхал.
– Что ж, мы никакой обиды не делали. Мы только, значит, по глупости. Только вздор наделали… Я же сказывал, что непорядки, – послышались голоса, упрекавшие друг друга.
– Вот я же вам говорил, – сказал Алпатыч, вступая в свои права. – Нехорошо, ребята!
– Глупость наша, Яков Алпатыч, – отвечали голоса, и толпа тотчас же стала расходиться и рассыпаться по деревне.
Связанных двух мужиков повели на барский двор. Два пьяные мужика шли за ними.
– Эх, посмотрю я на тебя! – говорил один из них, обращаясь к Карпу.
– Разве можно так с господами говорить? Ты думал что?
– Дурак, – подтверждал другой, – право, дурак!
Через два часа подводы стояли на дворе богучаровского дома. Мужики оживленно выносили и укладывали на подводы господские вещи, и Дрон, по желанию княжны Марьи выпущенный из рундука, куда его заперли, стоя на дворе, распоряжался мужиками.
– Ты ее так дурно не клади, – говорил один из мужиков, высокий человек с круглым улыбающимся лицом, принимая из рук горничной шкатулку. – Она ведь тоже денег стоит. Что же ты ее так то вот бросишь или пол веревку – а она потрется. Я так не люблю. А чтоб все честно, по закону было. Вот так то под рогожку, да сенцом прикрой, вот и важно. Любо!
– Ишь книг то, книг, – сказал другой мужик, выносивший библиотечные шкафы князя Андрея. – Ты не цепляй! А грузно, ребята, книги здоровые!
– Да, писали, не гуляли! – значительно подмигнув, сказал высокий круглолицый мужик, указывая на толстые лексиконы, лежавшие сверху.

Ростов, не желая навязывать свое знакомство княжне, не пошел к ней, а остался в деревне, ожидая ее выезда. Дождавшись выезда экипажей княжны Марьи из дома, Ростов сел верхом и до пути, занятого нашими войсками, в двенадцати верстах от Богучарова, верхом провожал ее. В Янкове, на постоялом дворе, он простился с нею почтительно, в первый раз позволив себе поцеловать ее руку.
– Как вам не совестно, – краснея, отвечал он княжне Марье на выражение благодарности за ее спасенье (как она называла его поступок), – каждый становой сделал бы то же. Если бы нам только приходилось воевать с мужиками, мы бы не допустили так далеко неприятеля, – говорил он, стыдясь чего то и стараясь переменить разговор. – Я счастлив только, что имел случай познакомиться с вами. Прощайте, княжна, желаю вам счастия и утешения и желаю встретиться с вами при более счастливых условиях. Ежели вы не хотите заставить краснеть меня, пожалуйста, не благодарите.
Но княжна, если не благодарила более словами, благодарила его всем выражением своего сиявшего благодарностью и нежностью лица. Она не могла верить ему, что ей не за что благодарить его. Напротив, для нее несомненно было то, что ежели бы его не было, то она, наверное, должна была бы погибнуть и от бунтовщиков и от французов; что он, для того чтобы спасти ее, подвергал себя самым очевидным и страшным опасностям; и еще несомненнее было то, что он был человек с высокой и благородной душой, который умел понять ее положение и горе. Его добрые и честные глаза с выступившими на них слезами, в то время как она сама, заплакав, говорила с ним о своей потере, не выходили из ее воображения.
Когда она простилась с ним и осталась одна, княжна Марья вдруг почувствовала в глазах слезы, и тут уж не в первый раз ей представился странный вопрос, любит ли она его?
По дороге дальше к Москве, несмотря на то, что положение княжны было не радостно, Дуняша, ехавшая с ней в карете, не раз замечала, что княжна, высунувшись в окно кареты, чему то радостно и грустно улыбалась.
«Ну что же, ежели бы я и полюбила его? – думала княжна Марья.
Как ни стыдно ей было признаться себе, что она первая полюбила человека, который, может быть, никогда не полюбит ее, она утешала себя мыслью, что никто никогда не узнает этого и что она не будет виновата, ежели будет до конца жизни, никому не говоря о том, любить того, которого она любила в первый и в последний раз.
Иногда она вспоминала его взгляды, его участие, его слова, и ей казалось счастье не невозможным. И тогда то Дуняша замечала, что она, улыбаясь, глядела в окно кареты.
«И надо было ему приехать в Богучарово, и в эту самую минуту! – думала княжна Марья. – И надо было его сестре отказать князю Андрею! – И во всем этом княжна Марья видела волю провиденья.
Впечатление, произведенное на Ростова княжной Марьей, было очень приятное. Когда ои вспоминал про нее, ему становилось весело, и когда товарищи, узнав о бывшем с ним приключении в Богучарове, шутили ему, что он, поехав за сеном, подцепил одну из самых богатых невест в России, Ростов сердился. Он сердился именно потому, что мысль о женитьбе на приятной для него, кроткой княжне Марье с огромным состоянием не раз против его воли приходила ему в голову. Для себя лично Николай не мог желать жены лучше княжны Марьи: женитьба на ней сделала бы счастье графини – его матери, и поправила бы дела его отца; и даже – Николай чувствовал это – сделала бы счастье княжны Марьи. Но Соня? И данное слово? И от этого то Ростов сердился, когда ему шутили о княжне Болконской.


Приняв командование над армиями, Кутузов вспомнил о князе Андрее и послал ему приказание прибыть в главную квартиру.
Князь Андрей приехал в Царево Займище в тот самый день и в то самое время дня, когда Кутузов делал первый смотр войскам. Князь Андрей остановился в деревне у дома священника, у которого стоял экипаж главнокомандующего, и сел на лавочке у ворот, ожидая светлейшего, как все называли теперь Кутузова. На поле за деревней слышны были то звуки полковой музыки, то рев огромного количества голосов, кричавших «ура!новому главнокомандующему. Тут же у ворот, шагах в десяти от князя Андрея, пользуясь отсутствием князя и прекрасной погодой, стояли два денщика, курьер и дворецкий. Черноватый, обросший усами и бакенбардами, маленький гусарский подполковник подъехал к воротам и, взглянув на князя Андрея, спросил: здесь ли стоит светлейший и скоро ли он будет?
Князь Андрей сказал, что он не принадлежит к штабу светлейшего и тоже приезжий. Гусарский подполковник обратился к нарядному денщику, и денщик главнокомандующего сказал ему с той особенной презрительностью, с которой говорят денщики главнокомандующих с офицерами:
– Что, светлейший? Должно быть, сейчас будет. Вам что?
Гусарский подполковник усмехнулся в усы на тон денщика, слез с лошади, отдал ее вестовому и подошел к Болконскому, слегка поклонившись ему. Болконский посторонился на лавке. Гусарский подполковник сел подле него.
– Тоже дожидаетесь главнокомандующего? – заговорил гусарский подполковник. – Говог'ят, всем доступен, слава богу. А то с колбасниками беда! Недаг'ом Ег'молов в немцы пг'осился. Тепег'ь авось и г'усским говог'ить можно будет. А то чег'т знает что делали. Все отступали, все отступали. Вы делали поход? – спросил он.
– Имел удовольствие, – отвечал князь Андрей, – не только участвовать в отступлении, но и потерять в этом отступлении все, что имел дорогого, не говоря об именьях и родном доме… отца, который умер с горя. Я смоленский.
– А?.. Вы князь Болконский? Очень г'ад познакомиться: подполковник Денисов, более известный под именем Васьки, – сказал Денисов, пожимая руку князя Андрея и с особенно добрым вниманием вглядываясь в лицо Болконского. – Да, я слышал, – сказал он с сочувствием и, помолчав немного, продолжал: – Вот и скифская война. Это все хог'ошо, только не для тех, кто своими боками отдувается. А вы – князь Андг'ей Болконский? – Он покачал головой. – Очень г'ад, князь, очень г'ад познакомиться, – прибавил он опять с грустной улыбкой, пожимая ему руку.
Князь Андрей знал Денисова по рассказам Наташи о ее первом женихе. Это воспоминанье и сладко и больно перенесло его теперь к тем болезненным ощущениям, о которых он последнее время давно уже не думал, но которые все таки были в его душе. В последнее время столько других и таких серьезных впечатлений, как оставление Смоленска, его приезд в Лысые Горы, недавнее известно о смерти отца, – столько ощущений было испытано им, что эти воспоминания уже давно не приходили ему и, когда пришли, далеко не подействовали на него с прежней силой. И для Денисова тот ряд воспоминаний, которые вызвало имя Болконского, было далекое, поэтическое прошедшее, когда он, после ужина и пения Наташи, сам не зная как, сделал предложение пятнадцатилетней девочке. Он улыбнулся воспоминаниям того времени и своей любви к Наташе и тотчас же перешел к тому, что страстно и исключительно теперь занимало его. Это был план кампании, который он придумал, служа во время отступления на аванпостах. Он представлял этот план Барклаю де Толли и теперь намерен был представить его Кутузову. План основывался на том, что операционная линия французов слишком растянута и что вместо того, или вместе с тем, чтобы действовать с фронта, загораживая дорогу французам, нужно было действовать на их сообщения. Он начал разъяснять свой план князю Андрею.
– Они не могут удержать всей этой линии. Это невозможно, я отвечаю, что пг'ог'ву их; дайте мне пятьсот человек, я г'азог'ву их, это вег'но! Одна система – паг'тизанская.
Денисов встал и, делая жесты, излагал свой план Болконскому. В средине его изложения крики армии, более нескладные, более распространенные и сливающиеся с музыкой и песнями, послышались на месте смотра. На деревне послышался топот и крики.
– Сам едет, – крикнул казак, стоявший у ворот, – едет! Болконский и Денисов подвинулись к воротам, у которых стояла кучка солдат (почетный караул), и увидали подвигавшегося по улице Кутузова, верхом на невысокой гнедой лошадке. Огромная свита генералов ехала за ним. Барклай ехал почти рядом; толпа офицеров бежала за ними и вокруг них и кричала «ура!».
Вперед его во двор проскакали адъютанты. Кутузов, нетерпеливо подталкивая свою лошадь, плывшую иноходью под его тяжестью, и беспрестанно кивая головой, прикладывал руку к бедой кавалергардской (с красным околышем и без козырька) фуражке, которая была на нем. Подъехав к почетному караулу молодцов гренадеров, большей частью кавалеров, отдававших ему честь, он с минуту молча, внимательно посмотрел на них начальническим упорным взглядом и обернулся к толпе генералов и офицеров, стоявших вокруг него. Лицо его вдруг приняло тонкое выражение; он вздернул плечами с жестом недоумения.
– И с такими молодцами всё отступать и отступать! – сказал он. – Ну, до свиданья, генерал, – прибавил он и тронул лошадь в ворота мимо князя Андрея и Денисова.
– Ура! ура! ура! – кричали сзади его.
С тех пор как не видал его князь Андрей, Кутузов еще потолстел, обрюзг и оплыл жиром. Но знакомые ему белый глаз, и рана, и выражение усталости в его лице и фигуре были те же. Он был одет в мундирный сюртук (плеть на тонком ремне висела через плечо) и в белой кавалергардской фуражке. Он, тяжело расплываясь и раскачиваясь, сидел на своей бодрой лошадке.
– Фю… фю… фю… – засвистал он чуть слышно, въезжая на двор. На лице его выражалась радость успокоения человека, намеревающегося отдохнуть после представительства. Он вынул левую ногу из стремени, повалившись всем телом и поморщившись от усилия, с трудом занес ее на седло, облокотился коленкой, крякнул и спустился на руки к казакам и адъютантам, поддерживавшим его.
Он оправился, оглянулся своими сощуренными глазами и, взглянув на князя Андрея, видимо, не узнав его, зашагал своей ныряющей походкой к крыльцу.
– Фю… фю… фю, – просвистал он и опять оглянулся на князя Андрея. Впечатление лица князя Андрея только после нескольких секунд (как это часто бывает у стариков) связалось с воспоминанием о его личности.
– А, здравствуй, князь, здравствуй, голубчик, пойдем… – устало проговорил он, оглядываясь, и тяжело вошел на скрипящее под его тяжестью крыльцо. Он расстегнулся и сел на лавочку, стоявшую на крыльце.
– Ну, что отец?
– Вчера получил известие о его кончине, – коротко сказал князь Андрей.
Кутузов испуганно открытыми глазами посмотрел на князя Андрея, потом снял фуражку и перекрестился: «Царство ему небесное! Да будет воля божия над всеми нами!Он тяжело, всей грудью вздохнул и помолчал. „Я его любил и уважал и сочувствую тебе всей душой“. Он обнял князя Андрея, прижал его к своей жирной груди и долго не отпускал от себя. Когда он отпустил его, князь Андрей увидал, что расплывшие губы Кутузова дрожали и на глазах были слезы. Он вздохнул и взялся обеими руками за лавку, чтобы встать.
– Пойдем, пойдем ко мне, поговорим, – сказал он; но в это время Денисов, так же мало робевший перед начальством, как и перед неприятелем, несмотря на то, что адъютанты у крыльца сердитым шепотом останавливали его, смело, стуча шпорами по ступенькам, вошел на крыльцо. Кутузов, оставив руки упертыми на лавку, недовольно смотрел на Денисова. Денисов, назвав себя, объявил, что имеет сообщить его светлости дело большой важности для блага отечества. Кутузов усталым взглядом стал смотреть на Денисова и досадливым жестом, приняв руки и сложив их на животе, повторил: «Для блага отечества? Ну что такое? Говори». Денисов покраснел, как девушка (так странно было видеть краску на этом усатом, старом и пьяном лице), и смело начал излагать свой план разрезания операционной линии неприятеля между Смоленском и Вязьмой. Денисов жил в этих краях и знал хорошо местность. План его казался несомненно хорошим, в особенности по той силе убеждения, которая была в его словах. Кутузов смотрел себе на ноги и изредка оглядывался на двор соседней избы, как будто он ждал чего то неприятного оттуда. Из избы, на которую он смотрел, действительно во время речи Денисова показался генерал с портфелем под мышкой.
– Что? – в середине изложения Денисова проговорил Кутузов. – Уже готовы?
– Готов, ваша светлость, – сказал генерал. Кутузов покачал головой, как бы говоря: «Как это все успеть одному человеку», и продолжал слушать Денисова.
– Даю честное благородное слово гусского офицег'а, – говорил Денисов, – что я г'азог'ву сообщения Наполеона.
– Тебе Кирилл Андреевич Денисов, обер интендант, как приходится? – перебил его Кутузов.
– Дядя г'одной, ваша светлость.
– О! приятели были, – весело сказал Кутузов. – Хорошо, хорошо, голубчик, оставайся тут при штабе, завтра поговорим. – Кивнув головой Денисову, он отвернулся и протянул руку к бумагам, которые принес ему Коновницын.
– Не угодно ли вашей светлости пожаловать в комнаты, – недовольным голосом сказал дежурный генерал, – необходимо рассмотреть планы и подписать некоторые бумаги. – Вышедший из двери адъютант доложил, что в квартире все было готово. Но Кутузову, видимо, хотелось войти в комнаты уже свободным. Он поморщился…
– Нет, вели подать, голубчик, сюда столик, я тут посмотрю, – сказал он. – Ты не уходи, – прибавил он, обращаясь к князю Андрею. Князь Андрей остался на крыльце, слушая дежурного генерала.
Во время доклада за входной дверью князь Андрей слышал женское шептанье и хрустение женского шелкового платья. Несколько раз, взглянув по тому направлению, он замечал за дверью, в розовом платье и лиловом шелковом платке на голове, полную, румяную и красивую женщину с блюдом, которая, очевидно, ожидала входа влавввквмандующего. Адъютант Кутузова шепотом объяснил князю Андрею, что это была хозяйка дома, попадья, которая намеревалась подать хлеб соль его светлости. Муж ее встретил светлейшего с крестом в церкви, она дома… «Очень хорошенькая», – прибавил адъютант с улыбкой. Кутузов оглянулся на эти слова. Кутузов слушал доклад дежурного генерала (главным предметом которого была критика позиции при Цареве Займище) так же, как он слушал Денисова, так же, как он слушал семь лет тому назад прения Аустерлицкого военного совета. Он, очевидно, слушал только оттого, что у него были уши, которые, несмотря на то, что в одном из них был морской канат, не могли не слышать; но очевидно было, что ничто из того, что мог сказать ему дежурный генерал, не могло не только удивить или заинтересовать его, но что он знал вперед все, что ему скажут, и слушал все это только потому, что надо прослушать, как надо прослушать поющийся молебен. Все, что говорил Денисов, было дельно и умно. То, что говорил дежурный генерал, было еще дельнее и умнее, но очевидно было, что Кутузов презирал и знание и ум и знал что то другое, что должно было решить дело, – что то другое, независимое от ума и знания. Князь Андрей внимательно следил за выражением лица главнокомандующего, и единственное выражение, которое он мог заметить в нем, было выражение скуки, любопытства к тому, что такое означал женский шепот за дверью, и желание соблюсти приличие. Очевидно было, что Кутузов презирал ум, и знание, и даже патриотическое чувство, которое выказывал Денисов, но презирал не умом, не чувством, не знанием (потому что он и не старался выказывать их), а он презирал их чем то другим. Он презирал их своей старостью, своею опытностью жизни. Одно распоряжение, которое от себя в этот доклад сделал Кутузов, откосилось до мародерства русских войск. Дежурный редерал в конце доклада представил светлейшему к подписи бумагу о взысканий с армейских начальников по прошению помещика за скошенный зеленый овес.
Кутузов зачмокал губами и закачал головой, выслушав это дело.
– В печку… в огонь! И раз навсегда тебе говорю, голубчик, – сказал он, – все эти дела в огонь. Пуская косят хлеба и жгут дрова на здоровье. Я этого не приказываю и не позволяю, но и взыскивать не могу. Без этого нельзя. Дрова рубят – щепки летят. – Он взглянул еще раз на бумагу. – О, аккуратность немецкая! – проговорил он, качая головой.


– Ну, теперь все, – сказал Кутузов, подписывая последнюю бумагу, и, тяжело поднявшись и расправляя складки своей белой пухлой шеи, с повеселевшим лицом направился к двери.
Попадья, с бросившеюся кровью в лицо, схватилась за блюдо, которое, несмотря на то, что она так долго приготовлялась, она все таки не успела подать вовремя. И с низким поклоном она поднесла его Кутузову.
Глаза Кутузова прищурились; он улыбнулся, взял рукой ее за подбородок и сказал:
– И красавица какая! Спасибо, голубушка!
Он достал из кармана шаровар несколько золотых и положил ей на блюдо.
– Ну что, как живешь? – сказал Кутузов, направляясь к отведенной для него комнате. Попадья, улыбаясь ямочками на румяном лице, прошла за ним в горницу. Адъютант вышел к князю Андрею на крыльцо и приглашал его завтракать; через полчаса князя Андрея позвали опять к Кутузову. Кутузов лежал на кресле в том же расстегнутом сюртуке. Он держал в руке французскую книгу и при входе князя Андрея, заложив ее ножом, свернул. Это был «Les chevaliers du Cygne», сочинение madame de Genlis [«Рыцари Лебедя», мадам де Жанлис], как увидал князь Андрей по обертке.
– Ну садись, садись тут, поговорим, – сказал Кутузов. – Грустно, очень грустно. Но помни, дружок, что я тебе отец, другой отец… – Князь Андрей рассказал Кутузову все, что он знал о кончине своего отца, и о том, что он видел в Лысых Горах, проезжая через них.
– До чего… до чего довели! – проговорил вдруг Кутузов взволнованным голосом, очевидно, ясно представив себе, из рассказа князя Андрея, положение, в котором находилась Россия. – Дай срок, дай срок, – прибавил он с злобным выражением лица и, очевидно, не желая продолжать этого волновавшего его разговора, сказал: – Я тебя вызвал, чтоб оставить при себе.
– Благодарю вашу светлость, – отвечал князь Андрей, – но я боюсь, что не гожусь больше для штабов, – сказал он с улыбкой, которую Кутузов заметил. Кутузов вопросительно посмотрел на него. – А главное, – прибавил князь Андрей, – я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас, то поверьте…
Умное, доброе и вместе с тем тонко насмешливое выражение светилось на пухлом лице Кутузова. Он перебил Болконского:
– Жалею, ты бы мне нужен был; но ты прав, ты прав. Нам не сюда люди нужны. Советчиков всегда много, а людей нет. Не такие бы полки были, если бы все советчики служили там в полках, как ты. Я тебя с Аустерлица помню… Помню, помню, с знаменем помню, – сказал Кутузов, и радостная краска бросилась в лицо князя Андрея при этом воспоминании. Кутузов притянул его за руку, подставляя ему щеку, и опять князь Андрей на глазах старика увидал слезы. Хотя князь Андрей и знал, что Кутузов был слаб на слезы и что он теперь особенно ласкает его и жалеет вследствие желания выказать сочувствие к его потере, но князю Андрею и радостно и лестно было это воспоминание об Аустерлице.
– Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога – это дорога чести. – Он помолчал. – Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надо было. – И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне и заключенном мире. – Да, немало упрекали меня, – сказал Кутузов, – и за войну и за мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre. [Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.] A и там советчиков не меньше было, чем здесь… – продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо, занимали его. – Ох, советчики, советчики! – сказал он. Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее, а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он с тридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение и время) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турок есть заставил. – Он покачал головой. – И французы тоже будут! Верь моему слову, – воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, – будут у меня лошадиное мясо есть! – И опять глаза его залоснились слезами.
– Однако до лжно же будет принять сражение? – сказал князь Андрей.
– До лжно будет, если все этого захотят, нечего делать… А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом не слышат, – вот что плохо.] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? – спросил он, видимо, ожидая ответа. – Да, что ты велишь делать? – повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. – Я тебе скажу, что делать, – проговорил он, так как князь Андрей все таки не отвечал. – Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, – он помолчал, – abstiens toi, [В сомнении, мой милый, воздерживайся.] – выговорил он с расстановкой.
– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.


После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.
Растопчинские афишки с изображением вверху питейного дома, целовальника и московского мещанина Карпушки Чигирина, который, быв в ратниках и выпив лишний крючок на тычке, услыхал, будто Бонапарт хочет идти на Москву, рассердился, разругал скверными словами всех французов, вышел из питейного дома и заговорил под орлом собравшемуся народу, читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина.
В клубе, в угловой комнате, собирались читать эти афиши, и некоторым нравилось, как Карпушка подтрунивал над французами, говоря, что они от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет. Некоторые не одобряли этого тона и говорила, что это пошло и глупо. Рассказывали о том, что французов и даже всех иностранцев Растопчин выслал из Москвы, что между ними шпионы и агенты Наполеона; но рассказывали это преимущественно для того, чтобы при этом случае передать остроумные слова, сказанные Растопчиным при их отправлении. Иностранцев отправляли на барке в Нижний, и Растопчин сказал им: «Rentrez en vous meme, entrez dans la barque et n'en faites pas une barque ne Charon». [войдите сами в себя и в эту лодку и постарайтесь, чтобы эта лодка не сделалась для вас лодкой Харона.] Рассказывали, что уже выслали из Москвы все присутственные места, и тут же прибавляли шутку Шиншина, что за это одно Москва должна быть благодарна Наполеону. Рассказывали, что Мамонову его полк будет стоить восемьсот тысяч, что Безухов еще больше затратил на своих ратников, но что лучше всего в поступке Безухова то, что он сам оденется в мундир и поедет верхом перед полком и ничего не будет брать за места с тех, которые будут смотреть на него.
– Вы никому не делаете милости, – сказала Жюли Друбецкая, собирая и прижимая кучку нащипанной корпии тонкими пальцами, покрытыми кольцами.
Жюли собиралась на другой день уезжать из Москвы и делала прощальный вечер.
– Безухов est ridicule [смешон], но он так добр, так мил. Что за удовольствие быть так caustique [злоязычным]?
– Штраф! – сказал молодой человек в ополченском мундире, которого Жюли называла «mon chevalier» [мой рыцарь] и который с нею вместе ехал в Нижний.
В обществе Жюли, как и во многих обществах Москвы, было положено говорить только по русски, и те, которые ошибались, говоря французские слова, платили штраф в пользу комитета пожертвований.
– Другой штраф за галлицизм, – сказал русский писатель, бывший в гостиной. – «Удовольствие быть не по русски.
– Вы никому не делаете милости, – продолжала Жюли к ополченцу, не обращая внимания на замечание сочинителя. – За caustique виновата, – сказала она, – и плачу, но за удовольствие сказать вам правду я готова еще заплатить; за галлицизмы не отвечаю, – обратилась она к сочинителю: – у меня нет ни денег, ни времени, как у князя Голицына, взять учителя и учиться по русски. А вот и он, – сказала Жюли. – Quand on… [Когда.] Нет, нет, – обратилась она к ополченцу, – не поймаете. Когда говорят про солнце – видят его лучи, – сказала хозяйка, любезно улыбаясь Пьеру. – Мы только говорили о вас, – с свойственной светским женщинам свободой лжи сказала Жюли. – Мы говорили, что ваш полк, верно, будет лучше мамоновского.
– Ах, не говорите мне про мой полк, – отвечал Пьер, целуя руку хозяйке и садясь подле нее. – Он мне так надоел!
– Вы ведь, верно, сами будете командовать им? – сказала Жюли, хитро и насмешливо переглянувшись с ополченцем.
Ополченец в присутствии Пьера был уже не так caustique, и в лице его выразилось недоуменье к тому, что означала улыбка Жюли. Несмотря на свою рассеянность и добродушие, личность Пьера прекращала тотчас же всякие попытки на насмешку в его присутствии.
– Нет, – смеясь, отвечал Пьер, оглядывая свое большое, толстое тело. – В меня слишком легко попасть французам, да и я боюсь, что не влезу на лошадь…
В числе перебираемых лиц для предмета разговора общество Жюли попало на Ростовых.
– Очень, говорят, плохи дела их, – сказала Жюли. – И он так бестолков – сам граф. Разумовские хотели купить его дом и подмосковную, и все это тянется. Он дорожится.
– Нет, кажется, на днях состоится продажа, – сказал кто то. – Хотя теперь и безумно покупать что нибудь в Москве.
– Отчего? – сказала Жюли. – Неужели вы думаете, что есть опасность для Москвы?
– Отчего же вы едете?
– Я? Вот странно. Я еду, потому… ну потому, что все едут, и потом я не Иоанна д'Арк и не амазонка.
– Ну, да, да, дайте мне еще тряпочек.
– Ежели он сумеет повести дела, он может заплатить все долги, – продолжал ополченец про Ростова.
– Добрый старик, но очень pauvre sire [плох]. И зачем они живут тут так долго? Они давно хотели ехать в деревню. Натали, кажется, здорова теперь? – хитро улыбаясь, спросила Жюли у Пьера.
– Они ждут меньшого сына, – сказал Пьер. – Он поступил в казаки Оболенского и поехал в Белую Церковь. Там формируется полк. А теперь они перевели его в мой полк и ждут каждый день. Граф давно хотел ехать, но графиня ни за что не согласна выехать из Москвы, пока не приедет сын.
– Я их третьего дня видела у Архаровых. Натали опять похорошела и повеселела. Она пела один романс. Как все легко проходит у некоторых людей!
– Что проходит? – недовольно спросил Пьер. Жюли улыбнулась.
– Вы знаете, граф, что такие рыцари, как вы, бывают только в романах madame Suza.
– Какой рыцарь? Отчего? – краснея, спросил Пьер.
– Ну, полноте, милый граф, c'est la fable de tout Moscou. Je vous admire, ma parole d'honneur. [это вся Москва знает. Право, я вам удивляюсь.]
– Штраф! Штраф! – сказал ополченец.
– Ну, хорошо. Нельзя говорить, как скучно!
– Qu'est ce qui est la fable de tout Moscou? [Что знает вся Москва?] – вставая, сказал сердито Пьер.
– Полноте, граф. Вы знаете!
– Ничего не знаю, – сказал Пьер.
– Я знаю, что вы дружны были с Натали, и потому… Нет, я всегда дружнее с Верой. Cette chere Vera! [Эта милая Вера!]
– Non, madame, [Нет, сударыня.] – продолжал Пьер недовольным тоном. – Я вовсе не взял на себя роль рыцаря Ростовой, и я уже почти месяц не был у них. Но я не понимаю жестокость…
– Qui s'excuse – s'accuse, [Кто извиняется, тот обвиняет себя.] – улыбаясь и махая корпией, говорила Жюли и, чтобы за ней осталось последнее слово, сейчас же переменила разговор. – Каково, я нынче узнала: бедная Мари Волконская приехала вчера в Москву. Вы слышали, она потеряла отца?
– Неужели! Где она? Я бы очень желал увидать ее, – сказал Пьер.
– Я вчера провела с ней вечер. Она нынче или завтра утром едет в подмосковную с племянником.
– Ну что она, как? – сказал Пьер.
– Ничего, грустна. Но знаете, кто ее спас? Это целый роман. Nicolas Ростов. Ее окружили, хотели убить, ранили ее людей. Он бросился и спас ее…
– Еще роман, – сказал ополченец. – Решительно это общее бегство сделано, чтобы все старые невесты шли замуж. Catiche – одна, княжна Болконская – другая.
– Вы знаете, что я в самом деле думаю, что она un petit peu amoureuse du jeune homme. [немножечко влюблена в молодого человека.]
– Штраф! Штраф! Штраф!
– Но как же это по русски сказать?..


Когда Пьер вернулся домой, ему подали две принесенные в этот день афиши Растопчина.
В первой говорилось о том, что слух, будто графом Растопчиным запрещен выезд из Москвы, – несправедлив и что, напротив, граф Растопчин рад, что из Москвы уезжают барыни и купеческие жены. «Меньше страху, меньше новостей, – говорилось в афише, – но я жизнью отвечаю, что злодей в Москве не будет». Эти слова в первый раз ясно ыоказали Пьеру, что французы будут в Москве. Во второй афише говорилось, что главная квартира наша в Вязьме, что граф Витгснштейн победил французов, но что так как многие жители желают вооружиться, то для них есть приготовленное в арсенале оружие: сабли, пистолеты, ружья, которые жители могут получать по дешевой цене. Тон афиш был уже не такой шутливый, как в прежних чигиринских разговорах. Пьер задумался над этими афишами. Очевидно, та страшная грозовая туча, которую он призывал всеми силами своей души и которая вместе с тем возбуждала в нем невольный ужас, – очевидно, туча эта приближалась.
«Поступить в военную службу и ехать в армию или дожидаться? – в сотый раз задавал себе Пьер этот вопрос. Он взял колоду карт, лежавших у него на столе, и стал делать пасьянс.
– Ежели выйдет этот пасьянс, – говорил он сам себе, смешав колоду, держа ее в руке и глядя вверх, – ежели выйдет, то значит… что значит?.. – Он не успел решить, что значит, как за дверью кабинета послышался голос старшей княжны, спрашивающей, можно ли войти.
– Тогда будет значить, что я должен ехать в армию, – договорил себе Пьер. – Войдите, войдите, – прибавил он, обращаясь к княжие.
(Одна старшая княжна, с длинной талией и окаменелым лидом, продолжала жить в доме Пьера; две меньшие вышли замуж.)
– Простите, mon cousin, что я пришла к вам, – сказала она укоризненно взволнованным голосом. – Ведь надо наконец на что нибудь решиться! Что ж это будет такое? Все выехали из Москвы, и народ бунтует. Что ж мы остаемся?
– Напротив, все, кажется, благополучно, ma cousine, – сказал Пьер с тою привычкой шутливости, которую Пьер, всегда конфузно переносивший свою роль благодетеля перед княжною, усвоил себе в отношении к ней.
– Да, это благополучно… хорошо благополучие! Мне нынче Варвара Ивановна порассказала, как войска наши отличаются. Уж точно можно чести приписать. Да и народ совсем взбунтовался, слушать перестают; девка моя и та грубить стала. Этак скоро и нас бить станут. По улицам ходить нельзя. А главное, нынче завтра французы будут, что ж нам ждать! Я об одном прошу, mon cousin, – сказала княжна, – прикажите свезти меня в Петербург: какая я ни есть, а я под бонапартовской властью жить не могу.
– Да полноте, ma cousine, откуда вы почерпаете ваши сведения? Напротив…
– Я вашему Наполеону не покорюсь. Другие как хотят… Ежели вы не хотите этого сделать…
– Да я сделаю, я сейчас прикажу.
Княжне, видимо, досадно было, что не на кого было сердиться. Она, что то шепча, присела на стул.
– Но вам это неправильно доносят, – сказал Пьер. – В городе все тихо, и опасности никакой нет. Вот я сейчас читал… – Пьер показал княжне афишки. – Граф пишет, что он жизнью отвечает, что неприятель не будет в Москве.
– Ах, этот ваш граф, – с злобой заговорила княжна, – это лицемер, злодей, который сам настроил народ бунтовать. Разве не он писал в этих дурацких афишах, что какой бы там ни был, тащи его за хохол на съезжую (и как глупо)! Кто возьмет, говорит, тому и честь и слава. Вот и долюбезничался. Варвара Ивановна говорила, что чуть не убил народ ее за то, что она по французски заговорила…
– Да ведь это так… Вы всё к сердцу очень принимаете, – сказал Пьер и стал раскладывать пасьянс.
Несмотря на то, что пасьянс сошелся, Пьер не поехал в армию, а остался в опустевшей Москве, все в той же тревоге, нерешимости, в страхе и вместе в радости ожидая чего то ужасного.
На другой день княжна к вечеру уехала, и к Пьеру приехал его главноуправляющий с известием, что требуемых им денег для обмундирования полка нельзя достать, ежели не продать одно имение. Главноуправляющий вообще представлял Пьеру, что все эти затеи полка должны были разорить его. Пьер с трудом скрывал улыбку, слушая слова управляющего.
– Ну, продайте, – говорил он. – Что ж делать, я не могу отказаться теперь!
Чем хуже было положение всяких дел, и в особенности его дел, тем Пьеру было приятнее, тем очевиднее было, что катастрофа, которой он ждал, приближается. Уже никого почти из знакомых Пьера не было в городе. Жюли уехала, княжна Марья уехала. Из близких знакомых одни Ростовы оставались; но к ним Пьер не ездил.
В этот день Пьер, для того чтобы развлечься, поехал в село Воронцово смотреть большой воздушный шар, который строился Леппихом для погибели врага, и пробный шар, который должен был быть пущен завтра. Шар этот был еще не готов; но, как узнал Пьер, он строился по желанию государя. Государь писал графу Растопчину об этом шаре следующее:
«Aussitot que Leppich sera pret, composez lui un equipage pour sa nacelle d'hommes surs et intelligents et depechez un courrier au general Koutousoff pour l'en prevenir. Je l'ai instruit de la chose.
Recommandez, je vous prie, a Leppich d'etre bien attentif sur l'endroit ou il descendra la premiere fois, pour ne pas se tromper et ne pas tomber dans les mains de l'ennemi. Il est indispensable qu'il combine ses mouvements avec le general en chef».
[Только что Леппих будет готов, составьте экипаж для его лодки из верных и умных людей и пошлите курьера к генералу Кутузову, чтобы предупредить его.
Я сообщил ему об этом. Внушите, пожалуйста, Леппиху, чтобы он обратил хорошенько внимание на то место, где он спустится в первый раз, чтобы не ошибиться и не попасть в руки врага. Необходимо, чтоб он соображал свои движения с движениями главнокомандующего.]
Возвращаясь домой из Воронцова и проезжая по Болотной площади, Пьер увидал толпу у Лобного места, остановился и слез с дрожек. Это была экзекуция французского повара, обвиненного в шпионстве. Экзекуция только что кончилась, и палач отвязывал от кобылы жалостно стонавшего толстого человека с рыжими бакенбардами, в синих чулках и зеленом камзоле. Другой преступник, худенький и бледный, стоял тут же. Оба, судя по лицам, были французы. С испуганно болезненным видом, подобным тому, который имел худой француз, Пьер протолкался сквозь толпу.
– Что это? Кто? За что? – спрашивал он. Но вниманье толпы – чиновников, мещан, купцов, мужиков, женщин в салопах и шубках – так было жадно сосредоточено на то, что происходило на Лобном месте, что никто не отвечал ему. Толстый человек поднялся, нахмурившись, пожал плечами и, очевидно, желая выразить твердость, стал, не глядя вокруг себя, надевать камзол; но вдруг губы его задрожали, и он заплакал, сам сердясь на себя, как плачут взрослые сангвинические люди. Толпа громко заговорила, как показалось Пьеру, – для того, чтобы заглушить в самой себе чувство жалости.
– Повар чей то княжеский…
– Что, мусью, видно, русский соус кисел французу пришелся… оскомину набил, – сказал сморщенный приказный, стоявший подле Пьера, в то время как француз заплакал. Приказный оглянулся вокруг себя, видимо, ожидая оценки своей шутки. Некоторые засмеялись, некоторые испуганно продолжали смотреть на палача, который раздевал другого.
Пьер засопел носом, сморщился и, быстро повернувшись, пошел назад к дрожкам, не переставая что то бормотать про себя в то время, как он шел и садился. В продолжение дороги он несколько раз вздрагивал и вскрикивал так громко, что кучер спрашивал его:
– Что прикажете?
– Куда ж ты едешь? – крикнул Пьер на кучера, выезжавшего на Лубянку.
– К главнокомандующему приказали, – отвечал кучер.
– Дурак! скотина! – закричал Пьер, что редко с ним случалось, ругая своего кучера. – Домой я велел; и скорее ступай, болван. Еще нынче надо выехать, – про себя проговорил Пьер.
Пьер при виде наказанного француза и толпы, окружавшей Лобное место, так окончательно решил, что не может долее оставаться в Москве и едет нынче же в армию, что ему казалось, что он или сказал об этом кучеру, или что кучер сам должен был знать это.
Приехав домой, Пьер отдал приказание своему все знающему, все умеющему, известному всей Москве кучеру Евстафьевичу о том, что он в ночь едет в Можайск к войску и чтобы туда были высланы его верховые лошади. Все это не могло быть сделано в тот же день, и потому, по представлению Евстафьевича, Пьер должен был отложить свой отъезд до другого дня, с тем чтобы дать время подставам выехать на дорогу.
24 го числа прояснело после дурной погоды, и в этот день после обеда Пьер выехал из Москвы. Ночью, переменя лошадей в Перхушкове, Пьер узнал, что в этот вечер было большое сражение. Рассказывали, что здесь, в Перхушкове, земля дрожала от выстрелов. На вопросы Пьера о том, кто победил, никто не мог дать ему ответа. (Это было сражение 24 го числа при Шевардине.) На рассвете Пьер подъезжал к Можайску.
Все дома Можайска были заняты постоем войск, и на постоялом дворе, на котором Пьера встретили его берейтор и кучер, в горницах не было места: все было полно офицерами.
В Можайске и за Можайском везде стояли и шли войска. Казаки, пешие, конные солдаты, фуры, ящики, пушки виднелись со всех сторон. Пьер торопился скорее ехать вперед, и чем дальше он отъезжал от Москвы и чем глубже погружался в это море войск, тем больше им овладевала тревога беспокойства и не испытанное еще им новое радостное чувство. Это было чувство, подобное тому, которое он испытывал и в Слободском дворце во время приезда государя, – чувство необходимости предпринять что то и пожертвовать чем то. Он испытывал теперь приятное чувство сознания того, что все то, что составляет счастье людей, удобства жизни, богатство, даже самая жизнь, есть вздор, который приятно откинуть в сравнении с чем то… С чем, Пьер не мог себе дать отчета, да и ее старался уяснить себе, для кого и для чего он находит особенную прелесть пожертвовать всем. Его не занимало то, для чего он хочет жертвовать, но самое жертвование составляло для него новое радостное чувство.