Вельф IV

Вельф IV нем. Welf IV<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Вельф IV. Идеализированный портрет. 1500 год. Штутгарт, Вюртембергская земельная библиотека, код Q 584, fol. 25v</td></tr>
Герцог Баварии
1070 — 1077
(под именем Вельф I)
Предшественник:	Оттон II Нортхеймский
Преемник:	Генрих VIII
Герцог Баварии
1096 — 1101
(под именем Вельф I)
Предшественник:	Генрих VIII
Преемник:	Вельф II
Рождение:	ок. 1030/1040
Смерть:	9 ноября 1101(1101-11-09) Пафос, Кипр
Место погребения:	Альтдорф, аббатство Вайнгартен
Род:	Вельфы
Отец:	Альберто Аццо II д'Эсте
Мать:	Кунигунда Альтдорфская
Супруга:	1-я жена: N 2-я жена: Этелинда Нордхеймская 3-я жена: Юдит Фландрская
Дети:	От 3-го брака: сыновья: Вельф II и Генрих IX Чёрный дочь: Куницца

Вельф IV (нем. Welf IV; ок. 1030/1040 — 9 ноября 1101) — герцог Баварии (Вельф I) 1070—1077, 1096—1101, сын маркграфа Альберто Аццо II д'Эсте и Кунигунды Альтдорфской, сестры герцога Каринтии Вельфа III. Родоначальник второго дома Вельфов.

Биография

В 1055 году умер Вельф III, граф Альтдорфа и герцог Каринтии. Он владел большими земельными владениями в Швабии, Реции и Баварии. Поскольку прямых наследников у него не было, Вельф III завещал все владения монастырю Альтдорфа, где аббатисой была его мать — Имица, вдова графа Вельфа II. Она же решила передать эти владения Вельфу IV, сыну своей дочери Кунигунды и итальянского маркграфа Альберто Аццо II д’Эсте.

Получив наследство, Вельф перебрался в Германию, где женился на дочери герцога Баварии Оттона Нортхеймского.

В 1070 году разгорелся конфликт между Оттоном Нордгеймским и императором Священной Римской империи Генрихом IV. Оттон, который получил Баварию от вдовствующей императрицы Агнессы де Пуатье, матери Генриха IV, во время малолетства последнего, владел землями на западной и южной окраинах горного массива Гарц. Став совершеннолетним, Генрих IV попытался вернуть контроль над Гарцем, а владения Оттона препятствовали политике императора. В итоге Генрих IV обвинил Оттона в планировании покушения на императора и лишил титула герцога Баварии. Вельф не стал поддерживать тестя. Его брак был бездетен, поэтому Вельф воспользовался моментом и развёлся с дочерью Оттона. В итоге в Рождество 1070 года Генрих IV передал титул герцога Баварии Вельфу.

Когда началась борьба императора Генриха IV с папой за инвеституру, Вельф в марте 1077 года поддержал избрание антикоролём Рудольфа Швабского. За это Генрих IV сместил Вельфа, который в мае 1077 года бежал в Венгрию, с поста герцога Баварии, удержав герцогство за собой.

Однако вскоре Вельф вернулся в Германию. Он стал одним из военачальников, сражавшихся против императора. В августе 1078 года армия, возглавляемая Вельфом и Бертольдом II Церингенским в битве на реке Неккар разбила крестьянскую армию императора.

После того, как в 1080 году антикороль Рудольф Швабский погиб в битве при Эльстере, Вельф оказывал всяческую поддержку его сыну, Бертольду Рейнфельдскому, выбранному в 1079 году швабской знатью герцогом в противовес императорскому ставленнику — Фридриху I Штауфену. Вельф в союзе с Бертольдом II Церингенским активно участвовал в разгоревшейся в Швабии войне. Летом 1081 года Вельф поддержал избрание нового антикороля — Германа Зальмского. В начале 1084 года Вельф захватил и разграбил Аугсбург, однако в августе был вынужден оставить город, к которому приближалась армия императора.

В 1086 году Вельф в союзе с антикоролём Германом Зальмским в битве при Блейсфилде на реке Майн разбил армию Генриха IV.

12 апреля 1088 года Вельф снова смог захватить Аугсбург, взяв в плен князя-епископа Зигфрида II.

Успешное сопротивление Вельфа постепенно привело императора Генриха IV к мысли вернуть ему Баварию и заключить с ним мир. Переговоры начались в Рождество 1089 года в Регенсбурге и продолжились в феврале 1090 года в Шпайере. Однако ещё в 1089 году папа римский Урбан II благодаря дипломатии добился заключения брака между противницей Генриха IV сорокатрёхлетней маркграфиней Тосканы Матильдой и семнадцатилетним Вельфом V, сыном Вельфа IV. Из-за этого переговоры о мире между императором и Вельфом IV успехом не увенчались, а сам Вельф вступил в союз с папой против Генриха IV. Союз привел к концентрации власти на юге Германии и севере Италии в руках противников императора.

Однако вскоре переговоры между Вельфом и Генрихом IV, который успешно проводил кампанию в Италии, возобновились. В августе 1091 года Вельф IV отправился в Верону, где находился лагерь императора, но переговоры опять успехом не увенчались, Вельф отказался признать папой Виберта, соперника Урбана.

Вскоре борьба Вельфа против императора возобновилась. В 1093 году Вельф снова напал на Аугсбург. В том же году Вельф поддержал мятеж Конрада, старшего сына Генриха IV, который был возведён в Милане на трон короля Италии.

Однако зимой 1095 году Вельф V развелся с Матильдой Тосканской, что ознаменовало распад вельфско-тосканского союза. Летом Вельф IV возвратился в Германиию и возобновил переговоры с императором. В итоге в 1096 году Вельф IV и Генрих IV помирились, при этом Вельф вновь получил Баварию.

В 1097 году умер Альберто Аццо II д'Эсте, отец Вельфа IV, и он отправился в Италию, чтобы предъявить права на отцовское наследство, на которое претендовали также его братья Фульк и Гуго (Уго), сыновья от второго брака с Гарсендой Мэнской. Но в итоге успеха Вельф не добился, все владения отца унаследовал Фульк.

В 1098 году владения Вельфа увеличились за счёт Восточной Швабии.

В апреле 1101 года немолодой уже Вельф IV отправился в крестовый поход. Однако в Иерусалиме он заболел и умер по дороге домой в Пафосе на Кипре. Его останки позже были привезены в Германию и были захоронены в родовой гробнице в аббатстве Вайнгартен в Альдторфе.

Брак и дети

1-я жена: N, итальянка. Об этом браке сообщает К. Джордан, однако никаких других свидетельств об этом браке нет.

2-я жена: после 1061 (развод 1070) Этелинда (ум. после 1070), дочь Оттона Нортхеймского, герцога Баварии, и Рихезы. Детей от этого брака не было.

3-я жена: с ок. 1071 Юдит Фландрская (ок. 1033 — март 1094), дочь Бодуэна IV Бородатого, графа Фландрии, и Элеоноры Нормандской, вдова Тостига Годвинсона, эрла Нортумбрии. Дети:

• Вельф V (ок. 1073 — 24 сентября 1124), герцог Баварии (Вельф II) с 1101
• Генрих IX Чёрный (ок. 1074 — 13 декабря 1126), герцог Баварии с 1124
• Кунигунда (Куницца) (ум. 6 марта 1120); муж: Фридрих III Рохо (ум. 2 ноября 1096), граф Диссена

Литература

• Dieter R. Bauer, Matthias Becher (Hrsg.). Welf IV. Schlüsselfigur einer Wendezeit. Regionale und europäische Perspektiven // Zeitschrift für bayerische Landesgeschichte, Beiheft, Reihe B; 24. — München: C.H. Beck, 2004. — ISBN 3-406-10665-X.
• Sigmund Ritter von Riezler. Welf IV. // Allgemeine Deutsche Biographie (ADB). — Bd. 41. — Lpz.: Duncker & Humblot, 1896. — S. 666—670. (нем.)
• Бульст-Тиле Мария Луиза, Йордан Карл, Флекенштейн Йозеф. Священная Римская империя: эпоха становления / Пер. с нем. Дробинской К.Л., Неборской Л.Н. под редакцией Ермаченко И.О. — СПб.: Евразия, 2008. — 480 с. — 1000 экз. — ISBN 978-5-8071-310-9.

Ссылки

• [www.manfred-hiebl.de/genealogie-mittelalter/bayern/welf_1_herzog_von_bayern_1101_welfen/welf_4_herzog_von_bayern_+_1101.html Welf IV. als W. I. Herzog von Bayern] (нем.). Mittelalterliche Genealogie im Deutschen Reich bis zum Ende der Staufer. Проверено 24 декабря 2011. [www.webcitation.org/67OTZeS8F Архивировано из первоисточника 4 мая 2012].
• [fmg.ac/Projects/MedLands/BAVARIA.htm#_Toc285367438 DUKES of BAVARIA (WELF)] (англ.). Foundation for Medieval Genealogy. Проверено 24 декабря 2011.

Отрывок, характеризующий Вельф IV

Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.


Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.