Венгерова, Зинаида Афанасьевна

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Зинаида Афанасьевна Венгерова

Зинаида Венгерова. Фото из «ЭСБЕ»
Место рождения:

Гельсингфорс

Место смерти:

Нью-Йорк

Гражданство:

Российская империя Российская империя
РСФСР РСФСР

Род деятельности:

прозаик, переводчица, литературный критик

Язык произведений:

русский, французский

Зинаи́да Афана́сьевна Венге́рова (1867—1941) — русская писательница, переводчик и литературный критик.





Биография

Сестра Изабеллы и Семёна Венгеровых. Успешно окончила Санкт-Петербургские высшие женские курсы по филологическому факультету, затем несколько лет была слушательницей парижской Сорбонны[1][2].

Её первая статья, посвящённая английскому поэту Джону Китсу, была напечатана в 1891 году в «Вестнике Европы». Затем последовал ряд статей о новейших западно-европейских писателях[1].

С 1893 года Зинаида Венгерова публиковала в том же издании ежемесячные отчеты о «Новостях иностранной литературы»[1].

Также её статьи неоднократно публиковались в «Северном Вестнике», «Восходе», «Образовании», «Мире Божьем», «Северном Курьере», «Новостях» и «Новом Пути»[1].

З. А. Венгерова написала несколько предисловий к собраниям сочинений Шиллера и Шекспира под редакцией брата, и множество статей в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона[1][3].

Помимо этого, Венгерова издавалась на иностранных языках: «Lettres russes» в «Mercure de France» (1897—99); отчеты о новых явлениях русской литературы в «Saturday Review» (1902—1903); «La femme russe» в «Revue des revues» (1897, сентябрь), «Das jüngste Russland» в «Magazin für die Litter. d. Ausland’s». В книге английская эстетика профессора Найта «History of the Beautiful» ей принадлежит глава о русской критике. Также её принадлежит множество переводов[1][3].

Критические статьи Венгеровой были собраны в двух томах, под заглавием «Литературные характеристики» (Санкт-Петербург, 1897 и 1904). Это — ряд содержательных этюдов об английских прерафаэлитах, Моррисе, Оскаре Уайльде, Рескине, французских символистах, Гауптмане, Ибсене, Метерлинке, Верхарне и других представителях европейских литературных течений того времени[1][2].

Согласно ЭСБЕ:

В. — восторженная поклонница символизма; вместе с тем она, однако, старается показать, что стремление символизма уйти от жизни в область мистики и созерцания красоты нимало не заключает в себе чего-либо реакционного или противообщественного[1].

К этому Большая биографическая энциклопедия добавляет, что Зинаида Венгерова «обладает простым и ясным слогом»[3].

С 1921 жила в Берлине, сотрудничала с издательством «Скифы». В 1925 вышла замуж за 70-летнего Николая Минского. После его смерти (1937) уехала в США. В. В. Набоков вспоминал[4]:

Помню ужасную минуту во время ужина в нашем санкт-петербургском доме, когда Зинаида Венгерова, переводчица Уэллса, заявила ему, вскинув голову: «Вы знаете, из всех ваших сочинений мне больше всего нравится „Затерянный мир“». — «Она имеет в виду войну, где марсиане понесли такие потери», — быстро подсказал мой отец.

Зинаида Афанасьевна Венгерова скончалась 29 июня 1941 года в городе Нью-Йорке (США).

Напишите отзыв о статье "Венгерова, Зинаида Афанасьевна"

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 6 7 8 Венгерова, Зинаида Афанасьевна // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  2. 1 2 Биографический словарь. 2000 год.
  3. 1 2 3 Большая биографическая энциклопедия. 2009 год.
  4. Vladimir Nabokov: An Interview. // Paris Review. 1967. № 47 (Summer-Fall). Pages 92-111.

Литература

  • Иванова Е. В. Венгерова Зинаида Афанасьевна // Русские писатели, 1800—1917 : Биографический словарь. — М., 1989. — Т. 1. — С. 413.

Ссылки

  • [www.persee.fr/web/revues/home/prescript/article/slave_0080-2557_1995_num_67_4_6294 Письма Зинаиды Афанасьевны Венгеровой к Софье Григорьевне Балаховской-Пети]

Отрывок, характеризующий Венгерова, Зинаида Афанасьевна

– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
– Я сам… с усам, – сказал Настасья Ивановна.
– Шшшш! – зашикал граф и обратился к Семену.
– Наталью Ильиничну видел? – спросил он у Семена. – Где она?
– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.
– Так точно с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, – говорил Семен, зная, чем угодить барину.
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.