Венгрия во Второй мировой войне

Венгрия во Второ́й мирово́й войне́ воевала на стороне Германии. В 1930-х годах Венгрия вела усиленные торговые отношения с Германией в целях преодолеть влияние Великой депрессии. В 1938 году внешняя политика Венгрии стала принимать прогерманские и проитальянские настроения. После договорных соглашений относительно территориальных споров со Словакией Венгрия в 1940 году присоединилась к гитлеровской коалиции. Несмотря на первоначальное стремление избежать прямого втягивания в военные действия, вступление Венгрии в войну вскоре стало неизбежным, и венгерские соединения приняли участие в нападении на СССР в рамках операции Барбаросса в 1941 году.

Приблизительно 809.066 венгерских солдат и 80 000 мирных граждан погибло в течение Второй мировой войны. Многие города были разрушены, наиболее сильно пострадал Будапешт. Венгерские евреи в первые годы войны избежали Холокоста. Однако начиная с 1944 года евреи и цыгане были подвергнуты депортации, и более 500 000 из них погибло в концентрационных лагерях. После капитуляции границы Венгрии вернулись в состояние до 1938 года.

Предвоенные события. Сближение со странами Оси

С 1920 года в Венгрии был установлен авторитарный режим Миклоша Хорти.

Великая депрессия вызвала резкое падение уровня жизни в стране и сместила политические настроения в стране вправо.

В 1932 году М. Хорти назначил нового премьер-министра, Дьюлу Гёмбёша, что изменило ход венгерской политики в направлении более тесного сотрудничества с Германией. Гёмбёш выступал за проведение социальных реформ, в том числе создание однопартийного правительства, пересмотр условий Трианонского договора и прекращение членства Венгрии в Лиге Наций. Несмотря на то, что он создал сильную политическую машину, его попытки отстоять свою точку зрения на проводимые реформы были расстроены парламентом, состоящим в основном из сторонников Иштвана Бетлена и кредиторов, вынудивших Гёмбёша следовать традиционным принципам урегулирования экономического и финансового кризиса. Выборы 1935 года обеспечили Гёмбёша большей поддержкой в парламенте. Ему удалось взять под свой контроль министерства финансов, промышленности и обороны, и назначить своих сторонников на ключевые военные должности.

В 1935 году была основана венгерская фашистская партия «Скрещённые стрелы» (Nyilaskereszt), которую возглавил Ференц Салаши.

После итальянского вторжения в Эфиопию Венгрия отказалась установить ограничения на торгово-экономические отношения с Италией, установленные в ноябре 1935 года по решению Лиги Наций. В дальнейшем, имело место развитие итало-венгерских связей.

В 1938 году Венгрия аннулировала ограничения на вооружённые силы, наложенные Трианонским договором.

Для пересмотра условий Трианонского договора Венгрия использовала связи с Германией. В свою очередь Адольф Гитлер прибегнул к обещанию вернуть утерянные территории. Преемник Гёмбёша Кальман Дараньи попытался достичь компромисса между германскими и венгерскими антисемитами принятием «Первого Еврейского Закона», устанавливавшего квоту на максимальную долю еврейского населения в трудовой занятости в 20 %. Однако этот закон не удовлетворил ни германских, ни венгерских националистов. После отставки Дараньи в 1938 году пост премьер-министра занял Бела Имреди.

Попытки Имреди улучшить дипломатические отношения с Великобританией вызвали значительное ухудшение отношений с Германией и Италией. Несомненно осведомлённый об аннексии Австрии Германией, он понимал, что не сможет противостоять влиянию Германии и Италии в течение длительного времени. Уже осенью 1938 года внешняя политика Венгрии стала всецело отвечать германским и итальянским интересам.

Стремясь к укреплению правого политического крыла, Имреди начал борьбу с политическими соперниками, в результате набирающая влияние партия «Скрещённые стрелы» была в конечном счёте запрещена. Имреди предложил тоталитарную систему правительства и составил более жёсткий «Второй Еврейский Закон». Однако в феврале 1939 года политические оппозиционеры инициировали его отставку.

24 февраля 1939 года Венгрия присоединилась к «Антикоминтерновскому пакту».

В 1939—1940 годы начинается перестройка экономики Венгрии на военные нужды — правительство приняло пятилетнюю программу развития вооружений, под военный контроль были поставлены 900 промышленных предприятий, были увеличены военные расходы (если в 1937—1938 гг. они составляли 16 %, то к 1941 году — 36 %).

В 1939 году новое правительство графа Пала Телеки приняло Второй Еврейский Закон, ещё более урезавший квоты еврейского населения в трудовой занятости и коммерческой занятости. К тому же, принятый закон определял еврейство как расу, а не как религию, что меняло статус евреев, принявших ранее христианство. К июню 1939 года общественное мнение было уже настолько сдвинуто вправо, что партия «Скрещённые стрелы» заняла второе место на выборах.

В 1940 году было заключено соглашение, согласно которому стратегическое сырьё Венгрии обменивалось на современное немецкое военное оборудование. Глава германской экономической миссии в Венгрии писал:

«Авторитетные политические круги полностью осознают, что политика Венгрии может осуществляться только в тесном сотрудничестве с Германией и Италией».

Венский арбитраж

Германия и Италия искали мирные пути к решению территориальных претензий Венгрии к землям, утерянным в 1920 году с подписанием Трианонского договора.

Согласно Первому Венскому арбитражу от 2 ноября 1938 года, Венгрии отходила южная Словакия и Закарпатская Украина 11927 км² территории с населением 1 млн человек. По данным переписи 1941 года, на этой территории проживали 869,3 тыс. человек, из которых 86,5 % были венгры. Позже Гитлер предложил передачу всей территории Словакии в обмен на военный союз, однако получил отказ. Вместо этого Хорти предпочёл решать территориальный вопрос по этническому принципу.

В марте 1939 года Чехословакия была ликвидирована, и Венгрия оккупировала остальную часть ЗакарпатскойУкраины, ликвидировав провозглашённую там республику Карпатская Украина. Вскоре Венгрия признала правительство независимой Словакии, возглавляемое Йозефом Тисо. Однако в марте 1939 года разногласия со Словакией по поводу новой совместной восточной границы привели в локальному вооружённому конфликту, известному как Словацко-венгерская война, результатом которой являлось отторжение восточной части Словакии в пользу Венгрии.

В августе 1940 года после провала венгеро-румынских переговоров о Трансильвании, Румынии был предъявлен германо-итальянский ультиматум с требованием передать Венгрии Северную Трансильванию. По решению Второго Венского арбитража, который состоялся в сентябре 1940 года, Венгрия получила территории общей площадью 43 492 км² с населением 2578,1 тыс. человек, однако при этом около 500 тыс. венгров остались на территории Румынии. В результате, отношения между Румынией и Венгрией ухудшились, а германо-венгерские связи усилились.

Кроме того, Второй Венский арбитраж обязывал Румынию к демилитаризации передаваемой области. Несмотря на то, что важный экономический район Медьеш-Кишармеш был оставлен за Румынией, Германия в случае возникновения беспорядков оставляла за собой право вводить войска в основные нефтяные районы. Ф. Гальдер в своём дневнике писал:

«Гитлер колебался <…> между двумя возможностями: или идти вместе с Венгрией, или дать Румынии гарантии против Венгрии».

Во всех смыслах компромиссное решение, предложенное Гитлером в октябре 1940 года по поводу разделения территории Трансильвании между Румынией и Венгрией, было принято обеими сторонами и послужило началу нормализации крайне напряженных румыно-венгерских отношений.

Во время войны

20 ноября 1940 года под давлением Германии Пал Телеки подписал Тройственный пакт, означавший вступление Венгрии в военный союз с Италией, Японией и Германией.

В ноябре 1940 года Гальдер направил начальнику венгерского генерального штаба Х. Верту письмо с предложением необходимости согласования планов на случай возможной войны против Югославии и СССР. С конца 1940 года промышленность Венгрии приступила к выполнению немецких военных заказов.

• в частности, началось производство оружия (7,92-мм винтовок Gewehr 98/40 и пистолетов Pistole 37(ü))

В декабре 1940 года Телеки также подписал недолговечный «Договор о вечной дружбе» с королевством Югославия. На тот момент Югославия находилась под управлением князя-регента Павла, являвшегося ярым сторонником союза с Германией.

25 марта 1941 года принц Павел подписал тройственный пакт от лица Югославии. Двумя днями спустя в Югославии произошёл государственный переворот, в результате которого место Павла занял пробритански настроенный Пётр II.

30 марта 1941 года начальник венгерского генерального штаба Х. Верт и немецкий генерал Паулюс подписали соглашение о том, что Венгрия берёт на себя обязательства выделить к 14 апреля 1941 года для совместного участия в войне против Югославии 10 пехотных и моторизованных бригад.

Гитлер предложил Венгрии поддержать его вторжение в Югославию в обмен на возврат территорий. Не будучи способным предотвратить втягивание Венгрии в войну, 3 апреля 1941 года Телеки совершил самоубийство. Его пост занял правый радикал Ласло Бардоши.

Вторжение в Югославию

Спустя несколько дней после гибели Телеки Немецкие ВВС подвергли Белград массированной бомбардировке без предупреждения. Немецкие войска вскоре после вторжения сокрушили военное сопротивление Югославии. Со стороны Венгрии во вторжении принимала участие 3-я Венгерская армия, оккупировавшая Воеводину. Позднее Венгрия аннексировала Баранью, Бачку, Медимурье и Прекмурье.

В беседе с венгерским посланником в СССР Ж. Криштоффи 12 апреля 1941 года первый заместитель наркома иностранных дел СССР А. Я. Вышинский заявил, что «Советское правительство не может одобрить подобный шаг Венгрии. На Советское правительство производит особенно плохое впечатление то обстоятельство, что Венгрия начала войну против Югославии всего через четыре месяца после того, как она заключила с ней пакт о вечной дружбе. Нетрудно понять, в каком положении оказалась бы Венгрия, если бы она сама попала в беду и её стали бы рвать на части, так как известно, что в Венгрии также имеются национальные меньшинства».

Война на Восточном фронте

К 22 июня 1941 года вооружённые силы Венгрии насчитывали три полевые армии и отдельный подвижный корпус, 27 пехотных, 2 моторизованные, 2 егерские, 2 кавалерийские и 1 горнострелковую бригаду, в составе военно-воздушных сил (5 авиаполков, 1 дивизион дальней авиационной разведки) имелось 269 боевых самолётов

Венгрия не сразу вступила в войну против СССР, причем считается, что руководство III Рейха формально не требовало от Венгрии участия в военных действиях. В то же время, ряд представителей венгерских правящих кругов убеждали Хорти в необходимости вступления Венгрии в войну с целью не допустить разрешения Гитлером территориального спора по Трансильвании в пользу союзной Германии Румынии.

По наиболее признаваемой версии, 26 июня 1941 года именно советская авиация подвергла ошибочной бомбардировке город Кошице, во время которой было сброшено 27 100 кг бомб. В реальности же целью бомбардировки был словацкий город (Словакия объявила войну СССР ещё 23 июня 1941 года) Прешов.

По другим версиям:

• Кошице атаковали советские самолеты, так как советское командование не сомневалось в готовности Венгрии вступить в войну на стороне Германии со дня на день,
• налет советской авиации проводился в соответствии с довоенными планами Генерального штаба Красной армии, которые не были вовремя отменены из-за хаоса, царившего в руководстве СССР в первые дни войны,
• Кошице атаковали немецкие самолеты с целью спровоцировать Венгрию на войну против СССР,
• город был подвергнут бомбардировке румынской авиацией, причем с негласного одобрения из Берлина. Интерес вступления в войну Венгрии для Румынии объясняется желанием ослабить потенциального противника в ходе предстоящей войны на востоке.

Примечательно, что именно в советской историографии принято считать, что этот налёт был немецкой или румынской провокацией.

В результате бомбардировки города 30 человек погибло и 285 — было ранено. Несмотря на то, что никаких доказательств того, что бомбардировка была произведена именно советскими ВВС, представлено не было, и на бомбардировщиках якобы не было опознавательных знаков советских ВВС, данная бомбардировка была использована как casus belli (формальный повод) для Венгрии для вступления в войну с СССР. Таким образом, Венгрия объявила войну СССР 27 июня 1941 года.

1 июля 1941 года по согласованию с германским Генеральным штабом венгерская Карпатская группа войск атаковала советскую 12-ю армию. В дальнейшем Карпатская группа действует в составе 17-й немецкой армии.

В июле 1941 года в венгерском правительстве был поднят вопрос о передаче ответственности за 18 000 евреев, проживавших в Карпатской Рутении, в юрисдикцию германского командования. Эти евреи, не будучи гражданами Венгрии, были сосланы в район под Каменец-Подольским. 16 000 из них было расстреляно частями местной Айнзатцгруппы.

В августе 1941 Бардоши принял «Третий Еврейский Закон», который налагал запрет на бракосочетания и половые контакты между евреями и венграми.

2 августа 1941 танковая группа Клейста соединилась с 17-й армией, замкнув окружение. На следующий день окружение было усилено вторым кольцом, образованным 16-й танковой дивизией и Венгерским корпусом. В битве за Умань механизированные корпуса Карпатской группы участвовали окружении 6-й и 12-й армий. В результате этих боевых операций были уничтожены и пленены 20 советских дивизий.

Через полгода после событий под Каменец-Подольским в качестве репрессии за ведение партизанских действий венгерские войска убили 3 000 пленных сербов и евреев, содержащихся около Нови-Сада.

25 ноября 1941 года Венгрия подписала протокол о продолжении участия в Антикоминтерновском пакте.

6 декабря 1941 года Великобритания объявила войну Венгрии.

В ходе Сталинградской битвы 2-я венгерская армия несла катастрофические потери. Вскоре после окончания битвы в январе 1943 года 2-я венгерская армия практически перестала существовать как военная единица. Прорыв советских войск через Дон проходил непосредственно через венгерские части.

Обеспокоенный возросшей зависимостью Венгрии от Германии, адмирал Хорти вынудил Бардоши подать в отставку. 6 марта 1942 года премьер-министром стал Миклош Каллаи, старый приверженец идей правительства Бетлена. Он продолжил политику Бардоши касательно снабжения Германии, но также начал переговорам с западными союзниками, которые по просьбе союзников проходили без участия СССР. В результате, венгры обязались воздерживаться от обстрелов англо-американской авиации, пролетающей над их территорией. В перспективе, Каллаи обещал, что в случае открытия второго фронта на Балканах, Венгрия перейдет на сторону Антигитлеровской коалиции. Венгрия также пыталась поддерживать контакты с эмигрантскими правительства Польши и Чехословакии. Будапешт хотел получить гарантии сохранения венгерских территориальных приобретений, осуществленных в 1938—1941 г. Одновременно венгерские дипломаты проводили осторожный зондаж в лагере немецких союзников, напр. Словакии, и предлагали выступить против Германии в момент её падения. Гитлер осознавал возможность заключения Венгрией сепаратного мира, 12 марта 1944 год приказал германским войскам оккупировать Венгрию (операция «Маргарита»). Хорти был заключён в замок, что по сути означало домашний арест.

Дёме Стояи, видный сторонник Гитлера, стал новым премьер-министром, однако его действиями во многом руководил немецкий посланник Эдмунд Веезенмайер.

Война приходит в Венгрию

19 марта 1944 года Германия начала операцию «Маргарете». Германские войска оккупировали Венгрию, после чего в мае 1944 г. началась отправка венгерских евреев в лагерь смерти Освенцим. Вопросом депортации евреев занимался Адольф Эйхман. В период с 15 мая по 9 июля было депортировано 437 402 еврея, все из которых, за исключением 15 000 человек, были отправлены в Освенцим.

В августе 1944 года Хорти назначил на пост премьер-министра антифашистски настроенного генерала Гезу Лакатоша. Лакатош приказал венгерской полиции предотвратить все попытки депортации венгерских граждан.

В сентябре 1944 года советские войска пересекли венгерскую границу. 15 октября Хорти заявил о заключении перемирия с Советским Союзом, однако венгерские войска не прекратили ведение боевых действий. Германия провела операцию «Панцерфауст», в ходе которой отрядом СС был похищен и взят в заложники сын Миклоша Хорти. Это вынудило его аннулировать перемирие, низложить правительство Лакатоша и передать власть Ференцу Салаши.

В сотрудничестве с Германией Салаши возобновил депортации евреев, теперь из Будапешта. Тысячи евреев были убиты активистами партии «Скрещённые стрелы». Из приблизительно 800 000 евреев, живших на территории Венгрии к 1941 году, лишь около 200 000 пережило Холокост. Тысячи цыган также были депортированы в Освенцим: от 28 до 33 тысяч человек из общей численности венгерских цыган, оцениваемой в 70-100 тысяч. Иностранный корреспондент «The New York Times» Анна МакКормик писала в защиту Венгрии как последнего прибежища евреев в Европе: «до тех пор, пока венгры могли чувствовать себя хозяевами в своих же домах, они пытались укрыть евреев».

Армейская группа «Фреттер-Пико», сформированная из 6-й немецкой армии и бывшей 2-й венгерской армии, в ходе Дебреценской операции ненадолго окружила 3 советских танковых корпуса, которым удалось вырваться из окружения. (Ранее в ходе той же битвы мобильная группа под командованием И. А. Плиева прорвалась через соединения 3-й Венгерской армии). Однако потери 2-й армии были невосполнимыми и 1 декабря 1944 года она была расформирована. Остатки 2-й армии были введены в 3-ю армию.

В октябре 1944 года 1-я венгерская армия была закреплена за немецкой 1-й танковой армией и принимала участие на оборонительных рубежах в ходе Львовско-Сандомирской операции.

16 октября 1944 года на сторону СССР перешёл командующий 1-й венгерской армией генерал Бела Миклош с группой офицеров.

21-22 декабря 1944 года в Дебрецене было образовано коалиционное Временное правительство, которое возглавил генерал Б. Миклош. В состав правительства вошли 13 человек (3 коммуниста, 6 представителей иных партий и 4 беспартийных). 28 декабря 1944 года Временное правительство объявило войну Германии и 20 января 1945 года заключило перемирие с СССР и западными союзниками.

27 декабря 1944 года советским командованием было принято решение о создании железнодорожно-строительного отряда из венгерских военнослужащих. В дальнейшем, в середине января 1945 года на базе отряда началось формирование 1-й железнодорожно-строительной бригады, которое было завершено в феврале 1945 года. В составе бригады насчитывалось 4388 человек личного состава, командиром бригады являлся капитан Габор Дендеш.

Соединения Красной Армии завершили окружение Будапешта 29 декабря 1944 года, начав его осаду, продолжавшуюся до февраля 1945 года. Большая часть остатков 1-й Венгерской армии была уничтожена в 200 км к северу от Будапешта в период с 1 января по 16 февраля 1945 года. 20 января 1945 года представители временного правительства Венгрии подписали в Москве соглашение о прекращении военных действий.

В боях за Будапешт совместно с советскими войсками принимали участие 18 отдельных рот венгерских добровольцев, большинство из которых находилось в подчинении 83-й морской стрелковой бригады.

11 февраля 1945 года на сторону советских войск перешли 300 солдат и офицеров 6-го пехотного полка венгерской армии, в числе которых были командир полка — подполковник Оскар Варихази и несколько штабных офицеров. В дальнейшем, из венгерских солдат, перешедших на сторону СССР в ходе боёв за Венгрию, был сформирован Будайский добровольческий полк, командиром которого стал О. Варихази, его заместителем — Арпат Панграц. К моменту окончания боёв за Будапешт, полк насчитывал 2543 военнослужащих. В дальнейшем, полк участвовал в боевых действиях против немецких войск в Венгрии.

В целом, в январе — апреле 1945 года на 2-м Украинском фронте были созданы и действовали две (1-я и 3-я) венгерские железнодорожные бригады, а в начале мая 1945 года в состав 3-го Украинского фронта прибыли две (1-я и 6-я) венгерские дивизии. В боевых действиях на фронте 1-я и 6-я венгерские дивизии принять участие не успели, однако отдельные подразделения 6-й венгерской дивизии принимали участие в разоружении остаточных групп противника в Австрийских Альпах.

13 февраля Будапештская операция закончилась сдачей города. Однако 6 марта 1945 года немецкие войска при поддержке 24-й венгерской пехотной дивизии, действовавшей вдоль северного берега озера Балатон, начали Балатонскую операцию. Бои велись в городе Секешфехервар и его окрестностях между 5-й танковой дивизией СС и войсками советского 3-го Украинского фронта. В ходе боёв почти половина зданий в городе была разрушена, погибло более 10 тысяч жителей. К 19 марта советские войска вновь заняли все территории, отвоёванные немецкими войсками в ходе 13-дневной операции.

Вскоре после провала Балатонской операции немецкие войска в Венгрии и их венгерские союзники потерпели поражение. Большая часть остатков 3-й Венгерской армии была уничтожена в 50 км к западу от Будапешта в период с 16 по 25 марта 1945 года.

Избежавшие плена венгерские соединения, сражавшиеся на стороне немцев — сухопутные части и корабли Дунайской речной флотилии — отступили в Австрию, где 9 мая сложили оружие перед американцами.

Последствия войны

См. также: Декреты Бенеша

7 мая 1945 года произошла безоговорочная капитуляция всех немецких войск.

После войны Венгрия, согласно Парижскому договору, потеряла территории, приобретённые в 1938—1940 годы. 10 февраля 1947 года было объявлено, что все территориальные приобретения Венгрии после 1 января 1938 года являются недействительными. Из Венгрии в 1947-1948 годах также была выселена половина немцев (240 тыс. человек), а также состоялся обмен населением с Чехословакией.

См. также

• Бронетехника Венгрии в 1920—1945 годах

Литература и источники

• А. И. Пушкаш. Венгрия в годы второй мировой войны. М., 1966.
• Д. Каллаи. Движение за независимость Венгрии, 1936—1945. М., 1968.

Ссылки

• [www.axishistory.com/index.php?id=36 Axis History Factbook — Hungary]
• [www.bunkermuzeum.hu/ WW2 bunkers, fortifications, maps and museums (in English and Hungarian)]
• [tankfront.ru/axis/hungary/hungary.html Бронетанковые войска Венгрии во Второй мировой войне  (рус.)]
• [echo.msk.ru/programs/victory/833172-echo/#element-text Венгрия: от фашизма к коммунизму//Передача радиостанции «Эхо Москвы»]
• [www.runivers.ru/doc/d2.php?CAT=Y&SECTION_ID=6341&PORTAL_ID=6341 Королевство Венгрия]

Отрывок, характеризующий Венгрия во Второй мировой войне

Наташа восторженно улыбнулась.
– Нет, Соня, я не могу больше! – сказала она. – Я не могу больше скрывать от тебя. Ты знаешь, мы любим друг друга!… Соня, голубчик, он пишет… Соня…
Соня, как бы не веря своим ушам, смотрела во все глаза на Наташу.
– А Болконский? – сказала она.
– Ах, Соня, ах коли бы ты могла знать, как я счастлива! – сказала Наташа. – Ты не знаешь, что такое любовь…
– Но, Наташа, неужели то всё кончено?
Наташа большими, открытыми глазами смотрела на Соню, как будто не понимая ее вопроса.
– Что ж, ты отказываешь князю Андрею? – сказала Соня.
– Ах, ты ничего не понимаешь, ты не говори глупости, ты слушай, – с мгновенной досадой сказала Наташа.
– Нет, я не могу этому верить, – повторила Соня. – Я не понимаю. Как же ты год целый любила одного человека и вдруг… Ведь ты только три раза видела его. Наташа, я тебе не верю, ты шалишь. В три дня забыть всё и так…
– Три дня, – сказала Наташа. – Мне кажется, я сто лет люблю его. Мне кажется, что я никого никогда не любила прежде его. Ты этого не можешь понять. Соня, постой, садись тут. – Наташа обняла и поцеловала ее.
– Мне говорили, что это бывает и ты верно слышала, но я теперь только испытала эту любовь. Это не то, что прежде. Как только я увидала его, я почувствовала, что он мой властелин, и я раба его, и что я не могу не любить его. Да, раба! Что он мне велит, то я и сделаю. Ты не понимаешь этого. Что ж мне делать? Что ж мне делать, Соня? – говорила Наташа с счастливым и испуганным лицом.
– Но ты подумай, что ты делаешь, – говорила Соня, – я не могу этого так оставить. Эти тайные письма… Как ты могла его допустить до этого? – говорила она с ужасом и с отвращением, которое она с трудом скрывала.
– Я тебе говорила, – отвечала Наташа, – что у меня нет воли, как ты не понимаешь этого: я его люблю!
– Так я не допущу до этого, я расскажу, – с прорвавшимися слезами вскрикнула Соня.
– Что ты, ради Бога… Ежели ты расскажешь, ты мой враг, – заговорила Наташа. – Ты хочешь моего несчастия, ты хочешь, чтоб нас разлучили…
Увидав этот страх Наташи, Соня заплакала слезами стыда и жалости за свою подругу.
– Но что было между вами? – спросила она. – Что он говорил тебе? Зачем он не ездит в дом?
Наташа не отвечала на ее вопрос.
– Ради Бога, Соня, никому не говори, не мучай меня, – упрашивала Наташа. – Ты помни, что нельзя вмешиваться в такие дела. Я тебе открыла…
– Но зачем эти тайны! Отчего же он не ездит в дом? – спрашивала Соня. – Отчего он прямо не ищет твоей руки? Ведь князь Андрей дал тебе полную свободу, ежели уж так; но я не верю этому. Наташа, ты подумала, какие могут быть тайные причины ?
Наташа удивленными глазами смотрела на Соню. Видно, ей самой в первый раз представлялся этот вопрос и она не знала, что отвечать на него.
– Какие причины, не знаю. Но стало быть есть причины!
Соня вздохнула и недоверчиво покачала головой.
– Ежели бы были причины… – начала она. Но Наташа угадывая ее сомнение, испуганно перебила ее.
– Соня, нельзя сомневаться в нем, нельзя, нельзя, ты понимаешь ли? – прокричала она.
– Любит ли он тебя?
– Любит ли? – повторила Наташа с улыбкой сожаления о непонятливости своей подруги. – Ведь ты прочла письмо, ты видела его?
– Но если он неблагородный человек?
– Он!… неблагородный человек? Коли бы ты знала! – говорила Наташа.
– Если он благородный человек, то он или должен объявить свое намерение, или перестать видеться с тобой; и ежели ты не хочешь этого сделать, то я сделаю это, я напишу ему, я скажу папа, – решительно сказала Соня.
– Да я жить не могу без него! – закричала Наташа.
– Наташа, я не понимаю тебя. И что ты говоришь! Вспомни об отце, о Nicolas.
– Мне никого не нужно, я никого не люблю, кроме его. Как ты смеешь говорить, что он неблагороден? Ты разве не знаешь, что я его люблю? – кричала Наташа. – Соня, уйди, я не хочу с тобой ссориться, уйди, ради Бога уйди: ты видишь, как я мучаюсь, – злобно кричала Наташа сдержанно раздраженным и отчаянным голосом. Соня разрыдалась и выбежала из комнаты.
Наташа подошла к столу и, не думав ни минуты, написала тот ответ княжне Марье, который она не могла написать целое утро. В письме этом она коротко писала княжне Марье, что все недоразуменья их кончены, что, пользуясь великодушием князя Андрея, который уезжая дал ей свободу, она просит ее забыть всё и простить ее ежели она перед нею виновата, но что она не может быть его женой. Всё это ей казалось так легко, просто и ясно в эту минуту.

В пятницу Ростовы должны были ехать в деревню, а граф в среду поехал с покупщиком в свою подмосковную.
В день отъезда графа, Соня с Наташей были званы на большой обед к Карагиным, и Марья Дмитриевна повезла их. На обеде этом Наташа опять встретилась с Анатолем, и Соня заметила, что Наташа говорила с ним что то, желая не быть услышанной, и всё время обеда была еще более взволнована, чем прежде. Когда они вернулись домой, Наташа начала первая с Соней то объяснение, которого ждала ее подруга.
– Вот ты, Соня, говорила разные глупости про него, – начала Наташа кротким голосом, тем голосом, которым говорят дети, когда хотят, чтобы их похвалили. – Мы объяснились с ним нынче.
– Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он сказал?
Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.


Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.
– Ну прощай, Матреша, – сказал Анатоль, целуя ее. – Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай, Матреша; ты мне пожелай счастья.
– Ну, дай то вам Бог, князь, счастья большого, – сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.
У крыльца стояли две тройки, двое молодцов ямщиков держали их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей сели в другую тройку.
– Готовы, что ль? – спросил Балага.
– Пущай! – крикнул он, заматывая вокруг рук вожжи, и тройка понесла бить вниз по Никитскому бульвару.
– Тпрру! Поди, эй!… Тпрру, – только слышался крик Балаги и молодца, сидевшего на козлах. На Арбатской площади тройка зацепила карету, что то затрещало, послышался крик, и тройка полетела по Арбату.
Дав два конца по Подновинскому Балага стал сдерживать и, вернувшись назад, остановил лошадей у перекрестка Старой Конюшенной.
Молодец соскочил держать под уздцы лошадей, Анатоль с Долоховым пошли по тротуару. Подходя к воротам, Долохов свистнул. Свисток отозвался ему и вслед за тем выбежала горничная.
– На двор войдите, а то видно, сейчас выйдет, – сказала она.
Долохов остался у ворот. Анатоль вошел за горничной на двор, поворотил за угол и вбежал на крыльцо.
Гаврило, огромный выездной лакей Марьи Дмитриевны, встретил Анатоля.
– К барыне пожалуйте, – басом сказал лакей, загораживая дорогу от двери.
– К какой барыне? Да ты кто? – запыхавшимся шопотом спрашивал Анатоль.
– Пожалуйте, приказано привесть.
– Курагин! назад, – кричал Долохов. – Измена! Назад!
Долохов у калитки, у которой он остановился, боролся с дворником, пытавшимся запереть за вошедшим Анатолем калитку. Долохов последним усилием оттолкнул дворника и схватив за руку выбежавшего Анатоля, выдернул его за калитку и побежал с ним назад к тройке.


Марья Дмитриевна, застав заплаканную Соню в коридоре, заставила ее во всем признаться. Перехватив записку Наташи и прочтя ее, Марья Дмитриевна с запиской в руке взошла к Наташе.
– Мерзавка, бесстыдница, – сказала она ей. – Слышать ничего не хочу! – Оттолкнув удивленными, но сухими глазами глядящую на нее Наташу, она заперла ее на ключ и приказав дворнику пропустить в ворота тех людей, которые придут нынче вечером, но не выпускать их, а лакею приказав привести этих людей к себе, села в гостиной, ожидая похитителей.
Когда Гаврило пришел доложить Марье Дмитриевне, что приходившие люди убежали, она нахмурившись встала и заложив назад руки, долго ходила по комнатам, обдумывая то, что ей делать. В 12 часу ночи она, ощупав ключ в кармане, пошла к комнате Наташи. Соня, рыдая, сидела в коридоре.
– Марья Дмитриевна, пустите меня к ней ради Бога! – сказала она. Марья Дмитриевна, не отвечая ей, отперла дверь и вошла. «Гадко, скверно… В моем доме… Мерзавка, девчонка… Только отца жалко!» думала Марья Дмитриевна, стараясь утолить свой гнев. «Как ни трудно, уж велю всем молчать и скрою от графа». Марья Дмитриевна решительными шагами вошла в комнату. Наташа лежала на диване, закрыв голову руками, и не шевелилась. Она лежала в том самом положении, в котором оставила ее Марья Дмитриевна.
– Хороша, очень хороша! – сказала Марья Дмитриевна. – В моем доме любовникам свидания назначать! Притворяться то нечего. Ты слушай, когда я с тобой говорю. – Марья Дмитриевна тронула ее за руку. – Ты слушай, когда я говорю. Ты себя осрамила, как девка самая последняя. Я бы с тобой то сделала, да мне отца твоего жалко. Я скрою. – Наташа не переменила положения, но только всё тело ее стало вскидываться от беззвучных, судорожных рыданий, которые душили ее. Марья Дмитриевна оглянулась на Соню и присела на диване подле Наташи.
– Счастье его, что он от меня ушел; да я найду его, – сказала она своим грубым голосом; – слышишь ты что ли, что я говорю? – Она поддела своей большой рукой под лицо Наташи и повернула ее к себе. И Марья Дмитриевна, и Соня удивились, увидав лицо Наташи. Глаза ее были блестящи и сухи, губы поджаты, щеки опустились.
– Оставь… те… что мне… я… умру… – проговорила она, злым усилием вырвалась от Марьи Дмитриевны и легла в свое прежнее положение.
– Наталья!… – сказала Марья Дмитриевна. – Я тебе добра желаю. Ты лежи, ну лежи так, я тебя не трону, и слушай… Я не стану говорить, как ты виновата. Ты сама знаешь. Ну да теперь отец твой завтра приедет, что я скажу ему? А?
Опять тело Наташи заколебалось от рыданий.
– Ну узнает он, ну брат твой, жених!
– У меня нет жениха, я отказала, – прокричала Наташа.
– Всё равно, – продолжала Марья Дмитриевна. – Ну они узнают, что ж они так оставят? Ведь он, отец твой, я его знаю, ведь он, если его на дуэль вызовет, хорошо это будет? А?
– Ах, оставьте меня, зачем вы всему помешали! Зачем? зачем? кто вас просил? – кричала Наташа, приподнявшись на диване и злобно глядя на Марью Дмитриевну.
– Да чего ж ты хотела? – вскрикнула опять горячась Марья Дмитриевна, – что ж тебя запирали что ль? Ну кто ж ему мешал в дом ездить? Зачем же тебя, как цыганку какую, увозить?… Ну увез бы он тебя, что ж ты думаешь, его бы не нашли? Твой отец, или брат, или жених. А он мерзавец, негодяй, вот что!
– Он лучше всех вас, – вскрикнула Наташа, приподнимаясь. – Если бы вы не мешали… Ах, Боже мой, что это, что это! Соня, за что? Уйдите!… – И она зарыдала с таким отчаянием, с каким оплакивают люди только такое горе, которого они чувствуют сами себя причиной. Марья Дмитриевна начала было опять говорить; но Наташа закричала: – Уйдите, уйдите, вы все меня ненавидите, презираете. – И опять бросилась на диван.
Марья Дмитриевна продолжала еще несколько времени усовещивать Наташу и внушать ей, что всё это надо скрыть от графа, что никто не узнает ничего, ежели только Наташа возьмет на себя всё забыть и не показывать ни перед кем вида, что что нибудь случилось. Наташа не отвечала. Она и не рыдала больше, но с ней сделались озноб и дрожь. Марья Дмитриевна подложила ей подушку, накрыла ее двумя одеялами и сама принесла ей липового цвета, но Наташа не откликнулась ей. – Ну пускай спит, – сказала Марья Дмитриевна, уходя из комнаты, думая, что она спит. Но Наташа не спала и остановившимися раскрытыми глазами из бледного лица прямо смотрела перед собою. Всю эту ночь Наташа не спала, и не плакала, и не говорила с Соней, несколько раз встававшей и подходившей к ней.