Венесуэльский кризис (1895)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
К:Википедия:Страницы на КУЛ (тип: не указан) К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Британцы воспользовались внутренней нестабильностью новых независимых государств Латинской Америки и в 1831 году заняли периферийные земли бывшей Великой Колумбии, которые составляют до 70 % территории современной Гайаны (остальные 30 % в 1803 году были отняты у Голландии). Спор Венесуэлы по границе официально началась в 1841 году, когда правительство Венесуэлы протестовала якобы на британское посягательство венесуэльской территории. В 1814 году по Венскому договору, Великобритания приобрела британскую Гвиану (в настоящее время Гайана) по договору с Нидерландами. Поскольку договор не определяет западную границу, британцы в эксплуатации инспектора и натуралиста Роберта Шомбургка очертили эту границу. Его исследование 1835 привели к тому что стало известно как Шомбургкие линии, границы, которые эффективно заявленного дополнительные 30000 миля² за Гвианой. В 1841 году Венесуэла оспаривает британское разграничение, утверждая, территориальные определение границ, установленных во время их независимости от Испании. Венесуэла утверждал её границы расширены на восток, как эффективного претензии Венесуэлы включить в свой состав богатую природными ископаемыми большую часть территории равной (5/8) территории Гайаны.

Когда золото было обнаружено на спорной территории, Великобритания стремилась и дальше расширять своё присутствие, утверждая, дополнительные 33000 миля² к западу от линии, Шомбургкой области, где была обнаружена золотая. В 1876 году Венесуэла протестовала, разорвала дипломатические отношения с Великобританией, и обратился к США за помощью, сославшись на доктрину Монро в качестве оправдания для участия США. В течение следующих 19 лет Венесуэла неоднократно ходатайствовала помощи США, призывая его как северного соседа вмешаться с силой или спонсировать арбитраж по пограничному спору. Соединенные Штаты ответили, выразив обеспокоенность, но мало что сделали, чтобы облегчить разрешение.

В 1895 году, ссылаясь на доктрину Монро, новоназначенного государственного секретаря США Ричард Олни отправлено сильно сформулированное записку премьер-министру Великобритании и министру иностранных дел лорду Солсбери, требуя, британского представителя в арбитраже по пограничному спору. Солсбери ответ что Доктрина Монро не имеет никакой юридической, как международного права. Соединенные Штаты обнаружили, что ответ неприемлемым, а в декабре 1895 года, президент Гровер Кливленд попросил Конгресс разрешения назначить комиссию по пограничному спору, предложив, что выводы комиссии в исполнение «всеми средствами». Конгресс принял меру единогласно и разговоры о войне с Великобританией начали циркулировать в американской прессе.

Великобритания, под давлением Англо-бурской войны в Южной Африке и управления империей, которая охватила весь земной шар, не может позволить себе еще один конфликт. Правительство лорда Солсбери представил спор на рассмотрение американской комиссии по пограничному спору и не сказал ничего о доктрине Монро. Венесуэла энтузиазмом в арбитраже, уверена, что комиссия будет решать в пользу Венесуэлы.

Тем не менее, когда комиссия наконец вынесла решение по 3 октября 1899 года, он постановил, что граница будет следовать Шомбургкой линии. Несмотря на то и отказа от более экстравагантных претензий Великобритании, комиссия по пограничному спору сохранила в 1835 делимитацию границы. Разочарованные венесуэльцы тихо ратифицировали выводы комиссии. Гораздо большее значение, инцидент англо — венесуэльского пограничного спора утверждал выводя впервые наружу, более американскую внешнюю политику, в частности, в Западном полушарии. На международном этот инцидент и дал уведомление ознаменовании США как новой мировой державы, что доктрина Монро позволит осуществлять свои прерогативы заявленные в Западном полушарии.

1981 году президент Венесуэлы Луис Эррера Кампинс объявил, что Венесуэла не будет продлевать действие договора, после чего отношения вновь обострились. Правительство Гайаны обвиняло Венесуэлу в сосредоточении войск в районе общей границы с целью вторгнуться в их страну. Правительство Венесуэлы опровергло это обвинение, заявив, что её войска просто принимали участие в регулярных учениях. Последующие события в виде аргентинского вторжения на Фолклендские острова в 1982 году и вторжения Соединённых Штатов в Гренаду были подвергнуты резкой критике со стороны Гайаны, которая опасалась, что этим примерам последует Венесуэла, чтобы решить свои территориальные вопросы силой.

В конце 1980-х годов отношения между странами улучшились, а в 1990 году Венесуэла поддержала вступление Гайаны в ОАГ. Хотя территориальный вопрос до сих пор остаётся нерешённым, для Гайаны миновала непосредственная угроза венесуэльского вторжения.



Источники

  • [countrystudies.us/guyana/87.htm Венесуэльско-гайанские отношения на сайте countrystudies.us].  (англ.)


Напишите отзыв о статье "Венесуэльский кризис (1895)"

Отрывок, характеризующий Венесуэльский кризис (1895)



1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
2 го сентября в десять часов утра была такая погода. Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.
При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыханио этого большого и красивого тела.
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.
«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»
– Qu'on m'amene les boyards, [Приведите бояр.] – обратился он к свите. Генерал с блестящей свитой тотчас же поскакал за боярами.
Прошло два часа. Наполеон позавтракал и опять стоял на том же месте на Поклонной горе, ожидая депутацию. Речь его к боярам уже ясно сложилась в его воображении. Речь эта была исполнена достоинства и того величия, которое понимал Наполеон.