Венесуэльцы
| Самоназвание |
Venezolanos |
|---|---|
| Численность и ареал | |
|
Всего: ~29.8 млн. | |
| Язык |
испанский |
| Религия | |
Венесуэльцы (исп. Venezolanos) — народ в Южной Америке, основное население Венесуэлы. Численность — 29.8 млн чел., 29 млн проживают в Венесуэле, остальные в США, Испании (по 200 тыс.), Италии, Португалии (по 100 тыс.) и других странах. Говорят на латино-американском варианте испанского языка романской группы. Большинство верующих — католики, есть протестанты (англиканцы, реформаты), мормоны.
Содержание
Формирование нации
Этнорасовое оформление венесуэльцев происходило в процессе смешения испанцев, канарцев, басков, аборигенов-индейцев, африканских рабов. В XX веке в страну переселилось до 1 млн человек из различных стран Европы (больше всего итальянцев и португальцев), Северной Америки и стран Ближнего Востока. По различным оценкам, от 50 % до 2/3 составляют метисы, мулаты и самбо, от 25 до 42 % — потомки выходцев из Европы (Испании, Италии, Португалии, Германии) и арабов, от 1,5 до 2,7 % — индейцы, от 3,5 до 5 % — негры, около 1 % — азиаты. Большинство потомков африканцев проживает в прибрежной зоне и столице, индейцы — в труднодоступных горных районах юго-востока.
Хозяйственная деятельность
Север и северо-запад Венесуэлы (прибрежные районы) — самые развитые, здесь сосредоточено 75 % населения и большинство крупнейших городов. В промышленности занято 40 % населения, в сельском хозяйстве — 20 %, остальные — в сфере обслуживания. Креолы и лица европейского происхождения — в основном промышленники, финансисты, землевладельцы и скотоводы. Метисы, самбо, мулаты — крестьяне или мелкие арендаторы.
Среди отраслей промышленности развиты горнодобывающая и электроэнергетика. Сельскохозяйственные культуры — кукуруза, юкка, маниок, бобовые, овощи, картофель, рис, бананы идут для местного потребления. На экспорт идут кофе, какао, сахарный тростник. Старая отрасль — животноводство. Развито лесное хозяйство и, в прибрежных районах — рыболовство.
Национальные ремесла характерны для метисов. Это — плетение циновок из пальмовых листьев и травяных волокон, ткачество, выделка кожаных изделий, гончарство.
Культура и традиции
Старые города сохраняют испанскую планировку и облик. Планировка в них прямоугольная, в центре — площадь, собор и административные здания. Ратуша (германский термин) или мэрия (французский термин) в странах Латинской Америки называется кабильдо. Это — искаженное «капитоллий», от названия холма и правительственного дворца в Риме. Крестьянские дома — глинобитные или кирпичные. Крыши кроются черепицей или пальмовыми листьями. Очаг — во дворе. Многие спят на улицах, в гамаках (гамак — исконно индейское изобретение).
Национальная одежда — белые хлопчатобумажные штаны, рубахи, у женщин — широкие длинные платья. Головной убор — сомбреро из соломы или травы, основная обувь — сандалии (альпаргатас).
Традиционная пища — из кукурузы: арепа — лепешки, масаморра — каша, альяна — блюдо из поджарнной кукурузной муки. Санкоча — похлебка из говядины и овощей. Распространен местный алкогольный напиток — чича.
Традиционные праздники — карнавал, праздники дьявола и чертенят, семейный праздник — тернера.
В фольклоре и праздниках заметно, кроме испанского, индейское и африканское влияние. Популярны бои быков, петушиные бои, конные бега, бейсбол, футбол, музыка и танцы(гуарачас, под аккомпанемент 4-струнной гитары куатро).
Наследие индейской культуры небогато. Литературных памятников доиспанского периода не сохранилось. Архитектуры — также. Из художественного творчества остались древние наскальные росписи, погребальные урны, каменные блоки с изображением ягуаров и крокодилов, Солнца, Луны, стилизованные антропоморфные фигурки. В музыке индейское, а также африканское влияние заметно. Преобладает музыка креольская, но во внутренних областях популярна индейская, на побережье — африканская. Местные жанры — галерон, хоропо, бамба, пала. Из инструментов распространены куатро, гитара, мандолина, арфа.
В дальнейшем культура развивалась на основе испанского наследия. Литература была представлена в основном историческими хрониками. В поэзии в XVI—XVII веков господствовал гонгоризм. Собственно венесуэльская литература зародилась с пробуждением национального самосознания креолов. В конце XVIII века сюда проникли просветительские идеи, воплощенные в творчестве В. Салиаса (автор национального гимна), драматурга Х. Д. Диаса, поэта Х. А. Монтенегро и др. В XIX столетии распространились романтизм и костумбризм (направление, типичное для Испании), и другие направления, характерные для Европы.
См. также
Использованная литература
- Латинская Америка. Энциклопедический справочник в 2 т., М.,1979.
- Народы и религии мира, под ред. В. А. Тишкова, 1998.
- El Aragüeño. 12 August 2012. Retrieved 9 October 2012.
Напишите отзыв о статье "Венесуэльцы"
Отрывок, характеризующий Венесуэльцы
– Или ты боишься со мной играть? – сказал теперь Долохов, как будто угадав мысль Ростова, и улыбнулся. Из за улыбки его Ростов увидал в нем то настроение духа, которое было у него во время обеда в клубе и вообще в те времена, когда, как бы соскучившись ежедневной жизнью, Долохов чувствовал необходимость каким нибудь странным, большей частью жестоким, поступком выходить из нее.Ростову стало неловко; он искал и не находил в уме своем шутки, которая ответила бы на слова Долохова. Но прежде, чем он успел это сделать, Долохов, глядя прямо в лицо Ростову, медленно и с расстановкой, так, что все могли слышать, сказал ему:
– А помнишь, мы говорили с тобой про игру… дурак, кто на счастье хочет играть; играть надо наверное, а я хочу попробовать.
«Попробовать на счастие, или наверное?» подумал Ростов.
– Да и лучше не играй, – прибавил он, и треснув разорванной колодой, прибавил: – Банк, господа!
Придвинув вперед деньги, Долохов приготовился метать. Ростов сел подле него и сначала не играл. Долохов взглядывал на него.
– Что ж не играешь? – сказал Долохов. И странно, Николай почувствовал необходимость взять карту, поставить на нее незначительный куш и начать игру.
– Со мной денег нет, – сказал Ростов.
– Поверю!
Ростов поставил 5 рублей на карту и проиграл, поставил еще и опять проиграл. Долохов убил, т. е. выиграл десять карт сряду у Ростова.
– Господа, – сказал он, прометав несколько времени, – прошу класть деньги на карты, а то я могу спутаться в счетах.
Один из игроков сказал, что, он надеется, ему можно поверить.
– Поверить можно, но боюсь спутаться; прошу класть деньги на карты, – отвечал Долохов. – Ты не стесняйся, мы с тобой сочтемся, – прибавил он Ростову.
Игра продолжалась: лакей, не переставая, разносил шампанское.
Все карты Ростова бились, и на него было написано до 800 т рублей. Он надписал было над одной картой 800 т рублей, но в то время, как ему подавали шампанское, он раздумал и написал опять обыкновенный куш, двадцать рублей.
– Оставь, – сказал Долохов, хотя он, казалось, и не смотрел на Ростова, – скорее отыграешься. Другим даю, а тебе бью. Или ты меня боишься? – повторил он.
Ростов повиновался, оставил написанные 800 и поставил семерку червей с оторванным уголком, которую он поднял с земли. Он хорошо ее после помнил. Он поставил семерку червей, надписав над ней отломанным мелком 800, круглыми, прямыми цифрами; выпил поданный стакан согревшегося шампанского, улыбнулся на слова Долохова, и с замиранием сердца ожидая семерки, стал смотреть на руки Долохова, державшего колоду. Выигрыш или проигрыш этой семерки червей означал многое для Ростова. В Воскресенье на прошлой неделе граф Илья Андреич дал своему сыну 2 000 рублей, и он, никогда не любивший говорить о денежных затруднениях, сказал ему, что деньги эти были последние до мая, и что потому он просил сына быть на этот раз поэкономнее. Николай сказал, что ему и это слишком много, и что он дает честное слово не брать больше денег до весны. Теперь из этих денег оставалось 1 200 рублей. Стало быть, семерка червей означала не только проигрыш 1 600 рублей, но и необходимость изменения данному слову. Он с замиранием сердца смотрел на руки Долохова и думал: «Ну, скорей, дай мне эту карту, и я беру фуражку, уезжаю домой ужинать с Денисовым, Наташей и Соней, и уж верно никогда в руках моих не будет карты». В эту минуту домашняя жизнь его, шуточки с Петей, разговоры с Соней, дуэты с Наташей, пикет с отцом и даже спокойная постель в Поварском доме, с такою силою, ясностью и прелестью представились ему, как будто всё это было давно прошедшее, потерянное и неоцененное счастье. Он не мог допустить, чтобы глупая случайность, заставив семерку лечь прежде на право, чем на лево, могла бы лишить его всего этого вновь понятого, вновь освещенного счастья и повергнуть его в пучину еще неиспытанного и неопределенного несчастия. Это не могло быть, но он всё таки ожидал с замиранием движения рук Долохова. Ширококостые, красноватые руки эти с волосами, видневшимися из под рубашки, положили колоду карт, и взялись за подаваемый стакан и трубку.
– Так ты не боишься со мной играть? – повторил Долохов, и, как будто для того, чтобы рассказать веселую историю, он положил карты, опрокинулся на спинку стула и медлительно с улыбкой стал рассказывать:
– Да, господа, мне говорили, что в Москве распущен слух, будто я шулер, поэтому советую вам быть со мной осторожнее.
– Ну, мечи же! – сказал Ростов.
– Ох, московские тетушки! – сказал Долохов и с улыбкой взялся за карты.
– Ааах! – чуть не крикнул Ростов, поднимая обе руки к волосам. Семерка, которая была нужна ему, уже лежала вверху, первой картой в колоде. Он проиграл больше того, что мог заплатить.
– Однако ты не зарывайся, – сказал Долохов, мельком взглянув на Ростова, и продолжая метать.
Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.
