Вениамин (патриарх Константинопольский)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Патриарх Вениамин
Πατριάρχης Βενιαμίν
Святейший Архиепископ Константинополя — Нового Рима и Вселенский Патриарх
18 января 1936 — 17 февраля 1946
Церковь: Константинопольская православная церковь
Предшественник: Фотий II
Преемник: Максим V
 
Имя при рождении: Псомас Кириаку
Оригинал имени
при рождении:
Ψωμάς Κυριακού
Рождение: 18 января 1871(1871-01-18)
деревня Стипси, Лесбос, Османская империя
Смерть: 17 февраля 1946(1946-02-17) (75 лет)
Стамбул, Турция
 
Награды:

Патриа́рх Вениами́н Псома́с Кириаку́ (греч. Πατριάρχης Βενιαμίν Ψωμάς Κυριακού; 18 января 1871, Эдремит — 17 февраля 1946, Стамбул) — епископ Константинопольской православной церкви, Патриарх Константинопольский с 18 февраля 1936 года до своей кончины.



Биография

В 1896 году окончил богословское училище на Халки и был назначен иерокириксом (проповедником) в Магнисийскую митрополию и инспектором училищ.

С 1912 года был митрополитом Родоса, с 1914 года — Силиврии и Филиппопольский, с 1925 — Никейский (последний Никейский митрополит до упразднения кафедры), с 1933 — Ираклийский.

По смерти Патриарха Фотия II наиболее вероятным кандидатом считался митрополит Халкидонский Максим (Вапордзис), но был избран митрополит Вениамин.

В его патриаршество, 12 апреля 1937 года, была признана автокефалия Албанской Церкви; 22 февраля 1945 года — Болгарской церкви (см. греко-болгарская схизма).

Напишите отзыв о статье "Вениамин (патриарх Константинопольский)"

Ссылки

  • [www.pravenc.ru/text/150329.html Вениамин I] // Православная энциклопедия. М., Т. VII, стр. 656.
  • [www.ec-patr.org/list/index.php?lang=gr&id=324 Βενιαμίν] справка на официальном сайте Константинопольского Патриархата

Отрывок, характеризующий Вениамин (патриарх Константинопольский)

В начале июля в Москве распространялись все более и более тревожные слухи о ходе войны: говорили о воззвании государя к народу, о приезде самого государя из армии в Москву. И так как до 11 го июля манифест и воззвание не были получены, то о них и о положении России ходили преувеличенные слухи. Говорили, что государь уезжает потому, что армия в опасности, говорили, что Смоленск сдан, что у Наполеона миллион войска и что только чудо может спасти Россию.
11 го июля, в субботу, был получен манифест, но еще не напечатан; и Пьер, бывший у Ростовых, обещал на другой день, в воскресенье, приехать обедать и привезти манифест и воззвание, которые он достанет у графа Растопчина.
В это воскресенье Ростовы, по обыкновению, поехали к обедне в домовую церковь Разумовских. Был жаркий июльский день. Уже в десять часов, когда Ростовы выходили из кареты перед церковью, в жарком воздухе, в криках разносчиков, в ярких и светлых летних платьях толпы, в запыленных листьях дерев бульвара, в звуках музыки и белых панталонах прошедшего на развод батальона, в громе мостовой и ярком блеске жаркого солнца было то летнее томление, довольство и недовольство настоящим, которое особенно резко чувствуется в ясный жаркий день в городе. В церкви Разумовских была вся знать московская, все знакомые Ростовых (в этот год, как бы ожидая чего то, очень много богатых семей, обыкновенно разъезжающихся по деревням, остались в городе). Проходя позади ливрейного лакея, раздвигавшего толпу подле матери, Наташа услыхала голос молодого человека, слишком громким шепотом говорившего о ней:
– Это Ростова, та самая…
– Как похудела, а все таки хороша!
Она слышала, или ей показалось, что были упомянуты имена Курагина и Болконского. Впрочем, ей всегда это казалось. Ей всегда казалось, что все, глядя на нее, только и думают о том, что с ней случилось. Страдая и замирая в душе, как всегда в толпе, Наташа шла в своем лиловом шелковом с черными кружевами платье так, как умеют ходить женщины, – тем спокойнее и величавее, чем больнее и стыднее у ней было на душе. Она знала и не ошибалась, что она хороша, но это теперь не радовало ее, как прежде. Напротив, это мучило ее больше всего в последнее время и в особенности в этот яркий, жаркий летний день в городе. «Еще воскресенье, еще неделя, – говорила она себе, вспоминая, как она была тут в то воскресенье, – и все та же жизнь без жизни, и все те же условия, в которых так легко бывало жить прежде. Хороша, молода, и я знаю, что теперь добра, прежде я была дурная, а теперь я добра, я знаю, – думала она, – а так даром, ни для кого, проходят лучшие годы». Она стала подле матери и перекинулась с близко стоявшими знакомыми. Наташа по привычке рассмотрела туалеты дам, осудила tenue [манеру держаться] и неприличный способ креститься рукой на малом пространстве одной близко стоявшей дамы, опять с досадой подумала о том, что про нее судят, что и она судит, и вдруг, услыхав звуки службы, ужаснулась своей мерзости, ужаснулась тому, что прежняя чистота опять потеряна ею.