Венизелос, Элефтериос

Элефтериос Кириаку Венизелос греч. Ελευθέριος Κυριάκου Βενιζέλος<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
премьер-министр Греции
6 октября 1910 — 25 февраля 1915
Предшественник:	Стефанос Драгумис
Преемник:	Димитриос Гунарис
10 августа 1915 — 24 сентября 1915
Предшественник:	Димитриос Гунарис
Преемник:	Александрос Заимис
19 сентября 1916 — 27 июня 1917
Предшественник:	Николаос Калойеропулос
Преемник:	Спиридон Ламброс
14 июня 1917 — 4 ноября 1920
Предшественник:	Александрос Заимис
Преемник:	Димитриос Раллис
11 января 1924 — 6 февраля 1924
Предшественник:	Стилианос Гонатас
Преемник:	Георгиос Кафантарис
4 июля 1928 — 26 мая 1932
Предшественник:	Александрос Заимис
Преемник:	Александрос Папанастасиу
5 июня 1932 — 4 ноября 1932
Предшественник:	Александрос Папанастасиу
Преемник:	Панагис Цалдарис
16 января 1933 — 6 марта 1933
Предшественник:	Панагис Цалдарис
Преемник:	Александрос Отонайос
Вероисповедание:	греко-православный
Рождение:	23 августа 1864(1864-08-23) Крит, Османская империя
Смерть:	18 марта 1936(1936-03-18) (71 год) Париж, Франция
Награды:

Элефте́риос Кириáку Венизе́лос (греч. Ελευθέριος Κυριάκου Βενιζέλος; 23 августа 1864, Крит, Османская империя — 18 марта 1936, Париж) — греческий политик, несколько раз занимавший должность премьер-министра с 1910 по 1933 год. Взгляды Венизелоса колебались от либерального республиканизма до консервативного монархизма, но всегда отличались крайним национализмом.

Биография

Элефтериос Венизелос родился на Крите, откуда и происходила его семья, мало связанная с традиционными греческими кланами. Его отец был видным участником критского революционного движения против власти Османской империи. После Критского восстания 1866—1869 годов семья вынуждена была переселиться на остров Сирос. Элефтериос Венизелос окончил юридический факультет Афинского университета в 1886 году, вернулся на Крит и занялся журналистской деятельностью, но вскоре втянулся в политику, был выбран в национальную ассамблею как член Либеральной партии. Венизелос был одним из лидеров революционеров, добивавшихся в 1897 году объединения Крита с Грецией. И хотя восстание потерпело неудачу, Крит благодаря вмешательству европейских держав добился автономии в составе Османской империи.

Венизелос возглавил министерство юстиции в правительстве автономного Крита, участвовал в создании полицейских сил автономного Крита. Вскоре начались трения между ним и правителем автономии, принцем Георгом, которые привели к новому восстанию и изгнанию Георга с острова в 1906 году. Венизелос получил пост в новом правительстве Александроса Заимиса.

Позднее Венизелос принял участие в политике материковой Греции, в 1910 году стал её премьер-министром. Благодаря энергичным действиям Венизелоса и его соратника адмирала Кундуриотиса Греция оказалась хорошо подготовленной к Балканским войнам, в результате которых её территория существенно увеличилась за счёт присоединения Македонии, Крита и Эгейских островов. В отличие от короля Константина I, симпатизировавшего Германии и настроенного нейтрально, Венизелос был сторонником войны Греции на стороне Антанты. В результате конфликта между ним и королём в 1916 году Греция размежевалась на две части — контролируемые соответственно королём и Венизелосом, каждая со своим правительством (это событие известно как «национальный раскол»). Конфликт завершился давлением дипломатии и войск Антанты, изгнанием короля весной 1917 года, коронацией его сына Александра и вступлением Греции в войну на стороне Антанты. После войны Венизелос представлял Грецию на Парижской мирной конференции и добился включения в её состав Фракии и Ионии.

В 1919 году Греция в нарушение Мудросского перемирия развязала вторую войну с Турцией, целью которой было создание «Великой Греции». Венизелос надеялся на помощь Антанты, которая в реальности оказалась весьма небольшой. В 1920 году, после смерти короля Александра, роялисты вернули на трон его изгнанного отца, Константина, а Венизелос уехал в Париж и на время ушёл из политики. Тем временем, Греция после значительных успехов в начале войны потерпела разгромное поражение от турецких войск под командованием Ататюрка, которое привело не только к потере значительной территории, но и к гуманитарной катастрофе — Греции пришлось принять около 1,2 млн греческих беженцев, изгнанных с родных земель.

В 1923 году Венизелос вернулся в Грецию, вновь получил пост премьер-министра и участвовал в мирных переговорах с Турецкой республикой. После очередного политического кризиса в 1924 году он оставил свой пост и на некоторое время покинул Грецию, но, вернувшись, возглавил Либеральную партию в парламенте. В 1928 году Венизелос вновь возглавил правительство, добился нормализации отношений с соседями греческого государства и уладил ряд важных территориальных споров с Турцией, Италией и Югославией. В результате экономического кризиса 1929 года политический вес Венизелоса значительно упал. В 1935 году, после прихода к власти консервативного генерала Иоанниса Метаксаса, давнего противника Венизелоса, ему пришлось эмигрировать, а многие его сторонники были убиты или арестованы.

Умер в Париже, с почётом похоронен на полуострове Акротири (Крит) невдалеке от того места, где он возглавил Критское восстание.

Второй сын Венизелоса, Софоклис Венизелос, также был премьер-министром Греции.

Именем Венизелоса назван аэропорт Афин.

Литература

• Kitromilides, Paschalis M. [books.google.com/books?id=KQEH4vvG0KwC Eleftherios Venizelos: The Trials of Statesmanship]. — Edinburgh: Edinburgh University Press, 2008. — 416 p. — ISBN 0748633642.

Отрывок, характеризующий Венизелос, Элефтериос

В дыму, оглушаемый беспрерывными выстрелами, заставлявшими его каждый раз вздрагивать, Тушин, не выпуская своей носогрелки, бегал от одного орудия к другому, то прицеливаясь, то считая заряды, то распоряжаясь переменой и перепряжкой убитых и раненых лошадей, и покрикивал своим слабым тоненьким, нерешительным голоском. Лицо его всё более и более оживлялось. Только когда убивали или ранили людей, он морщился и, отворачиваясь от убитого, сердито кричал на людей, как всегда, мешкавших поднять раненого или тело. Солдаты, большею частью красивые молодцы (как и всегда в батарейной роте, на две головы выше своего офицера и вдвое шире его), все, как дети в затруднительном положении, смотрели на своего командира, и то выражение, которое было на его лице, неизменно отражалось на их лицах.
Вследствие этого страшного гула, шума, потребности внимания и деятельности Тушин не испытывал ни малейшего неприятного чувства страха, и мысль, что его могут убить или больно ранить, не приходила ему в голову. Напротив, ему становилось всё веселее и веселее. Ему казалось, что уже очень давно, едва ли не вчера, была та минута, когда он увидел неприятеля и сделал первый выстрел, и что клочок поля, на котором он стоял, был ему давно знакомым, родственным местом. Несмотря на то, что он всё помнил, всё соображал, всё делал, что мог делать самый лучший офицер в его положении, он находился в состоянии, похожем на лихорадочный бред или на состояние пьяного человека.
Из за оглушающих со всех сторон звуков своих орудий, из за свиста и ударов снарядов неприятелей, из за вида вспотевшей, раскрасневшейся, торопящейся около орудий прислуги, из за вида крови людей и лошадей, из за вида дымков неприятеля на той стороне (после которых всякий раз прилетало ядро и било в землю, в человека, в орудие или в лошадь), из за вида этих предметов у него в голове установился свой фантастический мир, который составлял его наслаждение в эту минуту. Неприятельские пушки в его воображении были не пушки, а трубки, из которых редкими клубами выпускал дым невидимый курильщик.
– Вишь, пыхнул опять, – проговорил Тушин шопотом про себя, в то время как с горы выскакивал клуб дыма и влево полосой относился ветром, – теперь мячик жди – отсылать назад.
– Что прикажете, ваше благородие? – спросил фейерверкер, близко стоявший около него и слышавший, что он бормотал что то.
– Ничего, гранату… – отвечал он.
«Ну ка, наша Матвевна», говорил он про себя. Матвевной представлялась в его воображении большая крайняя, старинного литья пушка. Муравьями представлялись ему французы около своих орудий. Красавец и пьяница первый номер второго орудия в его мире был дядя ; Тушин чаще других смотрел на него и радовался на каждое его движение. Звук то замиравшей, то опять усиливавшейся ружейной перестрелки под горою представлялся ему чьим то дыханием. Он прислушивался к затиханью и разгоранью этих звуков.
– Ишь, задышала опять, задышала, – говорил он про себя.
Сам он представлялся себе огромного роста, мощным мужчиной, который обеими руками швыряет французам ядра.
– Ну, Матвевна, матушка, не выдавай! – говорил он, отходя от орудия, как над его головой раздался чуждый, незнакомый голос:
– Капитан Тушин! Капитан!
Тушин испуганно оглянулся. Это был тот штаб офицер, который выгнал его из Грунта. Он запыхавшимся голосом кричал ему:
– Что вы, с ума сошли. Вам два раза приказано отступать, а вы…
«Ну, за что они меня?…» думал про себя Тушин, со страхом глядя на начальника.
– Я… ничего… – проговорил он, приставляя два пальца к козырьку. – Я…
Но полковник не договорил всего, что хотел. Близко пролетевшее ядро заставило его, нырнув, согнуться на лошади. Он замолк и только что хотел сказать еще что то, как еще ядро остановило его. Он поворотил лошадь и поскакал прочь.
– Отступать! Все отступать! – прокричал он издалека. Солдаты засмеялись. Через минуту приехал адъютант с тем же приказанием.
Это был князь Андрей. Первое, что он увидел, выезжая на то пространство, которое занимали пушки Тушина, была отпряженная лошадь с перебитою ногой, которая ржала около запряженных лошадей. Из ноги ее, как из ключа, лилась кровь. Между передками лежало несколько убитых. Одно ядро за другим пролетало над ним, в то время как он подъезжал, и он почувствовал, как нервическая дрожь пробежала по его спине. Но одна мысль о том, что он боится, снова подняла его. «Я не могу бояться», подумал он и медленно слез с лошади между орудиями. Он передал приказание и не уехал с батареи. Он решил, что при себе снимет орудия с позиции и отведет их. Вместе с Тушиным, шагая через тела и под страшным огнем французов, он занялся уборкой орудий.
– А то приезжало сейчас начальство, так скорее драло, – сказал фейерверкер князю Андрею, – не так, как ваше благородие.
Князь Андрей ничего не говорил с Тушиным. Они оба были и так заняты, что, казалось, и не видали друг друга. Когда, надев уцелевшие из четырех два орудия на передки, они двинулись под гору (одна разбитая пушка и единорог были оставлены), князь Андрей подъехал к Тушину.
– Ну, до свидания, – сказал князь Андрей, протягивая руку Тушину.
– До свидания, голубчик, – сказал Тушин, – милая душа! прощайте, голубчик, – сказал Тушин со слезами, которые неизвестно почему вдруг выступили ему на глаза.


Ветер стих, черные тучи низко нависли над местом сражения, сливаясь на горизонте с пороховым дымом. Становилось темно, и тем яснее обозначалось в двух местах зарево пожаров. Канонада стала слабее, но трескотня ружей сзади и справа слышалась еще чаще и ближе. Как только Тушин с своими орудиями, объезжая и наезжая на раненых, вышел из под огня и спустился в овраг, его встретило начальство и адъютанты, в числе которых были и штаб офицер и Жерков, два раза посланный и ни разу не доехавший до батареи Тушина. Все они, перебивая один другого, отдавали и передавали приказания, как и куда итти, и делали ему упреки и замечания. Тушин ничем не распоряжался и молча, боясь говорить, потому что при каждом слове он готов был, сам не зная отчего, заплакать, ехал сзади на своей артиллерийской кляче. Хотя раненых велено было бросать, много из них тащилось за войсками и просилось на орудия. Тот самый молодцоватый пехотный офицер, который перед сражением выскочил из шалаша Тушина, был, с пулей в животе, положен на лафет Матвевны. Под горой бледный гусарский юнкер, одною рукой поддерживая другую, подошел к Тушину и попросился сесть.
– Капитан, ради Бога, я контужен в руку, – сказал он робко. – Ради Бога, я не могу итти. Ради Бога!
Видно было, что юнкер этот уже не раз просился где нибудь сесть и везде получал отказы. Он просил нерешительным и жалким голосом.
– Прикажите посадить, ради Бога.
– Посадите, посадите, – сказал Тушин. – Подложи шинель, ты, дядя, – обратился он к своему любимому солдату. – А где офицер раненый?
– Сложили, кончился, – ответил кто то.
– Посадите. Садитесь, милый, садитесь. Подстели шинель, Антонов.
Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мертвого офицера. На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова.