Венский кружок

Позитивизм
Основные понятия
Верификация, Опыт, Факт Индукция, Конвенционализм Теорема о неполноте Тезис Дюэма — Куайна Метаязык Проблема демаркации Джастификационизм Псевдонаука
Тексты
Основные начала Логико-философский трактат
Течения
Эмпириокритицизм, Махизм Венский кружок, Неопозитивизм Львовско-варшавская школа Логический позитивизм / Аналитическая философия Правовой позитивизм Постпозитивизм
Люди
Конт, Тэн, Милль, Спенсер Мах, Авенариус, Адриго Пуанкаре, Дюэм, Рассел Шлик, Карнап, Гедель, Нейрат Витгенштейн

«Ве́нский кружо́к» (нем. Wiener Kreis) — сообщество учёных, регулярно собиравшихся в Вене с конца 20-х и до середины 30-х годов XX века. Руководителем кружка был профессор кафедры индуктивных наук Мориц Шлик. С деятельностью «Венского кружка» связывают зарождение философского логического позитивизма.

История

Первый Венский кружок

История Венского кружка началась в Венском университете в Австрии. В 1895-м году там была создана кафедра философии индуктивных наук, которой до 1901 года заведовал Эрнест Мах, благодаря этому в Вене складывалась эмпирическая философская традиция. В 1907 году в венском кафе Централь стали собираться студенты и преподаватели Венского университета, в основном это были студенты Ханса Хана и молодые преподаватели физики и математики. Эти собрания считаются первым Венским кружком или прото-кружком.

«Ядром» первого Венского кружка считаются математик Ханс Хан, социолог и экономист Отто Нейрат, математик и механик Рихард фон Мизес, физик и философ Филипп Франк. Будучи под влиянием идей целого ряда авторов (Э. Мах, Л. Больцман, А. Пуанкаре и других), участники прото-кружка стремились объединить эмпиризм, символическую логику и французский конвенционализм. Собрания прото-кружка проходили вплоть до 1912 года, когда многие участники кружка уехали из Вены.

Второй Венский кружок

После первой мировой войны и преподавания в Бонне Ханс Хан вернулся в Венский университет в 1921 году и хотел возобновить деятельность прото-кружка. В то же время место профессора на кафедре индуктивных наук было вакантно, Ханс убедил комитет университета принять на эту должность Морица Шлика, преподававшего философию в университете Киля, и организовал его переезд в Вену.

В 1922 году во время инаугурационной речи на должность профессора М. Шлик выразил намерение сохранить дух Маха и Больцмана в Вене и поддержал новые веяния в натуральной философии. После вступления в должность Шлик организовал дискуссионную группу, которая известна как второй Венский кружок, и которая впоследствии стала называться просто «Венский кружок» и считается идейным ядром логического позитивизма (неопозитивизма). Кружок собирался каждый второй четверг. Эти встречи носили закрытый характер — Шлик лично приглашал выдающихся математиков и философов на «четверги». Среди участников этих встреч были как выдающиеся студенты, так и опытные преподаватели. Во втором Венском кружке участвовали такие люди как: О. Нейрат, Е. Цильзель, Г. Фейгль, Б. Юхос, Г. Нейдер, Р. Карнап, В. Крафт, Ф. Кауфман, Г. Ган, К. Менгер, Т. Радакович и К. Гёдель.

Книга Людвига Витгенштейна «Логико-философский трактат» (1924) широко обсуждалась в кружке в 1926—1927 академическом годе, а летом 1927-го члены кружка лично встречались с Витгенштейном.

Манифест и общество Эрнста Маха

В 1928 году Венский кружок переходит в публичную фазу, для популяризации своих идей члены кружка создают общество Эрнста Маха (нем. Verein Ernst Mach), президентом которого становится М. Шлик. В рамках общества Эрнста Маха участники кружка проводили публичные лекции на самые различные темы, связанные с философией, математикой, физикой, теологией и т. д. Вместе с этим у кружка появляется печатное издание «Известия общества Эрнста Маха», где публикуются работы членов кружка. А в 1929 году на конференции по эпистемологии точных наук в Праге Нейрат от имени кружка выступил с манифестом «Научное понимание мира. Венский кружок» (нем. Wissenschaftliche Weltauffassung — Der Wiener Kreis), в котором были сформулированы основные принципы неопозитивизма. В Манифесте были указаны те направления философской и научной мысли, продолжателями которых считали себя члены кружка.

В это время окончательно и формируется Венский Кружок, и устанавливаются связи с такими же по духу группами. Так, в 1930 году Венский кружок, совместно с группой Рейхенбаха (ещё одна неопозитивистская группа, получившая название Берлинский кружок) начинает выпускать журнал «Познание» (нем. «Erkenntnis»), в первом выпуске которого был опубликован манифест группы. Помимо этого к Венскому кружку примыкают такие ученые как: Джон фон Нейман, Ф. Рамсей, А. Френкель и другие. В этом же году из Вены в США переезжает Г. Фейгль, сыгравший не последнюю роль в деятельности кружка. Впоследствии благодаря ему идеи кружка получили большее распространение за рубежом.

В 1930 году на второй конференции по эпистемологии точных наук в Кёнигсберге Гёдель представляет свои работы о принципиальных ограничениях формальной арифметики и, как следствие, всякой формальной системы. А Ф. Вайсман и В. Гейзенберг представили свои работы о принципе верификации в математики и квантовой механике соответственно. В 1930-х годах члены Венского кружка активно разрабатывают идеи неопозитивизма.

В 1935 году в Праге проходит Первый международный конгресс унифицированной науки, в котором участники кружка выступили единым философским течением. Конгресс посетили около 170 ученых из 20 стран. На конгрессе была затронута тема о создании «Энциклопедии унифицированной науки».

В 1936 году в Копенгагене проходит Второй международный конгресс унифицированной науки на тему «Проблема причинности. Конкретные проблемы физики и биологии», на котором в частности было уделено внимание копенгагенской интерпретации квантовой механики.

Окончание деятельности кружка

В 1936 году, на следующий день после закрытия второго международного конгресса унифицированной науки, в Вене на ступенях Венского университета Мориц Шлик был убит собственным аспирантом. После чего кружок прекратил собрания, но конгрессы все ещё проводились. Следующие два конгресса прошли в 1937 году в Париже и в 1938 году в Кембридже (последний в Европе).

К 1938 году Венский кружок начал распадаться, а с захватом Австрии нацистской Германией — окончательно прекратил своё существование. Большинство членов кружка эмигрировали в США, где постепенно сложилось благодаря им сильное течение логического позитивизма. Так пятый (1939) и шестой (1941) международный конгресс унифицированной науки прошли в Кембридже (Массачусетс) и Чикаго. Конгрессы перестали проводится в связи с второй мировой войной.

Помимо США идеи кружка получили распространение во многих странах мира : в Англии, Франции, Финляндии и других. Однако, в Германии деятельность кружка была запрещена и считалась «подрывной».

Представители Венского кружка

Кружок состоял из многих выдающихся лиц и стал идейным центром неопозитивизма.

Основателем кружка считают философа Морица Шлика. Другими ключевыми фигурами кружка были логик и математик Курт Гёдель, известный сформулированной и доказанной им теоремой о неполноте; философ Рудольф Карнап, математик Ханс Хан, философ, социолог и экономист Отто Нейрат, философ Карл Гемпель, физик-математик Филипп Франк и философ Ганс Рейхенбах, а также Герберт Фейгль, физик-математик Фридрих Вайсманн и философ Виктор Крафт. Входили туда также Густав Бергманн, философ и логик Рудольф Карнап, студент Шлика Марсель Наткин, математики Теодор Радакович и Ольга Хан-Нейрат (жена Отто Нейрата и сестра Ханса Хана). Непродолжительными участниками, но горячими приверженцами и популяризаторами идей Венского кружка были англичанин Альфред Айер и американец Куайн. На особом положении в кружке были Людвиг Витгенштейн и Карл Поппер. Первый воспринимался как духовный учитель, к которому профессор Шлик ездил на аудиенции, а второй — как «официальный критик» кружка (как известно Поппер в 1934 году в своей основной работе подверг критике принцип верификации и противопоставил ему принцип фальсификации).

Идеи Венского кружка

Предпосылки

К началу собраний прото-кружка в Венском университете уже существовала база для научно-эмпирической философии, созданная Махом и Больцманом. Идеи Венского кружка формировались под влиянием нескольких философских идей и установок. Так позитивистские и эмпирические установки кружка формировалась под влияем работ Э. Маха, Д. Юма, О. Конта, Д. Милля, Р. Авенариуса и философов просвещения. В своей работе «Познание и заблуждение» Э.Мах сформулировал требование ко всем научным суждениям: в физической науке суждения должны быть проверяемы опытным путём, иначе они бессмысленны. Эта идея легла в основу антиметафизической позиции членов Венского кружка.

Видение целей и методов науки у членов Венского кружка формировалось под влиянием работ Э. Маха, Г. Гельмгольца, Г. Римана, А. Пуанкаре, П. Дюгема, Л. Больцмана и А. Эйнштейна. Сильное впечатление на членов кружка произвела теория относительности, которую Ф. Франк назвал великолепным примером научной теории в духе нового позитивизма, поскольку эта теория была отделена от фактов, которые она должна описывать, а также предсказывала конкретные наблюдения: отклонение света под действием гравитации, гравитационное красное смещение и так далее.

Помимо этого члены кружка познакомились с трудами по логике таких авторов как Г. Лейбниц, Пеано, Г. Фреге, Э. Шрёдер, Б. Рассел, А. Уайтхед, Л. Витгенштейн. Так в кружке активно обсуждалась работа Рассела и Уайтхеда «Principia mathematica» об основаниях математики. Другой важной работой об основаниях математике является работа Фреге, который пытался показать что логика и есть основание математики.

Также читались работы по аксиоматике, за авторством: М. Паша, Пеано, Вайлати, Пьери и Д. Гильберта. По эвдемонизму и позитивистской социологии, члены кружка обсуждали работы Эпикура, Юма, Бентама, Милля, Конта, Фейербаха, К. Маркса, Г. Спенсера, Мюллер-Лайера, Й. Поппер-Линкеуса и Карла Менгера.

Логика и математика

После того как в «Principia mathematica» Рассел и Уайтхед обосновали основные понятия математики через логику, а в логико-философском трактате Вигтенштейн указал на то, что предложения математики представляют собой простые тавтологии, участники кружка пришли к выводу что математика и логика apriori аналитичны по своему характеру и в то же время математика полностью сводима к логике. Таким образом члены кружка считали возможным обоснование логицизма.

Эмпиризм

Большое влияние на идеи кружка оказал Витгенштейн. Он, будучи хорошо знаком с моделью логического атомизма Principia Mathematica, в своем Логико-философском трактате распространил эту модель на все знания о мире. Главными положениями этой модели являются экзистенциализм (связи между предложениями рассматриваются только в контексте их функции истинности) и атомарность (знание сводится к независимым атомарным предложениям). Члены кружка, как приверженцы эмпиризма, интерпретировали эту модель по-своему: с их точки зрения все знания о мире сводилось к элементарным чувственно проверяемым утверждениям, которые они назвали протокольными положениями.

Верификационизм и метафизика

Одной из идей, поддерживающейся большинством членов кружка, было высказывание Э. Маха о том, что «суждения которые не могут быть ни проверены, ни опровергнуты, не имеют отношения к науке». Хотя члены кружка и решили что математические предложения не выражают никаких фактов (они аналитические apriori) и поэтому бессмысленны, они не могли сказать этого об эмпирических науках, которые выражали факты реального мира и были синтетическими aposteriori. Венским кружком был предложен принцип, согласно которому лишь те суждения о реальном мире, которые можно проверить экспериментом, имели смысл. Этот логический принцип получил название верификационизм. Согласно идеям Венского кружка неверифицируемые предложения, помимо того что они были бессмысленными, порождали псевдопроблемы.

Методология и унифицированная наука

Члены кружка хоть и разделяли науки на естественные и гуманитарные, они считали, что и те и другие должны обладать единой естественнонаучной методологией. Таким образом, члены кружка пытались создать унифицированную науку, которая бы согласовалась с их монистской позицией.

Логический позитивизм

Большую роль сыграл махизм, который имел большое влияние в Венском университете. Эмпиризм и феноменализм махизма в интерпретации научного познания принимался участниками Венского кружка наряду с идеями о значимости логического анализа языка для философии науки, представленными в «Логико-философском трактате» Людвига Витгенштейна. Заимствовав у Витгенштейна понятие атомарных предложений, члены Кружка сформулировали концепцию базисных утверждений языка науки, выражающих «непосредственно данное» в опыте. Эти базисные утверждения получили название протокольных предложений и рассматривались как такие утверждения, сведе́ние к которым гарантирует верифицируемость того или иного анализируемого содержательного утверждения т. н. реальной науки. В современной методологии науки концепция о безусловной достоверности чистого опыта, свободного от какой-либо понятийной интерпретации, теряет смысл, поэтому данные идеи представителей Венского кружка интересны, скорее, с точки зрения истории философско-методологической мысли. Для решения многих философских проблем, а также для анализа языка науки и рассмотрения структуры научного знания, члены Кружка использовали аппарат математической логики. В дальнейшем это помогало доказывать или опровергать научные теории.

В 1920-х гг. на основе Венского Кружка возникло такое направление неопозитивизма, как логический позитивизм. Для логического позитивизма был характерен ярко выраженный сциентизм, то есть система убеждений, которые утверждали основополагающую роль науки в суждении о мире. Нередко сциентисты считают «образцовыми науками» физику и математику, полагая, что все науки должны строиться на их основании.

Литература

• Огурцов А. П. Венский кружок и теория относительности // Вестник РГНФ, М., 2007, № 1. С. 94-101.
• Руднев В.П. [www.ruthenia.ru/logos/number/2001_4/14.htm Венский Кружок: Энциклопедия логического позитивизма] // Логос, 2001, № 4. С. 137—146.
• В. Крафт Венский кружок. Возникновение неопозитивизма. — Идея—Пресс, 2003. — 244 с. — ISBN 5-7333-0077-9.
• Philosophie, Wissenschaft, Aufklärung: Beiträge zur Geschichte und Wirkung des Wiener Kreises. B.-N.Y., 1985.

Ссылки

• Фридрих Вайсманн. [socialistica.lenin.ru/analytic/txt/w/weismann_1.htm Людвиг Витгенштейн и Венский кружок]. Перевод В. В. Анашвили.
• [gnadav.googlepages.com/TheScientificConceptionoftheWorldeng.doc манифест «Научное понимание мира. Венский кружок»] (англ.). Проверено 6 июля 2013. [www.webcitation.org/6HwCKub2S Архивировано из первоисточника 7 июля 2013].

Отрывок, характеризующий Венский кружок

– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.


M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.


Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.