Венский сецессион

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Венский сецессион (нем. Wiener Secession/Sezession) — объединение венских художников в эпоху Fin de siècle (ар нуво). Благодаря ему венский вариант югендстиля также называют Венским сецессионом.





История

Венский сецессион основан 3 апреля 1897 года Густавом Климтом, Альфредом Роллером, Коломаном Мозером, Йозефом Хоффманом, Йозефом Марией Ольбрихом, Максом Курцвайлем, Эрнстом Штёром[de], Вильгельмом Листом[de] и другими художниками, порвавшими с господствовавшим в венском Доме художников консерватизмом и традиционными понятиями в искусстве, ориентированными на историзм. Примером для них стали Берлинский и Мюнхенский[de] сецессионы.

В том же 1898 г. Ольбрихом, учеником Отто Вагнера, на предоставленном городом земельном участке на улице Винцайле (Wienzeile) недалеко от площади Карлсплац (Karlsplatz) и рынка Нашмаркт (Naschmarkt) был возведён выставочный павильон, который венцы также сокращённо называют «Сецессионом». Здание украшено большим позолоченным куполом с изображением позолоченных лавровых листьев, интерьеры и окна из цветного стекла были спроектированы Мозером. Здание на площади Карлплац стало постоянным местом проведения выставок группы. Над главным входом есть надпись со словами художественного критика Людвига Хевеши: «Эпохе — своё искусство, искусству — своя свобода», которые выражали настроение высших слоев общества Вены конца века, к тому времени четвёртому по величине европейскому городу.

Первая выставка Венского сецессиона состоялась в 1898 году.

К значительным заслугам художественной группы относят её выставочную политику, благодаря которой венской публике стали известны французские импрессионисты. Особую известность получила 14 выставка Сецессиона 1902 г., которая была посвящена Людвигу ван Бетховену. Выставка была организована Йозефом Хоффманом. В центре размещалась статуя Бетховена работы Макса Клингера, которую окружали «Бетховенский фриз» Климта.

С 1898 года в целях более широкого распространения своих идей группа издавала свой собственный журнал Ver Sacrum (с лат. — «весна священная»). Хотя ранние работы Сецессиона оставались главным образом в рамках стиля ар нуво (модерн), после Восьмой Венской выставки 1900 года, целиком посвященной декоративному искусству, творчество группы становится более прямолинейным. На этой выставке были представлены инсталляции Чарльза Ренни Мактинтоша, Чарльза Роберта Эшби, Анри Ван дер Велде. Построенный Йозефом Хоффманом санаторий (1904—1906 гг.) с его безжалостной геометрией, которая была повторена в специально разработанном для этого проекта черно-белом кубическом кресле Коломана Мозера, являл пример сецессионного стиля начала ХХ века и приближал приход геометрической абстракции модернизма.

В 1903 году Хоффман и Мозер основали Венские мастерские (Wiener Werkstätte) — производственное сообщество представителей изобразительного искусства, ставившее себе целью реформирование художественного ремесла.

14 июня 1905 года из-за разногласий во взглядах на искусство Густав Климт покинул Венский сецессион вместе с некоторыми другими художниками (например, Карлом Моллем).

С 1919-го по 1920 год председателем группы был Франц Месснер. Хотя со Сецессионом часто связывают представление об ар нуво, его поздняя деятельность находилась под влиянием раннего функционализма.

Сецессион воздействовал на искусство стран, входивших до ноября 1918 в состав Австро-Венгрии, в частности, Хорватии, Чехии, Польши, западного региона Украины, особенно Львова.

Другие художники Сецессиона

Галерея

Напишите отзыв о статье "Венский сецессион"

Ссылки

  • [www.secession.at/e.html Официальный сайт Венского Сецессиона]
  • Шарлотт и Питер Фиелл. «Энциклопедия дизайна. Концепции, материалы, стили»./ Шарлотта Фиелл, Питер Фиелл; пер. с англ. А. В. Шипилова. — М.:АСТ:Астрель, 2008. — 192 с.: ил. ISBN 978-5-17-051998-9


Отрывок, характеризующий Венский сецессион

Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
– Qui etes vous? [Кто вы такой?]
Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.
– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.