Вентцель, Николай Николаевич

Николай Николаевич Вентцель
Псевдонимы:	Бенедикт, Н. Юрьин, Фуриозо, Жак-Меланхолик
Дата рождения:	30 декабря 1855 (12 января 1856)(1856-01-12)
Место рождения:	Санкт-Петербург, Российская империя
Дата смерти:	6 февраля 1920(1920-02-06) (64 года)
Место смерти:	Петрозаводск, РСФСР
Род деятельности:	поэт, прозаик, драматург
Годы творчества:	1877—1920
Язык произведений:	русский

Николай Николаевич Ве́нтцель (1855/1856, Санкт-Петербург — 1920, Петрозаводск) — поэт, прозаик, драматург, переводчик. Печатался под псевдонимами Бенедикт, Н. Н. Юрьин, Н. Ю-н, Н. В., Фуриозо, Жак-Меланхолик и др.

Брат педагога и философа К. Н. Вентцеля.

Биография

Родился в дворянской семье. Отец, Николай Адольфович Вентцель (1827—1908) — прибалтийский немец, выслужил чиновником чин действительного статского советника. Семья из-за перемещений отца по службе жила в Одессе, Варшаве, Вильне; в Санкт-Петербурге Н. А. Вентцель служил столоначальником в канцелярии Петербургского генерал-губернатора.

Николай Николаевич Вентцель в 1874 году поступил в Медико-хирургическую академию, год спустя перешёл на естественный факультет Петербургского университета, а затем — на юридический факультет. В 1881 году окончил курс и был зачислен кандидатом на судебные должности при Московском окружном суде.

Служебная деятельность

С 1883 года — помощник присяжного поверенного. В 1885 году по болезни оставил адвокатскую практику.

Жил в Киеве, Санкт-Петербурге, в 1886—1887 гг. — за границей. В 1888 году вернулся на службу — делопроизводитель, а затем чиновник особых поручений (с 1899) в канцелярии Министерства путей сообщения, в котором работали также и его два брата. В 1914 году в чине действительного статского советника вышел в отставку.

Литературная деятельность

Первая его публикация — перевод стихов польского поэта В. Сырокомли «Неграмотный» (журнал «Пчела». — 1877. — № 37). Затем его стихи печатались в журналах «Пчела», «Стрекоза», «Звезда». В 1881—1886 гг. он переводил оперные либретто. Совместно с С. И. Мамонтовым написал пьесу «Алая роза» для домашней сцены в Абрамцеве. С 1888 года регулярно публиковал в газете «Неделя» фельетоны под общим названием «Житейские наброски» (подпись Н.В.). Первое крупное произведение Н. Вентцеля — повесть «В надежде славы и добра», отразило адвокатский опыт автора. В 1896 году вышла повесть «Искатель новых впечатлений» из жизни московского купечества. Большое число рассказов и повестей Вентцеля вошло в его сборник «Чужая жизнь» (СПб, 1900). Печатался в альманахе «Денница», в журналах «Жизнь», «Север», «Новая иллюстрация», «Русская мысль», «Слово», в «Биржевых ведомостях». В прозе Вентцель выступает как наблюдательный бытописатель, по словам А. П. Чехова «большой насмешник» (Письма, V, 172), реалистические зарисовки часто сочетались у него с анекдотическим сюжетом.

С 1899 года он входил в состав кружка поэтов «Вечера К. К. Случевского» (в 1919 г. — его председатель), выступал на заседаниях кружка как поэт-юморист, печатался в его журнале «Словцо» (1899—1900), писал эпиграммы и стихи «на случай». В 1901 году написал басню «Голуби-победители» по поводу отлучения Л. Н. Толстого от церкви (распространялась в списках и зарубежных изданиях без указания автора). С начала 1900-х гг. регулярно публиковал в газете «Новое время» сатирические стихи на злободневные темы, а также рецензии на литературные новинки (подпись — Н. Юрьин), новогодние обзоры русской литературы. Неопределенность положительной программы, ирония и скепсис поэзии Вентцеля сделали её приемлемой как для «Нового времени», так и для составителей революционного сборника «В борьбе», включивших в него басню «Четыре масти» (выпуск 1, СПб, 1906). Вентцель получил репутацию мастера каламбурной рифмы. Достоинства его стихов отмечали Р. М. Рильке (письмо к П. Д. Эттингеру от 10 ноября 1900 — ВЛ, 1975, № 9, стр. 236) и А. А. Блок (VI, 313).

Как драматург выступил в 1890-е гг.: бытовые комедии «По внушению», (М., 1895), «Бифштекс по-гамбургски» (М., 1896). В 1904 г. написал пьесу «Сестра мадам Европы» (поставлена на раутах редакции «Нового времени» — один из первых опытов политической сатиры на сцене. После 1908 г. Вентцель постоянный автор театра «Кривое зеркало», где наибольшим успехом пользовалась пародирующая символистскую драматургию пьеса «Лицедейство о господине Иванове» (СПб, 1912), выдержавшая более 50 представлений в один сезон. Вентцель писал пародии и на конкретные произведения, см., например, «Сумбурный поток» («Театральная газета», 1905, 22 янв.) — на нашумевшую пьесу А. И. Косоротова «Весенний поток». Для сатирической драматургии Вентцеля наиболее характерна аллегория «Гишпанский замок» (СПб., 1907), написанная для петербургского Малого театра. Создал для детей несколько стихотворных произведений и драматическую сказку «Несмеяна» (СПб, 1912; 2-е изд. по рекомендации А. А. Блока, П.-М., 1919).

После Октябрьской революции 1917 года недолго работал в театральном отделе Наркомпроса.

Библиография

• комедия «По внушению». М. 1895
• комедия «Бифштекс по-гамбургски». М. 1896
• пьеса «Сестра мадам Европы»
• пьеса «Лицедейство о господине Иванове». СПб. 1912
• сказка «Несмеяна». СПб. 1912
• повесть «В надежде славы и добра»
• пьеса «Алая роза»

Литература

• Вентцель Николай Николаевич. Русские писатели, 1800—1917 : Биографический словарь. — Москва
• Большая Российская энциклопедия, 1989. — Т. 1. — С. 416—417.
• Островский А. Замечательные люди Вентцели // Газета «Октябрьская магистраль». — 2010. — №№ 37,40,42.

Ссылки

• Карацупа В. [archivsf.narod.ru/1855/nikolay_ventzel/index.htm Вентцель, Николай Николаевич]
• [www.rulex.ru/01030235.htm Биографическая справка]
• [www.rgali.ru/object/11006836?lc=ru#!page:1/o:11006836/p:1 Описание фонда в РГАЛИ]
• Поэзия Николая Николаевича Вентцеля
• Вентцель Н. Н. [bibra.ru/composition/litsedejstvo-o-gospodine-ivanove/ Лицедейство о господине Иванове]

Отрывок, характеризующий Вентцель, Николай Николаевич

– Люблю, что позаботился, люблю, останешься доволен…
И он, похлопав Берга по плечу, встал, желая прекратить разговор. Но Берг, приятно улыбаясь, объяснил, что, ежели он не будет знать верно, что будет дано за Верой, и не получит вперед хотя части того, что назначено ей, то он принужден будет отказаться.
– Потому что рассудите, граф, ежели бы я теперь позволил себе жениться, не имея определенных средств для поддержания своей жены, я поступил бы подло…
Разговор кончился тем, что граф, желая быть великодушным и не подвергаться новым просьбам, сказал, что он выдает вексель в 80 тысяч. Берг кротко улыбнулся, поцеловал графа в плечо и сказал, что он очень благодарен, но никак не может теперь устроиться в новой жизни, не получив чистыми деньгами 30 тысяч. – Хотя бы 20 тысяч, граф, – прибавил он; – а вексель тогда только в 60 тысяч.
– Да, да, хорошо, – скороговоркой заговорил граф, – только уж извини, дружок, 20 тысяч я дам, а вексель кроме того на 80 тысяч дам. Так то, поцелуй меня.


Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, – было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.
С самых тех пор, как Борис в 1805 году из Москвы уехал в армию, он не видался с Ростовыми. Несколько раз он бывал в Москве, проезжал недалеко от Отрадного, но ни разу не был у Ростовых.
Наташе приходило иногда к голову, что он не хотел видеть ее, и эти догадки ее подтверждались тем грустным тоном, которым говаривали о нем старшие:
– В нынешнем веке не помнят старых друзей, – говорила графиня вслед за упоминанием о Борисе.
Анна Михайловна, в последнее время реже бывавшая у Ростовых, тоже держала себя как то особенно достойно, и всякий раз восторженно и благодарно говорила о достоинствах своего сына и о блестящей карьере, на которой он находился. Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом.
Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала в гостиную, сияя более чем ласковой улыбкой.
Борис помнил ту Наташу в коротеньком платье, с черными, блестящими из под локон глазами и с отчаянным, детским смехом, которую он знал 4 года тому назад, и потому, когда вошла совсем другая Наташа, он смутился, и лицо его выразило восторженное удивление. Это выражение его лица обрадовало Наташу.
– Что, узнаешь свою маленькую приятельницу шалунью? – сказала графиня. Борис поцеловал руку Наташи и сказал, что он удивлен происшедшей в ней переменой.
– Как вы похорошели!
«Еще бы!», отвечали смеющиеся глаза Наташи.
– А папа постарел? – спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut [вполне порядочно]. Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.
Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней – девушке почти без состояния, – была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё таки целые дни проводил у Ростовых.


Однажды вечером, когда старая графиня, вздыхая и крехтя, в ночном чепце и кофточке, без накладных буклей, и с одним бедным пучком волос, выступавшим из под белого, коленкорового чепчика, клала на коврике земные поклоны вечерней молитвы, ее дверь скрипнула, и в туфлях на босу ногу, тоже в кофточке и в папильотках, вбежала Наташа. Графиня оглянулась и нахмурилась. Она дочитывала свою последнюю молитву: «Неужели мне одр сей гроб будет?» Молитвенное настроение ее было уничтожено. Наташа, красная, оживленная, увидав мать на молитве, вдруг остановилась на своем бегу, присела и невольно высунула язык, грозясь самой себе. Заметив, что мать продолжала молитву, она на цыпочках подбежала к кровати, быстро скользнув одной маленькой ножкой о другую, скинула туфли и прыгнула на тот одр, за который графиня боялась, как бы он не был ее гробом. Одр этот был высокий, перинный, с пятью всё уменьшающимися подушками. Наташа вскочила, утонула в перине, перевалилась к стенке и начала возиться под одеялом, укладываясь, подгибая коленки к подбородку, брыкая ногами и чуть слышно смеясь, то закрываясь с головой, то взглядывая на мать. Графиня кончила молитву и с строгим лицом подошла к постели; но, увидав, что Наташа закрыта с головой, улыбнулась своей доброй, слабой улыбкой.