Венчание

Венчание [греч. στεφάνωμα (τοῦ γάμου)] — «основная часть чина церковного благословения брака» в православных, а также в древневосточных церквях, или, в более широком толковании, «церковный обряд бракосочетания».

Название обусловлено тем, что над головами вступающих в брак держат венцы. Западным церковным обрядам вступления в брак подобная деталь не свойственна (по этой причине, очевидно, не вполне корректно называть их «венчанием»).

В славянских странах используют металлические венцы (иногда — из драгоценных металлов), греки используют гирлянды цветов, иногда искусственных.

Происхождение таинства

В дохристианской Греции был широко распространён обычай украшать вступающих в брак цветами, а их головы - венками. Церковь восприняла этот обычай, «очистив от языческих атрибутов и дополнив христианскими элементами, главный из которых - Причащение Святых Таин». Христианские авторы I-II веков не оставили сообщений о том, как христиане вступали в брак, что даёт основание полагать, что они, по крайней мере отчасти, заключали браки «согласно обычаям окружавшего их общества».

В начале II века чин церковного брака ещё не был разработан. Тертуллиан упоминал об участии христиан в обручении и бракосочетании по римской античной церемонии. «К IV веку совершение литургии в связи с заключением брака стало распространённой практикой». Церковные чины бракосочетания начали складываться в это же время. «Основу этих чинов составляют собственно христианские элементы, в первую очередь Евхаристия и священническое благословение, но употребляются также обряды, унаследованные от ветхозаветных и античных времён», к числу которых относятся «вручение невесте брачных даров, соединение правых рук жениха и невесты, ношение невестой особых одежд или покрывала, надевание на жениха и невесту венков, брачный пир, шествие новобрачных в их дом, пение гимнов во время шествия и по прибытии в дом». О надевании венков сообщал ещё Тертуллиан, который не одобрял этот обряд как заимствованный у язычников.

Лишь к концу IV века обряд венчания брака получил христианское осмысление, однако святитель Григорий Богослов упоминает о нём всего лишь как об общепринятом обычае. Но уже святитель Иоанн Златоуст даёт высокую оценку венчанию на брак и толкует его «как символ победы молодожёнов над плотскими удовольствиями». К концу V века в Восточном христианстве брачное венчание христиан становится обычным. На Западе в это же время венчанию брака соответствует обряд «velatio». В последующем церковный чин вступления в брак на Западе развивался иначе, чем на Востоке, «и венчание не стало основным его обрядом».

Итак, народный обряд венчания был христианами переосмыслен, но далеко не сразу он стал частью церковного благословения брака. Вероятно, в первое время венчание стало обязательной частью церковного чинопоследования лишь при бракосочетании византийских императоров, а также высокопоставленных чиновников. Подробное описание церемонии состоявшегося в 582 году бракосочетания императора Маврикия показывает, что «в VI веке среди простых людей обряд брачного венчания еще был связан не с церковным чином, а с праздничной трапезой».

Народные традиции славян

В прошлом^{[когда?]} славянский обряд венчания включал и некоторые народные обряды, в том числе совершавшиеся в другие моменты свадьбы — соединение молодых (связывание рук, обмен кольцами, отдельное угощение и совместная еда и питье). Обходу молодых вокруг аналоя в церкви в народном обряде соответствовал их обход (см. посолонь и противосолонь) вокруг стола (или печи, колодца, дуба, дома, амбара и др.) на свадьбе у невесты или по приезде к жениху; вставанию на подножник, на пояс перед алтарём, соответствовало благословение родителями на кожухе или на поясе; брачным венцам — венок свадебный.

Ряд ритуальных действий символизировал соединение жениха с невестой и скрепление брачных уз. Отправляясь к венчанию, в пути или при входе в церковь молодые шли, схватившись за концы платка (укр. , нижегород., арханг.), рушника (гроднен.), со связанными вместе руками (кубан.). Одновременно переступали церковный порог, чтобы быть неразлучными (болг. добрудж.), одновременно крестились, «чтобы жить любовнее», и разом задували свечи, чтобы жить и умереть вместе (рус. ). Во время венчания священник набрасывал на них плат (гуцул., макед.), соединял (луж.) или связывал руки платком, рушником (укр. , белор. , серб. ), двумя веночками со свадебного деревца (польск. тарнобжег.), у алтаря соединяли (польск. ) или сталкивали молодых головами (макед. ). Молодые вставали на один расстеленный подножник (в.-слав., польск. ), на одну половицу (перм.), на вытканный невестой красный пояс (белор. ). В конце венчания молодые обходили алтарь, держась за платочки (мазов.), невеста пряталась за алтарь, откуда её выводили «дружбы» (дружки) и вручали жениху (польск. ); молодым давали по половине разломанного бублика (тарнобжег.), калача и яблока (словацк. ). Выходя из церкви, молодые переступали через замок, который замыкали и бросали в реку, «щоб життя молодих було навіки замкнуте» (екатеринослав.).

См. также

• Брак в христианстве
• Свадебный рушник

Литература

1. Дерево культовое / [www.inslav.ru/index.php?option=com_content&view=article&id=831:2011-08-29-08-34-05&catid=12:2009-08-05-10-49-56&Itemid=22 Т. А. Агапкина] // Славянские древности: Этнолингвистический словарь : в 5 т. / Под общей ред. Н. И. Толстого; Институт славяноведения РАН. — М. : Международные отношения, 1999. — Т. 2: Д (Давать) — К (Крошки). — С. 67–70. — ISBN 5-7133-0982-7.
2. Борейко В. Е. Лесной фольклор. Древа жизни и священные рощи. — К.: Киевский эколого-культурный центр, 2003. — 224 с. — (Природоохранная пропаганда, выпуск 25). — ISBN ISBN 966-7555-11-9.
3. Венчание / Гура А. В. // Славянские древности: Этнолингвистический словарь : в 5 т. / Под общей ред. Н. И. Толстого; Институт славяноведения РАН. — М. : Международные отношения, 1995. — Т. 1: А (Август) — Г (Гусь). — С. 326–333. — ISBN 5-7133-0704-2.
4. Марков Н. Ф. [www.biblioteka3.ru/biblioteka/pravoslavnaja-bogoslovskaja-jenciklopedija/tom-3/venec-brachnyj.html Венец брачный] // Православная богословская энциклопедия. — СПб.: Издание Петроград. Приложение к духовному журналу «Странник», 1902. — Т. 3.

Отрывок, характеризующий Венчание

Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.
– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.
Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтобы уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.
Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.
– Да, я и хотел сказать вам, – сказал он, отвечая, как на слова, на ее взгляд. – Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не хочу.. я не могу…
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.
– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.


В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.