Вербловский, Рафаэль Иегуда

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Цви Вербловски
ивр.צבי ורבלובסקי‏‎
Страна:

Израиль Израиль

Научная сфера:

религиоведение

Учёная степень:

доктор философии

Учёное звание:

профессор

Альма-матер:

Лондонский университет
Университет Женевы

Награды и премии:

Рафаэль Иехуда Цви Вербловски (ивр.רפאל יהודה צבי ורבלובסקי‏‎; 1924, Франкфурт-на-Майне, Германия — 9 июля 2015, Иерусалим) — израильский учёный-религиовед, специалист по сравнительному религиоведению и диалогу между религиями. Декан факультета гуманитарных наук Еврейского университета в Иерусалиме, генеральный секретарь и вице-президент Международной ассоциации истории религий, вице-президент Международного совета по философии и гуманитарным наукам ЮНЕСКО. Лауреат приза ЭМЕТ в области гуманитарных наук (2005), кавалер японского ордена Восходящего солнца (2009).



Биография

Р. И. Цви Вербловски родился в 1924 году во Франкфурте и в конце 1930-х годов иммигрировал в подмандатную Палестину, где он учился в иешивах (в том числе в знаменитой Поневежской иешиве[1]), а в 1945 году окончил первую степень в Лондонском университете. По окончании Второй мировой войны Вербловски работал в сиротском приюте в Нидерландах, готовя переживших Холокост еврейских детей к отправке в Палестину. В 1951 году защитил докторат в университете Женевы[2].

После получения степени доктора философии Вербловски пять лет преподавал в Англии (Манчестер и Лидс[1]), после чего переехал в Израиль. Там он стал одним из создателей отделения сравнительного религиоведения в Еврейском университете в Иерусалиме. С 1965 по 1969 год он занимал пост декана факультета гуманитарных наук в Еврейском университете, после этого продолжая преподавать там до выхода на пенсию в 1980 году. Вербловски также выступал в качестве приглашённого преподавателя во многих ведущих университетах мира[2].

В 1958 году Цви Вербловски основал в Иерусалиме Израильский межрелигиозный комитет, а позже — клуб «Радуга», служащий площадкой для диалога иудейских, христианских и мусульманских интеллектуалов. С 1975 по 1985 год Вербловски был генеральным секретарём, а на протяжении следующего десятилетия — вице-президентом Международной ассоциации истории религий. С 1984 по 1988 год он занимал пост вице-президента Международного совета по философии и гуманитарным наукам ЮНЕСКО. На протяжении многих лет Вербловски был редактором научного журнала Numen[en], посвящённого истории религий[1]. Он входил в редакционную коллегию «Энциклопедии еврейской религии»[2].

В 2005 году профессор Вербловски был удостоен приза ЭМЕТ, присуждаемого Фондом развития науки, искусства и культуры в Израиле, за свой вклад в изучение религии как явления в различных культурах и за развитие исследований религий в Израиле, а также за усилия в области продвижения диалога между религиями, толерантности и взаимопонимания между религиозными общинами в Израиле и мире[2]. В 2009 году он был произведён в кавалеры Ордена восходящего солнца на нашейной ленте за свой вклад в развитие японистики в Израиле и развитие академических контактов межды Японией и Израилем[3]. Он умер в июле 2015 года.

Научная деятельность

Цви Вербловски привлёк к себе внимание как к учёному, когда в 1952 году вышла основанная на его докторской диссертации книга «Люцифер и Прометей: Этюд о Сатане Милтона». Предисловие к этой монографии было написано Карлом Густавом Юнгом[2].

В дальнейшем работа Вербловски затрагивала разнообразные культуры и религии, в его публикациях фигурировал спектр тем от половой жизни аборигенов островов Тробриан до новых религий Японии, с которыми он первым познакомил израильского читателя. В поле его внимания часто находились сравнительные характеристики религий (иудейский и христианский мистицизм, католическое и буддийское монашество), а также точки пересечения религии и философских концепций, в частности психоанализа. Его неизменная позиция заключалась в том, что для понимания аспектов религии следует рассматривать их не просто в контексте, но и в сравнении со «схожими» явлениями. Ещё одним элементом научного мировоззрения Вербловски была убеждённость в том, что религиоведение — исторически продукт христианской теологии — должно дистанцировать себя от теологической методологии, чтобы развиваться; эту точку зрения он отстаивал неизменно начиная с 1960 года[1].

Цви Вербловски был продуктивным автором: когда в 1987 году в свет вышел его сборник «Festschrift, Gilgul: Эссе о трансформации, революции и постоянстве в истории религий», в прилагаемой библиографии издатели уже насчитали 135 его работ. Среди публикаций, которые в некрологе Вербловски названы наиболее важными[1]:

Напишите отзыв о статье "Вербловский, Рафаэль Иегуда"

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 Guy G. Stroumsa. [booksandjournals.brillonline.com/content/journals/10.1163/15685276-12341404 R. J. Zwi Werblowsky: The Spark of Comparative Religion (1924–2015)] // Numen. — 2016. — № 1. — P. 1-5. — DOI:10.1163/15685276-12341404.</span>
  2. 1 2 3 4 5 Jonathan D. Sarna. [networks.h-net.org/node/28655/discussions/74702/obituary-prof-rj-zwi-werblowsky Obituary: Prof. R.J. Zwi Werblowsky]. H-Judaic (July 9, 2015). Проверено 24 февраля 2016.
  3. Marcy Oster. [www.jta.org/2009/05/07/news-opinion/israel-middle-east/japan-to-honor-israeli-professor Japan to honor Israeli professor]. Jewish Telegraph Agency (May 7, 2009). Проверено 24 февраля 2016. [web.archive.org/web/20160304013927/www.jta.org/2009/05/07/news-opinion/israel-middle-east/japan-to-honor-israeli-professor Архивировано из первоисточника 4 марта 2016].
  4. </ol>

Отрывок, характеризующий Вербловский, Рафаэль Иегуда

Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.

Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
– Qui etes vous? [Кто вы такой?]
Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.
– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.