Вердеревский, Дмитрий Николаевич

Дмитрий Николаевич Вердеревский
Дата рождения	4 ноября 1873(1873-11-04)
Место рождения	Санкт-Петербург
Дата смерти	22 августа 1947(1947-08-22) (73 года)
Место смерти	Париж
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Род войск	Российский Императорский флот
Годы службы	1892—1917
Звание	контр-адмирал
Командовал	миноносец № 255 миноносец «Генерал Кондратенко» миноносец «Новик» крейсер «Адмирал Макаров» крейсер «Богатырь» дивизия подводных лодок Балтийского флота 1-я бригада линейных кораблей Балтийского флота Балтийский флот
Сражения/войны	Первая мировая война
Награды и премии

Дми́трий Никола́евич Вердере́вский (4 ноября 1873, Санкт-Петербург — 22 августа 1947, Париж) — русский контр-адмирал, морской министр Временного правительства (1917).

Семья

Выходец из древнего дворянского рода. Отец — присяжный поверенный Николай Вердеревский (?—1883). Мать — Софья Александровна, урождённая Рипнис.

Братья:

• Василий Николаевич (1865—1904), поручик запаса.
• Роман Николаевич (1870—?), морской офицер, капитан 2-го ранга, участник обороны Порт-Артура во время русско-японской войны.

Жена — Елена Михайловна, урождённая Плен (?-1944). Сын — Павел Дмитриевич (1896—1985), инженер, жил в эмиграции во Франции, похоронен рядом с отцом.

Морской офицер

Окончил Морской корпус (1893), Артиллерийский офицерский класс (1898). В 1899 году совершил кругосветное плавание вместе с выпускниками Морского корпуса. В 1900 году вышел в запас, занимался садоводством в Туркестане. С началом русско-японской войны в 1904 году вернулся на морскую службу, командовал миноносцем № 255 на Черноморском флоте. С 1905 года — артиллерийский офицер на броненосце «Пётр Великий», затем руководил артиллерийскими курсами в ранге флагманского артиллериста. Во время матросского восстания 1906 года на крейсере «Память Азова» был ранен.

В 1906—1909 годах сотрудничал в журнале «Морской сборник», сторонник отказа от вовлечения флота в политическую жизнь. В 1908 году — старший офицер броненосца «Петр Великий». В 1909—1910 годах — флагманский артиллерийский офицер штаба начальника действующих сил Балтийского моря, служил под началом адмирала Н. О. Эссена. Читал лекции в Николаевской морской академии.

В 1908 году его начальник А. М. Герасимов дал ему такую характеристику:

Способный работящий офицер, несколько теоретик. Доброе сердце, хотя старается быть строгим. Любим подчиненными офицерами и командой… За проступки отчитывал по долгу, чего нижние чины боялись. О корабле… весьма попечителен. Скорее горяч, чем хладнокровен. В кают-компании поднимал часто разговоры на военные темы и тем способствовал возбуждению интереса к этим вопросам со стороны молодых офицеров, высказывая сам верные военно-морские взгляды.

В 1910—1911 годах — командир эскадренного миноносца «Генерал Кондратенко», в 1911—1914 годах — командир эскадренного миноносца «Новик». 20 января 1914 года назначен командиром крейсера «Адмирал Макаров». Вскоре ненадолго вышел в отставку, работал консультантом петербургских заводов по изготовлению точных измерительных приборов. С началом Первой мировой войны вернулся на службу. С 12 января 1915 года — командир крейсера «Богатырь». В 1916 году был награждён Георгиевским оружием.

Адмирал

С 10 ноября 1916 года — командующий дивизией подводных лодок Балтийского моря (в Ревельской военно-морской базе). Был произведён в контр-адмиралы.

Деятельность в 1917

После Февральской революции сделал быструю карьеру, будучи сторонником компромиссов с матросскими организациями и при этом выступая за единую и сильную власть, причём был готов поддерживать как Временное правительство, так и власть, составленную из представителей рабочих партий.

С апреля 1917 — начальник штаба Балтийского флота. В мае 1917 — начальник 1-й бригады линейных кораблей Балтийского флота. С 1 июня 1917 — командующий Балтийским флотом. 4 июля 1917 получил приказ помощника морского министра Б. П. Дудорова направить в Петроград 4 эсминца для поддержки Временного правительство, которое тогда пытались свергнуть большевики. Не только отказался выполнить приказ, но и сообщил о нём членам Центробалта. Также огласил секретную телеграмму Дудорова о необходимости применения подводных лодок против кораблей, самовольно намеревавшихся отправиться в Петроград (для поддержки большевиков). Заявил матросским лидерам: Я служу не людям, а Родине. И если флот вовлекают в политическую борьбу, то я не исполню приказания, а там могут меня сажать в тюрьму. В то же время допустил приход в столицу эсминца «Орфей» с целью ареста Дудорова.

5 июля 1917 был отстранён от командования флотом. Арестован командующим войсками Петроградского военного округа генералом П. А. Половцевым. Отдан под суд за «разглашение служебной тайны и неподчинение центральным органам власти». Во время выступления генерала Л. Г. Корнилова был освобождён и, как адмирал с «демократической» репутацией, был назначен 30 августа 1917 морским министром. 1-24 сентября 1917 был членом Директории, возглавлявшейся А. Ф. Керенским. Противник «украинизации» Черноморского флота.

Многие военные деятели негативно относились к деятельности Вердеревского и военного министра Временного правительства генерала А. И. Верховского. Их точку зрения выразил генерал А. И. Деникин, который считал инициативы морского министра утопическими:

Вердеревский проповедывал, что «дисциплина должна быть добровольной. Надо сговориться с массой (!) и на основании общей любви к родине побудить её добровольно принять на себя все тяготы воинской дисциплины. Необходимо, чтобы дисциплина перестала носить в себе неприятный характер принуждения».

Был сторонником выхода России из войны, 24 октября в знак солидарности с военным министром А. И. Верховским — также сторонником скорейшего мира — написал прошение об отставке, но в связи с началом большевистского восстания не подал его. 26 октября 1917 был арестован большевиками в Зимнем дворце вместе с другими членами Временного правительства. На следующий день был освобождён под честное слово. Осуществлял техническое руководство оперативными действиями флота по обороне страны.

Эмигрант

В белом движении не участвовал. В мае 1918 уехал в эмиграцию, жил в Лондоне, занимался торгово-промышленной деятельностью. В 1920-е годы переехал в Париж. Принимал активное участие в масонском движении. С 1927 — член ложи «Юпитер», в 1931—1934 был её досточтимым мастером, затем — наместным мастером, с 1939 — почётный досточтимый мастер. Участвовал в деятельности капитула «Астрея», в котором в 1929 был возведён в 18-ю масонскую степень. В 1935—1938 — трижды могучий мастер ложи Друзей Любомудрия. Был членом и великим канцлером ложи «Консистория России», в 1933 возведён в 32-ю масонскую степень. В 1946 — великий мастер Ареопага Ordo ab Chao.

Во время Второй мировой войны занимал негативную позицию по отношению к нацистской Германии. 12 февраля 1945 в составе группы русских эмигрантов (лидером которой был В. А. Маклаков) посетил посольство СССР во Франции, приветствовал победы Красной армии. С 24 марта 1945 — член правления Объединения русской эмиграции для сближения с Советской Россией. В 1946 получил советское гражданство. Был в числе организаторов Союза советских граждан во Франции, входил в состав Ассоциации друзей Движения Сопротивления. Являлся членом оргкомитета «Русская помощь», который был создан для социальной поддержки эмигрантов.

Писатель Роман Гуль, негативно относившийся к Вердеревскому за его послевоенный «советский патриотизм», писал о его последнем периоде жизни:

Адмирал Д. Н. Вердеревский был в годах, но бодрый, по-военному выправленный, говорил он тоже по-военному, словно отдавал приказы; никаких компромиссов, как военный, не любил. Человек был умный… Это был тот тип человека, с которым я никак не мог бы хоть как-нибудь сойтись. Его «просоветизм» пёр из него.

Похоронен на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.

Библиография

• Серков А. И. Русское масонство. 1731—2000. Энциклопедический словарь. — М., 2001. — С. 174.

Ссылки

• [www.korabel.ru/persones/detail/108.html Биография]
• [safety.spbstu.ru/book/hrono/hrono/biograf/verderev.html Биография]
• Деникин А. И. [www.e-lib.info/book.php?id=1121022163&p=13 Очерки русской смуты]
• Гуль Р. [www.dk1868.ru/history/gul3_1.htm Я унёс Россию]

Отрывок, характеризующий Вердеревский, Дмитрий Николаевич

– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.