Верди, Джузеппе

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Джузеппе Верди
Giuseppe Verdi

Джованни Болдини. Джузеппе Верди. 1886 год.
Основная информация
Полное имя

Джузеппе Фортунино Франческо Верди

Дата рождения

10 октября 1813(1813-10-10)

Место рождения

Ронкола, близ Буссето
департамент Таро,
Италия

Дата смерти

27 января 1901(1901-01-27) (87 лет)

Место смерти

Милан, Италия

Годы активности

1830-1901

Страна

Пармское герцогство, Ломбардо-Венецианское королевство,
Королевство Италия

Профессии

композитор, дирижёр

Инструменты

фортепиано

Жанры

опера, реквием

Награды
[www.giuseppeverdi.it/ seppeverdi.it]

Джузе́ппе Фортуни́но Франче́ско Ве́рди итал. Giuseppe Fortunino Francesco Verdi, 10 октября 1813 года, в итальянской деревне Ле Ронколе, расположенной в северной части Ломбардии, на нижнем притоке реки По, близ города Буссето, Французская империя — 27 января 1901 года, Милан, Италия[1] — итальянский композитор, творчество которого является одним из крупнейших достижений мирового оперного искусства и кульминацией развития итальянской оперы XIX века.

Композитором созданы 26[2] опер и один реквием. Лучшие оперы композитора: «Бал-маскарад», «Риголетто», «Трубадур», «Травиата». Вершина творчества — последние оперы: «Аида», «Отелло», «Фальстаф».





Ранний период

Родился Верди в семье Карло Джузеппе Верди и Луиджи Уттини в Ле Ронколе — деревне близ Буссето в департаменте Таро, которая в тот момент была частью Первой Французской империи после присоединения княжеств Парма и Пьяченца. Так случилось, что Верди официально родился во Франции[3].

Верди родился в 1813 году (в один год с Рихардом Вагнером, в будущем его главным соперником и ведущим композитором немецкой оперной школы) в Ле Ронколе, неподалёку от Буссето (Пармское герцогство). Отец композитора, Карло Верди, содержал деревенский трактир, а мать — Луиджа Уттини — была пряхой. Семья жила бедно, и детство Джузеппе было тяжёлым. В деревенской церкви он помогал служить мессу. Музыкальной грамоте и игре на орга́не учился у Пьетро Байстрокки. Заметив тягу сына к музыке, родители подарили Джузеппе спинет. Этот весьма несовершенный инструмент композитор сохранил до конца своей жизни.

На музыкально одарённого мальчика обратил внимание Антонио Барецци — богатый торговец и любитель музыки из соседнего города Буссето. Он верил, что Верди станет не трактирщиком и не деревенским органистом, а великим композитором. По совету Барецци десятилетний Верди переехал для учёбы в Буссето. Так началась новая, ещё более тяжёлая полоса жизни — годы отрочества и юности. По воскресным дням Джузеппе отправлялся в Ле Ронколе, где играл на органе во время мессы. У Верди появился и учитель композиции — Фернандо Провези, директор «Филармонического Общества» Буссето. Провези занимался не только контрапунктом, он пробудил в Верди тягу к серьёзному чтению. Внимание Джузеппе привлекают классики мировой литературы — Шекспир, Данте, Гёте, Шиллер. Одно из самых любимых его произведений — роман «Обручённые» великого итальянского писателя Алессандро Мандзони.

В Милане, куда Верди отправился в возрасте восемнадцати лет, дабы продолжить образование, в Консерваторию (сегодня носящую имя Верди) его не приняли «из-за низкого уровня фортепианной игры; кроме того, в консерватории были возрастные ограничения»[4]. Верди начал брать частные уроки контрапункта, посещая в то же время оперные спектакли, а также просто концерты. Общение с миланским бомондом убедило его всерьёз подумать о карьере театрального композитора.

Вернувшись в Буссето, при поддержке Антонио Барецци (Antonio Barezzi — местный купец и любитель музыки, поддерживающий музыкальные амбиции Верди), Верди дал своё первое публичное выступление в доме Barezzi в 1830 году.

Очарованный музыкальным даром Верди, Барецци предлагает ему стать учителем музыки для своей дочери Маргариты. Вскоре молодые люди горячо полюбили друг друга и 4 мая 1836 года Верди женится на Маргарите Барецци. Вскоре Маргарита родила двух детей: Вирджинию Марию Луизу (26 марта 1837 — 12 августа 1838) и Ицилио Романо (11 июля 1838 — 22 октября 1839). В то время как Верди работал над своей первой оперой, оба ребёнка умирают в младенческом возрасте. Через некоторое время (18 июня 1840 года) в возрасте 26 лет[5] супруга композитора Маргарита умирает от энцефалита[6][7]. Верди обожал свою жену и детей, и был опустошён их смертью (или же наоборот, относился к ним сравнительно прохладно; определённого мнения биографы Верди так и не выработали).

Начальное признание

Первая постановка оперы Верди («Оберто, граф Бонифачьо») (Oberto) в миланской «Ла Скала» была одобрена критиками, после чего импресарио театра, Бартоломео Мерелли, предложил Верди контракт на написание двух опер. Ими стали «Король на час» (Un giorno di regno) и «Набукко» («Навуходоносор»). Жена и двое детей Верди умерли, когда он работал над первой из этих двух опер. После её провала композитор хотел перестать писать оперную музыку. Однако премьера «Набукко» 9 марта 1842 года в «Ла Скала» сопровождалась большим успехом и утвердила репутацию Верди как оперного композитора. За один последующий год опера ставилась в Европе 65 раз и с тех пор занимает прочное место в репертуаре ведущих оперных театров мира. За «Набукко» последовали сразу несколько опер, в том числе «Ломбардцы в крестовом походе» (I Lombardi alla prima crociata) и «Эрнани» (Ernani), которые ставились и имели успех в Италии.

В 1847 году опера «Ломбардцы», переписанная и переименованная в «Иерусалим» (Jérusalem), была поставлена Парижской Оперой 26 ноября 1847 года, став первым произведением Верди в стиле гранд-опера. Для этого композитору пришлось несколько переработать эту оперу и заменить итальянских персонажей на французских.

Мастер

В возрасте тридцати восьми лет у Верди возник роман с Джузеппиной Стреппони, певицей (сопрано), к тому времени заканчивающей карьеру (они поженились лишь через одиннадцать лет, а их сожительство до свадьбы рассматривалось как скандальное во многих из тех мест, где им приходилось жить). Вскоре Джузеппина прекратила выступления, и Верди, следуя примеру Джоаккино Россини, решил закончить карьеру вместе с женой. Он был состоятелен, знаменит и влюблён. Возможно, именно Джузеппина убедила его продолжить писать оперы. Первая же опера, написанная Верди после «ухода на покой», стала первым его шедевром — «Риголетто». Либретто оперы, написанное по мотивам пьесы Виктора Гюго «Король забавляется», подверглось значительным изменениям в угоду цензуре, и композитор несколько раз намеревался бросить работу, пока, наконец, опера не была завершена. Первая постановка состоялась в Венеции в 1851 году и имела грандиозный успех.

«Риголетто» является, возможно, одной из лучших опер в истории музыкального театра. Артистическая щедрость Верди представлена в ней в полную силу. Прекрасные мелодии разбросаны по всей партитуре, арии и ансамбли, ставшие неотъемлемой частью классического оперного репертуара, следуют друг за другом, а комическое и трагическое сливаются вместе.

«Травиата», следующая великая опера Верди, была сочинена и поставлена через два года после «Риголетто». Либретто написано по мотивам пьесы Александра Дюма-сына «Дама с камелиями».

Затем последовали ещё несколько опер, среди них — постоянно исполняемые сегодня «Сицилийская вечеря» (Les vêpres siciliennes; написана по заказу Парижской Оперы), «Трубадур» (Il Trovatore), «Бал-маскарад» (Un ballo in maschera), «Сила судьбы» (La forza del destino; 1862 год, написана по заказу Императорского Большого Каменного театра Санкт-Петербурга), вторая редакция оперы «Макбет» (Macbeth).

В 1869 году Верди сочинил «Libera Me» к Реквиему памяти Джоаккино Россини (остальные части были написаны ныне малоизвестными итальянскими композиторами). В 1874 году Верди написал свой Реквием на смерть почитаемого им писателя Алессандро Мандзони, включив в него переработанную версию ранее написанной «Libera Me».

Одна из последних великих опер Верди, «Аида», была ему заказана правительством Египта, дабы отметить открытие Суэцкого канала. Вначале Верди отказался. Будучи в Париже, он получил повторное предложение через дю Локля. На сей раз Верди познакомился со сценарием оперы, который ему понравился, и согласился написать оперу.

Верди и Вагнер, каждый — лидер своей национальной оперной школы, — всегда недолюбливали друг друга. За всю жизнь они ни разу не встретились. Сохранившиеся комментарии Верди о Вагнере и его музыке малочисленны и недоброжелательны («Он всегда выбирает, совершенно напрасно, нехоженую тропу, пытаясь лететь там, где нормальный человек просто пойдёт пешком, достигая гораздо лучших результатов»). Тем не менее, узнав, что Вагнер умер, Верди сказал: «Как грустно! Это имя оставило огромный след в истории искусства». Известно лишь одно высказывание Вагнера, относящееся к музыке Верди. Прослушав Реквием, великий немец, всегда красноречивый, всегда щедрый на (нелестные) комментарии по отношению ко многим другим композиторам, сказал: «Лучше ничего не говорить».

«Аида» была поставлена в Каире в 1871 году с огромным успехом.

Последние годы и смерть

В последующие двенадцать лет Верди работал очень мало, медленно редактируя некоторые свои ранние вещи.

Опера «Отелло» (Otello), написанная по мотивам пьесы Уильяма Шекспира, была поставлена в Милане в 1887 году. Музыка этой оперы «непрерывна», она не содержит традиционного для итальянской оперы деления на арии и речитативы — данное новшество было введено под влиянием оперной реформы Р.Вагнера (после смерти последнего). Кроме того, под влиянием той же вагнеровской реформы стиль позднего Верди приобрел большую степень речитативности, что придавало опере эффект большей реалистичности, хотя и отпугивало некоторых поклонников традиционной итальянской оперы.

Последняя опера Верди, «Фальстаф» (Falstaff), либретто которой Арриго Бойто, либреттист и композитор, написал по пьесе Шекспира «Виндзорские проказницы» (Merry Wives of Windsor) в переводе её на французский язык, сделанном Виктором Гюго, развивала манеру «сквозного развития». Блестяще написанная партитура этой комедии, таким образом, гораздо ближе к вагнеровским «Мейстерзингерам», нежели к комическим операм Россини и Моцарта. Неуловимость и искромётность мелодий позволяет не задерживать развитие сюжета и создает неповторимый эффект сумбурности, столь близкий духу этой шекспировской комедии. Опера заканчивается семиголосной фугой, в которой Верди в полной мере демонстрирует своё блестящее владение контрапунктом. 21 января 1901 года во время пребывания в отеле «Grand Et De Milan»[8] (Милан, Италия) у Верди случился инсульт. Будучи поражённым параличом, он мог внутренним слухом читать партитуры опер «Богема» и «Тоска» Пуччини, «Паяцы» Леонкавалло, «Пиковая дама» Чайковского, но то, что он думал об этих операх, написанных его непосредственными и достойными наследниками, осталось неизвестным. Верди слабел с каждым днём и шесть дней спустя рано утром 27 января 1901 года умер.

Изначально Верди был похоронен на Монументальном кладбище в Милане. Через месяц его тело было перенесено в Casa Di Riposo в Musicisti — дом отдыха для пенсионеров-музыкантов, который создал Верди.

Он был агностиком. Его вторая жена, Джузеппина Стреппони, охарактеризовала его как «человека мало верующего»[9].

Стиль

Предшественники Верди, повлиявшие на его творчество — Россини, Беллини, Мейербер и, самый важный — Доницетти. В двух последних операх, Отелло и Фальстаф, заметно влияние Рихарда Вагнера. Уважая Гуно, которого современники считали величайшим композитором эпохи, Верди тем не менее не позаимствовал ничего у великого француза. Некоторые пассажи в «Аиде» указывают на знакомство композитора с вещами Михаила Глинки, которого Ференц Лист популяризировал в Западной Европе, вернувшись из турне по России.

На протяжении всей карьеры Верди отказывался использовать высокое «до» в теноровых партиях, ссылаясь на то, что возможность спеть именно эту ноту перед полным залом отвлекает исполнителей и до, и после, и во время исполнения ноты.

Несмотря на то, что временами оркестровка у Верди мастерская, композитор полагался в основном на свой мелодический дар для выражения эмоций героев и драматизма действия. В самом деле, очень часто в операх Верди, особенно во время сольных вокальных номеров, гармония намеренно аскетическая, и весь оркестр звучит, как один аккомпанирующий инструмент (Верди приписываются слова: «Оркестр — большая гитара!» Некоторые критики утверждают, что Верди уделял техническому аспекту партитуры недостаточно внимания, поскольку ему недоставало школы и утонченности. Сам Верди сказал как-то, «Из всех композиторов я — самый малознающий». Но поспешил добавить, «Я это серьёзно говорю, но под „знаниями“ я подразумеваю вовсе не знание музыки».

Тем не менее, было бы неверным утверждать, что Верди недооценивал выразительную силу оркестра и не умел использовать её до конца, когда ему это было нужно. Более того, оркестровое и контрапунктное новаторство (например, струнные, взлетающие по хроматической гамме в сцене Монтероне в «Риголетто», дабы подчеркнуть драматичность ситуации, или, тоже в «Риголетто», хор, мычащий близкостоящие ноты за кулисами, изображая, весьма эффектно, приближающуюся бурю) — характерно для творчества Верди — характерно настолько, что другие композиторы не посмели позаимствовать у него некоторые смелые приёмы из-за их мгновенной узнаваемости.

Верди был первым композитором, специально занимающимся поиском такого сюжета для либретто, который бы лучше всего отвечал особенностям его композиторского дарования. Работая в тесном сотрудничестве с либреттистами и зная, что именно драматическая экспрессия является главной силой его таланта, он добивался устранения из сюжета «ненужных» деталей и «лишних» героев, оставляя лишь персонажи, в которых кипят страсти, и богатые драматизмом сцены.

Оперы Джузеппе Верди

Другие сочинения

  • Реквием (Messa da Requiem) — 1874
  • Четыре духовные пьесы (Quattro Pezzi Sacri) — 1892

Напишите отзыв о статье "Верди, Джузеппе"

Литература

  • Бушен А., Рождение оперы. (Молодой Верди). Роман, M., 1958.
  • Галь Г. Брамс. Вагнер. Верди. Три мастера — три мира. М., 1986.
  • Орджоникидзе Г. Оперы Верди на сюжеты Шекспира, M., 1967.
  • Соловцова Л. А. Дж. Верди. М., Джузеппе Верди. Жизненный и творческий путь, М. 1986.
  • Тароцци Джузеппе Верди. М., 1984.
  • Эсе Ласло. Если бы Верди вёл дневник… — Будапешт, 1966.

Музыкальные фрагменты

Внимание! Музыкальные фрагменты в формате Ogg Vorbis

Фильмы и сериалы о жизни и творчестве композитора

Память

Интересные факты

Примечания

  1. [ria.ru/spravka/20131010/968614363.html Биография Джузеппе Верди]. РИА Новости (10 октября 2013). Проверено 5 августа 2014.
  2. [www.giuseppe-verdi.net/giuseppe-verdi-operas/ Giuseppe Verdi Operas]. Giuseppe-Verdi.Net. Проверено 30 апреля 2014.
  3. Martin, 3
  4. И.Охалова. Музыкальная литература зарубежных стран. Выпуск 4
  5. [www.museocasabarezzi.it/antonio_barezzi/margherita_barezzi/default.aspx museocasabarezzi.it (in Italian):] «She died the following year [1840] on 18 June, aged only 26 years, while Verdi was working on his ill-fated second opera, Un Giorno di Regno
  6. [www.magiadellopera.com/pdf/verdi_pdf/04%20-%20La%20Vita.pdf on magiadellopera.com (in Italian)]: «On 18 June 1840 Margherita Barezzi’s life was cut short by violent encephalitis.»
  7. [reocities.com/vienna/strasse/5320/verdi01_c.htm reocities.com (in Italian):] «…on 20
    1. REDIRECT t:Так в источнике June 1840 his young wife Margherita died, struck down by a severe form of acute encephalitis.»
  8. [www.grandhoteletdemilan.it/ The hotel’s website] contains a brief history of the composer’s stay and a few photographs of those days
  9. Tintori, p. 232.

Ссылки

  • [100oper.ru/category/italy/j-verdi Краткие содержания опер Верди на сайте «100 опер»]
  • Джузеппе Верди: ноты произведений на International Music Score Library Project
  • [gverdi.ru/2.php Жизненный и творческий путь Джузеппе Верди]
  • [vopere.com/kompozitory-19-veka/201-dzhuzeppe-verdi.html Биография и оперы Верди]
  • [www.operadis-opera-discography.org.uk/CLORVERD.HTM Дискография опер Верди]
  • [itopera.narod.ru/ Сайт о жизни и творчестве Верди на русском языке]


Отрывок, характеризующий Верди, Джузеппе

Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
Он смотрел на нее, не шевелясь, и видел, что ей нужно было после своего движения вздохнуть во всю грудь, но она не решалась этого сделать и осторожно переводила дыханье.
В Троицкой лавре они говорили о прошедшем, и он сказал ей, что, ежели бы он был жив, он бы благодарил вечно бога за свою рану, которая свела его опять с нею; но с тех пор они никогда не говорили о будущем.
«Могло или не могло это быть? – думал он теперь, глядя на нее и прислушиваясь к легкому стальному звуку спиц. – Неужели только затем так странно свела меня с нею судьба, чтобы мне умереть?.. Неужели мне открылась истина жизни только для того, чтобы я жил во лжи? Я люблю ее больше всего в мире. Но что же делать мне, ежели я люблю ее?» – сказал он, и он вдруг невольно застонал, по привычке, которую он приобрел во время своих страданий.
Услыхав этот звук, Наташа положила чулок, перегнулась ближе к нему и вдруг, заметив его светящиеся глаза, подошла к нему легким шагом и нагнулась.
– Вы не спите?
– Нет, я давно смотрю на вас; я почувствовал, когда вы вошли. Никто, как вы, но дает мне той мягкой тишины… того света. Мне так и хочется плакать от радости.
Наташа ближе придвинулась к нему. Лицо ее сияло восторженною радостью.
– Наташа, я слишком люблю вас. Больше всего на свете.
– А я? – Она отвернулась на мгновение. – Отчего же слишком? – сказала она.
– Отчего слишком?.. Ну, как вы думаете, как вы чувствуете по душе, по всей душе, буду я жив? Как вам кажется?
– Я уверена, я уверена! – почти вскрикнула Наташа, страстным движением взяв его за обе руки.
Он помолчал.
– Как бы хорошо! – И, взяв ее руку, он поцеловал ее.
Наташа была счастлива и взволнована; и тотчас же она вспомнила, что этого нельзя, что ему нужно спокойствие.
– Однако вы не спали, – сказала она, подавляя свою радость. – Постарайтесь заснуть… пожалуйста.
Он выпустил, пожав ее, ее руку, она перешла к свече и опять села в прежнее положение. Два раза она оглянулась на него, глаза его светились ей навстречу. Она задала себе урок на чулке и сказала себе, что до тех пор она не оглянется, пока не кончит его.
Действительно, скоро после этого он закрыл глаза и заснул. Он спал недолго и вдруг в холодном поту тревожно проснулся.
Засыпая, он думал все о том же, о чем он думал все ото время, – о жизни и смерти. И больше о смерти. Он чувствовал себя ближе к ней.
«Любовь? Что такое любовь? – думал он. – Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Все, все, что я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Все есть, все существует только потому, что я люблю. Все связано одною ею. Любовь есть бог, и умереть – значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику». Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего то недоставало в них, что то было односторонне личное, умственное – не было очевидности. И было то же беспокойство и неясность. Он заснул.
Он видел во сне, что он лежит в той же комнате, в которой он лежал в действительности, но что он не ранен, а здоров. Много разных лиц, ничтожных, равнодушных, являются перед князем Андреем. Он говорит с ними, спорит о чем то ненужном. Они сбираются ехать куда то. Князь Андрей смутно припоминает, что все это ничтожно и что у него есть другие, важнейшие заботы, но продолжает говорить, удивляя их, какие то пустые, остроумные слова. Понемногу, незаметно все эти лица начинают исчезать, и все заменяется одним вопросом о затворенной двери. Он встает и идет к двери, чтобы задвинуть задвижку и запереть ее. Оттого, что он успеет или не успеет запереть ее, зависит все. Он идет, спешит, ноги его не двигаются, и он знает, что не успеет запереть дверь, но все таки болезненно напрягает все свои силы. И мучительный страх охватывает его. И этот страх есть страх смерти: за дверью стоит оно. Но в то же время как он бессильно неловко подползает к двери, это что то ужасное, с другой стороны уже, надавливая, ломится в нее. Что то не человеческое – смерть – ломится в дверь, и надо удержать ее. Он ухватывается за дверь, напрягает последние усилия – запереть уже нельзя – хоть удержать ее; но силы его слабы, неловки, и, надавливаемая ужасным, дверь отворяется и опять затворяется.
Еще раз оно надавило оттуда. Последние, сверхъестественные усилия тщетны, и обе половинки отворились беззвучно. Оно вошло, и оно есть смерть. И князь Андрей умер.
Но в то же мгновение, как он умер, князь Андрей вспомнил, что он спит, и в то же мгновение, как он умер, он, сделав над собою усилие, проснулся.
«Да, это была смерть. Я умер – я проснулся. Да, смерть – пробуждение!» – вдруг просветлело в его душе, и завеса, скрывавшая до сих пор неведомое, была приподнята перед его душевным взором. Он почувствовал как бы освобождение прежде связанной в нем силы и ту странную легкость, которая с тех пор не оставляла его.
Когда он, очнувшись в холодном поту, зашевелился на диване, Наташа подошла к нему и спросила, что с ним. Он не ответил ей и, не понимая ее, посмотрел на нее странным взглядом.
Это то было то, что случилось с ним за два дня до приезда княжны Марьи. С этого же дня, как говорил доктор, изнурительная лихорадка приняла дурной характер, но Наташа не интересовалась тем, что говорил доктор: она видела эти страшные, более для нее несомненные, нравственные признаки.
С этого дня началось для князя Андрея вместе с пробуждением от сна – пробуждение от жизни. И относительно продолжительности жизни оно не казалось ему более медленно, чем пробуждение от сна относительно продолжительности сновидения.

Ничего не было страшного и резкого в этом, относительно медленном, пробуждении.
Последние дни и часы его прошли обыкновенно и просто. И княжна Марья и Наташа, не отходившие от него, чувствовали это. Они не плакали, не содрогались и последнее время, сами чувствуя это, ходили уже не за ним (его уже не было, он ушел от них), а за самым близким воспоминанием о нем – за его телом. Чувства обеих были так сильны, что на них не действовала внешняя, страшная сторона смерти, и они не находили нужным растравлять свое горе. Они не плакали ни при нем, ни без него, но и никогда не говорили про него между собой. Они чувствовали, что не могли выразить словами того, что они понимали.
Они обе видели, как он глубже и глубже, медленно и спокойно, опускался от них куда то туда, и обе знали, что это так должно быть и что это хорошо.
Его исповедовали, причастили; все приходили к нему прощаться. Когда ему привели сына, он приложил к нему свои губы и отвернулся, не потому, чтобы ему было тяжело или жалко (княжна Марья и Наташа понимали это), но только потому, что он полагал, что это все, что от него требовали; но когда ему сказали, чтобы он благословил его, он исполнил требуемое и оглянулся, как будто спрашивая, не нужно ли еще что нибудь сделать.
Когда происходили последние содрогания тела, оставляемого духом, княжна Марья и Наташа были тут.
– Кончилось?! – сказала княжна Марья, после того как тело его уже несколько минут неподвижно, холодея, лежало перед ними. Наташа подошла, взглянула в мертвые глаза и поспешила закрыть их. Она закрыла их и не поцеловала их, а приложилась к тому, что было ближайшим воспоминанием о нем.
«Куда он ушел? Где он теперь?..»

Когда одетое, обмытое тело лежало в гробу на столе, все подходили к нему прощаться, и все плакали.
Николушка плакал от страдальческого недоумения, разрывавшего его сердце. Графиня и Соня плакали от жалости к Наташе и о том, что его нет больше. Старый граф плакал о том, что скоро, он чувствовал, и ему предстояло сделать тот же страшный шаг.
Наташа и княжна Марья плакали тоже теперь, но они плакали не от своего личного горя; они плакали от благоговейного умиления, охватившего их души перед сознанием простого и торжественного таинства смерти, совершившегося перед ними.



Для человеческого ума недоступна совокупность причин явлений. Но потребность отыскивать причины вложена в душу человека. И человеческий ум, не вникнувши в бесчисленность и сложность условий явлений, из которых каждое отдельно может представляться причиною, хватается за первое, самое понятное сближение и говорит: вот причина. В исторических событиях (где предметом наблюдения суть действия людей) самым первобытным сближением представляется воля богов, потом воля тех людей, которые стоят на самом видном историческом месте, – исторических героев. Но стоит только вникнуть в сущность каждого исторического события, то есть в деятельность всей массы людей, участвовавших в событии, чтобы убедиться, что воля исторического героя не только не руководит действиями масс, но сама постоянно руководима. Казалось бы, все равно понимать значение исторического события так или иначе. Но между человеком, который говорит, что народы Запада пошли на Восток, потому что Наполеон захотел этого, и человеком, который говорит, что это совершилось, потому что должно было совершиться, существует то же различие, которое существовало между людьми, утверждавшими, что земля стоит твердо и планеты движутся вокруг нее, и теми, которые говорили, что они не знают, на чем держится земля, но знают, что есть законы, управляющие движением и ее, и других планет. Причин исторического события – нет и не может быть, кроме единственной причины всех причин. Но есть законы, управляющие событиями, отчасти неизвестные, отчасти нащупываемые нами. Открытие этих законов возможно только тогда, когда мы вполне отрешимся от отыскиванья причин в воле одного человека, точно так же, как открытие законов движения планет стало возможно только тогда, когда люди отрешились от представления утвержденности земли.

После Бородинского сражения, занятия неприятелем Москвы и сожжения ее, важнейшим эпизодом войны 1812 года историки признают движение русской армии с Рязанской на Калужскую дорогу и к Тарутинскому лагерю – так называемый фланговый марш за Красной Пахрой. Историки приписывают славу этого гениального подвига различным лицам и спорят о том, кому, собственно, она принадлежит. Даже иностранные, даже французские историки признают гениальность русских полководцев, говоря об этом фланговом марше. Но почему военные писатели, а за ними и все, полагают, что этот фланговый марш есть весьма глубокомысленное изобретение какого нибудь одного лица, спасшее Россию и погубившее Наполеона, – весьма трудно понять. Во первых, трудно понять, в чем состоит глубокомыслие и гениальность этого движения; ибо для того, чтобы догадаться, что самое лучшее положение армии (когда ее не атакуют) находиться там, где больше продовольствия, – не нужно большого умственного напряжения. И каждый, даже глупый тринадцатилетний мальчик, без труда мог догадаться, что в 1812 году самое выгодное положение армии, после отступления от Москвы, было на Калужской дороге. Итак, нельзя понять, во первых, какими умозаключениями доходят историки до того, чтобы видеть что то глубокомысленное в этом маневре. Во вторых, еще труднее понять, в чем именно историки видят спасительность этого маневра для русских и пагубность его для французов; ибо фланговый марш этот, при других, предшествующих, сопутствовавших и последовавших обстоятельствах, мог быть пагубным для русского и спасительным для французского войска. Если с того времени, как совершилось это движение, положение русского войска стало улучшаться, то из этого никак не следует, чтобы это движение было тому причиною.
Этот фланговый марш не только не мог бы принести какие нибудь выгоды, но мог бы погубить русскую армию, ежели бы при том не было совпадения других условий. Что бы было, если бы не сгорела Москва? Если бы Мюрат не потерял из виду русских? Если бы Наполеон не находился в бездействии? Если бы под Красной Пахрой русская армия, по совету Бенигсена и Барклая, дала бы сражение? Что бы было, если бы французы атаковали русских, когда они шли за Пахрой? Что бы было, если бы впоследствии Наполеон, подойдя к Тарутину, атаковал бы русских хотя бы с одной десятой долей той энергии, с которой он атаковал в Смоленске? Что бы было, если бы французы пошли на Петербург?.. При всех этих предположениях спасительность флангового марша могла перейти в пагубность.
В третьих, и самое непонятное, состоит в том, что люди, изучающие историю, умышленно не хотят видеть того, что фланговый марш нельзя приписывать никакому одному человеку, что никто никогда его не предвидел, что маневр этот, точно так же как и отступление в Филях, в настоящем никогда никому не представлялся в его цельности, а шаг за шагом, событие за событием, мгновение за мгновением вытекал из бесчисленного количества самых разнообразных условий, и только тогда представился во всей своей цельности, когда он совершился и стал прошедшим.
На совете в Филях у русского начальства преобладающею мыслью было само собой разумевшееся отступление по прямому направлению назад, то есть по Нижегородской дороге. Доказательствами тому служит то, что большинство голосов на совете было подано в этом смысле, и, главное, известный разговор после совета главнокомандующего с Ланским, заведовавшим провиантскою частью. Ланской донес главнокомандующему, что продовольствие для армии собрано преимущественно по Оке, в Тульской и Калужской губерниях и что в случае отступления на Нижний запасы провианта будут отделены от армии большою рекою Окой, через которую перевоз в первозимье бывает невозможен. Это был первый признак необходимости уклонения от прежде представлявшегося самым естественным прямого направления на Нижний. Армия подержалась южнее, по Рязанской дороге, и ближе к запасам. Впоследствии бездействие французов, потерявших даже из виду русскую армию, заботы о защите Тульского завода и, главное, выгоды приближения к своим запасам заставили армию отклониться еще южнее, на Тульскую дорогу. Перейдя отчаянным движением за Пахрой на Тульскую дорогу, военачальники русской армии думали оставаться у Подольска, и не было мысли о Тарутинской позиции; но бесчисленное количество обстоятельств и появление опять французских войск, прежде потерявших из виду русских, и проекты сражения, и, главное, обилие провианта в Калуге заставили нашу армию еще более отклониться к югу и перейти в середину путей своего продовольствия, с Тульской на Калужскую дорогу, к Тарутину. Точно так же, как нельзя отвечать на тот вопрос, когда оставлена была Москва, нельзя отвечать и на то, когда именно и кем решено было перейти к Тарутину. Только тогда, когда войска пришли уже к Тарутину вследствие бесчисленных дифференциальных сил, тогда только стали люди уверять себя, что они этого хотели и давно предвидели.


Знаменитый фланговый марш состоял только в том, что русское войско, отступая все прямо назад по обратному направлению наступления, после того как наступление французов прекратилось, отклонилось от принятого сначала прямого направления и, не видя за собой преследования, естественно подалось в ту сторону, куда его влекло обилие продовольствия.
Если бы представить себе не гениальных полководцев во главе русской армии, но просто одну армию без начальников, то и эта армия не могла бы сделать ничего другого, кроме обратного движения к Москве, описывая дугу с той стороны, с которой было больше продовольствия и край был обильнее.
Передвижение это с Нижегородской на Рязанскую, Тульскую и Калужскую дороги было до такой степени естественно, что в этом самом направлении отбегали мародеры русской армии и что в этом самом направлении требовалось из Петербурга, чтобы Кутузов перевел свою армию. В Тарутине Кутузов получил почти выговор от государя за то, что он отвел армию на Рязанскую дорогу, и ему указывалось то самое положение против Калуги, в котором он уже находился в то время, как получил письмо государя.
Откатывавшийся по направлению толчка, данного ему во время всей кампании и в Бородинском сражении, шар русского войска, при уничтожении силы толчка и не получая новых толчков, принял то положение, которое было ему естественно.
Заслуга Кутузова не состояла в каком нибудь гениальном, как это называют, стратегическом маневре, а в том, что он один понимал значение совершавшегося события. Он один понимал уже тогда значение бездействия французской армии, он один продолжал утверждать, что Бородинское сражение была победа; он один – тот, который, казалось бы, по своему положению главнокомандующего, должен был быть вызываем к наступлению, – он один все силы свои употреблял на то, чтобы удержать русскую армию от бесполезных сражений.
Подбитый зверь под Бородиным лежал там где то, где его оставил отбежавший охотник; но жив ли, силен ли он был, или он только притаился, охотник не знал этого. Вдруг послышался стон этого зверя.
Стон этого раненого зверя, французской армии, обличивший ее погибель, была присылка Лористона в лагерь Кутузова с просьбой о мире.
Наполеон с своей уверенностью в том, что не то хорошо, что хорошо, а то хорошо, что ему пришло в голову, написал Кутузову слова, первые пришедшие ему в голову и не имеющие никакого смысла. Он писал:

«Monsieur le prince Koutouzov, – писал он, – j'envoie pres de vous un de mes aides de camps generaux pour vous entretenir de plusieurs objets interessants. Je desire que Votre Altesse ajoute foi a ce qu'il lui dira, surtout lorsqu'il exprimera les sentiments d'estime et de particuliere consideration que j'ai depuis longtemps pour sa personne… Cette lettre n'etant a autre fin, je prie Dieu, Monsieur le prince Koutouzov, qu'il vous ait en sa sainte et digne garde,
Moscou, le 3 Octobre, 1812. Signe:
Napoleon».
[Князь Кутузов, посылаю к вам одного из моих генерал адъютантов для переговоров с вами о многих важных предметах. Прошу Вашу Светлость верить всему, что он вам скажет, особенно когда, станет выражать вам чувствования уважения и особенного почтения, питаемые мною к вам с давнего времени. Засим молю бога о сохранении вас под своим священным кровом.
Москва, 3 октября, 1812.
Наполеон. ]

«Je serais maudit par la posterite si l'on me regardait comme le premier moteur d'un accommodement quelconque. Tel est l'esprit actuel de ma nation», [Я бы был проклят, если бы на меня смотрели как на первого зачинщика какой бы то ни было сделки; такова воля нашего народа. ] – отвечал Кутузов и продолжал употреблять все свои силы на то, чтобы удерживать войска от наступления.
В месяц грабежа французского войска в Москве и спокойной стоянки русского войска под Тарутиным совершилось изменение в отношении силы обоих войск (духа и численности), вследствие которого преимущество силы оказалось на стороне русских. Несмотря на то, что положение французского войска и его численность были неизвестны русским, как скоро изменилось отношение, необходимость наступления тотчас же выразилась в бесчисленном количестве признаков. Признаками этими были: и присылка Лористона, и изобилие провианта в Тарутине, и сведения, приходившие со всех сторон о бездействии и беспорядке французов, и комплектование наших полков рекрутами, и хорошая погода, и продолжительный отдых русских солдат, и обыкновенно возникающее в войсках вследствие отдыха нетерпение исполнять то дело, для которого все собраны, и любопытство о том, что делалось во французской армии, так давно потерянной из виду, и смелость, с которою теперь шныряли русские аванпосты около стоявших в Тарутине французов, и известия о легких победах над французами мужиков и партизанов, и зависть, возбуждаемая этим, и чувство мести, лежавшее в душе каждого человека до тех пор, пока французы были в Москве, и (главное) неясное, но возникшее в душе каждого солдата сознание того, что отношение силы изменилось теперь и преимущество находится на нашей стороне. Существенное отношение сил изменилось, и наступление стало необходимым. И тотчас же, так же верно, как начинают бить и играть в часах куранты, когда стрелка совершила полный круг, в высших сферах, соответственно существенному изменению сил, отразилось усиленное движение, шипение и игра курантов.